Дядя Бернак.
8. Кузина Сибилла

8. Кузина Сибилла

На резком лице старика отразилось полное удовлетворение и отчасти удивление при виде этого знака нашего внезапного примирения. Его прежний гнев улегся, но несмотря на ласковый тон его голоса, я видел, что кузина смотрела на него с недоверием.

-- Мне необходимо заняться рассмотрением важных бумаг, - сказал он, - я буду занят часа на полтора. Вполне понятно, что Луи захочет осмотреть места, с которыми в его памяти связано так много воспоминаний, и я уверен, Сибилла, что ты будешь лучшим проводником для него, если, конечно, тебя не затруднит это!

Она ничего не возразила на это, я же в свою очередь был очень рад предложению дяди, тем более что оно давало мне возможность поближе познакомиться с моей оригинальной кузиной которая так много сказала мне и, казалось, знала еще больше. Но что могло значить это предостережение против ее же отца, и почему она так стремилась узнать о моих сердечных делах? Эти вопросы особенно занимали меня.

Мы пошли по тисовой аллее, обошли весь парк и затем кругом всего замка, осматривая серые башенки и старинные с дубовыми рамами окна, старый выступ зубчатой стены с ее бойницами и новые пристройки с прелестной верандой, над которой группы цветущей жимолости образовали купол. И когда Сибилла показывала мне свои владения, я понял, как дороги эти места были для нее. Кузина шла с виноватым видом, словно оправдывалась, что хозяйкой здесь оказывается она, а не я.

-- Как хорошо здесь, и как в то же время тяжело мне! Мы подобны кукушке, которая устраивает свое гнездо в чужом, выгоняя оттуда их обитателей. Одна мысль, что отец пригласил вас в ваш собственный дом, приводила меня в отчаяние.

-- Да, мы долго жили здесь, - задумчиво ответил я. - Кто знает?! Может быть, и это всё к лучшему: отныне мы должны сами себе пробивать дорогу!

- Вы говорили, что идете на службу к Императору?

-- Да!

-- Вы знаете, что его лагерь находится неподалеку отсюда. 

- Да, я слышал об этом.

-- Но ваша фамилия значится в списках изгнанников из Франции! 

- Я никогда не пытался вредить Императору, а теперь я хочу идти просить его принять меня на службу.

-- Многие зовут его узурпатором и желают ему всякого зла; но я уверяю вас, что всё, сказанное или сделанное им, полно величия и благородства! Но я думаю, что вы уже сделались вполне англичанином в душе, Луи! Сюда вы явились с карманами, полными английских денег, и с сердцем, склонным к отмщению и к измене! Не так ли, Луи?

-- В Англии я нашел самое теплое гостеприимство, но в душе я всегда был французом.

-- Но ваш отец сражался против нас при Квибероне?!

-- Предоставьте прошлому поколению отвечать за свои раздоры; по этому вопросу я держусь одного мнения с вашим отцом.

-- Судите об отце не по его словам, а по его делам, - сказала она, в знак предостережения подымая палец кверху, - и кроме того, если вы не хотите иметь на совести мою гибель, умоляю вас, не говорите ему о том, что я предостерегала вас от приезда сюда!

-- Вашу гибель?! - воскликнул я.

-- О, да! Он не остановится даже перед этим. Ведь он же убил и мою мать! Я не хочу сказать, что он действительно пролил ее кровь, но его жестокость и грубость разбили ее сердце! Теперь вы, я думаю, понимаете, почему я говорю так о нем!

И когда она говорила, я видел, что она коснулась самого больного места ее жизни. Горькая затаенная злоба, разраставшаяся в ее душе, теперь достигла своего апогея. Яркая краска румянца заливала ее смуглые щеки, и глаза Сибиллы блестели такой ненавистью, что я понял нечеловеческую силу ее души!

-- Я говорю с вами вполне искренно, хотя знаю вас всего несколько часов, Луи, - сказала она.

-- Всё это верно, но я никогда не думала, что мы будем с вами в таких отношениях. Я с тоской и грустью ожидала вашего приезда! И эти чувства с новой силой восстали во мне, когда отец ввел вас в комнату. 

