Трагедия с "Короско".
Глава IX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Трагедия с "Короско". Глава IX. (старая орфография)

IX.

Так как ни один из трех пленных не понимал ни слова по-арабски, то и слова эмира остались-бы для них непонятны, если-бы не отчаянные жесты и возгласы драгомана. После всего его низкопоклонства, ренегатства, всяческого прислуживания арабам, в конце-концов, худшия его опасения должны были сбыться. С криком отчаяния кинулся он на землю, моля и прося о пощаде, цепляясь за край одежды эмира своими судорожно-скрюченными пальцами. Но тот ногой отшвырнул его, как собаку.

Между тем весь лагерь засуетился. Теперь уже и отряд старого эмира, и сам эмир покинули место привала. Вокруг пленных оставалось всего человек двенадцать арабов с тучным, коренастым парнем, помощником эмира Над Ибрагима, и кривым муллой. Они не садились на верблюдов, так как должны были участвовать в казни.

Трое пленных по одному виду и выражению лиц этих людей поняли, что им остается не долго ждать. Руки у них все еще были связаны на спине, но их уже арабы не держали, так что они имели возможность обернуться и проститься с женщинами.

- Все, как видно, кончено, Нора, - произнес Бельмонт, - это, конечно, обидно, когда была возможность спасения. Но что-же делать?! Все, что мы могли сделать, мы уже сделали!

Теперь жена его впервые дала над собой волю своему горю; она судорожно всхлипывала, закрыв лицо руками.

- Не плачь, моя маленькая женка! Мы с тобой хорошо прожили свое время и всегда были счастливы. Передай мой привет всем друзьям, там, дома, Ты там найдешь на свою долю достаточно и даже с избытком: все бумаги у меня в порядке...

- Ах, Джон, Джон! Зачем ты говоришь мне об этом?! Я без тебя не буду жить!

И это горе жены сломило мужество этого сильного мужчины; он спрятал лицо свое на косматом плече её верблюда, и слезы градом покатились по его щекам.

Между тем мистер Стефенс подошел к верблюду Сади, - и та увидела его измученное, изстрадавшееся лицо и обращенный к ней взгляд.

- Вы не бойтесь ни за себя, ни за тетю, - начал он, - я уверен, что вам удастся бежать от этих арабов! Кроме того, полковник Кочрэнь будет заботиться о вас. Египетская кавалерия не может быть далеко теперь, они скоро вас нагонят. Я надеюсь, что вам дадут вдоволь напиться прежде, чем вы покинете эти колодцы. Я-бы желал отдать вашей тетушке мою куртку, но боюсь, что не смогу снять ее с себя: руки у меня связаны. Мне так жаль, что ей будет холодно под утро. Пусть она сохранит и прибережет к утру немного хлеба от ужина, чтобы скушать его ранним утром. Это немного облегчит ее...

Стефенс говорил совершенно спокойно, как будто дело шло о сборах на пикник. И невольное чувство удивления и восхищения к этому человеку шевельнулось в груди молодой девушки.

- Какой вы хороший человек! - воскликнула она. - Я никогда еще не видала другого такого человека. А еще говорят о святых! Вы же стоите теперь перед самым лицом смерти и думаете только о нас, заботитесь только о нас... - голос её дрожал от волнения.

- Мне хотелось бы сказать вам еще одну вещь, Сади, если только вы мне позволите. Я бы умер спокойнее после того. Уже много раз я собирался все поговорить об этом с вами, но боялся, что вы будете смеяться: ведь, вы никогда ничего в серьез не принимали. Не правда-ли? Но теперь я уже почти не живой человек и потому могу сказать все, что у меня на душе!

- Ах, нет, не говорите так, мистер Стефенс! - воскликнула Сади.

- Не буду, если это вас разстраивает. Как я уже сказал вам, мне было-бы легче умереть, если-бы вы об этом знали, но я не хочу быть эгоистом и в этом отношении и если-бы я мог думать, что это омрачит вашу жизнь, то предпочел-бы вам ничего не говорить!

