Изгнанники.
Часть вторая. Новый Свет.
XXV. Лодка мертвецов

XXV

ЛОДКА МЕРТВЕЦОВ

Два дня "Золотой Жезл" простоял вблизи мыса Ла-Хаг, в виду бретонского берега, тянувшегося вдоль всего южного горизонта. На море стоял штиль. Но вот на третье утро поднялся сильный ветер, и корабль начал быстро удаляться от земли, пока она не превратилась наконец в неясную полосу, слившуюся с облаками. В просторе океана, чувствуя на щеках дыхание ветра, а на губах вкус соленых брызг, беглецы могли бы забыть все свои невзгоды и поверить в возможность избавиться от усердия людей, строгое благочестие которых причинило стране больше вреда, чем любое легкомыслие и злоба. Но тревога ползла следом.

- Я боюсь за отца, Амори, - промолвила однажды Адель, когда они оба, стоя у вант, глядели на туманное облачко позади на горизонте, обозначавшее место, где была Франция, которую им не суждено уже было более видеть.

- Но ведь он вне всякой опасности.

- Да, отец избегнул жестокости закона, но все же боюсь, что он не увидит земли обетованной.

- Что вы этим хотите сказать, Адель? Дядя бодр и здоров.

- Ах, Амори, его сердце приросло к улице Св. Мартина, и когда его оторвали оттуда, то вместе с тем вырвали и смысл жизни. Париж и его дело были для отца всем на свете.

- Но он привыкнет к новой обстановке.

- Если бы так случилось... Но я боюсь, страшно боюсь, уж не слишком ли он стар для такой встряски. Он ни звуком не выказывает жалобы. Но по его лицу я замечаю, как поражен он в самое сердце. Целыми часами старик смотрит назад, туда, где осталась милая Франция, и по щекам катятся тихие слезы. А как он поседел за эту неделю!..

Де Катина тоже обратил внимание, что, и до того худощавый, старый гугенот начал превращаться в кащея. Морщины на его суровом лице углубились, голова поникла на грудь. Все же де Катина хотел было высказать предположение о возможности благотворного влияния морского путешествия на здоровье дяди, как вдруг Адель удивленно вскрикнула, указывая на что-то. В этот миг с иссиня-черными волосами, развевавшимися по ветру, с легким румянцем на побледневших щеках, вызванным брызгами соленой воды, с полуоткрытым от волнения пурпурным ртом, она была так прекрасна, что, стоя рядом с девушкой, де Катина забыл все на свете, кроме ее очарования и грации.

- Смотрите, - указывала ока, - там что-то плывет по морю. Я сейчас видела, на гребне волны...

Де Катина взглянул по направлению, указанному кузиной, но сначала ничего не мог разобрать. Ветер по-прежнему дул им в спину, и на море ходили крупные волны, красивые, темно-зеленого цвета с белыми гребнями. По временам ветер подхватывал их пенистые вершины и сильным взмахом под рокочущие всплески бросал на палубу, а соленая вода тогда щипала глаза и губы находившихся там людей. Внезапно на глазах де Катина из глубины вод что-то черное, взлетев на вершину одной из волн, упало по другую сторону. Неопределенный предмет был так далеко, что де Катина не мог ничего разглядеть, но более зоркие глаза другого человека успели рассмотреть его. Амос Грин глядел по направлению, указанному девушкой, и сумел различить очертания предмета.

- Капитан Эфраим! - крикнул он. - За бортом лодка.

Моряк из Новой Англии протер стекла подзорной трубы и установил ее на поручни.

- Да, это лодка, - промолвил он, - но пустая. Может быть, ее сорвало с корабля или оттащило от берега. Держите-ка прямо на нее, м-р Томлинсон: мне теперь как раз нужна лодка.

Менее чем через минуту "Золотой Жезл", сделав поворот, уже несся по направлению к черному пятну, скакавшему и плясавшему по волнам. Когда моряки приблизились к лодке, они увидели в ней что-то свесившееся через борт.

- Человеческая голова! - крикнул Амос Грин. Лицо Эфраима Сэведжа нахмурилось.

- Нога, - поправил он. - Не лучше ли увести девушку в каюту?

