Изгнанники.
Часть первая. В Старом Свете.
XVIII. Ночь неожиданностей

XVIII

НОЧЬ НЕОЖИДАННОСТЕЙ

Если американец рассчитывал удивить или ободрить товарища своим коротким ответом, то он должен был испытать чувство печального разочарования, когда де Катина, подойдя к нему со смущенным видом, ласково положил руку на плечо.

- Я поступил эгоистично и глупо, милый друг, - произнес он. - Я слишком много уделял места мыслям о своих мелких неприятностях и слитком мало перенесенным вами из-за меня невзгодам. Падение с лошади потрясло вас сильнее, чем кажется. Прилягте на солому, постарайтесь соснуть немного и...

- Повторяю вам, что архиепископ там! - нетерпеливо крикнул Амос Грин.

- Да, да. Вот тут в кувшине вода. Я намочу шарф и обвяжу вам голову...

- Господи Боже мой! Да слышите ли, наконец, архиепископ там.

- Да, да, там! - успокаивал де Катина. - Он, наверно, там. У вас больше ничего не болит?

- Вы думаете, что я рехнулся, - кричал Амос, - клянусь Богом, вы можете меня свести с ума.

Когда я говорю, что мною послан архиепископ, я знаю, что говорю. Помните, как я направился к вашему другу, майору?

Теперь наступила очередь волноваться де Катина.

- Ну? - крикнул он, хватая за руку Грина.

- Когда у нас посылают в леса разведчика, то при наличии важного дела через час посылают следом другого, и так далее, пока кто-либо из них не явится назад нескальпированным. Этот способ, употребляемый ирокезами, очень недурен.

- Боже мой! Ведь вы мой спаситель.

- Но что вы вцепились в мою руку, как морской орел в форель. Итак, я вернулся к майору и попросил его, если он будет в Париже, пройти мимо дома архиепископа.

- Ну? Ну?

- Я показал ему вот этот кусок мела. Если мы были там, предупреждал я, то вы увидите большой крест на левой стороне дверного косяка. Если его нет, войдите в дом и попросите епископа ехать во дворец как можно быстрее. Майор выехал через час после нас; он должен был прибыть в Париж в половине одиннадцатого; в одиннадцать епископ уже сел в экипаж и прибыл в Версаль полчаса тому назад, то есть около половины первого. Господи Боже мой! Да он спятил... и по моей вине.

Нет ничего удивительного, что молодой житель лесов испугался силы впечатления, произведенного его словами на приятеля. Тихой, методичной натуре американца не были присущи столь внезапные сильные перемены в настроении духа, как у пылкого француза. Де Катина, сбросивший ремни перед тем, как лечь спать, теперь кружился по камере, размахивая руками и притоптывая; в лучах лунного света тень его уродливо кривлялась на стене. Наконец, обессиленный, он бросился в объятия товарища, изливаясь целым водопадом благодарностей, восклицаний, похвал и обещаний, то гладя его, то прижимая его к груди.

- О, если бы я мог чем-либо отблагодарить вас! - выкрикивал он. - О, если бы я мог!

- Есть способ. Лягте на солому и засните.

- Ради Бога, ложитесь и спите.

Продолжая убеждать восхищенного приятеля и слегка подталкивая его, Грин уложил де Катина на солому, ею же прикрыв вместо одеяла. Волнения целого дня утомили де Катина, а эта неожиданность, казалось, отняла у него последние силы. Веки тяжело опустились на глаза, голова глубже уткнулась в мягкую солому. Последней сознательной мыслью осталось воспоминание о неутомимом американце, сидевшем с поджатыми ногами и при свете луны деятельно обтесывавшем длинным ножом один из чурбанов.

Был уже полдень, и солнце сияло на безоблачном небе, когда молодой гвардеец наконец проснулся. Одно мгновение он недоуменно оглядывался. Почему-то он лежал прикрытый соломой, а над ним висел потолок тюрьмы в виде свода из неотесанных балок. Внезапно, с быстротой молнии, память вернулась. Он вспомнил происшедшее накануне: данное королем поручение, засаду, плен. Де Катина быстро вскочил на ноги. Товарищ его, дремавший в углу, быстро поднялся также при первом его движении и, схватив в руку нож, глядел с угрожающим видом на дверь.

- А, это вы? - воскликнул он. - Мне показалось, это опять тот человек.

- Разве сюда кто-либо входил?

- Да; принес два куска хлеба и кувшин с водой как раз на заре, когда я уже собирался отдохнуть.