- Что же вы хотела сказать мне?

- Я хотел только вам сказать, как я вас любил с того самого момента, как увидел вас. Но я, конечно, сознавал, что это смешно, и потому никогда не говорил вам и никому другому, не желая казаться смешным. Но теперь, когда это, все равно, никакого значения иметь не может, я желал бы, чтобы вы, Сади, об этом знали. Вы, быть может, поверите мне, если я скажу, что эти последние дни, когда мы все время были безразлучны, были-бы лучшими и счастливейшими днями моей жизни, если-бы вы, Сади, не мучились, не страдали!

Девушка сидела, бледная и безмолвная, и смотрела вниз широко раскрытыми, удивленными глазами на своего взволнованного собеседника. Она не знала, что ей делать и что сказать в ответ на это любовное признанье чуть-ли не в минуту смерти. Все это казалось совершенно непонятным её детскому сердцу, и вместе с тем она чувствовала, что это нечто высокое и прекрасное.

- Я ничего не скажу вам больше, - продолжал Стефенс, - так как вижу, что это только смущает и утомляет вас. Но я хотел, чтобы вы об этом знали. Теперь довольно. Благодарю, что вы так терпеливо выслушали меня. Прощайте, Сади! Я не могу протянуть к вам моей руки, но, быть может, вы протянете мне свою.

Сади протянула ему свою руку, и он почтительно и с глубоким чувством поцеловал ее. Затем он отошел и встал на свое прежнее место.

В течение всей своей деловой жизни, полной постоянной борьбы и успеха, Стефенс еще ни разу не испытывал такого чувства спокойного удовлетворения, такого радостного довольства, как в эти минуты, когда над головой у него висела смерть. И все это потому, что любовь, это всесильное чувство, изменяющее все кругом, омрачающее или просветляющее в смерть является желанной, когда в душе заговорит голос всесильной любви. Так и у Стефенса в душе было такое ликование, которого не могли смутить близость смерти и свирепые лица палачей. Все это стушевывалось в его воображении, превращалось в ничто, в сравнении с великой, всепоглощающей радостью, что отныне она уже не может смотреть на него, как на случайного знакомого, и в течение всей своей жизни она будет вспоминать о нем и будет знать.

Полковник Кочрэнь сидел на своем верблюде и упорно не отводил глаз от бесконечной пустыни, лежащей по направлению к Нилу.

"Неужели, - думал он, - нет никакой надежды на опасение? Неужели погоня не нагонит нас до самого Хартума?"

Очевидно, те арабы, что толпились около пленных, должны были остаться здесь, тогда как остальные, сидевшие уже да верблюдах, должны были сопровождать трех женщин и его. Но чего Кочрэнь никак не мог понять, так это того, почему палачи до сих пор еще медлят. Являлось одно предположение, а именно, что они, по свойственной восточным народом утонченной жестокости, ожидали, когда египетская кавалерия будет близко, чтобы эти еще не остывшие трупы их жертв были, так сказать, оскорблением, брошенным в лицо врагу.

Но если так, то сопровождать их должны были не более 12 арабов, и полковник стал оглядываться кругом, не увидит-ли сзади них дружественного им Типпи-Тилли. Но добродушного негра не было видно. Если он и шесть его товарищей были-бы здесь, и если-бы Бельмонт мог высвободить свои руки и вооружиться своим револьвером, то им, пожалуй, могло-бы удасться выбраться из беды. Но нет, - все сторожившие пленников, все до единого были арабы Баггара, люди неподкупные и прежде и превыше всего кровожадные. Типпи-Тилли и остальные, вероятно, уже отправились с передовым отрядом.

- Прощайте, друзья! - крикнул Кочрэнь дрогнувшим, надорванным голосом. - Господь, благослови и сохрани вас!

