Затерянный мир.
VIII. Предвестники неведомого мира

VIII. Предвестники неведомого мира

Пусть возрадуются наши друзья на родине: мы уже близки к цели и можем проверить утверждение профессора Чалленджера. Правда, мы все еще не поднялись на плато, но - как бы там ни было - оно перед нами, и даже профессор Семмерли несколько смягчился. Я не хочу этим сказать, что он признал своего коллегу правым; нет, он стал только несколько сдержаннее и большую часть времени погружен в молчаливое созерцание.

Начну, однако, с того места, на котором я остановился.

Настоящее послание вручаю одному из сопровождающих нас индейцев, которого мы принуждены отослать обратно, но я далеко не уверен, что письмо это когда-либо дойдет до адресата.

Когда я в последний раз писал, мы как раз собирались покинуть индейскую деревню, у которой сошли с "Эсмеральды". Приходится начинать с дурных вестей. Сегодня вечером разыгралось событие, которое могло окончиться трагически (о беспрестанных стычках между профессорами я уже молчу). Я уже, помнится, писал об одном из сопровождающих нас метисов, говорившем по-английски, Гомеце: ловкий, бывалый, способный малый, он, кажется, имеет один порок - любопытство, как, впрочем, большинство людей этого сорта. Вчера вечером, в то время как мы обсуждали дальнейший план действий, он, оказывается, подслушивал нас, спрятавшись за нашей походной палаткой, откуда его извлек преданный нам громадный негр Замбо, выслеживающий и ненавидящий метисов, как и все негры. Гомец выхватил нож и, наверное, зарезал бы бедного негра, если бы не геркулесовская сила Замбо, в мгновение ока обезоружившего противника. Пришлось сделать обоим строгий выговор: недавних врагов заставили подать друг другу руки, так что можно надеяться, что инцидент этот вполне исчерпан. Что же касается профессоров, то они по-прежнему ссорятся на каждом шагу. Положим, Чалленджер держится в высшей степени вызывающе, но зато и у Семмерли язык, как бритва, что, конечно, мало способствует перемене настроений. Вчера вечером Чалленджер заявил, что он всегда находил бесцельным и бессмысленным бродить с глубокомысленным видом по набережной Темзы только для того, чтобы поглазеть в заветное место всех ученых людей, т.е. туда, где кончаются всякие стремления и цели. Само собой, в глубине души он вполне убежден, что когда-нибудь будет покоиться в Вестминстерском Аббатстве.

Семмерли тотчас же ответил с кислой усмешкой, что, насколько он знает, находившийся раньше на Темзе сумасшедший дом теперь срыт. Чалленджер настолько величественен, что оскорбляться на подобные выходки не способен, а потому он ухмыльнулся себе в бороду и несколько раз повторил: "Вот как, так оно и есть", при чем это было сказано таким тоном, каким обыкновенно взрослые говорят с младенцами. На самом же деле оба они большие дети, только один придирчив и ядовит, другой - слишком нетерпим и заносчив, но все же оба - выдающиеся умы, занимающие первое место в современной науке.

На следующий день, после описанной мною выше стычки, мы пустились в дальнейший путь. Весь наш багаж свободно разместился в обеих каноэ, при чем состав экспедиции был разбит на две равные части, по шести человек на пирогу, и для сохранения мира оба профессора со всякими предосторожностями были разъединены.

На мою долю выпало сидеть с Чалленджером, который, на мое счастье, оказался в великолепном настроении. Он совсем преобразился: от него так и веяло тихим благоволением. Успев достаточно близко познакомиться с его характером, я нисколько не удивился бы, если бы такое солнечное настроение сменилось бы у него грозой. Совершенно невозможно чувствовать себя уютно в его присутствии, но также нельзя и скучать при нем, ибо никогда не знаешь, какое направление примет его в высшей степени подвижный темперамент.

