Изгнанники.
Часть первая. В Старом Свете.
XVII. Башня замка "Портилльяк"

XVII

БАШНЯ ЗАМКА "ПОРТИЛЛЬЯК"

Бандиты удивились не менее де Катина, увидав в пойманном таким странным образом человеке второго посланца, считавшегося исчезнувшим. Вихрь восклицаний и проклятий срывался с губ негодяев, когда они, стащив громадный красный кучерский кафтан, увидели темную одежду молодого американца.

- Тысячи молний! - кричал один. - И это Человек, принятый проклятым Латуром за мертвеца.

- Как он очутился здесь?

- А где Этьенн Арно?

- Он убил Этьенна. Взгляните, как разрезан кафтан.

- Да, а цвет рук у этого молодца! Он убил Этьенна, взяв его кафтан и шляпу.

- А где его тело?

- И мы были в двух шагах от него,

- Ну, выход только один.

- Клянусь душой! - горячился старый Депар. - Я никогда особенно не любил старика Этьенна, но не раз выпивал с ним и позабочусь отомстить за него. Обмотайте-ка вожжами шею этого молодца и повесьте вот тут на дереве.

Несколько рук уже снимали подпругу с околевшей лошади, когда де Вивонн, протолкавшись вперед, несколькими словами остановил готовящийся самосуд.

- Кто дотронется до него, ответит жизнью, - грозил он.

- Но он убил Этьенна Арно.

- За это следует рассчитаться позднее, а сегодня он гонец короля. А что второй? Здесь?

- Да.

- Связать этого человека и посадить к тому в карету. Распрячь околевшую лошадь. Вот так. Де Карнак, наденьте поживее упряжь на вашего коня. Можете сесть на козлы и править; теперь ехать недалеко.

Лошадей быстро переменили; Амоса Грина впихнули в экипаж рядом с де Катина, и вот карета теперь медленно поднималась по крутому спуску, откуда она только что так стремительно спускалась. Американец не произнес ни единого слова и сидел, равнодушно скрестив на груди руки, пока решалась его судьба. Но, оставшись наедине с товарищем, он нахмурился и бормотал с видом человека, обиженного на свою участь.

- Проклятые лошади, - ворчал он. - Американский конь сразу почувствовал бы себя в воде, как утка. Сколько раз переплывал я Гудзон на моем старом Сагоморе. Переберись мы только через реку, тогда прямая дорога в Париж.

- Дорогой друг, - проговорил де Катина, кладя свои связанные руки на руки Грина, - можете ли вы простить мне опрометчивые слова, вырвавшиеся у меня во время нашего злополучного выезда из Версаля?

- Ба, я забыл об этом.

- Вы были правы, тысячу раз правы, а я, ваша правда, дурак, слепой, упрямый дурак. Как благородно вы защищали меня. Но как вы очутились сами здесь? Никогда в жизни не испытывал я такого изумления, как в тот миг, когда увидел ваше лицо.

- Я подумал, то-то вы удивитесь, узнав, кто ваш возница, - промолвил он. - Упав с лошади, я лежал неподвижно отчасти потому, что следовало отдышаться, отчасти же затем, что находил разумнее лежать, когда вокруг столько дерущихся. Воспользовавшись тем, что вас окружили, я скатился в канаву, выбрался из нее на дорогу и под тенью деревьев дополз до экипажа прежде, чем меня хватились. Я сразу сообразил, как могу пригодиться вам. Кучер сидел обернувшись, с любопытством глядя на происходившее сзади. С ножом в руке я вскочил на переднее колесо, и бедняга замолк навеки.

- Как, без единого звука?

--- Я не напрасно жил среди индейцев. - А потом?

- Я стащил его в канаву и переоделся в его одежду и шляпу. Я не скальпировал его.

--- Скальпировать? Великий Боже! Да ведь такие вещи случаются только среди дикарей.

- А! То-то я подумал, что это, может быть, не в обычаях здешней страны. Теперь-то я рад, разумеется, что не сделал этого. Затем я еле успел взять в руки вожжи, как бандиты все подошли ко мне и бросили вас в карету. Я не боялся, что они узнают меня, но только беспокоился, не зная, по какой дороге мне ехать, а потому пустил их на разведку. Они упростили дело, послав вперед нескольких всадников, и все шло гладко, пока я не увидел тропинку и не погнал по ней лошадей. Мы ушли бы, не подстрели тот негодяй коня и если бы вошли в воду эти негодные твари.

Де Катина снова пожал руку спутнику.

