Морской договор

Морской договор

Июль в год моей женитьбы останется навсегда памятным мне благодаря трем интересным делам, в которых мне посчастливилось принимать участие вместе с Шерлоком Холмсом и изучать его метод. Дела эти записаны у меня под названием «Второе пятно», «Морской договор» и «Расслабленный капитан». Но первое из них касается интересов самых знатных фамилий Англии и поэтому не может быть опубликовано в настоящее время. А между тем ни одно из дел, которыми занимался Холмс, не может служить лучшей иллюстрацией его аналитического метода, ни одно не произвело более сильного впечатления на близких к Холмсу людей. У меня до сих пор хранится почти буквальный доклад о свидании, во время которого Холмс указывал все подробности дела господину Дюбюку, начальнику парижской полиции, и Фрицу фон Вальдбауму, известному данцигскому специалисту. Оба эти специалиста совершенно напрасно потратили много энергии на расследование этого дела. Но опубликовать все можно будет только в грядущем столетии, а пока я опишу второе из названных мною происшествий, имевшее общегосударственное значение и отличающееся несколькими подробностями, придающими ему единственный в своем роде характер.

В школе я был очень близок с одним из мальчиков по имени Перси Фелпс. Ровесник мне по годам, он был старше меня на два класса. Способности у него были блестящие; он получал все награды, какие только вручались в школе, и закончил тем, что получил стипендию, которая дала ему возможность продолжать свою блестящую карьеру в Кембридже. Насколько я помню, у него была знатная родня, и еще маленькими мальчиками мы знали, что брат его матери – лорд Холдхерст, известный консерватор. Это знатное родство приносило ему в школе мало пользы; напротив, нам казалось интересным повалить и отколотить именно его. Другое дело, когда он вступил в свет. До меня доносились слухи, что благодаря его способностям и знатным связям он получил хорошее место в министерстве иностранных дел. Затем он совершенно исчез из моей памяти до тех пор, пока следующее письмо не напомнило мне о его существовании.

«Брайарбрэ, Уокинг.

«головастика» Фелпса, бывшего в пятом классе, когда вы учились в третьем. Может быть, вы слышали, что благодаря влиянию дяди я получил хорошее место в министерстве иностранных дел и пользовался там доверием и уважением до тех пор, пока ужасное несчастье не разрушило вдруг всей моей карьеры.

Бесполезно было бы описывать вам все подробности этого несчастного случая. Если вы согласитесь исполнить мою просьбу, то мне хотелось бы лично рассказать вам все. Я только что оправился от воспаления мозга, которое продолжалось девять недель, и еще очень слаб.

Не можете ли вы навестить меня и привезти с собой вашего друга, мистера Холмса? Мне хотелось бы узнать его мнение насчет одного дела, хотя знатоки и уверяют меня, что больше ничего уже нельзя сделать. Попытайтесь уговорить его и приезжайте как можно скорее. В том ужасном состоянии, в котором я нахожусь, каждая минута кажется часом. Скажите ему, что если я не просил его совета раньше, то не потому, что сомневался в его талантливости, а оттого, что лишился способности соображать с той самой минуты, когда удар постиг меня. Теперь рассудок вернулся ко мне, но я боюсь думать слишком много, что бы не вызвать повторения припадка.

Я еще так слаб, что, как видите, принужден диктовать письмо. Постарайтесь привезти его.

Ваш старый товарищ Перси Фелпс».

– может быть, усиленные мольбы о приглашении Шерлока Холмса, – тронуло меня. Тронуло настолько, что даже в том случае, если бы мне представлялась какая-нибудь трудная задача, я выполнил бы ее; а тут я хорошо знал, что Холмс любит свое искусство и всегда готов оказать помощь всякому, кто нуждается в ней. Жена согласилась со мной, что не следует терять ни минуты, и потому через час после завтрака я уже был в своей прежней квартире на Бейкер-стрит.

Холмс сидел в халате у стола, весь погруженный в какой-то химический опыт. В большой изогнутой реторте на голубоватом пламени бунзеновской горелки неистово кипела жидкость, и дистиллированные капли собирались в двухлитровую колбу. Мой приятель еле взглянул на меня, когда я вошел в комнату. Видя, что он занят каким-то важным опытом, я уселся в кресло и стал ждать. Он погружал стеклянную трубочку то в один сосуд, то в другой и наконец поставил на стол пробирку. В правой руке у него был лоскуток лакмусовой бумаги.