Среди смущённого молчания они подплыли к одинокому судну, выкинувшему столь зловещий сигнал. В десяти ярдах от лодки, подтянув заднюю рею, моряки увидели страшный экипаж.

в одежде зажиточного ремесленника, женщина, принадлежавшая, казалось, к тому же классу, и ребенок не старше года. Лодка до половины наполнилась водой; тела женщины и ребенка лежали ничком, и светлые кудри дитяти и темные косы матери болтались уже в воде наподобие водорослей. Лицо мужчины было обращено к небу; оно имело цвет аспидной доски; глаза закатились, поблескивая тусклыми белками, из широкого открытого рта торчал иссохший, сморщенный язык, похожий на увядший лист. На носу лодки, весь скорчившись и судорожно зажав в руке единственное оставшееся весло, сидел человек премаленького роста в черной одежде; запрокинутое лицо бедняги прикрылось развернутой книгой, а окоченелая нога торчала кверху, застрявши пяткою в уключине. Так носилась эта странная компания по длинным зеленым волнам Атлантического океана.

С "Золотого Жезла" спустили лодку, и несчастных перенесли на палубу. У злополучных пассажиров не оказалось ни крошки хлеба, ни капли воды, - словом, ничего, кроме весла и открытой Библии на лице маленького человечка. Мужчина, женщина и ребенок умерли, по крайней мере, сутки тому назад; поэтому над ними прочли краткие молитвы, употребляющиеся в этих случаях, и опустили тела в море. Маленький человек тоже производил впечатление трупа, но Амос, заметив в нем слабое биение сердца, поднес ко рту незнакомца стекло от часов, которое немедленно слегка отпотело. Тогда беднягу завернули в теплое одеяло, положили около мачты, и шкипер стал вливать ему в рот по нескольку капель рома в ожидании, что таившаяся в нем искра жизни вспыхнет ярче.

Между тем Эфраим Сэведж приказал привести наверх двух пленников, захваченных им в Гонфлере. Оки стояли теперь на палубе с комичным видом, сморщившись и щуря глаза от дневного света после темноты трюма.

- Весьма сожалею о случившемся, капитан, - сказал Эфраим Сэведж, - но, видите ли, нужно было или вам поплавать с нами, или нам остаться у вас в гостях. Меня же ждут в Бостоне, и, право, я не мог мешкать.

Офицер-француз пожал плечами и оглянулся вокруг с вытянутой физиономией. Он вместе с капралом сильно пострадал от морской болезни, у обоих был несчастный вид, как у всякого француза, впервые переживающего исчезновение из глаз дорогой родины.

- Вернуться назад, если я только смогу найти дорогу. О, я должен возвратиться во Францию уж хотя бы ради того, чтоб поговорить с этим дураком пушкарем.

- Ну, мы ведь вылили шайку воды на его фитиль и заряд, так что он, пожалуй, и не виноват. Но, видите, там Франция, - вон там, где туманно.

- Вижу, вижу. Ах, если бы нога моя опять коснулась этой земли!

- Тут у нас лодка, можете взять ее.

- Но прежде всего вам необходимы кое-какие вещи. Господи Боже мой! Да можно ли пускаться так в путь? М-р Томлинсон, спустите-ка в лодку бочонок с водой, мяса и сухарей. Гирам Джефферсон, принеси пару весел. Плыть вам неблизко, а ветер прямо в лицо, но погода прекрасная и вы можете рассчитывать быть на месте завтра к вечеру.

Скоро французы были снабжены необходимыми припасами и отчалили, причем с палубы "Золотого Жезла" махали шляпами и кричали им вслед "счастливого пути". Корабль снова сделал поворот и поплыл к западу. Еще несколько часов была видна лодка, становившаяся все меньше на гребнях волн; наконец она исчезла окончательно в тумане, и с ней для эмигрантов порвалось последнее звено, связывающее их со Старым Светом, покидаемым навеки.

Пока длилось это происшествие, человек, лежавший без чувств у мачты, приподняв веки, испустил прерывистый вздох и затем совершенно открыл глаза. Кожа его лица, туго обтягивавшая кости, походила на старый пергамент, а торчавшие из одежды руки и ноги, казалось, принадлежали исхудалому болезненному ребенку. Однако, несмотря на всю слабость, взгляд больших черных глаз, окинувших окружающее, был преисполнен достоинства и силы. Старик де Катина вышел на палубу. Увидев больного и заметив его наряд, он бросился к незнакомцу, с благоговением приподнял его голову и положил к себе на плечо.