- Что же; он говорил что-нибудь?

- Нет; приходил, помните, тот, черный.

- Которого называли Симоном?

- Да, он самый. Положил все и ушел. Я думал, что, приди он еще раз, мы, может быть, сделали бы попытку задержать его.

- Каким же образом?

- Думаю, если связать ноги этими ремнями, он не так легко снимет их, как мы.

- Ну а затем что?

- Он сообщил бы нам, черт возьми, где мы и что намереваются делать с нами.

- Ба! Не все ли теперь равно, раз поручение короля выполнено?

- Может быть, это так для вас - о вкусах не спорят, - но не для меня. Я не привык сидеть в норе, словно медведь в берлоге, ожидая, что другие распорядятся моей судьбой. Париж мне показался достаточно тесным, но он - прерии сравнительно с этим местом. Оно вовсе не пригодно для человека моих привычек, и я собираюсь скоро выйти отсюда.

- Нам остается ждать, друг мой.

- Не знаю. Я больше надеюсь на это, - Он расстегнул камзол и вынул оттуда кусочек заржавленного железа и три маленьких толстых деревянных колышка, заостренных с одного конца.

- Где вы это достали?

- Это я сделал ночью. Выломал прут - самый верхний в решетке. Трудненько было вынуть его, ну да вот достал. Колышки я настрогал из этого чурбана.

- Смотрите, один из них я вколачиваю в промежуток между камнями в виде ручки. Вот из этого чурбана я приготовил дощечку. Она может служить приступком и в состоянии вынести вашу тяжесть, если укрепить и держаться за колышек. Вот так. Видите, теперь вам можно влезть на нее и заглянуть в окно, не слишком утруждая пятки. Попробуйте сами.

Да Катина вскочил на чурбан и, пользуясь приспособлением Грина, поспешно выглянул в окно.

- Мне незнакома эта местность, - сказал он, покачивая головой, - но это, должно быть, один из тридцати замков, лежащих к югу в шести или семи милях от Парижа. Кому он принадлежит? Кто и с какой целью так поступает с нами? Хотелось бы рассмотреть герб, чтобы по нему разобраться. Ах, вон там, кстати, посредине окна, как раз он. Но с моим зрением не разглядеть его издали. Уверен, что у вас, Амос, оно куда лучше моего и вы в состоянии разобрать изображение на щите.

- На чем?

- На мраморной доске среднего окна.

- Да, я отлично вижу. Это нечто вроде трех глупых индюков, сидящих на бочке с патокой.

- Ну, бочка-то эта, может быть, башня. Она имеется в гербе у де Готвиль. Только это едва ли их замок; да у них и нет владений в этой местности. Нет, положительно не могу решить, где мы.

Де Катина хотел уже спуститься на пол, для чего ухватился за другой прут в решетке. К его изумлению, он остался у него в руках.

- Посмотрите, Амос, посмотрите! - крикнул он.

- А, вы заметили. Я сделал это сегодня ночью.

- Чем? Ножом?

- Нет; этим инструментом я ничего не мог поделать; но когда мне удалось вынуть прут из решетки, дело пошло побыстрее. Я вставлю этот прут на место, а то кто-нибудь снизу заметит, что мы выломали его.

- А можно вынуть и остальные?

- Сейчас только один, но ночью выломаем и другие два. Вы можете вынуть этот прут и орудовать им, а я употреблю в дело прежний. Смотрите, камень мягкий, и в нем легко выцарапать канавку, вдоль которой и вытащится прут. Будет чрезвычайно странно, если мы не устроим побег до утра.

- Ну хорошо, положим, мы выберемся во двор; куда же идти затем?

- Не все зараз, дружище. С такими рассуждениями можно застрять в Кеннебоке оттого, что не знаешь, как потом переправиться через Пенобскот. Во всяком случае, во дворе легче дышать, чем здесь, и, если бы нам только удалось улизнуть через окно, мы обмозговали бы и дальнейший план побега.

В продолжение целого дня приятели не могли ничего предпринять из боязни быть застигнутыми на месте преступления тюремщиком или кем-либо со двора. Никто не появлялся в камере. Они доели хлеб и выпили воду с аппетитом людей, часто не имевших и этой скромной пищи. Едва только наступила темнота, оба занялись приготовлением колышков, продалбливанием канавок на твердом камне и расшатыванием прутьев. Ночь выдалась дождливая, разразилась сильная гроза, и при блеске молний они могли видеть всю окрестность; тень от окна, окруженного аркой, скрывала их. До полуночи им удалось наконец вынуть один прут, второй только что стал поддаваться дружным усилиям, как слабый шум сзади заставил их обернуться: посреди камеры стоял тюремщик, открыв рот и изумленно глядя на работу своих арестантов.

