Кровавое пятно

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Кровавое пятно (старая орфография)

А. Конан-Дойль.

Историей о красном шнурке я намеревался закончить ряд рассказов о подвигах моею друга Шерлока Гольмса. Таково было мое намерение. Объяснялось оно не недостатком материала, - о недостатке не может быть и речи: у меня есть целая груда ненапечатанных еще дел, которые разследовал мой друг. Равным образом и читатели продолжают попрежнему интересоваться подвигами знаменитого криминолога.

Если я собирался прекратить эпопею о Гольмсе, то меня побуждала к этому совершенно другая причина. Дело в том, что сам Гольмс не желает, чтобы я теперь знакомил публику с его деятельностью. Пока он занимался разследованием преступлений, ему было приятно видеть мои рассказы в печати. Теперь же он покинул Лондон и свое любимое дело и живет на собственной ферме в Суссексе. Он страшно увлекся пчеловодством, весь ушел в него, и слава стала ему ненавистна. Он не раз предъявлял ко мне настоятельные требования, чтобы я прекратил печатание его подвигов. И мне насилу удалось добиться у него разрешения напечатать предлагаемый теперь вниманию читателей рассказ.

Гольмс долго со мной не соглашался, но я напомнил ему его собственные слова, некогда сказанные им. Он сказал, что позволит мне опубликовать эту историю только тогда, когда действующия лица, сойдут со сцены. Время теперь настало. Кроме того, нужно закончить этой историей серию рассказов потому, что это выдающаяся история, имеющая международный характер. Хотя со времени описанного мною события и прошло уже много дней, но я все-таки должен быть тактичным. О многих подробностях я умалчиваю, по весьма понятным для читателя причинам.

Случилось это не скажу в каком году, но осенью, во вторник. В нашей скромной квартире на Бейкеровской улице появились двое лиц, пользующихся европейской известностью. Одннь из этих господ имел суровую внешность. Нос у него был крючковатый, глаза орлиные, выражение глаз повелительное. Это быль ни кто иной, как знаменитый лорд Беллингер, бывший дважды министром-президентом. Его спутник, брюнет с бритым лицом, изящный, красивый и еще довольно молодой, был тоже не последним человеком в Англии. Это был Трелонэй-Гопп, министр иностранных дел. Гоппа считали восходящей звездой британской политики.

Наши гости сели рядом на маленьком диванчике. По их измученным и безпокойным лицам было видно, что они пришли к нам по важному делу. Министр-президент тонкими, нервными руками сжимал ручку из слоновой кости у зонтика. Его худое, аскетическое лицо угрюмо глядело то на Гольмса, то на меня. Министр иностранных дел одной рукой дергал себя за ус, а другой конвульсивно перебирал брелоки на часовой цепочке. Первым заговорил он.

- Пропажу я обнаружил, мистер Шерлок Гольмс, сегодня в восемь часов и сейчас же уведомил об этом министра-президента. И по его совету мы отправились к вам.

- А в полицию вы дали знать об этом?

- О нет, сэр! - быстро и решительно воскликнул министр-президент. - Полиции мы ничего не сообщали и, конечно, ничего не сообщим. Уведомить полицию, это значить предать дело гласности, а этого-то мы хотим избежать.

- Но почему же, сэр?..

- Потому, что пропавший документ имеет громадное значение. Опубликование этого документа может легко повести - я так предполагаю, по крайней мере - к серьезнейшим осложнениям международного характера. Я не преувеличу, если скажу, что от опубликования этого документа зависит дело европейского мира. Розыски должны вестись в величайшей тайне. А если тайна не может быть соблюдена, то лучше совсем не производить розысков. Люди, похитившие это письмо, и похитили-то его за тем, чтобы объявить по всеуслышание его содержание.

- Сделать это очень нетрудно, мистер Гольмс. Письмо - да, это было письмо от одного иностранного государя - было получено несколько дней тому назад. Это письмо было настолько важно, что я не оставлял его на ночь в несгораемом шкапу в здании министерства, а увозил его к себе домой в Уайтгол-Террас. Ночью я хранил письмо в запертой шкатулке в своей спальне. Прошлою ночью письмо было еще там, в этом я уверен. Одеваясь к обеду, и нарочно отпер шкатулку и видела., что документ лежит там. Но утром письмо исчезло. Шкатулка стояла всю ночь на туалетном столе возле зеркала. Сплю я чутко; жена моя также спит чутко. Оба мы готовы принести присягу в том, что никто к нам в спальню не входил. И, однако, сэр, письмо пропало!

- В котором часу вы обедали?

- В половине восьмого.

- А когда вы легли спать?

- Жена моя уезжала в театр, я дожидался ее. Спать мы легли в половине одиннадцатого.

- Таким образом, в течение четырех часов шкатулку никто не охранял?

- Да, но только в спальню никому не позволяется входить, кроме горничной и моего камердинера. Оба они надежные люди, служат у нас давно, и мы им доверяем. К тому же, почем они могли знать, что в шкатулке хранится важный документ?

- Но кто же знал о существовании этого письма?

- Решительно никто.

- Но ваша жена-то, конечно, знала?

- О нет, сэр! - я сказал жене про письмо только сегодня утром, после того как оно исчезло.

Министр-президент одобрительно кивнул головой.

- Я давно знал, сэр, - сказал он, что вы серьезно относитесь к вашим обязанностям. Вы, сэр, совершенно правы: важные государственные тайны нельзя сообщать даже самым близким своим родственникам.

Министр иностранных дел поклонился и сказал:

- Я считаю, что заслужил эту похвалу. Жене я не говорил ни полслова.

- Ну, а догадываться она могла о существовании письма?

- Ни под каким видом, да и никто не мог догадываться, мистер Гольмс.

- Но кто же в Англии знал о существовании этого письма?

- Вчера о письме было сообщено всем членам кабинета. Но ведь вы знаете, какой тайной окружены заседания кабинета министров. А вчера министр-президент специально предупредил министров, что они должны сохранить эту тайну.

- Боже мой, Боже мой! И только подумать, что это письмо пропало!

На один только момент обнаружился его характер: страстный, порывистый, чувствительный. Но он быстро овладел собой, на лице снова появилась прежняя аристократическая маска, и он мягким голосом продолжал:

- Кроме членов кабинета, о существовании письма знают только двое или трое департаментских чиновников. Кроме же этих лиц, никто в Англии ничего не слыхал о нем.

- Ну, а за границей?

- За границей, разумеется, никто о нем не знает, кроме разве того, кто его написал. Я уверен даже, что его министры... я хотел сказать, что это письмо было отправлено неофициальным порядком.

Гольмс подумал немного и сказал:

- Ну, а теперь, сэр, я желал бы знать, что это за документ, и почему его исчезновение может повести к таким важным последствиям?

Министры быстро переглянулись; густые брови президента нахмурились.