- Он один из верных, - вскрикнул старик, - это наш пастырь! О, теперь действительно будет благословен наш путь.

- Боюсь, что мне не придется разделить его с вами, - тихо промолвил он, - потому что Бог призывает меня в путь далекий. Я слышал его призыв и готов. Я действительно священник храма в Изнньи. Когда мы узнали о приказе нечестивого короля, то я и двое верных с их малюткой пустились в странствие по морю, надеясь добраться до берегов Англии. Но в первый же день налетевшей волной унесло весла и все, что было с нами в лодке, - хлеб, бочонок с водой, - и у нас осталась только надежда на милость всевышнего. Потом он начал призывать нас к себе одного за другим, сначала ребенка, затем женщину и, наконец, мужчину. Уцелел один я, но и то чувствую наступление неизбежного часа. Но так как вы также из истинно верующих, не могу ли чем-либо оказаться вам полезным перед смертью?

Купец покачал головой, но вдруг внезапно в голове блеснула какая-то мысль, и он с радостным лицом подбежал к Амосу Грину, шепнув ему на ухо несколько слов. Тот засмеялся и подошел к капитану.

- И давно пора, - сурово заметил Эфраим Сэведж.

Пошептавшись, они пошли к де Катина. Он привскочил от радости, и глаза его засверкали восторгом. Потом они спустились вниз в каюту к Адели; та вздрогнула и покраснела, отвернув свое милое личико, и начала растерянно приглаживать руками волосы, как обычно всякая женщина в момент радостного смущения. Но нужно было спешить, так как даже тут, в пустынном море, каждое мгновение мог появиться великий некто, помешавший бы исполнению их намерения. Через несколько минут этот благородный человек и чистая девушка уже стояли на коленях рука в руку перед умирающим священником, благословлявшим их слабым движением исхудалой руки и шептавшим слова, соединявшие сердца новобрачных навеки.

переносило ее в небольшую провинциальную церковь - одно из тех маленьких убежищ, куда собиралась горстка верующих, и тут мысленно совершался над ней величайший обряд в жизни женщины. Но никогда ей и в голову не могла прийти мысль о подобного рода свадьбе: под ногами новобрачных качалась белая палуба, над их головами гудели снасти, вокруг раздавались крики чаек, а вместо свадебного гимна рокотали волны, певшие свою песнь, старую как мир. В силах ли она когда-нибудь забыть эту сцену? Желтые мачты и надутые паруса, землистое серое изможденное лицо священника с потрескавшимися губами, исхудалый облик отца, стоявшего на коленях и поддерживающего умиравшего, де Катина в голубом мундире, уже достаточно облезлом, капитан Сэведж с его деревянным лицом, обращенным к небу, и, наконец, Амос Грин с руками, засунутыми в карманы, и со спокойным сиянием голубых глаз. А позади - сухощавый шкипер и небольшая группа новоанглийских моряков в соломенных шляпах, с серьезными лицами.

Так окончилось это венчание; затем новобрачных приветствовали поздравлениями на грубом чужом языке, и начались пожатия жестких рук, огрубелых от канатов и весел. Де Катина с женой, опершись на ванты, радостно смотрели вдоль черного борта корабля, то вздымавшегося в голубую высь, то опускавшегося в пену зеленых волн, катившихся мимо.

- Все это и странно и ново, - произнесла Адель. - Наше будущее рисуется мне таким же неясным и темным, как вон та гряда облаков, собирающихся впереди нас на горизонте.

- Насколько зависит от меня, твоя судьба, дорогая, будет так же ясна и светла, как солнечные лучи, играющие на гребнях волн. Страна, изгнавшая нас, уже далеко, но перед нами другая, более прекрасная, и каждый порыв ветра приближает нас к ней. Там нас ожидает свобода, с собой мы несем юность и любовь. Чего же еще больше нужно человеку?

Так стояли они и ласково, бодро беседовали, пока не наступили сумерки и на потемневшем небе не появились первые бледные звезды. Но прежде чем они побледнели снова, на "Золотом Жезле" успокоилась одна усталая душа.