Де Катина первый заметил его и кинулся на него с железным прутом в руке; при этом нападении тюремщик бросился к двери и только что хотел захлопнуть ее, как брошенный Грином обломок прута просвистел мимо его уха и вылетел в коридор. Когда дверь с шумом закрылась, приятели посмотрели друг на друга. Гвардеец пожал плечами, американец свистнул.

- Не стоит и продолжать! - произнес де Катина.

- Не все ли равно, что делать. Пусти я прут на дюйм ниже, здорово бы ему попало. Ну. может быть, его хватит с испугу кондрашка или он сломает себе шею, опрометью спускаясь с лестницы. У меня теперь нет орудия для работы, но стоит еще несколько повозиться с вашим прутом - и дело в шляпе. Ага вы правы, нас затравят.

тишине, указывала слишком ясно не поднятую тревогу. Амос Грин бросился на солому, засунув руки в карманы, а де Катина прислонился с угрюмым видом к стене в ожидании того, что сейчас с ними произойдет. Прошло, однако, пять минут - никто не появлялся. Суматоха во дворе продолжалась, но в коридоре, ведущем к камере, было совершенно тихо.

- Ну, я все-таки выну этот прут, - произнес наконец американец, вставая и подходя к окну. - Во всяком случае, узнаем, что у них за страшный шум.

Говоря так, он влез на чурбан и выглянул в окно

- Полезайте-ка сюда! - возбужденно крикнул он. - Тут творится нечто другое, и люди слишком заняты, чтобы думать о нас.

Де Катина взгромоздился также на чурбан, и обе принялись с любопытством смотреть вниз, во двор Там в каждом углу было разведено по костру, а вся площадь наполнена толпой людей с факелами в руках. Желтый свет от них то попадал на угрюмые серые стены так причудливо, что самые высокие башни казались золотыми на черном фоне неба, то при порыве ветра, чуть мерцая, еле-еле освещал лица людей, державших факелы. Главные ворота оказались отпертыми, и, очевидно, только что въехавшая в них карета стояла у маленькой двери как раз против окон арестованных. Колеса н бока ее были забрызганы грязью, а лошади дрожали, поводя ушами, как будто они только что пробежали длинный путь. Человек в шляпе с перьями, закутанный в дорожный плащ. вышел из экипажа и, обернувшись, стал тащить кого-то. Непродолжительная борьба, крики, толчок, и обе фигуры исчезли в дверях. Когда те захлопнулись, карета отъехала, костры и факелы потухли. Главные ворота снова заперлись, и все погрузилось в тишину, как и до этого внезапного переполоха.

- Ну, - задыхаясь, проговорил де Катина. - Уж не поймали ли они еще какого-нибудь королевского гонца?

- Скоро здесь освободится место для целых двух, - проговорил Амос Грин. - Если они только оставят нас в покое, недолго мы пробудем в этой комнате.

- Хотел бы я узнать: куда ушел тюремщик?

- Да черт с ним, лишь бы не появлялся здесь. Дайте-ка мне прут. Эта штука поддается. Нам легко будет выломать ее.

Он усердно принялся за работу, стараясь углубить в камне канавку, рассчитывая этим путем вытащить прут. Вдруг он остановился и насторожился.

- Гром и молния! - прошептал он. - Кто-то работает снаружи.

Оба стали прислушиваться. До них доносились стук топора, визг пилы и треск дерева.

- Что это они делают?

- Понять не могу.

- Вы видите их?

- Они около самой стены.

- Кажется, я могу ухитриться посмотреть, - произнес де Катина. - Я тоньше вас.

Он всунул голову, шею и половину плеча в промежуток между прутьями и замер в таком положении. Приятель подумал, что, может быть, он застрял, и, желая помочь, принялся тащить его за ноги. Но де Катина повернулся сам без малейшего затруднения.

- Они строят что-то, - шепнул он.

- Строят?

- Да, там четверо людей с фонарем.

- Я полагаю, навесом. Я вижу четыре ямы в земле, куда забивают столбы.

- Ну, мы не можем бежать, если под окнами есть люди.

- Верно.

- Но все же мы в состоянии докончить начатое дело.