- Да, это не укрылось от меня, - сказал я, - мне сразу стало понятно, что мой приезд не был вам желателен, и сознаюсь, испугался этого. 

- Да, очень нежелателен, но не столько для меня, сколько для вас или, вернее, для нас обоих, - сказала она. - Для вас, потому что намерения моего отца не очень-то дружелюбны по отношению к вам. А для меня...

- Почему для вас? - удивленный, переспросил я, видя, что она остановилась в затруднении.

-- Вы сказали мне, что любите другую; я со своей стороны скажу, что моя рука отдана другому вместе с моим сердцем.

-- Мое счастье зависит от любимой женщины, - сказал я, - но всё же почему это обстоятельство делает мой приезд нежелательным? 

- Ну, знаете, кузен, насыщенный парами воздух Англии затуманил ясность вашего соображения, - сказала она. - Если уж на то пошло, буду откровенна с вами до конца и сообщу тот проект, который должен быть так же ненавистен как мне, так и вам! Знайте же, что если бы мой отец мог поженить нас, то он укрепил бы все свои права на землю за наследниками Гросбуа! И тогда ни Бурбоны, ни Бонапарты не были бы властны поколебать его положение.

Я вспомнил его заботливость о моем туалете сегодня утром, беспокойство о том, произведу ли я благоприятное впечатление, его неудовольствие, когда он видел, что Сибилла холодна ко мне, и наконец, довольную улыбку, озарившую его лицо при виде нашего примирения.

- Вы правы! - воскликнул я.

-- Права? Конечно, права. Но будем осторожны, он следит за нами.

Мы шли по краю пересохшего рва, и когда я посмотрел по указанному направлению, в одном из окон я увидел его маленькое, желтое лицо, обращенное в нашу сторону. Заметив, что я смотрю на него, Бернак приветливо замахал рукою.

-- Теперь вы знаете, что руководило им, когда он спас вашу жизнь, как вы мне сказали, - проговорила она. В его интересах женить вас на своей дочери, и потому он оставил вас в живых. Но если отец поймет, что это невозможно, о, тогда мой бедный Луи, берегитесь, тогда ему, опасающемуся возвращения де Лавалей, не останется ничего иного, как уничтожить последнего их представителя!

Эти слова и желтое лицо, караулившее нас из окошка, показали мню всю громадность грозившей мне опасности. Во Франции никто не мог принять во мне участия! Если бы я и вовсе исчез с лица земли, никто даже и не осведомился бы обо мне; следовательно, я был вполне в его власти. Всё, что я видел сегодня ночью своими глазами, говорило мне о его жестокой беспощадности, и с этим-то зверем я должен был бороться! 

- Но ведь он же знает, что ваше сердце принадлежит другому, - сказал я.

-- Да, он знает это, и это мне тяжелее всего. Я боюсь за вас, за себя, но больше всего за Люсьена. Отец не позволит никому стать поперек своей дороги!

Люсьен! Это имя промелькнуло передо мною, как вспышка огня в темную ночь. Я много раз слышал о страстности и силе женской любви, но разве можно было предположить, чтобы эта гордая, сильная духом девушка любила то несчастное существо, которое я видел этой ночью трепетавшим от страха и унижавшимся перед своим палачом? Я вспомнил также, где я впервые видел имя Сибиллы. Оно было написано на первом листе книги: "Люсьену от Сибиллы" - гласила надпись. Я вспомнил также и то, что мой дядя говорил ему что-то о предмете его страсти.

-- Люсьен - горячая голова и быстро увлекается, - сказала она. - В последнее время он много занимался чем-то с отцом; они по целым часам не выходили из комнаты, и Люсьен никогда не рассказывал, о чем они переговаривались между собою. Я боюсь, что это не доведет его добра: Люсьен скорее скромный ученый, чем светский человек, но в последнее время он слишком увлекается политикой!

Я не знал, молчать ли мне или показать весь ужас положения, в которое попал ее возлюбленный. Пока я колебался, Сибилла с инстинктом любящей женщины угадала, что происходило во мне.

