Изгнанники.
Часть первая.
Глава I. Человек из Америки.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Изгнанники. Часть первая. Глава I. Человек из Америки. (старая орфография)

"Библиотека Юного Читателя". 

Изгнанники.
ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН
А. Конон-Дойля. 

В ДВУХ ЧАСТЯХ. 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
В СТАРОМ СВЕТЕ. 

Сокращенный перевод с английского В. Кошевич. 

С.-ПЕТЕРБУРГ.
Тип. Спб. акц. общ. печ. дела в России Е. Евдокимов. Троицкая, 18.
1900. 

ГЛАВА I.
Человек из Америки.

Окошко было такое, как большая часть окон в Париже XVII-го века: высокое, разделенное пополам широким поперечным брусом и, над срединою этого бруса, украшенное маленьким гербом - три красных чертополоха на серебряном поле - нарисованном на стекле ромбовидной формы. Снаружи торчал толстый железный прут, на котором висело позолоченное изображение тюка шерсти, качавшееся и скрипевшее при каждом порыве ветра. В окно были видны дома другой стороны улицы: высокие, узкие, нарядно разукрашенные деревянной резьбою на фасадах и увенчанные лесом островерхих коньков и угловых башенок. Внизу виднелась булыжная мостовая улицы св. Мартына, откуда доносился топот множества ног.

Изнутри к окну была прислонена широкая скамья, крытая коричневой испанской кожей; сидя на ней, обитатели дома могли видеть из за занавесок все, что происходило внизу, на шумной улице. Теперь на ней сидело двое, мужчина и женщина; но к улице обращены были их спины, а лица - ко внутренности большой и богато убранной комнаты.

Она была очень молода, никак не старше двадцати лет, и, правда, бледна, но той полною жизни бледностью, ясною и свежею, как бы говорящею о чистоте и невинности, так что никто не пожелал бы испортить более яркими красками её девственную прелесть. Черты лица были нежны и изящны, а синевато-черные волосы и длинные, темные ресницы составляли красивую противоположность с мечтательными серыми глазами и белизною кожи, напоминавшей слоновую кость. Во всем её существе было что-то спокойное и сдержанное, с чем гармонировало и простое платье, сшитое из черной тафты, так же как единственные её украшения - каменноугольная брошка и браслет. Такова была Адель Катина, единственная дочь известного гугенота {Так назывались во Франции последователи протестантского вероучения, подвергавшиеся в течение нескольких веков жестоким гонениям со стороны католической церкви.}, торговца сукном.

Но простота её наряда вознаграждалась роскошью одежды её собеседника. Это был человек старше её лет на десять, с суровым солдатским лицом, мелкими и очень определенными чертами, тщательно закрученными черными усами и темно-карими глазами. Кафтан его был небесно-голубого цвета с нашивками из серебряного галуна и широкими серебряными погонами. Из под него выглядывал жилет из белой шерстяной коломянки, а брюки из той-же материи исчезали в высоких лакированных сапогах, украшенных золочеными шпорами. Рапира с серебряной рукояткой и шляпа с пером дополняли костюм, по которому каждый француз узнал бы в нем офицера знаменитой голубой гвардии Людовика XIV {Людовик XIV-- французский король, живший от 1638 до 1715 г.}. Молодой человек с кудрявыми черными волосами и красиво посаженной головой глядел бравым и проворным солдатом, каким показал себя и на полях сражений, так что имя Амори де-Катина стало известным преимущественно перед многими именами представителей мелкого дворянства, которые тысячами собирались на службу к королю.

Амори де-Катина приходился двоюродным братом Aдели; они даже слегка походили друг на друга лицом. Де-Катина происходил из гугенотского дворянского рода, но рано лишился родителей и поступил в армию, где пробил себе дорогу без всякой помощи и, даже вопреки разным препятствиям, достиг настоящого своего положения. Младший же брат его отца, найдя все пути для себя закрытыми, благодаря тем преследованиям, которым уже подвергались его единоверцы, откинул частицу де, свидетельствовавшую о дворянском происхождении и, записавшись в купцы, стал торговать в Париже так успешно, что со временем сделался одним из богатейших и влиятельнейших граждан этого города. В его то доме и находился в настоящую минуту гвардеец, державший за руку его единственную дочь.

- Скажи мне, Адель, - говорил он, - отчего ты как-будто огорчена?

- Ну, разве я не вижу складочки у тебя между бровями? Ах, я умею угадывать твои мысли по лицу, как пастухи угадывают время по звездам!