В этот самый момент один негр дернул за уздечку его верблюда и погнал его вслед за остальными. Женщины ехали следом, почти не сознавая и не видя ничего перед собой. Но их отъезд был настоящим облегчением для трех обреченных на смерть мужчин.

- Я рад, что оне уехали! - сказал Стефенс, вздохнув с облегчением.

- Да, да, так лучше! - подтвердил Фардэ. - Но долго-ли нам ждать конца?

- Вероятно, не особенно долго, - угрюмо отозвался Бельмонт. - Смотрите, арабы уже обступают нас!

И полковник, и все три женщины оглянулись, когда выехав из котловины оазиса, они въехали на гребень. Там внизу, между прямыми стволами пальм, догорали угли угасающого костра, а немного дальше, среди кучки арабов, они в последний раз смутно различали белые полотняные шлемы мужчин. минуту спустя, их верблюдов погнали усиленной рысью, и, когда они снова оглянулись назад, то уже не могли ничего различить.

Обширная безпредельная пустыня, залитая трепетным лунным светом, поглотила и цветущий оазис, и его грациозную группу пальм, и умирающий красный огонек костра. Над всем раскинулось бархатисто-черное небо с громадными яркими звездами, которые безучастно смотрели на все земное, - на все скорби и радости людей.

Женщины молчали, подавленные горем, полковник тоже молчал, не находя, что сказать. Да и что мог он сказать им теперь? - но вдруг все четверо вздрогнули и точно пробудились от сна, а Сади громко вскрикнула: среди безмолвия тихой ночи до них донесся резкий сухой звук ружейного выстрела, за ним другой, затем еще несколько одновременно и, немного погодя, еще один.

- Это быть может погоня, египетская кавалерия! - воскликнула мистрисс Бельмонт.

- Да, да! - прошептала Сади. - Это, наверно, египетский отряд!

Кочрэнь молча продолжал прислушиваться. Но все стало тихо. Тогда он набожно обнажил голову и на мгновение прикрыл рукой глаза.

- К чему нам обманывать себя, - произнес он, - взглянем правде в глаза: наших друзей не стало!

- Но к чему им было стрелять по ним из ружей? Ведь, у них были копья... ножи... - пробормотала молодая девушка, невольно содрогнувшись при последних своих словах.

- Это правда! - согласился с нею полковник. - Я ни за что на свете не желал-бы лишить вас разумной надежды но, вместе с тем, если-бы это была атака, как вы полагаете, мы должны были-бы слышать ответные выстрелы. Кроме того, египетское войско атаковало-бы их с значительными силами. Но, с другой стороны, действительно, странно, чтобы арабы, ожидая серьезного нападения, вдруг стали тратить на пленных без всякой надобности свои патроны. Но смотрите, что там такое? - и он указал на восток

Две конных фигуры то появлялись, то тонули в неверном колеблющемся свете, которым была залита вся пустыня. Они, казалось, бежали от арабов, но вдруг остановились на песчаном холме, и теперь их силуэты резко вырезались на темном фоне неба.

- Это, вне всякого сомнения, египетская кавалерия! - воскликнул Кочрэнь.

- Это просто разведчики, ничего более, мисс, главные силы в нескольких милях позади. Смотрите, вот они снова помчались с донесением! Славные ребята, помоги им Бог!

Между тем на холме мелькнули два красноватых огонька, словно вспыхнувшия искорки, и в воздухе прозвучали два выстрела, но египетских всадников и след простыл.

Сам эмир поскакал назад и, поровнявшись с отрядом, сопровождавшим пленных, на ходу отдавал приказания, ободряя своих людей. Очевидно, его отряд был недалеко. Арабы крикнули что-то, и вдруг все верблюды пошли крупной неровной рысью. Очевидно, арабы решили нагнать передовой отряд и, вместе с тем, уйти от погони. Снова началась нестерпимая мука для пленных. Милю за милей скакали верблюды безостановочно, без передышки. Дамы, безсознательно уцепившись за луки своих седел, так и повисли на них. Кочрэнь положительно изнемогал от этой тряски, но все еще продолжал надеяться, что погоня их настигнет.