-- Вы знаете о нем что-нибудь? - почти крикнула она. - Я знаю, что он отправился в Париж. Но ради Бога, скажите, что вы знаете о нем? 

- Его зовут Лесаж?

-- Да, да, Люсьен Лесаж!

-- Я... я... видел его, - запинаясь, проговорил я.

В припадке тревоги Сибилла схватила меня за руку. Было бы жестоко сказать ей всё, но молчать было бы еще хуже. Я в смущении стал смотреть по сторонам и, к счастью, увидал на изумрудной лужайке дядю, приближавшегося к нам. Рядом с ним, гремя саблей и позвякивая шпорами, шел красивый молодой гусар, тот самый, на которого было возложено попечение об арестованном в прошлую ночь. Сибилла, не колеблясь ни минуты, с неподвижным лицом, на котором выделялись пылавшие как уголья глаза, бросилась к ним навстречу.

-- Отец, что ты сделал с Люсьеном? - простонала она.

Я видел, как передернулось его бесстрастное лицо под этим полным ненависти и презрения взглядом дочери.

-- Мы поговорим об этом впоследствии, - в замешательстве сказал он. 

- Я хочу знать сейчас же и здесь, - крикнула она. - Что ты сделал с Люсьеном?

-- Милостивые государи, - сказал Бернак, обращаясь к гусару и ко мне, - я очень сожалею, что заставил вас присутствовать при семейной сценке. Но вы, вероятно, согласитесь, лейтенант что оно так и должно быть, если принять во внимание, что человек, арестованный вами сегодня ночью, был ее самым близким другом. Даже эти родственные соображения не помешали мне выполнить мой долг по отношению к Императору. Мне, конечно, было только труднее исполнить его!

-- Очень сочувствую вашему горю, - сказал гусар.

Теперь Сибилла уже обратилась прямо к нему.

-- Правильно ли я поняла? Вы арестовали Лесажа?

-- Да, к несчастью, долг принудил меня сделать это.

-- Я прошу сказать мне только правду. Куда вы поместили его? 

- Он в лагере Императора.

-- За что вы арестовали Лесажа?

-- Ах, мадемуазель, право же, не мое дело мешаться в политику! Мой долг - владеть саблей, сидеть на лошади и повиноваться приказаниям. Оба эти джентльмена могут подтвердить, что я получил от полковника Ласаля приказание арестовать Лесажа.

-- Но что он сделал и за что вы его подвергли аресту?

-- Довольно, мое дитя, об одном и том же, - строго сказал дядя, - если ты продолжаешь настаивать на этом, то я скажу тебе раз навсегда, что Люсьен Лесаж взят как один из покушавшихся на жизнь Императора, и что я считал своей обязанностью предупредить преднамеренное убийство.

- Предатель! - вскрикнула девушка. - Ты сам посылал его на это страшное дело, сам ободрял, сам не давал вернуться назад, когда он пытался сделать это! Низкий, подлый человек! Господи, что я сделала, за какие грехи моих предков я обречена называть моим отцом этого ужасного человека?

Дядя пожал плечами, как будто желая сказать, что бесполезно убеждать обезумевшую девушку. Гусар и я хотели уйти, чтобы не быть свидетелями этой тяжелой сцены, но Сибилла поспешно остановила нас, прося быть свидетелями ее обвинений. Никогда я не видел такой всепожирающей страсти, какая светилась в ее сухих, широко раскрытых глазах.

-- Вы многих завлекали и обманывали, но никогда не могли обмануть меня! О, я хорошо знаю вас, Бернак! Вы можете убить меня, как это сделали с моей матерью, но вы никогда не заставите меня быть вашей сообщницей! Вы назвались республиканцем, чтобы завладеть этими землями и замком, не принадлежавшими вам! А теперь вы стали другом Бонапарта, изменив вашим старым сообщникам, которые верили в вас! Вы послали Люсьена на смерть! Но я знаю ваши планы, и Луи тоже знает их, и смею вас уверить, что он отнесется к ним так же, как и я. А я лучше сойду в могилу, чем буду женою кого-нибудь другого, а не Люсьена.