– Вы пришли как раз в критическую минуту, – проговорил он. – Если эта бумажка останется синей – хорошо; если же станет красной, то дело идет о жизни человека.

Он опустил бумажку в пробирку, и она сразу окрасилась в темно-красный цвет.

– Гм! Я так и думал! – воскликнул Холмс. – Через минуту я к вашим услугам, Ватсон. Табак вы найдете в персидской туфле.

– Самое обыкновенное убийство, – сказал он. – Мне кажется, у вас есть что-то получше. Вы прямо буревестник преступлений, Ватсон. Что там такое?

Я подал ему письмо, которое он прочел с сосредоточенным вниманием.

– Не многое узнаешь из этого, не правда ли? – заметил он, отдавая письмо обратно.

– Почти ничего.

– Только почерк интересный.

– Но ведь писал не он сам.

– Вот именно. Это женский почерк.

– Наверно мужской! – сказал я.

– Нет, женский, и почерк женщины с редким характером. Видите, для начала исследования недурно знать, что клиент состоит в близких отношениях с человеком добропорядочным. Это заинтересовало меня. Если вы готовы, то отправимся сейчас же в Уокинг и взглянем на дипломата, находящегося в таком печальном состоянии, и на даму, пишущую письма под его диктовку.

минутах ходьбы от станции. Мы послали наши карточки, и нас ввели в изящно убранную гостиную, куда к нам скоро вышел довольно полный господин, встретивший нас очень гостеприимно. На вид ему было скорее лет сорок, но щеки его были так румяны, а глаза так веселы, что он производил впечатление пухлого шаловливого ребенка.

– Как я рад, что вы приехали, – сказал он, радушно пожимая нам руки. – Перси все утро спрашивал про вас. Он, бедняга, цепляется за каждую соломинку. Его отец и мать просили меня повидаться с вами, так как им тяжело всякое упоминание об этом деле.

– Мы не знаем никаких подробностей, – заметил Холмс. – Вы, как я замечаю, также не член их семьи.

Наш новый знакомый сначала удивился, потом взглянул вниз и рассмеялся.

– Вы, вероятно, заметили монограмму «Дж. Г.» на моем брелке, – сказал он. – Я сразу подумал, что вы слишком догадливы. Меня зовут Джозеф Гаррисон, и так как Перси должен жениться на моей сестре Энни, то я стану его родственником. Вы увидите мою сестру в его комнате; в продолжение двух месяцев она неусыпно ухаживает за ним. Не пойти ли нам к нему сейчас же? Я знаю, с каким нетерпением он ожидает вас.

Молодой человек, очень бледный и истощенный, лежал на кушетке у открытого окна, через которое доносился чудный запах из сада и напоенный ароматами летний воздух. Рядом с ним сидела женщина, которая встала при нашем появлении.

– Мне уйти, Перси? – спросила она.

Он удержал ее за руку.

– Как поживаете, Ватсон? – ласково сказал он. – Я никогда не узнал бы вас с этими усами, да, я думаю, и вы не признали бы меня. Это, вероятно, ваш знаменитый друг мистер Шерлок Холмс?

полноватая, но с чудным оливковым цветом лица, большими, темными, как у итальянки, глазами и роскошными черными волосами. Яркий цвет ее лица еще более оттенял худобу и смертельную бледность молодого человека.

– Не буду отнимать у вас время и сразу перейду к делу, – сказал он, приподнимаясь на кушетке. – Я был счастлив, мистер Холмс, успех сопровождал меня во всем, как вдруг накануне женитьбы внезапное, страшное несчастье разбило все мои надежды на будущее.

Может быть, Ватсон говорил вам, что я служил в министерстве иностранных дел и, благодаря влиянию моего дяди лорда Холдхерста, быстро получил ответственное место. Когда дядя сделался министром иностранных дел, он стал давать мне конфиденциальные поручения, и так как мне удавалось всегда успешно выполнять их, то он вполне убедился в моих способностях и такте.

Почти десять недель тому назад – именно 23 мая – он позвал меня к себе в комнату и, похвалив меня за успешное окончание данного мне дела, сказал, что хочет дать мне новое конфиденциальное поручение.