- Смотрите... смотрите, мне кажется, что-то движется впереди нас! - воскликнула мистрисс Бельмонт.

Полковник Кочрэнь приподнялся на своем седле и заслонил глаза рукою: лунный свет в пустыне страшно слепит глаза.

- Да, вы правы! Это всадники!..

Действительно, целая длинная вереница всадников неслась впереди их по пустыне.

- Но они скачут в том же направлении, как и мы! - заметила мистрисс Бельмонт.

Кочрэнь пробормотал проклятье...

- Ну, да, - сказал он, - вот и след. Это наш собственный передовой отряд под начальством Над Ибрагима. Ради него старый эмир и гнал нас все время этим дьявольским аллюром.

И действительно, спустя несколько минут, молодой эмир подскакал к старику Абдеррахману и стал с ним сговариваться. Они указывали в том направлении, где показались разведчики, и озабоченно качали головами. Оба каравана соединились теперь в один и прежним усиленным аллюром продолжали подвигаться вперед по направлению Южного Креста, искрившагося над самой линией горизонта.

Кровь стучала в висках полковника Кочрэня с такою силой, что ему казалось, будто он слышит погоню и барабанный бой, и тучи кавалерии преследуют их караван со всех сторон. Этот лихорадочный бред постепенно превращался в мучительную галлюцинацию. Наконец, восходящее солнце осветило всю громадную площадь пустыни, на всем необъятном пространстве которой не колыхалось и не виднелось ни одного живого существа, кроме их каравана. С тяжелой грустью в сердце смотрели они на это пустое пространство, разстилавшееся от края до края неба, и последняя слабая искра надежды таяла так же, как таял прозрачный белый туман над пустыней.

Удручающее впечатление производила на дам разительная перемена, происшедшая за эту ночь в полковнике Кочрэне. Не говоря уже о том, что волосы его, заметно седевшие в это время, теперь стали совершенно седыми; такия же седые щетины безобразили его всегда гладко выбритый подбородок; глубокия морщины избороздили его лицо; спина его согнулась дугой; все тело как будто разом сселось; только глаза но прежнему смотрели зорко и гордо, свидетельствуя о том, что в этом расшатавшемся теле жил бодрый и гордый дух. Истощенный, измученный, ослабевший, он все еще старался подбадривать женщин, поддерживать их и советом, и добрым словом, старался сохранить покровительственный тон и постоянно посматривал назад, все еще надеясь увидеть спасителей, которые не являлись.

Спустя час после восхода, был сделан привал, и всех наделили пищей и водой. После привала караван тронулся уже обычным умеренным шагом к югу, вытянувшись длинной вереницей на протяжении четверти мили. Судя по той безпечности, с какою арабы теперь болтали между собой, и по тому порядку, в каком двигался караван, можно было сразу сказать, что они считали себя в безопасности. Вскоре они изменили направление пути и стали держать путь на юговосток, из чего пленным стало ясно, что они намеревались после столь дальняго обхода вновь выйти к Нилу где-нибудь выше последних египетских передовых постов.

Теперь и самый характер местности стал, видимо, изменяться: вместо однообразной песчаной раввины повсюду выростали фантастическия черные скалы и утесы, среди которых, извиваясь, змеились ярко-оранжевые пески, словно излучистая река. Верблюды выступали один за другим, то ныряя между громадными валунами и утесами, то снова появляясь на мгновение на открытом месте между двумя утесами. Задние всадники могли только видеть длинные шеи и мерно покачивавшияся головы верблюдов, словно то была вереница змей, извивавшихся среди черных скал. Все это так походило на сон, тем более, что кругом не было ни звука, кроме мягкого шлепанья ног верблюдов и их тихого однообразного сопенья. Все молчали; жара начинала становиться томительной.