- Мистер Гольмс, - сказал он, - конверт письма был длинный, узкий, светло-голубого цвета. На конверте печати из красного сургуча, на которых изображен лежащий лев. Адрес написан крупным, смелым почерком.

- Эти подробности, - прервал Гольмс, - несомненно, очень важны и существенны. Но я не о них вас спрашивал. Я желал бы знать содержание письма.

- Это государственная тайна величайшей важности, и я, к сожалению, не могу ею с вами поделиться. Да к этому, кажется, не представляется необходимости. Мне сказали, что вы обладаете необычайными талантами в деле розыска. Если это правда, то вы разыщете описываемый мною конверт с содержащимся в нем письмом. Правительство сумеет вас отблагодарить. Вы получите такое вознаграждение, какое вам будет угодно назначить самим.

Шерлок Гольмс, улыбаясь, встал.

- Вы, господа, - сказал он, - принадлежите к числу самых занятых людей в стране. Но и я тоже не располагаю досугом. У меня очень много дела. Крайне сожалею, что не могу быть полезным в этом деле, продолжать этот разговор, по-моему, безполезно. Это будет напрасная трата времени.

Министр-президент вскочил с дивана. В его глубоко сидящих голубых глазах загорелся гневный огонек.

- Я не привык, сэр, - начал было он, но сразу же овладел собою и снова сел на диван.

С минуту, или более мы все сидели и молчали, а затем старый государственный деятель пожала, плечами и произнес:

- Что же, мы должны подчиниться вашим условиям, мистер Гольмс. Неблагоразумно, если мы будем требовать от вас помощи, а сами не станем доверяться вам.

- Я совершенно согласен с вами, сэр, - сказал молодой министр.

Лорд Беллингер продолжал:

разгласится.

- Вы можете нам вполне довериться,- сказал Шерлок Гольмс.

- Письмо это получено от одного иностранного государя, - сказал премьер, - этому государю не понравилось территориальное приобретение, сделанное нами в одной колонии. Он написал это письмо лично, под влиянием порыва и не посоветовавшись со своими министрами. Мы наводили справки, - министры ничего не знают. И написано письмо очень неудачно. Некоторые фразы имеют характер вызова. Если это письмо будет опубликовано, общественное мнение Англии взволнуется, страшно взволнуется, сэр... Едва ли я преувеличиваю, утверждая, что обнародование этого письма, может втянуть нас в очень неприятную войну.

Гольмс написал какое-то слово на листке бумаги и показал его министру-президенту.

- Совершенно верно. Письмо писал он. Письмо это, сэр, может потребовать траты тысяч миллионов и гибели сотен тысяч человеческих жизней. И вот это-то письмо и пропало столь загадочным образом.

- Уведомили ли вы о пропаже автора письма?

- Да, сэр, я послал шифрованную телеграмму.

- Но, может быть, он сам хочет, чтобы это письмо было опубликовано.

- О, нет! мы имеет серьезные основания предполагать, что он раскаивается в своем поступке! Он видит сам, что поступил необдуманно. Как для него, так и для нас открытие тайны ровно неприятно.

- Но кому же в таком случае может понадобиться опубликование этого письма? Ведь его и украли, конечно, чтобы опубликовать?

- Здесь, мистер Гольмс, мы переходим в область тонкостей международной политики. Взгляните на взаимные отношения держав, и вы без труда поймете мотив преступления. Европа представляет вооруженный лагерь. Два союза равной силы стоят друг против друга. Великобритания поддерживает нейтралитет. Представьте себе, что Великобритания вовлечена в войну с одной из этих политических комбинаций. Этим самым другая комбинация получает преобладание. Вы меня понимаете?

- Понимаю очень хорошо. Противники автора письма похитили этот документ для того, чтобы его поссорить с Англией?

- Совершенно верно.

- И кому могло быть доставлено это письмо?

- Конечно, правительству, в интересах которого действовал вор, в то время, как мы с нами тут разговариваем, письмо, наверное, несется на океанском пароходе по назначению.

Трелонэй-Гопп опустил голову и громко простонал. Министр-президент положил ему на плечо руку.

- Что делать, дорогой мой, с вами случилось несчастие! Осуждать вас никто не будет. Вы приняли все меры предосторожности... Итак, мистер Гольмс, я сообщил вам все факты. Что вы нам посоветуете?

Гольмс печально покачал головой.

- Вы сказали, сэр, что война неизбежна, если это письмо будет опубликовано?

- Да, я так думаю.

- О, это очень жестоко, мистер Гольмс!

- Но разследуйте сами, факты, сэр. Немыслимо предположить, чтобы письмо было похищено после половины одиннадцатого вечера, в то время, как мистер Трелонэй-Гопп уже находился в спальне. Стало-быть, письмо было похищено вчера между половиной седьмого и половиной одиннадцатого, ближе к половице седьмого. Похититель отлично знал, где лежит письмо, и постарался захватить его как можно скорее. Итак, вот когда быль захвачен, сэр, этот важный документ. Где он может находиться теперь? У похитителя? Конечно, нет! Похититель передал немедленно же письмо тем, кому оно было нужно. Как же мы можем овладеть этим письмом? Никак. Оно вне нашего влияния.

Министр президент встал с диванчика.

- Ваша логика неумолима, мистер Гольмс. Теперь я и сам вижу, что дело потеряно, - сказал он.

- Предположим, - продолжал Гольмс, что письмо было похищено лакеем или горничной.

- Но они оба старые и испытанные слуги.

- Из вашего рассказа я понял, что спальня ваша находится во втором этаже. Пробраться с улицы в нее невозможно. Стало-быть, вор проник в нее изнутри. Письмо взял кто-нибудь из домашних. Теперь спрашивается, кому отдал вор похищенное письмо? Разумеется, какому-нибудь международному шпиону. Эту компанию я знаю. Главных шпионов в этом роде в Лондоне есть трое. С них я начну свои розыски. Если кто-нибудь из этих господ окажется отсутствующим, то мы будем знать, куда делось письмо.

- Но, позвольте, с какой стати шпион исчезнет? - воскликнул Трелонэй Гопп, - он просто снесет письмо в посольство, здесь же в Лондоне, а затем вернется домой.

- Не думаю; эти шпионы работают самостоятельно, и с посольствами у них всегда натянутые отношения.

Первый министр кивнул головой в знак согласия.

- Вы правы, мистер Гольмс. Конечно, вор должен отвезти собственноручно этот драгоценный документ по назначению. Вы придумали прекраснейший план действий. Нам, Гопп, пора ехать. Положим, несчастие очень велико, но из-за него нельзя забывать о других обязанностях. Надеюсь, мистер Гольмс, вы уведомите нас немедленно, если вам удастся узнать что-нибудь важное.

И государственные деятели, важно раскланявшись, удалились.

Гольмс закурил трубку и погрузился в глубокую задумчивость. Я развернул утреннюю газету и погрузился в чтение. Все газеты только и говорили, что о сенсационном преступлении, совершенном накануне ночью.