В течение двух суток мы плыли по довольно широкой реке (приблизительно в сто ярдов ширины), при чем вода была хотя и темная, но большей частью прозрачная до самого дна. Значительная часть притоков Амазонки отличается именно такими свойствами, тогда как в остальных притоках, наоборот, течет мутная вода. Темный цвет воды объясняется характером почвы, при чем в первом случае вода пропитана гниющим соком растений, а во втором - глинистым дном. Дважды натыкались мы на пороги и каждый раз приходилось обходить их на полверсты и нести на себе весь багаж. Так как вдоль берегов стоял довольно редкий лес, то нам не стоило большого труда протащить сквозь него свои утлые челны. Никогда не забуду торжественного настроения этого леса. Вышина деревьев и толщина их стволов превосходили все, к чему привыкла моя городская душа; мощно высились над нами их великолепные стволы, переплетаясь где-то на недосягаемой высоте кудрявыми ветвями, образовавшими как бы сплошной готический купол из зелени, сквозь который с трудом проникали золотые солнечные лучи, трепещущей полоской прорезавшие кое-где царственную мглу этой тропической чащи. Когда мы бесшумно ступали по мягкому плотному ковру гниющих растений, нашу душу окутывало молчаливое настроение, какое навевает, сень монастырской обители. Даже громкая речь самого профессора Чалленджера перешла в робкий шепот перед этим величественным ликом природы.

Будь я один, я, конечно, никогда не разобрался бы, под какого рода гигантскими растениями я путешествую, но тут нам на помощь пришли наши ученые мужи и объяснили нам на ходу названия деревьев-гигантов. Тут были и лимоны, и громадные хлопчатобумажные деревья, и красное дерево, и еще целая уйма всевозможных растений, своими дарами служащих для населения главным источником жизненных средств, - словом, все ценные породы, которыми по справедливости может гордиться эта волшебная страна. Мрачные стволы деревьев горели яркими роскошными орхидеями и иногда, когда солнечный луч, робко проникая, оживлял своим блеском золотистые лепестки алламанды, пунцовые цветы-звезды таксонии или глубокую лазурь ипомеи, зрелище было прямо сказочной красоты.

В первобытном лесу эти жаждущие солнечного света растения ведут беспощадную борьбу с окружающим мраком и неудержимо тянутся к свету. Ползучие растения достигают здесь гигантских размеров. Даже те растения, которые повсюду вовсе не считаются ползучими, как, например, обыкновенный жасмин, джацитаровая пальма и другие, в этой волшебной стране приобретают свойства ползучих растений и в стремлении вырваться из мрачной глубины обвиваются вокруг стволов кедровых деревьев, как бы желая достичь их вершины. Ничто в этой дремучей чаще не указывало на присутствие животных, но зато над нашими головами копошился целый мир змей, обезьян, насекомых и птиц, живущих в солнечном свете, и вероятно, с изумлением следивших с высоты за нашими где-то далеко внизу жалкими спотыкающимися фигурами. С раннего утра и до самого заката солнца оглашался воздух криками бесчисленных обезьян-ревунов и оглушительной трескотней попугаев: в жаркие же дневные часы только одно жужжание насекомых доносилось до нашего слуха. Но, кроме этого, ничто больше не нарушало мрачной тишины, царившей среди гигантских стволов, величественно устремлявшихся в темную высь.

Раз только недалеко от нас между стволами тяжело пробежал какой-то кривоногий зверь, походивший не то на муравьеда, не то на медведя. Это был единственный зверь, которого мы заметили в этом громадном первобытном лесу. Но, углубляясь в дебри лесов, по некоторым признакам мы заметили, что здесь водились также и люди. На третий день нашего путешествия до нас явственно донесся своеобразный глубокий стук, ритмический и торжественный; он то затихал, то снова несся и так в течение всего полудня. Когда мы впервые услышали этот стук, сопровождавшие нас индейцы застыли на месте с выражением безграничного ужаса на лице.

- Что это такое? - спросил я.

- Барабанный бой, - небрежным тоном ответил лорд Рокстон: - боевой клич. Мне и раньше приходилось его слышать.

- Так точно, сэр, боевой клич, - подтвердил метис Гомец. - Это дикие индейцы, бандиты, не мирные туземцы, они следуют за ними по пятам, и, коль представится случай, пощады не жди.

- Каким же образом они ухитряются следить за нами? - спросил я снова, вперяя взгляд в жутко безмолвный лес.

Метис пожал плечами.

- Они уж знают как. У них свои особые приемы. Следят. Посредством барабанного боя подают друг другу сигналы. Коль представится случай - пощады не жди.