– Вот, – сказал он, вынимая серый сверток из своего бюро, – оригинал секретного договора между Англией и Италией, некоторые слухи о котором, к сожалению, уже проникли в печать. Крайне важно скрыть остальное. Французское или русское посольства заплатили бы огромные деньги, чтобы узнать содержание этих бумаг. Я ни за что не выпустил бы их из своего бюро, если бы не нужны были копии. Есть у тебя в канцелярии письменный стол?

– Да, сэр.

– Ну, так возьми договор и запри его в стол. Я отдал приказание, чтобы ты задержался, так что ты можешь переписать бумаги, не боясь, что кто-нибудь подсмотрит. Когда закончишь, запри в стол оригинал и копию и отдай мне лично завтра и то, и другое.

Я взял бумаги и…

– Извините, одну минутку, – сказал Холмс, – во время этого разговора вы были одни?

– Совершенно одни.

– В большой комнате?

– Тридцать футов по каждой стене.

– В середине ее?

– Приблизительно да.

– И говорили тихо?

– Дядя всегда говорит очень тихо. Я же почти ничего не говорил.

– Благодарю вас, – сказал Холмс, закрывая глаза, – пожалуйста, продолжайте.

– Я сделал все, как он велел, и стал ожидать, когда уйдут другие чиновники. Одному из них, работавшему в моей комнате, Чарльзу Горо, надо было доделать какую-то работу. Я оставил его и пошел обедать. Когда я вернулся, он уже ушел. Мне очень хотелось поскорее окончить работу, так как я узнал, что Джозеф – мистер Гаррисон, которого вы только что видели, – в городе и поедет в Уокинг с одиннадцатичасовым поездом, на который я также рассчитывал попасть, если будет возможность.

Когда я стал рассматривать договор, то убедился, что дядя нисколько не преувеличивал его значения. Не буду сообщать вам подробностей, скажу только, что он определял положение Великобритании относительно Тройственного союза, а также образ действия страны в случае, если французский флот приобретет большие преимущества над итальянским в Средиземном море. Разбирались вопросы чисто военно-морские. В конце стояли подписи сановников стран, участниц договора. Я пробежал бумагу глазами и принялся списывать ее.

Этот длинный документ, написанный по-французски, содержал двадцать шесть отдельных статей. Я писал быстро, но к девяти часам успел списать только девять статей и потерял всякую надежду попасть на поезд. Какая-то сонливость и тупость овладели мной – частью под влиянием обеда, а частью вследствие работы в течение целого дня. Я подумал, что, может быть, чашка кофе освежит меня. В маленькой комнатке под лестницей всегда дежурит посыльный, который, в случае нужды, может сварить на спиртовке кофе для заработавшихся чиновников. Я позвонил, чтобы он пришел.

Я переписал еще две статьи и, почувствовав еще большую сонливость, встал и принялся ходить по комнате, чтобы размять ноги. Кофе мне еще не подали. Не понимая причины задержки, я отворил дверь в коридор и пошел узнать, в чем дело. От комнаты, в которой я работал, идет слабо освещенный коридор. Он заканчивается витой лестницей, внизу которой находится комната посыльного. На полпути вниз по лестнице есть небольшая площадка, на которую под прямым углом выходит другой коридор. Этот коридор ведет, по другой маленькой лестнице, к маленькой двери, через которую ходит прислуга, а также чиновники для сокращения пути с Чарльз-стрит. Вот грубый набросок расположения комнат.

– Благодарю вас. Мне кажется, я вполне понимаю вас, – сказал Шерлок Холмс.

– Чрезвычайно важно, чтобы вы обратили внимание на это. Я спустился по лестнице в переднюю и увидел, что посыльный крепко спит, сидя перед кофейником, стоявшим на спиртовой лампочке. Вода в кофейнике кипела так яростно, что брызги ее падали на пол. Я только что протянул руку, чтобы растолкать посыльного, продолжавшего спать крепчайшим сном, как над головой его раздался сильный звон колокольчика. Он проснулся, вскочил на ноги и с недоумением взглянул на меня.

– Мистер Фелпс, сэр! – проговорил он.

– Я пришел посмотреть, готов ли мой кофе.