Гольмс вдруг издал громкое восклицание и, вскочив с кресла, положил трубку на камин.

- Да, здесь есть только один путь! - сказал он. - Положение отчаянное, но не безнадежное. Только бы выяснить личность похитителя, а что касается самого письма, то есть прочные основания предполагать, что он не успел передать его кому следует. В конце концов, весь вопрос, когда имеем дело с этим народом, в деньгах, а у меня в распоряжении все британское казначейство. Если письмо можно купить, я его куплю... даже в том случае, если бы для этого пришлось увеличить на пенс подоходный налог. Может быть, шпион и держит-то письмо при себе потому, что ожидает покупателей. Но у кого может находиться это письмо? В Лондоне имеются только три человека, способные на такое смелое предприятие. Это - Оберштейн, Ларотьер и Эдуард Лукас. Я повидаю их всех.

Я заглянул в газету и спросил:

- Это тот Эдуард Лукас, который живет на Годольфинской улице?

- Да.

- Ну, так вы его не увидите.

- Почему не увижу?

Мой приятель так часто меня изумлял за время нашего с ним знакомства, что я искренно порадовался, увидав, как сильно изумило его мое сообщение. Он долго глядел на меня в полночь недоумении, а затем вырвал у меня из рук газету.

Гольмс начал быстро пробегать отчет, который я перед этим читал. В заголовке значились напечатанные жирным шрифтом слова:

"Убийство в Вестминстере.

Вчера ночью, на Годольфинской улице, в доме No 16, совершено таинственное убийство. Преступление совершено в старинном, выстроенном более ста лет тому назад доме, на тихой улице между рекой и аббатством, почти совсем рядом с зданием парламента. Небольшое аристократическое здание это было нанято несколько леть тому назад мистером Эдуардом Лукасом, имя, которого хорошо известно в обществе Лондона. Мистер Эдуард Лукас был очаровательным в обхождении человеком; кроме того, он был известен как любитель пения и обладал чудным тенором. Мистеру Лукасу было 34 года, он не был женат. Прислуга его состояла из немолодой домоправительницы, мистрисс Прингл, и лакея Миттора. Первая уходила из квартиры рано и ночевала в верхнем этаже дома. Лакей же был в роковую ночь в Гаммерсмите, в гостях у приятеля. С десяти часов вечера мистер Лукас оставался в доме один. Что именно произошло в это время - пока невыяснено, но в четверть двенадцатого полицейский констебль Герст, проходя по Годольфинской улице, увидел, что входная дверь дома No 16 отворена настежь. Он позвонил, но ответа никакого не получилось. Констебль, видя, что передняя освещена, вошел в корридорчик и снова позвонил. Ответа опят не получилось. Тогда он отворил дверь и вошел. В комнате господствовал полный безпорядок, мебель оказалась сдвинутой в одну кучу, а один из стульев лежал опрокинутый посредине помещения. Около стула, сжимая в руке его ножку, лежал несчастный хозяин квартиры. Мистер Эдуард Лукас был поражен ножем или кинжалом прямо в сердце и умер, надо полагать, мгновенно. Затем выяснилось, что Лукас был убить изогнутым индийским кинжалом, украшавшим вместе с другим старинным оружием стены комнаты. Кинжал был найден лежащим на полу и в крови. Насколько можно полагать, убийство совершено не с целью грабежа, в комнате было много ценных вещей, и все оне остались нетронутыми. Мистера Эдуарда Лукаса знали и любили многие, и известие об его несчастной смерти будет встречено людьми с искренним сожалением".

- Ну, что вы скажете по этому поводу, Ватсон? - спросил Гольмс после длинной паузы.

- Это - удивительное совпадение.

- Совпадение! Да ведь это - один из трех людей во всем Лондоне, которые могли похитить письмо. И вот этот человек умирает насильственной смертью как раз в тот вечер, когда произошла драма. О, нет, все почти данные говорят за то, что это - не совпадение. Вы меня не убедите в противном. Дорогой Ватсон, эти два события находятся в тесной связи. Они должны быть в связи. Мы должны уяснить себе эту связь.

- Но теперь все уже узнано официальной полицией.

- Совсем нет. Официальная полиция знает только то, что произошло на Годольфинской улице. Того же, что случилось в Уайгголль-Терассе, полиция не знаеть и знать не может. Только мы знаем об обоих событиях и только мы, стало быть, можем проследить ту связь, которая между ними существует. Лукаса я, конечно, должен подозревать сильнее, чем двух других. Он жил в Вестминстере, на Годольфинской улице, а оттуда всего два шага до Уаитголль-Терасса. Другие два - Оберштейн и Ларотьер - живут на другом конце Вестэнда. Лукасу было легче, чем им, завязать сношения с прислугой министра иностранных дел и добыть нужные сведения. Имейте в виду, Ватсон, что совпадение обоих событий во времени означает очень многое. Кто, кто это звонить?

Вошла мистрисс Гудсон и подала карточку лэди. Гольмс взглянул на карточку, подняли брови и подал карточку мне.

- Попросите лэди Тильду Трелонэй-Гопп пожаловать сюда, - сказала, он,

И через мгновение наше скромное помещение, уже раз осчастливленное высокими посетителями, было осчастливлено во второй раз. В нем появилась самая красивая женщина во всем Лондоне. Мне и прежде приходилось слышать о необычайной красоте младшей дочери герцога Бельминстера, но ни одно описание не могло сравниться с действительностью. Мне приходилось видеть портреты этой женщины, но они не давали надлежащого представления об этой грации, об этом очаровании, об этих неподражаемо классических очертаниях фигуры.

Но в это осеннее утро нас поразила, не красота нашей посетительницы. Лицо лэди Тильды было бледно и взволнованно; глаза блистали, но этот блеск был лихорадочный. Чувственные губы были крепко сжаты. Очевидно, красавица сдерживала себя изо всех сил.

Во взоре её был ясно виден ужас, с момент она стояла в дверях.

- Мой муж был здесь, мистер Гольмс?

- Да, сударыня, был.

- Мистер Гольмс, я умоляю вас не говорить ему о том, что я была здесь.

Гольмс холодно поклонился и знаком руки попросил гостью сесть.

- Вы ставите меня, милэди, в очень щекотливое положение. Прошу вас, сядьте и объясните мне, чем я вам могу служить, Но, к сожалению, никаких обещаний я вам дать вперед, ничего не зная, не могу.

Это была царственной наружности женщина - высокая, грациозная, женственная.