В тот же день, после полудня (по моей карманной книжке это было в четверг, 18-го августа), по крайней мере с шести или семи сторон доносился до нас барабанный бой. Дробь то ускоряла, то замедляла темп; иногда можно было различить как бы вопросы и ответы, т. е. с юга неслось высокое стаккато, а в ответ, после небольшой паузы, с севера гудели раскатистые басовые звуки. Этот беспрестанный гул невыразимо действовал на нервы и имел в себе что-то угрожающее. Временами мне казалось, что дробь выколачивает слова, сказанные Гомецом: "Коль представится случай, пощады не жди". Но природа безмолвствовала и только где-то вдали, за зеленой завесой, неумолчно раздавался зловещий привет наших двуногих братьев. "Коль представится случай, пощады не жди", - говорили с востока.

"Коль представится случай, пощады не жди", - вторили с севера.

и Чалленджер, обладают тем высоким мужеством, присущим только людям с научным складом ума, какое также проявил, должно быть, и бессмертный Дарвин, живя среди диких духов в Аргентине, или же знаменитый естествоиспытатель Уоллес, проведший несколько лет на Малайе в обществе охотников за черепами.

Так уже устроено мудрой природой, что ум человеческий не может работать одновременно на два фронта, и если ум всецело направлен в сторону научных исследований, то в нем уже не остается места для соображений эгоистического характера. Под грозные звуки барабанной дроби оба профессора, как ни в чем не бывало, продолжали заниматься изучением интересных экземпляров представителей пернатого царства или же углублялись в научные споры относительно природы того или другого растения; по-прежнему пикировались, словно беседа их происходила в комфортабельных апартаментах королевского общества на знакомой улице Сент-Джемс, а не в дремучем лесу, под угрозой смертельной опасности. Лишь один раз соблаговолили они обменяться мнениями по поводу преследующих нас краснокожих.

- Должно быть, людоеды, принадлежащие к племени Миранья или Амаюлка, - произнес равнодушно Чалленджер, ткнув за спину большим пальцем.

- Несомненно, коллега, - отвечал Семмерли, - Я полагаю, они, как и громадное большинство этих племен, говорят на полинезийском наречии и принадлежат к монголоидной расе.

- Наречие-то полинезийское, - снисходительно промолвил Чалленджер. - По крайней мере, о существовании другого наречия среди населяющих американский материк индейских племен я не слыхивал. Что же касается вопроса о принадлежности их к монголоидной расе, то я позволю себе усомниться в этом.

- Достаточно, казалось бы, элементарного знакомства со сравнительной анатомией, чтобы признать справедливость моего предположения, - возразил задетый за живое Семмерли.

Чалленджер тотчас же выпятил вперед свой решительный подбородок и борода его гневно подъехала под борт шляпы.

- Без сомнения, сэр, - зарычал он, - элементарное знакомство с анатомией должно привести к подобному выводу. Но при более основательном знакомстве с этой наукой и выводы становятся иными.

Они обменялись уничтожающими взглядами в то время, как отдаленная дробь твердила: "Коль представится случай, пощады не жди". "Коль представится случай, пощады не жди".

На ночь свои челны мы вывели на середину реки и привязали их канатами к тяжелым булыжникам, вместо якорей; сами же приготовились к возможному нападению. Ночь, однако, прошла спокойно. С восходом солнца мы продолжали свой путь, и барабанный бой постепенно замирал в отдалении. Около трех часов пополудни мы подошли к довольно сильному водопаду, тянувшемуся более одной мили. Некогда во время его первой поездки к берегам Амазонки в этом самом месте лодку Чалленджера постигла катастрофа. Должен признаться, что я был крайне обрадован, увидев воочию этот водопад, так как это было первое, хотя еще и шаткое подтверждение правдивости рассказа профессора. Индейцы вытащили на берег пироги, а затем принялись выгружать багаж; мы же, четверо белых, с ружьями наготове, заняли позицию между ними и лесом, дабы защитить их от возможной опасности. До наступления темноты нам удалось берегом обойти пороги и, только отъехав еще на десять миль от них, мы спокойно посадили наши пироги на якорь. По моим расчетам, мы были не менее, чем в 180 километрах от Амазонки.