– Я кипятил воду да и заснул, сэр.

Он посмотрел на меня и затем с выражением еще большего изумления взглянул на все еще продолжавший звонить колокольчик.

– Если вы здесь, сэр, то кто же звонит в колокольчик? – спросил он.

– Колокольчик? – сказал я. – Что за колокольчик?

– Это колокольчик из той комнаты, в которой вы работали.

Ужас охватил меня. Значит, кто-нибудь был в комнате, где на столе лежал мой драгоценный договор. Я как безумный взбежал по лестнице и побежал по коридору. Ни в коридоре, ни в комнате никого не было, мистер Холмс. Все было в полном порядке, но порученных мне бумаг на столе не оказалось. Копия лежала на месте, а оригинал исчез.

Холмс сидел на кресле, потирая руки. Я видел, что дело ему вполне по сердцу.

– Скажите пожалуйста, что же вы тогда сделали? – проговорил он.

– Я сейчас же понял, что вор, должно быть, пробрался по лестнице через боковую дверь. Я бы встретился с ним, если бы он вошел другим ходом.

– Вы уверены, что он не мог прятаться все время в комнате или коридоре, слабо освещенном, по вашим словам?

– Это совершенно невозможно. Крыса не могла бы спрятаться в комнате или в коридоре. Там нет ни одного укромного местечка.

– Благодарю вас. Продолжайте.

– Посыльный угадал по моему побледневшему лицу, что произошло что-то неладное, и пошел за мной наверх. Мы оба быстро пробежали по коридору и по крутой лестнице, которая ведет на Чарльз-стрит. Дверь была заперта, но не на замок. Мы распахнули ее и выбежали на улицу. Я хорошо помню, что в эту минуту на соседней церкви пробило три удара. Было три четверти десятого.

– Это чрезвычайно важно, – проговорил Холмс записывая что-то на манжете рукава.

– Ночь была очень темная, накрапывал теплый дождик. На Чарльз-стрит было безлюдно, но в конце Уайтхолла царило обычное оживление. Без шляп мы выбежали на улицу, на отдаленном конце которой стоял полицейский.

– Произошло воровство! – задыхаясь, проговорил я. – Из министерства иностранных дел украден очень важный документ. Не проходил ли здесь кто-нибудь?

– Я стою здесь четверть часа, сэр, – ответил полицейский. – За это время прошла только одна пожилая высокая женщина в шали.

– Ах, это моя жена, – сказал посыльный. – А больше никто не проходил?

– Никто.

– Ну, значит, вор прошел другой дорогой, – проговорил посыльный, дергая меня за рукав. Но я не удовольствовался этим, к тому же очевидные старания посыльного увести меня только усилили мои подозрения.

– В какую сторону пошла эта женщина? – крикнул я.

– Не знаю, сэр. Я видел ее, но не обратил особого внимания. Мне показалось, что она торопилась куда-то.

– Как давно это было?

– О, только несколько минут тому назад!

– Минут пять?

– Да, не более того.

– Сэр, вы только теряете время, когда важна каждая минута! Поверьте мне на слово: старуха моя тут ни при чем, – и пойдемте в тот конец улицы. Ну, если вы не пойдете, я пойду один, – и он бросился в другую сторону.

Но я догнал его и схватил за рукав.

– Где вы живете? – спросил я.

– Дом № 16 по Айви-лейн, Брикстон, – ответил он, – но не идите по ложному следу, мистер Фелпс. Пойдемте в другой конец улицы и посмотрим, не узнаем ли мы там чего-нибудь.

Порученных мне бумаг на столе не оказалось

Я ничего не терял, следуя его совету, и потому мы вместе с полицейским бросились на противоположный конец улицы. Народу там было очень много, но так как погода была сырая, то все торопились укрыться куда-нибудь. Прогуливающихся, к которым можно было бы обратиться с вопросами, не попадалось.

Затем мы вернулись в канцелярию и обыскали всю лестницу и коридор, но безуспешно. Коридор, ведущий в комнату, покрыт светлым линолеумом, на котором очень ясно отпечатывается любое пятно. Мы внимательно оглядели его, но не нашли следов ног.

– Дождь шел целый вечер?

– Начиная с семи часов.

– Как же так женщина, вошедшая в комнату около девяти часов, не запачкала линолеума своими грязными башмаками?