- Мистер Гольмс, заговорила лэди Тильда, - я буду с вами вполне откровенна. Я надеюсь, что и вы мне отплатите тем же. Между мною и мужем господствует полное взаимное доверие. Единственно, что он от меня скрывает, это политика. Тут он вечно молчит и скрывает. Он мне ничего но говорит о своей политической деятельности. Но вчера я узнала, что у нас в доме случилось очень печальное событие. Пропала какая-то бумага, но какая? Дело касается политики, и поэтому муж отказался объяснить мне, в чем дело. Но мне это необходимо, понимаете ли, необходимо знать. Кроме этих политиков, только вы один знаете, в чем дело. Я вас умоляю, мистер Гольмс, объяснить мне, что случилось, и к каким последствиям это может повести Скажите мне все, мистер Гольмс, не скрывайте ничего в интересах ваших клиентов. Я действую в интересах моего мужа. Если бы он только мог это понять, он сказал бы мне все сам. Что это за бумага такая?

- Сударыня, вы требуете от меня невозможного.

Женщина глубоко вздохнула и закрыла лицо руками.

- Уверяю вас, сударыня, что вы требуете невозможного. Ваш муж не находить нужным посвящать вас в эту тайну, как же могу это сделать я, его поверенный? Вы даже и требовать от меня такой откровенности не имеете права. Спрашивайте об этом у вашего мужа,

- Я его спрашивала и пришла к вам сделать последнюю попытку. Я, к сожалению, не могу говорить определенно, мистер Гольмс, но вы мне сделали бы большое одолжение, если бы ответили на один мой вопрос.

- На какой вопрос, сударыня?

- Скажите, может ли от этой истории пострадать политическая карьера моего мужа?

- Да, сударыня, если эта история не будет улажена, то могут произойти весьма прискорбные последствия.

- Ах! - воскликнула лэди Тильда и с трудом перевела дух. У нея был такой вид, точно она разрешила, наконец, долго мучившее ее сомнение.

- Еще один вопрос, мистер Гольмс. Узнав о пропаже, мой муж позволил себе одно неосторожное восклицание. Я поняла, что потеря этого письма может повести к неприятным последствиям для всей страны.

- Что же, если он вам это сказал, то и я могу сказать, что это правда.

- В чем же могут заключаться эти неприятные последствия?

- На этот вопрос, сударыня, я опять-таки не могу ответить.

- Ну, в таком случае я более не буду вас безпокоить. Я на нас не сержусь, мистер Гольмс, я понимаю, что вы не могли быть со мною откровенным. Но будьте справедливы и ко мне, не осуждайте меня за то, что я не равнодушна к неприятностям моего мужа. Еще раз прошу вас не говорить ему о том, что я у вас была.

Она остановилась на пороге двери и еще раз оглянулась на нас. Опять я увидел красивое, взволнованное лицо, испуганные глаза и крепко сжатые губы.

Затем она исчезла.

Гольмс слушал, как по лестнице шуршали, удаляясь, шелковые юбки, а затем, когда наружная дверь, наконец, захлопнулась, он улыбнулся и, обращаясь ко мне, сказать:

- Ну, Ватсон, прекрасный пол - это по вашему ведомству. Зачем это объявилась эта прекрасная лэди? Что ей было нужно?

- Гм... ну, а что вы скажете, Ватсон, о внешнем её виде? Вы заметили, как она себя держала? Она с величайшим трудом сдерживала волнение. А как она вопросы-то задавала! Какая настойчивость! А ведь эта дама принадлежит к касте, которая умеет скрывать свои чувства.

- Да, она была очень взволнована.

- Заметьте, что она сразу заявила, что, желая знать правду, она действует в интересах своего мужа. Заявление это было сделано замечательно серьезным тоном. Что она хотела сказать этим? А вы заметили её маневр? Она нарочно села спиной к окну. Она не хотела, чтобы я следил за выражением её лица.

- Да ведь она же села на единственное свободное кресло, стоявшее в комнате, - попробовал возразить я.

- И однако, - продолжал Гольмс, - мотивы, которыми руководствуются женщины, остаются по большей части необъяснимы. Вспомните-ка ту женщину в Марготе. Я заподозрел ее потому, что она волновалась. И что же потом оказалось? Все её волнение проистекало от того, что она забыла напудрить себе нос. И вот извольте строить теории на такой зыбкой почве, как женская душа. Иногда, какой-нибудь пустяковый поступок женщины указывает на серьезнейшия вещи, в то время как их горе и плач ровно ничего не означают. Женщина способна плакать о том, что потеряла какую-нибудь шпильку или булавку. До свидания, Ватсон.

- Как? Вы уже уходите?

- Да, я хочу провести утро на Годольфинской улице с нашими друзьями из Скотлэнд-Ярда. Очевидно, решения задачи надо искать в квартире Эдуарда Лукаса, хотя я теперь и не понимаю, что это все может означать. Ошибочно строить теории, не имея в руках фактов. А вы побудьте здесь на-страже, дорогой Ватсон. Может-быть, будут посетители. Завтракать, вероятно, будем вместе.

* * *

Весь этот день и два последующих Гольмс был очень молчалив. Его недоброжелатели сказали бы, что он находится в кислом настроении. Он все время только и делал, что приходил и уходил. Сидя дома, он безпрестанно курил, играл на скрипке и погружался в задумчивость. Питался он, когда попало, сандвичами и на мои вопросы не отвечал. Мне было совершенно очевидно, что дела моего приятеля идут неладно. О деле он со мной ничего не говорил, и я только из газет узнал, о ходе следствия. Полиция арестовала лакея Лукаса, Джона Миттона, но затем его освободили. Коронер признал наличность преступления, но убийца так и оставался неоткрытым. Мотивы преступления были также неизвестны. Комната, в которой имело место убийство, была переполнена ценными вещами, но ни одна из них не была украдена. Бумаги покойного также остались нетронутыми. Полиция очень тщательно изследовала эти бумаги. Из этого исследования выяснилось, что покойный очень усердно занимался международной политикой и собирал всевозможные политическия сплетни и слухи. Он оказался также замечательным лингвистом, ведшим огромную переписку. Лукас - это опять было видно по бумагам - был в отличных отношениях с политическими деятелями разных стран.

Но в ящиках его письменного стола не было найдено ничего сенсационного.

Покойный Эдуард Лукас был знаком со многими женщинами. У него были и интриги, но все это было крайне безпорядочно и поверхностно. Друзей среди женщин у него не было, не было и прочной привязанности.

Полиция установила, что покойный вел регулярную жизнь, поведение его было безупречно. За что же его убили?

Это была тайна и, повидимому, неразрешимая.

Как уже известно, полиция арестовала было лакея Джона Миттона, но это было сделано от отчаяния. Надо же было что-нибудь предпринять. Но обвинить этого человека было невозможно. В ночь преступления он был у своего приятеля в Гаммерсмите. Алиби было налицо. Правда, Миттон уехал из Гаммерсмита рано, настолько рано, что он мог быть в Вестминстере гораздо ранее, чем совершилось убийство, но обвиненный слуга удовлетворительно выяснил эту сторону дела. Во-первых, он прошел часть пути пешком Вечер был прекрасный, и он хотел прогуляться. В Вестминстер он прибыл в полночь и был поражен неожиданной трагедией. Миттон очень любил своею хозяина. У него в чемодане было найдено несколько бритв, принадлежавших Лукасу, но оказалось, что эти бритвы он получил от хозяина в подарок. Это показание было подтверждено и экономкой.