Мисс Адамс, которая совершенно окоченела за ночь, теперь, видимо, радовалась солнцу. Осмотревшись кругом, она потирала свои тощия старческия руки и отыскивала глазами племянницу.

- Сади, - проговорила она, - мне казалось ночью, будто ты плакала, и теперь я, действительно, вижу, что ты плакала. О чем?

- Я думала, тетя...

- Помни, дорогая, что мы всегда должны стараться думать о других, а не о себе!

- Обо мне, Сади, не безпокойся, не тревожь себя...

- Нет, тетя, я думала мы о вас!

- Но ты о ком-нибудь особенно думала, да?

- Я думала о мистере Стефенсе, тетя! Какой он был славный, добрый и мужественный! Если подумать только, как он заботился о нас, как постоянно думал обо всем, даже и в последния минуты, как он старался стянуть с себя куртку, не смотря на то, что ему мешали его бедные связанные руки. Ах, тетя, он для меня святой и герой и останется им для меня на всегда!

- Да, но теперь его нет на свете, нет в живых

- Я желала-бы, в таком случае, чтобы и меня не было на свете! - сказала Сади.

- Но ему от этого было-бы не легче!

- Как знать, мне кажется, что тогда он был-бы не так одинок! - сказала девушка и задумалась.

Некоторое время все четверо ехали молча, Вдруг полковник Кочрэнь в ужасе схватился руками за голову, воскликнув:

- Боже правый! Я кажется, теряю разсудок!

Это уже несколько раз в течение ночи начинало казаться его спутницам. Но с самого разсвета он был совершенно спокоен и разумен; оне приписали это бреду, и вдруг это странное восклицание его снова встревожило их.

Ласковыми словами дамы старались успокоить его, но полковник не унимался.

- Нет, нет, я положительно не в своем уме! Ну, как вы думаете, что я сейчас видел?

- Не все-ли равно? Не волнуйтесь! Мало-ли, что может привидеться после такой утомительной ночи. Ведь, вы почти совсем не спали! - успокаивала его мистрисс Бельмонт, ласково положив свою маленькую ручку на его руку. - Ведь вы думали за всех нас, заботились о всех нас, не мудрено, что вы и переутомились. Сейчас мы сделаем привал, вы хорошенько проспите часок другой, отдохнете и снова будете совсем молодцом!

Но полковник почти не слушал её, он смотрел куда-то вдаль, вперед и все так же волнуясь, воскликнул:

- Нет! Я никогда не видал что-нибудь так ясно! Там, на вершине холма, вправо, впереди нас, бедный мистер Стюарт стоить там, в моем красном кумберландском шарфе на голове, в том самом виде, в каком мы оставили его там!

Теперь дамы невольно взглянули в том же направлении, и на лицах их отразилось то же недоумение, похожее на испуг.

Там, действительно, вправо, впереди, был ряд черных скал, словно небольшой хребет, род бастиона, по правую сторону тесной и глубокой балки, в которую теперь спускались верблюды. В одном месте этот черный бастион возвышался как бы на подобие небольшой башенки, и на этой-то башенке стояла неподвижно знакомая фигура пресвитерианского священника. Весь он был одет в черном, и только на голове виднелся яркий красный тюрбан. Второй такой своеобразной приземистой тучной фигуры не могло быть; - он, казалось, напрягал свое зрение, чтобы заглянуть вниз, на дно.

- Неужели это в самом деле он?

- Да, это он! Он сам! - воскликнули дамы. - Смотрите, он глядит в нашу сторону и машет нам рукой!

звук.

Некоторые из дервишей также заметили странную, появившуюся на скале фигуру и уже изготовили свои ремингтоны, но вот чья-то длинная рука появилась из за спины Стюарта, схватила его за платье, - и он мгновенно исчез, как исчезают куклы во время представлений "петрушки".