- Вы честно исполнили свой долг, - говорил он. - Это была поистине смелая мысль и отчаянный поступок.

- Ну а теперь как? - спросил американец.

- Я не знаю ни людей, ни места, куда нас везут.

- Видимо, в свой поселок, сжечь.

Де Катина неистово расхохотался, несмотря на тревогу.

- Вы все думаете, что мы в Америке! - сквозь смех проговорил он. - Во Франции не бывает таких вещей.

- Ну, насчет веревки во Франции дело, кажется, обстоит довольно просто. Я полагал, что конец мой наступил, когда бандиты затянули вожжи.

- Я думаю, нас везут куда-нибудь, чтобы спрятать там, пока это дело не уладится.

- Ну, им придется похлопотать над этим.

- Почему?

- Они могут не найти нас, когда мы понадобимся.

- Что вы хотите этим сказать?

Вместо ответа американец ловким поворотом высвободил руки и поднес их к лицу товарища.

- Это, видите ли, первое, чему учат в индейских вигвамах. Мне случалось выскальзывать из ремней сыромятной кожи у гуронов, и потому навряд ли этот ремень в состоянии меня удержать. Протяните руки.

Но в эту минуту экипаж поехал медленнее, и звук копыт передней лошади внезапно умолк. Пленники, выглянув в окно, увидели перед собой громадное высокое здание, окутанное тьмой. Над ним виднелась большая арка. Фонари горели на деревянных воротах, утыканных громадными скобами и гвоздями. В верхушку двери была вставлена маленькая железная решетка, и через нее пленники увидели и свет фонаря, и бородатое лицо, выглядывавшее оттуда. Де Вивонн поднялся: на стременах и, вытянув шею, стал объяснять что-то так тихо, что даже наиболее заинтересованные в этом разговоре ничего не могли расслышать. Они заметили только, как всадник поднял кверху золотое кольцо; его бородатое лицо, прежде хмурое и недоверчивое, вдруг прояснилось, и он, улыбнувшись, утвердительно кивнул. Мгновение спустя дверь со скрипом отворилась и экипаж въехал во двор, а остальные всадники, за исключением де Вивонна, остались за воротами. Когда лошади остановились, вокруг кареты оказалась кучка грубых молодцов, вытащивших пленников. При свете факелов де Катина и Грин увидели высокие стены с башенками, окружавшие двор со всех сторон. Посреди вооруженных людей стоял толстяк с бородатым лицом, тот, что выглядывал раньше из-за решетки.

- В верхнюю темницу, Симон! - распорядился он. - И посмотрите, чтобы им дали пару охапок соломы да кусок хлеба, пока не получим дальнейших распоряжений нашего господина.

- Не знаю, кто ваш господин, - горячился де Катина, - но спрашиваю вас: как он осмеливается задерживать посланных короля?

- Клянусь святым Денисом, если мой барин устроил какую-нибудь штуку королю, то они будут квиты, - оскалив зубы, возразил толстяк. - Но прекратим разговоры. Возьмите-ка молодцов, Симон, вы мне отвечаете за них.

в одной руке и фонарем в другой. Так протащились они через узкую дверь коридора с каменным полом. Ноги пленников были связаны крепко веревкой, словно кандалами, и могли двигаться сразу только на один фут. Так прошли они по трем коридорам и через три двери, причем каждая по их проходе запиралась на ключ и задвигалась засовами. Потом они поднялись по витой каменной лестнице со ступенями, выбитыми ногами заключенных и тюремщиков. Наконец пленников втолкнули в маленькую квадратную башню и бросили им две охапки соломы. Через минуту тяжелый ключ повернулся в замке, и заключенные остались одни.

Де Катина был опечален и мрачен. Случай помог ему приобрести известное значение при дворе, теперь случай же и губил его. Напрасно капитан будет отговариваться невозможностью что-либо сделать. Он отлично знал своего царственного повелителя. Этот человек был безмерно щедр, когда выполнялись его приказания, и становился неумолимым, когда они нарушались. Извинений не допускалось. Человек, обойденный фортуной, был в той же мере ненавистен ему, как и тот, кто небрежно относился к делу. В этом великом кризисе король доверил ему чрезвычайно важное поручение, а он не сумел его выполнить. Что же защитит его от опалы и гибели? Он позабыл и о мрачной темнице, где находился, и о роковой участи, грозившей ему, но сердце у него болезненно билось только при мысли об испорченной карьере и злорадстве тех, кто с завистью смотрел на его быстрое служебное возвышение. А родные в Париже... дорогая Адель, старый дядя, заменивший отца... Кто оградит покой близких после утраты им возможности защищать их? Быть может, им вскоре снова начнут грозить грубые выходки Дальбера и его драгун? При одной мысли об этом он заскрежетал зубами и со стоном повалился на соломенную подстилку, еле заметную при слабом свете, пробивавшемся сквозь единственное окно темницы.