Ранним утром следующего дня мы снова пустились в путь. С самого утра профессор Чалленджер проявил заметное беспокойство и беспрерывно, испытующе рассматривал берега. Внезапно он издал радостное восклицание и с торжеством указал на высокое дерево, одиноко стоявшее на берегу реки.

- Это что, по-вашему! - воскликнул он.

- По всей вероятности, это пальма, - отвечал Семмерли.

- Пальма-то пальма. Но в то же время это дерево - мой ориентир. Страна чудес начинается в полумиле отсюда, на том берегу реки. Между деревьями там нет лазейки. Существует особый потайной вход. Смотрите же: там, где вы видите эти светло-зеленые кусты и те две пальмы, там находятся открытые мною ворота неведомого мира. Итак, вперед. Проберемтесь сквозь заросли, и вы все поймете.

Добравшись до указанных светло-зеленых кустов и протащив сквозь них наши лодки, для чего нам пришлось сделать около ста ярдов, мы очутились на берегу мелкой, прозрачной речки с песчаным дном. Речка оказалась не более двадцати ярдов ширины; берега ее были покрыты роскошной растительностью. Всякому, кто не заметил бы, что кустарник постепенно начал сменяться камышами, и в голову бы не пришло, что тут, в этой лежащей перед нами волшебной стране, может протекать речка.

А местность, действительно, была изумительная, прекрасная, как мир фантазии. Густые заросли деревьев сомкнулись над нами куполом, сквозь который проникали лучи солнца и окутывали прозрачную речку в золотистый полумрак. Прекрасная сама по себе, она, благодаря живописной игре зеленых теней и дрожащего света, становилась прямо чудесной. Ясная, как кристалл, гладкая, как зеркало, и зеленая, как края ледяной горы, она тянулась перед нами под прекрасным зеленым сводом, и каждый всплеск наших весел покрывал ее блестящую поверхность тысячью крошечных курчавых рябинок. Эта речка являлась достойным преддверием в страну чудес. Все признаки наших кровожадных преследователей исчезли совершенно, но зато чаще стали попадаться разные животные, при чем их доверчивое поведение указывало на их полное незнакомство с охотниками. Уморительные, черные, как бархат, мартышки, с хитро подмигивающими глазками и белыми, как снег, зубами, беспрерывно трещали кругом нас. Громадный кайман с тяжелым плеском лениво нырнул с берега в воду в нескольких шагах от нас. Однажды из-за кустов показался темный, коротконогий, неуклюжий тапир и долго смотрел нам вслед из своего убежища. В другом месте из кустарника выпрыгнула громадная изогнутая желтая пума; она смотрела на нас через свое пятнистое плечо, и ее зеленые зрачки коварно поблескивали. Журавли, аисты, цапли и ибисы, сверкая голубыми, пунцовыми и зелеными красками, встречались чуть ли не на каждом шагу. Кристально-чистая вода также изобиловала рыбами всевозможного цвета и формы.

Целых три дня плыли мы по этому зеленому тоннелю. Вглядываясь в даль, было трудно определить, где кончается зеленоватая поверхность воды и где начинается лиственный купол. Невозмутимая тишина этого странного уголка не нарушалась никакими признаками присутствия человека.

- Здесь индейцев нет. Слишком боятся Курипури, - заявил Гомец.

- Курипури - это лесной дух, - объяснил лорд Рокстон. - Это название всякой чертовщины. Бедные парни убеждены, что в этой местности живет что-то невероятно страшное, и поэтому избегают показываться сюда.

в прибрежных кустах. На следующее утро мы с лордом Рокстоном прошли мили две в глубь леса, придерживаясь все время направления, параллельного реке; вернувшись назад, мы подтвердили слова Чалленджера о том, что чем дальше, тем речка все более мелеет, а, значит, мы поднялись в гору. А потому мы запрятали лодки в кусты и, чтобы найти их на обратном пути, сделали на одном из близ стоящих деревьев несколько зарубок топором. Распределив между собой оружие, съестные припасы, инструменты и составные части палатки, мы закинули за спину мешки с багажом и приступили к самому тяжелому этапу нашего путешествия.