Миттон служил у Лукаса три года, но Лукас, уезжая в Европу, никогда не брал его с собою. Иногда Лукас жил во Франции по три месяца, но Миттон всегда оставался в Лондоне и охранял квартиру на Годольфинской улице.

Что касается экономки, то она в ночь убийства никакого шума не слыхала. Если у хозяина был кто-нибудь, то, значить, его впустил сам хозяин. Вообще, насколько можно было судить по газетным отчетам, преступление в течение первых трех дней оставалось неоткрытым. Гольмс, может-быть, знал больше полиции, но он берег свои знания при себе.

Гольмс сообщил мне, что инспектор Лестрад, ведущий следствие, уведомляет его о всех подробностях. Я понял из этого, что Гольмс внимательно наблюдает за ходом дела.

На четвертый день в газетах появилась длинная телеграмма из Парижа, объяснявшая тайну.

"Парижская полиция сделала важное открытие, - писал "Daily Telegraph". - Это открытие поднимает покрывало, окутывавшее доселе трагическую судьбу мистера Эдуарда Лукаса, погибшого насильственной смертью в понедельник на Годольфинской улице в Вестминстере. Наши читатели помнят, что покойный джентльмен был найден заколотым в своем кабинете и что подозрение пало на слугу, которому, однако, удалось доказать свое alibi. Вчера в парижскую полицию явилась прислуга дамы, живущей на небольшой вилле на улице Аустерлиц и заявила, что эта дама, известная под именем г-жи Анри-Фурнэ, сошла с ума. Медицинское исследование показало, что г-жа Анри-Фурнэ больна опасной формой мании. Эта особа во вторник вернулась из поездки в Лондон, и есть данные подозревать, что она замешана в дело в Вестминстере. Из сличения фотографических карточек выяснилось, что г. Анри-Фурнэ и мистер Эдуард Лукас - одно и то же лицо, и что покойный вел две жизни в Париже и Лондоне. Г-жа Фурнэ, по происхождению креолка, имеет крайне раздражительный характер и легко возбуждается. В прошлом она страдала припадками ревности, доводившей ее до неистовства. Предполагают, что в припадке ревности и совершено преступление, взволновавшее весь Лондон. До сих пор не выяснено, что делала г-жа Фурнэ в понедельник, но уже теперь известно, что женщина, очень похожая на нее, обращала на себя всеобщее внимание в этот день на станции Чаринг-Кросс. Было это во вторник утром, и публика с любопытством следила за эксцентричным поведением незнакомки. Можно предполагать, что, совершив преступление в припадке внезапного безумия, женщина устрашилась того, что она сделала, и сошла с ума. Теперь она совершенно не помнить того, что было и даже забыла все свое прошлое. Врачи подают мало надежд на её выздоровление. Есть также данные, что женщина, похожая на госпожу Фурнэ, стояла в понедельник вечером на Годольфинской улице, около квартиры мистера Эдуарда Лукаса".

Гольмс завтракал, а я читал ему вслух эту телеграмму. Окончив чтение, я спросил:

Гольмс встал из-за стола и стал шагать взад и вперед по комнате.

- Дорогой Ватсон, - сказал он, - вы долготерпеливый человек. В течение этих трех дней я вам ничего не говорил и знаете почему? Нечего было говорить. Эта парижская телеграмма тоже ничего не уясняет.

- Но дело об убийстве Лукаса, выяснено окончательно

- Но это убийство - только эпизод, пустяковый эпизод в сравнении с нашей главной задачей. Ведь мы должны, Ватсон, найти это письмо и спасти Европу от войны. За эти три дня случилось только одно важное событие, и это важное событие заключается в том, что за эти три дня ровно ничего не случилось. Я получаю от правительства извещения почти ежечасно, и из этих извещений видно, что повсюду в Европе, тишь и гладь, - этого бы спокойствия не было, если бы письмо дошло по назначению. Спрашивается, где же это письмо? У кого оно? Почему его прячут? Эти вопросы бьют по моему мозгу точно молотки. Неужели же, смерть Лукаса и исчезновение письма, - только совпадение? Получил ли он это письмо? Если получил, то почему оно не нашлось в его бумагах? Неужели его унесла сумасшедшая жена? Но если так, то письмо находится в Париже, в её доме, не так ли? Как я стану искать там это письмо? Ведь это же сразу возбудит подозрительность парижской полиции!! Это такое дело, Ватсон, в котором закон не на нашей стороне. Все - против нас, и, однако, надо продолжать. Тут ведь приходится спасать целую страну. Если я доведу это дело до благополучного конца, то я могу считать свою карьеру блестяще законченной. Да, это будет мое последнее дело.

Вошла мистрисс Гудсон и подала Гольмсу записку. Он пробежал ее и воскликнул:

- Вот так раз! Лестрад нашел что-то интересное. Надевайте шляпу, Ватсон, мы отправимся в Вестминстер вместе.

Место, где произошло преступление, я увидал в первый раз. Это быль высокий, грязный, с узкими окнами дом, построенный топорно, казенно и солидно. Это был типичный дом XVIII столетия. Из одного окна на нас глядела физиономия любезно улыбающагося бульдога. Это был Лестрад. Дверь нам отворил высокого роста констебль, а Лестрад нас радушно встретил в передней. Мы вошли в комнату, где было совершено преступление. Следов происшествия не оставалось теперь никаких, только на ковре виднелось безобразное, неправильных очертаний пятно.

Ковер этот был не велик и покрывал только середину паркетного пола. Паркет был чудный, старинный и состоял из отполированных четырехугольников. Над камином висела очень красивая коллекция оружия. Отсюда-то и был взять кинжал, послуживший орудием преступления.

Против окна стоял великолепный письменный стол. Вся обстановка, - картины, ковры, обои, - свидетельствовала об изящном вкусе, пожалуй, даже об изнеженности покойного владельца.

- Читали телеграмму из Парижа? - спросил Лестрад.

Гольмс утвердительно кивнул головой.

- Наши французские собратья попали в самую точку, - сказал Лестрад, - все именно так и произошло, как они говорят. Она позвонилась. Явилась она неожиданно, а иначе он её бы не пустил. Это был осторожный и мало доступный человек. Ну, вот он и впустил ее, нельзя же ведь человека на улице держать. Она ему объявила, что выследила его, наконец, стала упрекать, ну, слово за слово, а затем она схватила кинжал и готово дело. Положим, она его ухлопала не сразу. Все стулья оказались сбитыми в одну кучу, а один стул он держал за ножку, очевидно, отмахивался от нея... Да мистер Гольмс, теперь мне это дело до такой степени ясно, будто я сам здесь присутствовал и был свидетелем преступления.