руками. Но крик его был заглушен раскатом ружейного залпа, раздавшагося одновременно с обеих сторон балки. Весь черный бастион ощетинился ружейными стволами, над которыми виднелись красные маковки тарбушей (род фесок). Очевидно, арабы нарвались на засаду. Эмир упал, но в следующий же момент вскочил на ноги и снова, размахивая руками, стал отдавать приказания. На груди у него виднелось алое пятно крови, но он продолжал указывать и кричать, хотя растянувшиеся длинной нитью люди его не понимали и не слышали, что он им говорил. Некоторые из них мчались назад, другие надвигались вперед. Несколько человек пытались взобраться на обрыв, с мечами на голо, но попадали под пули и скатывалясь вниз на дно балки. Собственно стрельба не была особенно меткой, так что один негр успел взобраться на верх, к самым скалам, но здесь ему прикладом разможжили голову. Старый эмир не устоял на камне и тоже скатился на дно балки. Но арабы упорно старались пробиться, пока чуть ли не большая половина из них осталась на месте. Наконец, даже этим упрямым фанатикам стало ясно, что им остается только одно - выбраться назад из этой балки на ровное место пустыни. И они во весь опор помчались назад. Надо только видеть, что такое мчащийся верблюд, - обезумевший от страха вскидывающий разом в воздух все четыре ноги, несущийся с отвратительным криком и фырканьем, с оскаленными зубами и безумными глазами! В такия минуты верблюд положительно страшен.

При виде этого несущагося на них потока таких обезумевших животных женщины невольно вскрикнули. Но полковник уже озаботился заставить своего верблюда, а также и тех, на которых находились дамы, взобраться выше между скалами, чтобы эта кучка отступавших арабов могла миновать их.

- Сидите смирно, они пронесутся мимо! - проговорил он своим спутницам. - Я не знаю, что бы я теперь дал, чтобы увидеть Типпи Тилли или одного из них; теперь настал момент помочь нам! - и он внимательно вглядывался в лица проносившихся мимо него всадников, но рябого лица бывшого египетского солдата не видел.

Казалось, все арабы в своей поспешности выбраться из балки совершенно забыли о своих пленных. Теперь оставались в балке лишь отсталые, по которым все еще стреляли безпощадные враги из за черной гряды скал. Одним из последних был молодой Баггара с тонкими черными усами и заостренной бородкой. Он поднял голову и, взглянув на торчавшия над его головой ружья египетских стрелков, в безсильном гневе своем обернулся и стал грозиться им своим высоко поднятым мечем. В этот момент чья-то меткая пуля уложила его верблюда. Животное упало, словно подкошенное. Молодой, ловкий араб успел во время соскочить и, схватив его за продетое в ноздри кольцо, принялся злобно теребить за него, желая заставить верблюда подняться, а когда это не помогло, принялся с озлоблением колотить его плашмя своим мечем. Однако, все было напрасно. В африканской войне убить верблюда, значит причинить смерть и его седоку. Молодой Боггара метал глазами молнии, обводя вокруг себя гневным взглядом. Тут и там на его белой одежде выступало алое кровавое пятно, но он как будто не замечал вражеских пуль, даже не оглядывался на них. Вдруг его злобный взгляд упал на пленных, и с криком ярости он устремился на них, размахивая своим широким мечем высоко над головою. Мисс Адамс была всех ближе к нему. Но при виде его обезумевшого от бешенства лица она соскочила с своего верблюда в противуположную от араба сторону. Тогда Боггара вскочил на одну из ближайших скал и занес свой меч над головой мистрисс Бельмонт. Но прежде чем удар успел быть нанесен, полковник Кочрэнь подался вперед со своим пистолетом в руке и одним выстрелом уложил араба на месте. Однако, и в последнюю минуту бешеная злоба в этом человеке, казалось, превозмогла даже самую смерть: не будучи ужо в силах подняться, он все же отчаянно наносил удары направо и налево своим мечем и извивался среди камней словно рыба, выброшенная на берег.