Тихий лязг железа заглушался шумом снизу, становившимся все сильнее и сильнее. Прут поддался, и Грин стал медленно тащить его к себе. Как раз в тот момент, когда ему удалось освободить прут, на окне при лунном свете вдруг появилась тень головы с копной волос и с красовавшейся на них вязаной шерстяной шапочкой. Это внезапное появление так поразило Амоса Грина, что он выпустил из рук прут, соскользнувший с подоконника.

- Дурак! - раздался голос снизу. - Экий ты косолапый, на кой черт роняешь инструменты. Гром и молния! Ты сломал мне плечо.

- Что еще там? - крикнул другой. - Право, Пьер, будь ты так же ловок на руку, как остер на язык, ты был бы первым столяром Франции.

- Как, что, обезьяна? Ты уронил на меня инструмент.

- Я? Я ничего не ронял.

- Идиот! Еще хочешь заставить меня поверить, что железо падает с неба? Говорят тебе, ты ушиб меня, глупый косолапый обормот!

- Ничего подобного. - возражала "копна", - но, клянусь святой девой, если ты еще поговоришь, я спущусь с лестницы и расправлюсь с тобой.

- Тише, бездельники, - строго вмешался третий голос. - Если к рассвету работа не будет окончена, кое-кому сильно достанется.

И снова послышались удары топора и визг пилы. Голова то показывалась, то исчезала. Очевидно, владелец ее ходил по какой-то платформе, построенной под окном пленников, не видя и не думая о темном четырехугольном оконном отверстии над собой. Было раннее утро, и первые холодные лучи света начали прокрадываться во двор, когда рабочие ушли наконец, окончив работу. Тогда только заключенные решились взобраться на окно и посмотреть, что строили ночью. Оба невольно вздрогнули от неожиданного зрелища. Перед глазами высился эшафот.

Он представлял собою платформу из темных грязных досок, только что сколоченных, но, очевидно, употреблявшихся и ранее для той же цели. Она была прислонена к стене замка, где находились наши пленники, и тянулась еще футов на двадцать дальше, а с более отдаленной стороны от платформы спускалась вниз на землю широкая деревянная лестница. В центре размещалась плаха с верхушкой, изрубленной и покрытой ржавыми пятнами.

- Мне кажется, пора уходить, - промолвил Грин.

все с достоинством мужественных людей.

- Ну, ну, окно-то ведь открыто. Раз-два, и выскочили.

- Бесполезно. Вон глядите, там, на дальнем конце двора, уже строй вооруженных людей.

- Целый ряд. В такую рань.

- Да, а вот движутся и еще. Взгляните на средние ворота. Господи Боже мой, что там такое?

бородатый человек с засученными по локоть рукавами, с большим топором на левом плече. Затем, с открытым молитвенником в руках, бормоча молитвы, шел кюре; в тени виднелась женщина в темной одежде, с обнаженной шеей. На голове ее была черная вуаль, спадавшая на склоненное лицо. Непосредственно за ней выступал высокий худой человек с красным свирепым лицом с грубыми чертами. На голове у него была плоская бархатная шапочка с орлиным пером, прикрепленным бриллиантовой застежкой, сверкавшей при утреннем свете. Но темные глаза его горели еще ярче и светились из-под густых бровей безумным блеском, отражавшим и угрозу, и ужас. Ноги его дрожали, черты лица конвульсивно подергивались; он производил впечатление человека, с трудом сдерживавшего торжество, наполнявшее его душу. Женщина нерешительно остановилась у подножия эшафота, но шедший за ней человек толкнул ее с такой силой, что она споткнулась и упала бы, не ухватись за руку священника. Поднявшись на верх лестницы, она увидела роковую плаху, страшно вскрикнула и отшатнулась в ужасе.

Но мужчина снова толкнул ее, а двое из слуг, схватив за кисти рук, потащили дальше.

- О Морис, Морис! - кричала она. - Я не готова к смерти. О, прости меня, Морис, если хочешь сам быть прощенным, Морис, Морис!

Она пыталась приблизиться к нему, схватить за руку, за рукав, но он стоял, положив руку на эфес шпаги, и лицо его сияло злобной радостью. При виде этого ужасного насмешливого лица мольба замерла на ее устах. Молить было так же бесполезно, как просить милостыню у падающего камня или мчавшегося потока. Женщина отвернулась, откинув с лица вуаль.

- Ах, король! - продолжала она. - Если бы вы могли теперь взглянуть на меня!

прекрасная из женщин франции - Франсуаза де Монтеспань, еще недавно фаворитка короля Людовика XIV.