Гольмс поднял брови.

- Так зачем же вы послали за мной?

- О, это совсем другое дело. Это - пустячок, которым вы так интересуетесь. Ну, прямо вздор, безделица, можно сказать! К главному факту это никакого отношения не имеет.

- В чем же дело?

- Видите ли, после того, как было совершено преступление, все вещи в этой комнате сохранились в таком же порядке, в каком оне были найдены. Тут ничего но трогали, все оставалось на своих местах. Дежурный полицейский оставался здесь и ночью и днем. Тело похоронили сегодня утром, после того, как следствие было объявлено законченным. Мы и решили по этому случаю покопаться хорошенько в этой комнате. Видите ли вы этот ковер? Он не прибить к полу. Мы подняли этот ковер и нашли...

- Ну? И что же вы нашли?

Лицо у Гольмса вдруг сделалось тревожным.

- Конечно.

- Ну, и как же вы удивитесь, если я вам скажу, что на полу под пятном пол совершенно чистый. Никаких следов крови там нет.

- Как это так пол чистый? Может ли это быть?

- Да, это верно, что этого быть не может, но факт остается фактом. Пол чистый.

Он приподнял кончик ковра, и мы увидели, что под пятном паркет был совершенно чист.

- И, поглядите-ка, кромка ковра вся замазана. Следы крови должны были остаться на полу.

И, видя изумление Гольмса, Лестрад захихикал. Ему было приятно, что он изумил знаменитого криминолога.

- Ну-с, а теперь я вам объясню этот феномен. На полу есть кровавое пятно, но совсем не под пятном на ковре. Взгляните-ка!

Он приподнял ковер с другой стороны, и, действительно, на белом квадрате пола мы увидали большое красное пятно.

- Что вы на это скажете, мистер Гольмс?

- Что же, это очень просто. Пятно на полу находилось под пятном на ковре, но потом ковер перевернули. Коврик не велик и это очень легко сделать.

- Официальная полиция, мистер Гольмс, не нуждается в таких объяснениях. Мы и сами знаем, что ковер был перевернут. Это ясно, ибо пятна на полу и ковре не совпадают. Я вот спрашиваю, кто поднимал ковер и зачем?

Гольмс был сух и непроницаем, но для меня было ясно, что он с трудом сдерживает сильное волнение.

- Послушайте, Лестрад, все ли время констебль дежурил в этой комнате? - спросил он.

- Да, он никуда не отлучался.

- Послушайтесь моего совета. Изследуйте это дело хорошенько, но только не допрашивайте констебля при нас. Если вы происповедуете его наедине, он скорее признается. Спросите его, как это он посмел пускать сюда посторонних и оставить их здесь без присмотра. Вы не спрашивайте его, признает ли он себя виновным, а говорите с ним так, как будто его виновность уже доказана. Скажите ему, что вы знаете о том, что в этой комнате кто-то побывал, прижмите его к углу. Скажите ему, что он может заслужить прощение только в том случае, если чистосердечно во всем покается. Делайте то, что я вам говорю.

- Клянусь святым Георгием, что я выдавлю из него все, что он знает! - воскликнул Лестрад бросился вон из комнаты, а через минуту из дальних комнат стали доноситься до нас звуки его громкого голоса.

- Живее, Ватсон, живее! - воскликнул Гольмс в каком-то неистовстве.

В этом возгласе обнаружилась вся демоническая энергия этого человека, - энергия, искусно прикрытая видом разсеянной небрежности.

запустил туда руку, а затем зарычал от злобы и обиды.

В углублении ничего не было.

- Живее, Ватсон, кладите ковер на место!

Мы успели закрыть крышку и застлать ковром. Голос Лестрада послышался в корридоре. В момент его появления Гольмс стоял, небрежно прислонясь к камину, спокойный и скучающий, едва сдерживая одолевавшую его зевоту.

- Простите, что я вас задержал, мистер Гольмс. Я и сам вижу, что вам это дело до смерти надоело. Вы правы, он во всем признался. Пойдите-ка сюда, Макферсон. Разскажите этим джентльменам о вашем незаслуживающем никакого извинения поведении.

Высокий констебль, красный как рак и выражением раскаяния в лице, вошел в комнату.

- Уверяю вас, сэр, что у меня худого и на уме не было. Вчера вечером сюда зашла молодая особа, она сказала, что ошиблась домом. Ну, я с нею малость поговорил. Знаете, все один и один сидишь - скука возьмет.

- И что же было дальше?

- Ну, она интересовалась этим делом - в газетах про убийство прочитала. Это очень важная дама была, сэр, так говорила хорошо и складно, я и думал поэтому, что ничего худого не выйдет, если я пущу ее в комнату поглядеть. Вошла она в комнату, увидала кровь на ковре и хлопнулась в обморок. Лежит точно мертвая. Я бросился в кухню за водой, стал ее поить, она хоть бы что, тогда я пошел на угол в таверну "Тиссовое дерево" за водкой, но покуда я ходил барыня пришла в себя и ушла из дому. Ей, наверное, было стыдно своей слабости, и она боялась мне в лицо взглянуть.

- Ну, а в каком виде был после её ухода ковер?

- Он был маленько поизмят, сэр. Она ведь прямо на него упала, а ковер-то, гвоздями к полу не прибить. Он и поизмя.тся, я его расправил.

- Это вам урок, констебль Макферсон! - с достоинством произнес Лестрад: - теперь вы видите, что меня нельзя обмануть. Я только взглянул на ковер и сразу увидел, что кто-то здесь побывал. Счастье для вас, Макферсон, что все здесь благополучно и что эта дама ничего важного не унесла, а то бы я показал вам, где раки зимуют... Мне очень жаль, мистер Гольмс, что я побезпокоил нас по такому пустяковому делу. Я думал, что эта петля вас заинтересует.

- Да, это интересно. А скажите-ка мне, Макферсон, эта дама была здесь один раз?

- Точно так сэр, один раз.

- А кто она такая?

- Но знаю её фамилию, сэр. Говорила, что занимается перепиской и ищет рабочих по объявлению. Ошиблась номером и забрела сюда. Очень красивая дама, сэр!

- Высокая, красивая?

- Точно так сэр, рослая дама. И красивой ее тоже, пожалуй, можно назвать. Пожалуй, даже и очень красивая. Пришла да и говорить: "констебль, дайте мне взглянуть на комнату". И просила она меня очень уж умильно, и отказать ей я помог, думал, что греха туть не будет. Пускай, думал, поглядит.

- А как она была одета?

- Одета она была просто, сэр, в длинном плаще до самых пять.

- В сумерки, сэр. Когда я шел назад с водкой, начали зажигать фонари.

- Очень хорошо, - сказал Гольмс, - идем, Ватсон, нам предстоит важное дело.

Мы двинулись в путь. Лестрад остался в комнате, а кающийся констебль бросился отворять нам дверь. На пороге Гольмс приостановился, вынул что-то из кармана и показал полицейскому.