Начало этой новой части нашего пути ознаменовалось еще одной ссорой между раздражительными профессорами. К великому неудовольствию профессора Семмерли, Чалленджер с самого начала принялся управлять всей экспедицией. Во время распределения багажа Чалленджер, между прочим, поручил своему коллеге нести какой-то предмет (чуть ли не барометр), на что Семмерли внезапно насторожился.

Чалленджер, в свою очередь, тотчас же окрысился.

- Я отдаю распоряжения, профессор Семмерли, как глава этой экспедиции.

- Ах, неужели, - воскликнул Чалленджер с насмешливым поклоном. - Быть может, вы будете так добры определить мою роль в этом предприятии?

- Само собой, сэр. Вы - человек, утверждения которого нуждаются в проверке, для этой цели из нас троих выбран комитет. Вы здесь в обществе ваших судей, сэр.

- Боже мой! - рявкнул Чалленджер, усаживаясь на борт одной из лодок. - Раз так, то вы, разумеется, самостоятельно приступите к своей задаче; я же пойду своим путем. Раз вы не признаете меня своим руководителем, то вам нечего ждать от меня дальнейших указаний.

На счастье, среди нас четверых нашлось двое нормальных людей, именно лорд Рокстон и я. Иначе из-за пустой размолвки между нашими не в меру самолюбивыми и взбалмошными учеными-профессорами экспедиция вернулась бы обратно в Лондон не солоно хлебавши. Сколько труда, красноречия, убеждений и просьб потребовалось, чтобы уломать их. В конце концов, мы таки добились того, что Семмерли со своей неизменной трубкой насмешливо двинулся вперед, а за ним, чертыхаясь и ругаясь на чем свет стоит, последовал Чалленджер. Как-то случайно, из их разговора мы узнали, что оба они крайне невысокого мнения о достоинствах профессора Иллингворта из Эдинбурга. С этого момента мы стали пользоваться указанным обстоятельством в качестве громоотвода. Как только начиналась пикировка, мы искусно переводили разговор на шотландского зоолога, и тогда между нашими профессорами водворялось временное перемирие, вследствие одинаковой ненависти и презрения к общему врагу.

самые колени. Над трясиной жужжали целые тучи москитов и всевозможных вредоносных насекомых. Можно себе представить, как искренно обрадовались мы, почувствовав снова под ногами твердую почву. Но, сделав целый крюк, мы все еще могли слышать гудение бесчисленных насекомых, похожее на шум органа.

На второй день нашего пешего похода нам бросилось в глаза, что характер местности сильно переменился. Теперь приходилось все время идти в гору, при чем, по мере подъема, деревья становились тоньше и растительность утрачивала свою тропическую мощность. Гигантские породы, покрывавшие равнину Амазонки, уступали место пальме-фениксу и кокосовой пальме, росших отдельными группами среди густого кустарника. Кое-где, на более низких и сырых местах, встречалась мавританская пальма с ее нежными висящими опахалами. Руководствовались мы в пути почти исключительно указаниями компаса, хотя раз или два последовали советам краснокожих, к великому негодованию профессора Чалленджера, возмутившегося, что мы "охотнее", как он говорил, доверялись обманчивому и животному инстинкту жалких дикарей, нежели продукту современной европейской культуры. Однако, послушавшись дикарей, мы оказались правы, и на третий день Чалленджер сам признался, что по некоторым признакам узнает некогда пройденную им дорогу. Однажды, мы наткнулись даже на кучу обгорелых камней, подтвердивших, что когда-то здесь, действительно, была разложена стоянка.

Дорога, между тем, продолжала подниматься в гору, и нам пришлось целых два дня взбираться по горному кряжу. Характер растительности снова изменился; из прежних растений встречалось лишь слоновое дерево, все усыпанное роскошными орхидеями. Я научился различать некоторые разновидности их, между прочим, столь редко встречающуюся "Nuttonia vexillarix" и другие. Кроме того, я познакомился с дивными ярко-пунцовыми и вишневого цвета чашечками каттлеи и одним из видов одонтоглоссума. В лощинах между горами там и сям сбегали ручейки с каменистым дном и берегами, заросшими папоротником. Каждый вечер мы располагались на ночлег у берегов этих ручейков, богатых рыбой. Особенно приятным вкусом отличались водившиеся в них маленькие синие рыбки, напоминавшие по внешнему виду и размерам нашу форель.