- Да ничего же, Амори; только...

- Только что?

- Ты уедешь сегодня вечером.

- Я вернусь завтра утром.

- А никак нельзя не уезжать?

- Это невозможно. Завтра утром - мое дежурство у королевской спальни! После обедни майор де-Бриссак заменит меня, и тогда я опять свободен.

- Ах, Амори, когда ты говоришь о короле и о придворных, и о важных домах, то я просто удивляюсь!

- Чему же ты удивляешься?

- Как это ты живешь среди такого великолепия и все таки бываешь у простого купца.

- Но у этого купца кого я вижу?

- Вот это-то и всего удивительнее. Ты проводишь целые дни с такими красавицами, такими умницами, и считаешь, что я стою твоей любви, - я, такая тихая, точно мышка, всегда одинокая в этом большом доме, ненаходчивая и робкая! Вот это так уж чудо!

- У всякого свой вкус, - ответил он. - Женщины - точно цветы. Кто любит громадный подсолнечник, кто розу, которая так ярка и крупна, что всегда бросается в глаза; я же люблю фиалочку, которая хоть прячется в мху, однако так мила и ароматна. Но ты все-таки морщишь лоб, моя милая?

- Мне бы хотелось, чтобы вернулся отец.

- А почему? Разве тебе так скучно?

Её бледное лицо просияло внезапной улыбкой.

- Мне не будет скучно до самой ночи. Но я всегда безпокоюсь, когда его нет. Теперь так много слышишь о преследовании наших собратьев.

- Ну, дядю не посмеют тронуть.

- Он поехал к купеческому голове по поводу распоряжения о расквартировании драгун.

- А ты мне ничего не сказала!

- Да вот оно. - Она встала и взяла со стола листок синей бумаги, на котором болталась красная печать. Его густые черные брови нахмурились при взгляде на этот лист.

Дальбера, впредь до дальнейших распоряжепий. (Подпись): Де Бойре, королевский комиссар.

Де Катина хорошо знал, что этот способ притеснения гугенотов практикуется по всой Франции; но льстил себя надеждою, что его собственное положение при дворе избавит его родственника от такого оскорбления. Он отбросил бумагу с восклицанием гнева.

- Когда же они явятся?

- Отец сказал, что сегодня.

- Так им придется погостить недолго. Завтра же я добьюсь приказа об их удалении. Однако солнце уже спряталось за церковь св. Мартына. Мне уже пора.

- Нет, нет; погоди еще.

- Мне бы хотелось дождаться твоего отца, чтобы тебя не застали одну эти солдаты. Но ничто не будет принято во внимание, если я опоздаю в Версаль. Смотри-ка: у ворот остановился верховой. Он не в мундире. Может быть, его послал твой отец.

Девушка живо подбежала к окошку и выглянула на улицу, опершись рукой на украшенное серебром плечо своего двоюродного брата.

- Ах! - вскричала она. - А я и забыла. Это - человек из Америки. Папа говорил, что он приедет сегодня.

- Человек из Америки! - повторил офицер с изумлением; и они оба вытянули шеи, чтобы лучше видеть. Всадник, широкоплечий и коренастый молодой человек, коротко остриженный и бритый, повернул к ним свое смуглое, продолговатое лицо со смелыми чертами, окидывая взором фасад дома. На нем была мягкая серая шляпа с полями, фасон которой казался странным для глаз столичного жителя; но его темная одежда и высокие сапоги ничем не отличались от платья любого парижанина. Тем не менее, во всей его внешности было нечто настолько необычное, что вокруг него уже собралась небольшая толпа зрителей, разевавших рты на него и на его лошадь. Старое ружье с необыкновенно длинным стволом было прикреплено к его стремени, так что дуло торчало в воздухе позади его. У каждой луки болталось по большому черному мешку, а за седлом скатано было яркое, с красными полосами, одеяло. У лошади, серой в яблоках и крепкой на вид, покрытой пеною сверху и забрызганной грязью снизу, подгибались ноги от изнеможения, когда она остановилась у ворот дома. Всадник, осмотревшись хорошенько, легко спрыгнул с нея; снявши ружье, одеяло и мешки, без стеснения протискался сквозь толпу и громко постучался в дверь.

- Кто же он такой? - разспрашивал Де-Катина. - Канадец? Я сам почти канадец. У меня столько же приятелей за морем, как и здесь. Может быть, я его знаю? Там белых очень немного, и за два года я перевидал их.