Тот так и ахнул.

- Боже мой!

Гольмс приложил палец к губам, положил обратно в карман изумившую полицейского вещь - и мы вышли на улицу.

- Великолепно! - воскликнул он. - Идите скорее, Ватсон. Занавес поднять, и начался пятый, последний акт пьесы. Можете быть спокойны, Ватсон, европейской войны не будет, блестящая карьера высокочтимого" сэра Трелонэйя-Гоппа не пострадает, неосторожный государь не понесет наказания за свою неосторожность, нашему министру-президенту не придется ведаться с международными осложнениями... Теперь от нас требуется такт и ловкость, и история, грозившая бедой всему миру, кончится пустяками.

Я быль преисполнен в эту минуту восхищением пред талантами моего друга.

- Вы разрешили задачу?! - воскликнул я.

- Ну, это едва ли, Ватсон. В деле есть пункты, оставшиеся невыясненными. Но мы знаем так много, что должны будем винить самих себя, если не узнаем остального. Теперь же мы должны итти прямо в Уайтголль-Терасс и решить затруднение.

Через несколько минуть мы были в резиденции министра иностранных дел. Шерлок Гольмс попросил доложить о пашем приходе лэди Тильде. Нас ввели в изящно убранную приемную.

Лицо лэди Тильды было все розовое от негодования.

- Мистер Гольмс! - воскликнула она, это недостойно, нехорошо с вашей стороны! Я ведь просила же вас сохранить мой визит к вам в секрете. Я не желаю, чтобы он знал о том, что я вмешиваюсь в его дела. И, однако, вы меня компрометируете. Вы пришли сюда, и теперь все будут знать, что у нас с вами есть какие-то дела.

- Извините, сударыня, но я должен был причти. Мне поручили вернуть это важное письмо, я поотому-то и явился к вам. Я прошу вас, сударыня, вернуть мне этот документ.

Лэди Тильда вскочила с места. Румянец, игравший на её лице, исчез. Она стала бледна, как смерть. Глаза её блестели, она зашаталась. Одно время я думал, что она упадет в обморок. Она сделала усилие над собой и оправилась. В чертах её лица попеременно отражались то негодование, то изумление.

- Вы меня оскорбляете, мистер Гольмс!

- Ну, нет, сударыня, этот тон безполезен. Отдайте мне письмо.

Лэди Тильда бросилась к сонетке.

- Дворецкий нас проводит, - сказала она.

но если вы хотите итти против меня, вам же будет хуже.

Лэди Тильда стояла пред нами гордая, величественная, с выражением вызова на лице. Она пристально глядела на Гольмса, как стараясь прочитать его мысли. Рука её была на сонетке, но она так и не нажала её.,

- Вы стараетесь меня запугать, это некрасиво, мистер Гольмс. Вы приходите сюда для того, чтобы оскорбить женщину. Вы что-то такое узнали. Ну, что же это такое, скажите?

- Пожалуйста, сядьте, сударыня. Если вы упадете в обморок, стоя, вы можете ушибиться, я не стану говорить, пока вы не сядете. Вот теперь вы сели, благодарю вас.

--Мистер Гольмс, я вам даю пять минуть.

- Лэди Тильда, мне довольно одной минуты. Я знаю о вашем посещении Эдуарда Лукаса и о том, что вы ему отдали это письмо. Я знаю также, как вы хитро проникли на квартиру убитого вчера вечером и как вы достали обратно письмо из-под пола, закрытого ковром.

Помертвелая от страха, едва переводя дух, женщина глядела на моего приятеля.

- Да вы с ума сошли, мистер Гольмс, вы прямо с ума сошли! воскликнула она. наконец.

Гольмс вынул из кармана ту же вещь, которую он показывал полицейскому: это была фотографическая карточка лэди Тильды.

- Я нарочно захватил это с собою туда, сказал он, - и я оказался прав: констебль узнал это лицо.

Лэди Тильда тяжко вздохнула. Её голова откинулась назад, на спинку кресла.

- Не волнуйтесь, милэди. Дело может быть исправлено. Письмо у вас, а я вовсе не хочу делать вам неприятности. Я должен вернуть письмо вашему мужу - этим моя миссия кончается. Послушайтесь моего совета и будьте со мною откровенны. В этом - все ваше спасение.

Но храбрость молодой женщины была изумительна. Даже теперь она не хотела признать себя побежденной.

- Я вам повторяю, мистер Гольмс, что вы заблуждаетесь самым странным образом, - сказала она.

Гольмс встал и прошелся.

Он позвонил. Вошел дворецкий.

- Мистер Трелонэй-Гопп у себя?

- Он будет дома в четверть первого, сэр, - ответил дворецкий.

Гольмс взглянул на часы.

Но едва затворилась дверь за дворецким, как лэди Тильда уже стояла на коленях перед Гольмсом. Её хорошенькое личико было мокро от слез.

- О, пощадите меня, мистер Гольмс! Пощадите меня! - молила она в каком-то безумии отчаяния. - Ради всего святого, не говорите об этом ему! Я его так люблю! Мне больно причинить ему маленькую неприятность, а это разобьет его благородное сердце.

Гольмс поднял лэди Тильду и усадил ее.

- Я рад, сударыня, что вы, наконец, образумились. Времени теперь терять нельзя уже, где письмо?

- Вот оно, мистер Гольмс! О, как я была бы рада, если бы никогда не видала этого письма!

- Мы должны его вернут, - произнес Гольмс, но как это сделать? Живее, живее, надо что ни будь придумать! Где шкатулка?

- В его спальне.

- О, какое счастье! Скорее, сударыня, несите шкатулку сюда.

- Как вы его отворили? У вас есть двойной ключ? Ну, конечно, есть! Отворяйте шкатулку.

Лэди Тильда вынула из кармана маленький ключик, и шкатулка была отворена. Она была набита письмами до верху, Гольмс засунул синий конверт в самый низ, затем шкатулка была снова заперта и водворена в спальню.

- Теперь мы готовы, - сказал Гольмс, - у нас остается еще десять минуть. Я, лэди Тильда, беру на себя очень многое, чтобы выгородить вас: вы должны мне заплатить за это полной откровенностью. Скажите, что означает это странное дело?

- О, мистер Гольмс, я разскажу вам все, - воскликнула лэди Тильда, - уверяю нас, мистер Гольмс, что я согласилась бы скорей позволить отрубить себе правую руку, чем причинить горе моему мужу. Я уверена, что во всем Лондоне нет такой любящей жены, как я, и, однако, я знаю, что он ни за что не простил бы меня, если бы узнал, как я себя вела, как я была вынуждена себя вести в этой несчастной истории. Он сам - человек безупречно честный и ни за что но простит тому, кто погрешил во деле чести. Помогите мне, мистер Гольмс, - все поставлено на карту - и счастье и жизнь.