-- Ты не сказала бы этого, зная каким жалким и низким трусом выказал себя Люсьен. Ты сейчас вне себя от гнева, но когда придешь в себя, сама будешь стыдиться, что публично призналась в своей слабости. А теперь, лейтенант, перейдем к делу. Чем могу служить?

-- Я, собственно говоря, к вам, мсье де Лаваль, - сказал мне гусар, презрительно поворачиваясь к дяде спиной. - Император послал меня за вами с приказанием немедленно явиться в лагерь в Булони.

Мое сердце захолонуло от радостной вести: я мог бежать от дяди!

-- Лошадь для вас и эскорт ожидают нас у ворот.

-- Я готов следовать за вами!

-- К чему такая поспешность, ведь вы, конечно, позавтракаете с нами? - сказал дядя.

-- Приказания Императора требуют большей аккуратности в исполнении, - твердо сказал молодой человек. - Я и так потерял много времени. Мы должны быть в дороге через пять минут.

При этих словах дядя взял меня мод руку и тихонько пошел к воротам, в которые только что прошла Сибилла.

-- Я бы хотел переговорить с тобой об одном деле, прежде чем ты покинешь нас. Так как в моем распоряжении слишком мало времени, то начну с главного. Ты видел Сибиллу, и хотя она несколько сурово обошлась с тобою сегодня утром, я могу тебя уверить, что она очень добрая девушка. По ее словам, она говорила тебе о моем плане. Я не знаю, что может быть лучше, как повенчать вас, чтобы раз навсегда покончить с вопросом о том, кому принадлежит это имение.

-- К сожалению, для осуществления этого плана имеются препятствия, - сказал я.

-- Какие же именно?

-- Прежде всего тот факт, что моя кузина любит другого и дала ему слово.

-- О, это нас не касается, - со злобной улыбкой сказал он. - Могу поручиться, что Люсьен Лесаж никогда не предъявит своих прав на Сибиллу!

девушку, оставшуюся в Англии.

Он с ненавистью посмотрел на меня.

-- Подумай вперед, что ты делаешь, Луи, - сказал он каким-то свистящим шепотом, похожим на угрожающее шипение змеи, - ты становишься мне поперек дороги. До сих пор это еще никому не проходило безнаказанно.

Он схватил меня за руку и с жестом сатаны, показывавшего Христу царства и княжества, сказал:

-- Смотри на этот парк, леса, поля. Смотри на этот старый замок, где твои предки жили в течение восьми веков! Одно слово, и всё это снова будет твое!

-- Нет, это невозможно! - воскликнул я.

Бернак понял, что я не шутил, его лицо потемнело от гнева, и слова убеждения он быстро сменил на угрозы.

-- Если бы я знал это, я вчера ночью позволил бы Туссаку сделать с вами всё, что он хотел; я не пошевелил бы пальцем, чтобы спасти вас.

- Очень рад, что вы сообщили мне это, потому что этим признанием вы сложили с меня необходимость быть вам обязанным. И я спокойнее теперь могу идти своей дорогой, не имея ничего общего с вами.

кто скорее достигнет цели!

Группа спешившихся гусаров ожидала нас у ворот. В несколько минут я собрал мои скудные пожитки и быстро пошел по коридору. Мое сердце сжалось при воспоминании о Сибилле. Как могу я оставлять ее здесь одну с этим ужасным человеком! Разве она не предупредила меня, что ее жизни здесь постоянно грозит опасность? Я в раздумье остановился; послышались чьи-то легкие шаги - это она сама бежала ко мне.

-- Я думал о вас, - сказал я, - мы объяснились с вашим отцом, и между нами произошел полный разрыв!

-- Слава Богу! - воскликнула она. - В этом ваше спасение! Но опасайтесь его: он везде будет преследовать вас!

- Не бойтесь за меня! Он имеет больше оснований опасаться меня, чем я его. Но, однако, вас зовут, Луи! Добрый путь! Господь с вами!