– Я рад, что вы задали этот вопрос. Он мне также пришел в голову тогда. Поденщицы обыкновенно снимают сапоги внизу, у посыльного и надевают туфли.

– Это очевидно. Итак, следов не было видно, несмотря на сырую погоду? Стечение обстоятельств, действительно, очень интересное. Что же вы затем сделали?

– Мы обыскали и комнату. Потайной двери тут не могло быть, а окна находятся на высоте тридцати футов от земли; оба они были заперты изнутри. Ковер исключает всякую мысль о люке, а потолок самый простой, побеленный. Я готов поклясться, что вор вышел через двор.

– А камин?

– Там его нет. Есть только печка. Шнурок колокольчика висит как раз направо от моего стола. Тот, кто звонил, подошел для этого прямо к столу. Но зачем было преступнику звонить в колокольчик? Это просто неразрешимая задача.

– Действительно, случай необычайный. Что же вы предприняли потом? Вы, вероятно, осмотрели всю комнату, чтобы найти какие-либо следы преступника – окурок сигары, оброненную перчатку, шпильку или какую-нибудь другую мелочь?

– Там не было ничего подобного.

– А запаха?

– Ну, мы об этом не подумали.

– Ах, запах табака имел бы для нас очень важное значение в этом случае.

– Я никогда не курю сам и поэтому думаю, что почувствовал бы запах табака. Вообще не было положительно никаких данных. Единственным фактом является обстоятельство, что жена посыльного – миссис Танджи – торопливо покинула здание. Сам посыльный объяснил только, что она почти всегда уходила в это время. Полицейский и я решили, что лучше всего схватить эту женщину, пока бумаги еще у нее.

молодая женщина, оказавшаяся старшей дочерью миссис Танджи. Она сказала, что мать еще не возвращалась, и попросила нас подождать ее в передней комнате.

Минут через десять кто-то постучался в дверь, и тут мы сделали первую серьезную ошибку, за которую я упрекаю себя. Вместо того, чтобы отворить дверь самим, мы допустили дочь сделать это и слышали, как она сказала: «Мать, тут дожидаются тебя двое людей». Мгновение спустя мы услышали чьи-то поспешные шаги. Форбс распахнул дверь, и мы оба вбежали в заднюю комнату или кухню, но женщина обогнала нас. Она смотрела на нас вызывающим взглядом. Внезапно она узнала меня, и выражение полного изумления показалось на ее лице.

– Да неужели же это мистер Фелпс из канцелярии?! – вскрикнула она.

– Ну, а за кого же вы приняли нас, когда убежали? – спросил мой товарищ.

– Я думала, вы за долгом, – ответила она. – У нас тут вышли неприятности с одним торговцем.

– Это вы неудачно придумали, – ответил Форбс. – У нас имеются основания предполагать, что вы взяли важную бумагу из министерства иностранных дел и убежали, чтобы отдать ее кому-то. Вы поедете с нами в полицию, и вас обыщут там.

Напрасно она протестовала и сопротивлялась. Сев в карету, мы отправились в путь все втроем. Но сначала мы осмотрели кухню и особенно плиту, чтобы убедиться, не сожгла ли она бумаги в ту минуту, когда осталась одна. Однако мы не нашли ни золы, ни каких бы то ни было остатков бумаги. Как только мы приехали в Скотланд-Ярд, мы велели приставленной для этого женщине немедленно обыскать миссис Танджи. Я ждал с мучительной тревогой результатов обыска. Бумаг у подозреваемой не оказалось.

если он пропал. Но теперь делать было нечего, и я мог на досуге уяснить себе мое положение. Это было ужасно! Ватсон может сказать вам, что в школе я был нервным, чувствительным мальчиком. Таков уж я по натуре. Я подумал о дяде и его товарищах по кабинету, о позоре, который я навлек на него, на себя, на всех моих родных. Что из того, что я жертва необыкновенного случая? Никакие случайности не допускаются там, где затронуты дипломатические интересы. Я погиб, погиб постыдно, безнадежно. Не помню, что я сделал. Думаю, что со мной случилась истерика.

если бы в том же поезде не ехал доктор Ферье, который живет по соседству со мной. Доктор чрезвычайно любезно согласился взять меня на свое попечение и хорошо сделал, потому что на станции у меня случился припадок и, прежде чем мы доехали до дома, я стал буйным и сумасшедшим.