- Когда я была еще не замужем, я написала одно письмо, нескромное, глупое письмо. В этом письме не было ничего дурного, но мой муж, я знаю, непременно взглянул бы на него иными глазами и счел бы меня преступницей. Наше взаимное доверие было бы погублено навсегда. Это письмо было написано давно, несколько лет тому назад. Я считала эту историю поконченной, и вдруг этот господин, Лукас, заявляет мне, что мое письмо у него, и что он намерен передать его моему мужу. Я стала умолять его пощадить меня. Он сказал мне, что отдаст мне это письмо, если я ему принесу голубой конверт, хранящийся в шкатулке моего мужа. Как он узнал об этом письме - я не знаю, мне кажется, что у него в министерстве есть свои шпионы. При этом Лукас меня уверил, что от этого мужу никакого вреда не будет. Поставьте себя в мое положение, мистер Гольмс! Что я должна была делать?

- Разсказать обо всем вашему мужу.

- Я не смела сделать этого, мистер Гольмс, не могла! Беды мне грозили отовсюду. Откажись я от предложения Лукаса, и мое счастье погибло. А исполнить его требование - значить обмануть мужа. Я предпочла второе, потому, что нк понимаю ничего в политике. Я не понимала, что мои поступки могут новости к серьезным последствиям. И вот я сняла восковой слепок с замка. Лукас мне доставил двойной ключ. Я отперла шкатулку, достала письмо и отнесла его к Лукасу, на Годольфинскую улицу.

- И что же там произошло, милэди?

я входила в дом, стояла какая-то женщина. Дело мы окончили очень скоро. Мое письмо уже лежало на столе. Он получил от меня синий конверт и отдал мне письмо. В эту минуту в дверях раздался шум. Кто-то шел к нам. Лукас быстро поднял ковер, спрятал под пол письмо и снова закрыла, паркет ковром.

А затем произошло нечто ужасное! Это точно какой-то кошмар. Я помню темное, безумное лицо, женский голос. Она закричала по-французски:

- О, я ждала не напрасно! Наконец то, я застала тебя с нею!

Последовала дикая борьба. Он держал в руках стул, у нея в кулаке сверкал нож. Я бросилась в ужасе вон и убежала домой. Только на следующий день из газет я узнала об убийстве. Всю ночь я чувствовала себя счастливой. Мое письмо вернулось ко мне. Я не знала еще, что ожидает меня в будущем.

Только утром я поняла, что избавилась от одной беды, но накликала на себя другую. Мой муж, узнав о пропаже письма, пришел в страшное отчаяние и я почувствовала себя глубоко несчастной. Я едва сдерживала себя. Мне хотелось упасть перед ним на колени и рассказать ему о том, что я сделала. Но ведь признаться в этом грехе я не могла, не признавшись в том.... в прошлом. И я пошла к вам, мне хотелось, чтобы вы мне растолковали, что такое я сделала, как велик мой грех. И когда я поняла, в чем дело, я решила во что бы то ни стало добыть обратно это письмо. Я решила, что письмо осталось там, куда спрятал его Лукас. Ведь он успел сделать это прежде, чем в комнату вошла эта ужасная женщина. Это было мое счастье, что она пришла, а то я не знала бы, куда он это письмо денет. Но как проникнуть в комнату? Два дня я подстерегала на улице удобного случая, но дверь дома не отворялась. Вчера вечером я сделала последнюю попытку. Вы знаете, что я предприняла, и что мой план оказался удачным. Я принесла письмо домой и хотела было его уничтожить, я не видела возможности вернуть его мужу без соответствующей исповеди. Боже мой! Я слышу его шаги!

- Что, мистер Гольмс, есть новости?! - воскликнул он.

- Да, некоторую надежду я питаю...

- О, благодарение Богу!

И мистер засиял.

господина министра-президента пожаловать сюда. Что касается вас, моя дорогая, то вам эти политическия дела едва ли интересны. Мы придем к вам через несколько минут в столовую.

Министр-президент был сдержан, но по блеску его глаз и по нервному подергиванию костлявых рук я видел, что он взволнован не менее своего младшого товарища.

- Насколько я понял, вы имеете что-то сообщить нам, мистер Гольмс?

- Мои новости имеют отрицательный характер, - ответил Гольмс. - Я наводил справки повсюду и теперь убежден вполне, что опасаться вам ровно нечего.

- Но этого мало, мистер Гольмс. Мы живем на вулкане, а это невозможно. Нам нужно что либо более определенное.

- Мистер Гольмс!

- Чего же вы удивляетесь? Если бы это было не так, то письмо данным давно было бы обнародовано.

- Но с какой же стати вор стал бы скрывать письмо в этом же доме?

- Да я убежден в том, что и вора-то никакого не было. Письмо никто не похищал.

- Я убежден, что оно из шкатулки ни исчезало.

- Мистер Гольмс, вы неудачно выбрали предмет для шуток! Я же вам сказал, что в шкатулке письма нет.

- А вы все-таки со вторника в шкатулку так и не заглядывали?

- Нет, да это и не к чему.

- То, что вы говорите, невозможно.

- Но я не убежден в том, что это невозможно. Такия истории случаются. Ведь в шкатулке, наверное, еще много бумаг, - ну, вот письмо как-нибудь и завалилось между ними.

- Но письмо было на самом верху.

- Мало ли что! Шкатулку могли встряхнуть, и письма перепутались.

- Этот спор очень легко решить. - произнес премьер, - велите принести шкатулку.

Министр иностранных дел позвонил.

- Джекобс, принесите шкатулку! Простите меня, я считаю эту вашу выходку шутливой, но что же делать, я должен вас удовлетворить... Благодарю вас. Джекобс, поставьте шкатулку на стол. Ключ у меня всегда на часовой цепочке. Вот те бумаги, видите ли вы? Вот письмо от лорда Мерроу, вот доклад сэра Чарльза Гарди. Это вот меморандум из Белграда, вот записка о русско-германском торговом договоре, это - письмо из Мадрида, письмо от лорда Флауэрса... Боже мой! Что же это такое?! Лорд Беллингер! Лорд Беллингер!...

Премьер вырвал у него из рук письмо.

- Спасибо! Спасибо! О, какая тяжесть свалилась у меня с души! Но это прямо поразительно... Мистер Гольмс, вы волшебник, вы колдун! Как вы узнали, что письмо находится здесь?

- Я знал, что письмо не может находиться в другом месте.

- Я прямо глазам не верю!

И министр иностранных дел выбежал из комнаты, говоря:

Министр-президент поглядел на Гольмса. Его глаза блестели.

- Ну, сэр, этому я ни за что нее поверю, - сказал он: - скажите, как письмо попало обратно в шкатулку?

Гольмс, улыбаясь, уклонился от проницательного взгляда этих удивительных глаз.

- У нас, сэр, есть тоже свои дипломатическия тайны, - сказал он и, взяв шляпу, удалился из комнаты.