- Не бойтесь, mesdames, - успокаивал полковник Кочрэнь своих спутниц, - не бойтесь, он уже мертв. Мне очень жаль, что я принужден был сделать это у вас на глазах, но это был опасный парень. У меня были с ним старые счеты. Это был тот самый, что тогда ударил меня прикладом своего ружья в бок... Надеюсь, вы, мисс Адамс, не ушиблись? Подождите одну секунду, я сейчас сойду к вам и помогу взобраться на верблюда!

на землю и увидели мисс Адамс, весело махавшую им обрывком своего зеленого вуаля.

- Ура, Сади! Ура! Моя дорогая девочка! - восклицала она. - Мы, наконец-то, спасены! Хвала Богу, мы спасены!

- Да, клянусь честью, теперь мы можем сказал, что спасены!

Но Сади, за эти дни невзгод, научилась больше думать о других, чем о себе. Она обхватила обеими руками шею мистрис Бельмонт и прижалась щекой к её щеке.

- Дорогая, милая, крошка моя, как можем мы радоваться и ликовать, когда вы...

Теперь уже и последний дервиш выбрался из балки, и по обе стороны её между камней виднелся длинный ряд египетских стрелков, высоких, стройных, широкоплечих, очень похожих на древних воинов, изображенных на барельефах. Верблюды их остались позади, спрятанными между камнями, и теперь они спешили к ним. В это самое время другой отряд египетской кавалерии выехал от дальняго конца балки с лицами, сияющими торжеством победы. Очень небольшого роста молодой англичанин, ловко сидевший на своем верблюде, командовал этим отрядом. Поровнявшись с дамами и полковником Кочрэнь, он задержал своего верблюда и приветствовал их.

- На этот раз они нам попались, попались, как следует! - проговорил он. - Весьма рад, если мы могли быть вам полезны... Надеюсь, вам теперь от этого не хуже, т. е. я хочу оказать, что для дам это дело не совсем подходящее... быть в такой перестрелке.

- Вы из Хальфы, я полагаю? - опросил его полковник.

- Некоторые из наших остались у колодцев, и мы очень безпокоимся о них, - сказал Кочрэнь. - Но вы, вероятно, ничего не слыхали о них?

Молодой офицер озабоченно покачал головой.

- Дело плохо! С этим народом плохо ладить, когда их припрут в угол. Мы не надеялись увидеть вас живыми и разсчитывали только отомстить за вас!

- Да, Арчер, он заходит с фланга со своим отрядом. Он должен будет пройти здесь... Мы подобрали одного из ваших товарищей, забавного человека, с красной повязкой на голове. Полагаю что мы еще увидимся с вами, до свидания, господа! - добавил офицер, трогая своего верблюда и пускаясь догонять свой отряд, который уже прошел вперед в строгом порядке.

- Нам остается только не трогаться с места, пока все они не пройдут, - сказал Кочрэнь, указывая на растянувшихся длинной вереницей между камнями египетских всадников, надвигавшихся в их сторону. Тут были и негры, и феллахи, и суданцы, но все цвет и краса египетской армии. Этот отряд вел рослый мужчина с большими черными усами и полевым биноклем в руке.

- Холла! Арчер! - окликнул его полковник Кочрэнь. - Нет-ли у вас такой штучки, как сигара? Смертельно хочется покурить! - проговорил Кочрэнь.

Капитан Арчер достал из своего портсигара весьма удовлетворительную "partaga" и передал ее вместе с коробочкой восковых спичек полковнику. С никогда еще не испытанным наслаждением закурил Кочрэнь свою сигару и с особым вниманием следил, как вились струйки её голубоватого дыма. Дамы, все три вместе, расположились на плоской вершине одной из скал.