- Нет, он из английских провинций Америки, но говорить по нашему. Его мать была француженка.

- А как его зовут?

- Да, как зовут? Амос, Амос... Все забываю... Грин, кажется... Да, Амос Грин. Его отец давно ведет дела с моим, а теперь послал сюда сына, который, как я поняла, жил, всегда в лесу, чтобы тот повидал людей и города. Ах! Боже! Что это случилось!?

Из нижних сеней внезапно раздался визг и крики, послышались мужския восклицания и быстрые шаги. Де-Катина в одну минуту сбежал с лестницы и с изумлением увидал следующую сцену. По обе стороны входной двери стояли и пронзительно визжали две служанки. Посреди сеней, слуга Пьер, суровый, старый гугенот, никогда не терявший внешняго достоинства, кружился как волчек, махал руками и вопил, так что было слышно чуть-ли не в Лувре (дворец в Париже). В серый шерстяной чулок, одевавший его костлявую ногу, вцепился какой-то пушистый черный шар, с блестящим красным глазом и острыми белыми зубами. Услышав крики, молодой иностранец, который, было, вышел к своей лошади, поспешно вернулся и, оторвавши зверька, два раза хлопнул его по морде, после чего сунул его, головою вперед, в кожанный мешок, из которого тот выскочил.

- Это ничего, - сказал он на прекрасном французском языке. - Это - только медвеженок.

- Ах, Боже мой! - воскикнул Пьер вытирая пот. - Я вышел на порог поклониться гостю, и вдруг тот сразу, сзади...

- Я виноват, что не завязал мешка. Но эта штучка только что родилась, когда я уезжал из Нью-Иорка, шесть недель назад. Не вы ли - приятель моего отца, г. Катина?

- Нет, сударь, - ответил гвардеец с лестницы. - Дяди нет дома, а я - капитан де-Катива, к вашим услугам, и вот девица Катина, она здесь хозяйка.

Приезжий поднялся по лестнице и раскланялся с обоими, причем видно было, что он застенчив и робок, точно дикая серна. Он прошел с ними в гостиную, но тотчас опять вышел вон, и они услышали топот его ног по ступеням. Он очень скоро вернулся с красивым и блестящим мехом в руках. - Медвеженка я привез вашему отцу, - сказал он, - а вот эту шкурку - для вас. Вещь пустая, конечно, а все же пригодится на сумочку или пару мокассин {Мокассины - обувь американских индейцев.}.

Адель вскрикнула от восторга, запустивши руки в мягкий мех. Не мудрено было им залюбоваться, потому что лучшого не могло бы найтись у самого короля.

- Ах, какая прелесть! - воскликнула она. - С какого же это зверя? И где он водится?

Она прижалась к меху щекою, и её белое личико казалось мраморным на этом темном фоне.

- Очень жаль, что мой отец не мог сам встретить вас, - сказала она; - но я за него приветствую вас от всего сердца. Комната ваша наверху, и Пьер сейчас проводит вас, если желаете.

- Моя комната? Зачем?

- Как зачем? Ну, чтобы ночевать в ней.

- Я должен буду спать в комнате?

Де-Катина разсмеялся над приунывшим американцем: - Вы можете и не спать там, если не захотите! - сказал он.

Тот тотчас же просиял и подошел к дальнему окну, выходившему во двор,

меня.

- Вы не живали в городах? - спросил Де-Катина.

- Мой отец живет в Нью-Иорке, через два дома от Патера Стьювезанта, о котором вы, без сомнения, слыхали. Он - очень выносливый человек, и для него это возможно; но я - я не выдерживаю и нескольких дней в городе. Вся моя жизнь проходит в лесах.

- Я уверена, что мой отец разрешит вам спать, где вы пожелаете, и, вообще, делать что вам угодно, лишь бы вам было хорошо.

- Благодарю вас, Так я вынесу мои вещи и уберу лошадь.

- Нет, я уж привык сам.

- Так и я выйду с вами, - сказал де-Катина, - потому что хочу сказать вам кое-что. Итак, до завтра, Адель!

- До завтра, Амори.

Мужчины вместе сошли по лестнице, и гвардеец проводил американца во двор.

- Да; от Руана.

- Вы устали?

- Так побудьте с барышней, пока вернется её отец.

- Потому что мне необходимо отлучиться, а ей может понадобиться защитник.

Иностранец ничего не ответил, только кивнул головой и усердно принялся оттирать загрязненную путешествием лошадь.