По моему расчету, на девятый день нашего путешествия мы преодолели почти 200 километров, пока, наконец, деревья не сменились кустарниками, а затем бамбуком, но до того густо разросшимся, что приходилось пробивать себе путь топорами индейцев. На это мы потратили целый день и с семи часов утра и до восьми часов вечера только два раза за весь день остановились для отдыха. Монотоннее и скучнее этого путешествия было трудно себе что-нибудь представить. Даже на самых сравнительно открытых местах поле моего зрения ограничивалось спиной лорда Рокстона да бесконечной желтою стеной по сторонам. Сверху кое-где проникали тонкие солнечные лучи, а в пятнадцати футах над нашими головами в голубом небе качались верхушки гигантских водорослей. Не знаю, каковы были обитатели этих непроходимых зарослей, но только совсем близко от нас неоднократно раздавался громкий всплеск воды от погружавшихся в нее каких-то грузных и неизвестных животных. По издаваемым ими звукам лорд Рокстон полагает, что это какая-то разновидность одичалого рогатого скота. К вечеру нам удалось пройти насквозь всю бамбуковую полосу, и, измученные трудной работой, мы тотчас же расположились на ночлег.

Рано утром на следующий день мы уже были опять на ногах и сразу увидели, что вид местности снова переменился. За нами отчетливо обрисовывалась бамбуковая стена. Впереди же расстилалась бесконечная равнина, слегка поднимавшаяся в гору и заканчивавшаяся длинной возвышенностью, напоминавшей по своей форме спину кита; равнина была почти сплошь покрыта папоротником. Достигнув к полудню возвышенности и взобравшись на нее, мы снова очутились в долине, рельеф который опять мало-помалу повышался вдали. Тут случился инцидент, быть может, не лишенный крупного значения.

Неведомое существо плавно взмахивало крыльями и летело низко над землей в прямом направлении, пока не скрылось из наших глаз за папоротниками.

- Видели? - возбужденно воскликнул Чалленджер. - Отвечайте, Семмерли, видели?

Его коллега, не отрываясь, смотрел туда, где исчезла таинственная птица.

- Как вы думаете, что же это такое было? - спросил он в свою очередь.

Семмерли разразился язвительным смехом.

- Скорее! - воскликнул он, - Это был самый обыкновенный журавль, иначе можно подумать, что я никогда не видал журавля.

он держал бинокль Цейса.

- Я хорошо разглядел его в бинокль, прежде чем оно исчезло за деревьями, - заметил он. - Не берусь сказать, что это было такое, но даю голову на отсечение, я за всю свою жизнь никогда не видел подобной птицы.

только описал этот случай, но сам пока знаю не больше читателя. Этот инцидент оказался единственным в своем роде. Ничего достопримечательного больше увидеть не удалось.

Итак, дорогие читатели (если только я вообще их имею), вместе со мной вы плыли по необъятной реке, вместе со мной пробирались сквозь зеленый кустарник, вместе проникли в таинственный зеленый туннель, где протекает сказочная речка, вместе пробивали себе путь через бамбуковую чащу, вместе вышли на равнину, поросшую папоротником. И вот теперь, наконец, цель нашего путешествия перед нами. Мы только что спустились со второго горного кряжа. Впереди широкая, неправильной формы равнина, поросшая пальмовыми деревьями, а там, вдали, вырисовывается на горизонте линия высоких, красноватых утесов. Перед нами в точности тот ландшафт, какой мы видели на фотографии.

От нашего бивака до линии утесов будет по крайней мере миль семь. Дальше утесы идут по бесконечной кривой, насколько только я могу охватить их взглядом. Чалленджер ходит козырем, точно премированный павлин, а Семмерли упорно молчит, его скептицизм все еще не рассеялся. Надо полагать, завтрашний день принесет нам много интересного. Пока я, пользуясь случаем, что Хозе нечаянно повредил себе руку об острую бамбуковую ветвь и отпросился домой, вручаю ему это письмо, но не уверен, что оно дойдет по назначению. Я буду писать все время, пока есть возможность. На всякий случай прилагаю грубые карты нашего пути, в надежде, что они хоть немного осветят мои заметки.