Его энергичный товарищ, напротив, не поддавался чувству отчаяния. Как только за ним раздался стук запираемой двери и он убедился, что никто более не войдет в камеру, он тотчас снял веревки, связывавшие ему руки, и принялся ощупывать стены и пол. Его поиски закончились находкою в одном углу маленького камина и двух громадных деревянных чурбанов, должно быть, предназначавшихся служить подушками для пленников. Убедившись в ничтожном размере камина, куда нельзя даже было просунуть голову, он подставил чурбаны к окну, поставив их один на другой, затем влез на них и на цыпочках добрался до решетки окна. Ловко поднялся и, упершись пяткой в выступ в стене, ухитрился заглянуть во двор, откуда их только что привели. В эту минуту карета и де Вивонн выезжали уже из ворот, и вскоре узники услыхали грохот захлопнувшихся тяжелых дверей и топот конских копыт по дороге. Сенешаль и его подчиненные исчезли; пропали и факелы, и лишь мерные шаги двух часовых в тридцати шагах внизу от башни нарушали наступившую в большом замке тишину.

А замок был действительно очень обширен. Амос Грин, вися на руках, с восторгом и удивлением осматривал громадную стену, возвышавшуюся перед его глазами, с гирляндой башен, башенок и каменных зубцов, молчаливых и холодных в лучах лунного света. Странные мысли иногда приходят в голову при совершенно неподходящей обстановке. Внезапно Грину припомнился ясный летний день за океаном, отец, встретивший его у гавани Гудзона и отправившийся с ним по шлюзу, чтобы показать сыну дом Питера Стейвесэнта и тем наглядно убедить в колоссальной величине города, только что перешедшего к англичанам от голландцев. А ведь дом Питера Стейвесэнта вместе с виллой меньше одного флигеля этой громады, которая в свою очередь выглядела собачьей конурой в сравнении с величественным Версальским дворцом. Как бы он хотел показать отцу эту диковину. Но Грин только тут вспомнил, что он пленник в чужой стране и смотрит на замок сквозь решетку темницы, а потому решил, что это хорошо, что отца здесь нет.

Окно было достаточным по величине, чтобы просунуть в него голову, не препятствуй железные прутья. Грин принялся трясти их, повис на прутьях всей тяжестью своего тела, но они были толщиной с его большой палец и крепко вделаны в каменный подоконник. Тогда он уперся ногой в стену и, придерживаясь одной рукой, другой попробовал поковырять ножом заделку прутьев. Они были залиты в цемент, гладкий как стекло и твердый как мрамор. Нож отскочил, когда Грин попробовал нажать на цемент. Но под ним оказался песчаник, не очень-то твердый. Если бы ему удалось прокопать в нем желобки и бороздки, то по ним нетрудно уже вынуть прутья, цемент и все остальное. Он соскочил на пол и принялся обдумывать, как приняться за дело. Раздавшийся стон заставил его вспомнить о товарище.

- Болен душой! - простонал де Катина. - О проклятый безумец! Это сводит меня с ума.

- Что-то тревожит вас? - продолжал задавать вопросы Амос Грин, садясь па чурбан. - Что именно?

Гвардеец нетерпеливо задвигался.

- Что? Как можете вы еще спрашивать, зная так же хорошо обстоятельства дела, как и я? Я не выполнил данного мне поручения. Король хотел, чтобы архиепископ обвенчал его. Желание монарха - закон. Обряд венчания должен свершить только архиепископ, и никто более. В настоящее время ему следовало бы прибыть во дворец. Ах, Боже мой! Я так и вижу кабинет короля, монарха, волнующегося в ожидании, вижу нетерпение мадам, слышу разговор о несчастном де Катина... - И он снова закрыл лицо руками.

- Что же?

- Я вижу архиепископа, соединяющего их навеки.

- Архиепископа? Вы бредите.

- Может быть. Но я все-таки вижу его.

Де Катина вскочил на ноги.

- Во дворце?! - неистово крикнул он. - Кто же передал ему приглашение?

- Я! - ответил Амос Грин.