Можете себе представить, каково было состояние моих близких, когда звонок доктора разбудил их и они увидели меня в подобном положении. Бедная Энни – вот она – и моя мать были в полном отчаянии. Доктор Ферье слышал кое-что на станции от сыщика и передал им все. Понятно, это не улучшило дела. Очевидно было, что у меня будет продолжительная болезнь. Поэтому Джозефа выгнали из его уютной спальни и поместили тут меня. Здесь я лежал целых девять недель, мистер Холмс, без сознания. У меня было воспаление мозга. Если бы не уход мисс Гаррисон и не лечение доктора – вы бы не говорили сегодня со мной. Энни ухаживала за мной днем, а по ночам за мной смотрела сиделка, так как в припадках бешенства я был способен на все.

Рассудок мой прояснялся медленно, а память вернулась только в последние три дня. Временами я желаю, чтобы она и вовсе не возвращалась. Первым моим делом было телеграфировать мистеру Форбсу, в руках корого находится дело. Он приехал и сказал мне, что, несмотря на все усилия, ему не удалось найти нити, за которую можно было бы ухватиться. Посыльного и его жену расспрашивали чрезвычайно подробно, но не могли ничего добиться от них. Тогда подозрение полиции пало на молодого Горо, который, если помните, оставался в тот вечер на службе позже других. Единственным поводом к подозрению являлось то обстоятельство, что он остался, когда ушли другие, и носит французскую фамилию; но я начал работу только после его ухода, а его родные хотя и гугенотского происхождения, но по своим симпатиям и традициям такие же англичане, как мы с вами. Подозрения ничем не подтвердились, и дело на том и окончилось. Обращаюсь к вам, мистер Холмс, как к последней моей надежде. Если и вы не поможете мне, то моя честь и карьера погублены навеки.

Больной, обессиленный долгим рассказом, опустился на подушку, и добровольная сиделка дала ему выпить какого-то подкрепляющего лекарства. Холмс молча сидел, откинув голову и закрыв глаза. Посторонний мог бы подумать, что он слушает совершенно безучастно, но я видел, что он был весь внимание.

– Вы рассказывали все так ясно, – наконец проговорил он, – что мне остается задать вам очень мало вопросов. Однако есть один чрезвычайно важный. Вы никому не рассказывали о возложенном на вас поручении?

– Никому.

– А, например, мисс Гаррисон?

– Нет. Я не был в Уокинге в промежуток между получением поручения и его выполнением.

– И не виделись, случайно, с кем-нибудь из близких?

– Нет.

– Знает ли кто-нибудь из них ход в канцелярию?

– О да, все.

– Впрочем, раз вы говорите, что никому не рассказывали про договор, то эти вопросы не идут к делу.

– Я ничего не говорил.

– Что вы знаете о посыльном?

– Ничего, кроме того, что он отставной солдат.

– Какого полка?

– Слышал, что гвардейского… «Коулдстрим».

– Благодарю. Не сомневаюсь, что Форбс сообщит мне некоторые подробности. Полицейские сыщики отлично умеют собирать факты, хотя не всегда используют их… Что за прелестный цветок эта роза!

так как мне ни разу не приходилось видеть, чтобы он особенно интересовался такими предметами.

– Нет ничего, в чем выводы были бы так необходимы, как в религии, – проговорил Холмс, прислоняясь к ставням. – Человек рассуждающий может делать тут свои выводы совсем как в точных науках. Мне кажется, что нашу высшую уверенность в благости Провидения можно основывать именно на цветах. Все другое: силы, желания, пища – насущная необходимость. А эта роза – роскошь. Ее запах и цвет – украшения жизни, но не необходимые условия ее. Только благость дает излишества, и потому-то я говорю, что цветы поддерживают в нас надежду.

Во время этой тирады Холмса выражение удивления и разочарования показалось на лице Перси Фелпса и его сиделки. Мой друг впал в мечтательное настроение, продолжая держать розу в руках. Мисс Гаррисон прервала молчание.

– Как вы полагаете, есть надежда разрешить эту тайну, мистер Холмс? – спросила она с оттенком колкости в голосе.

– О, тайну! – ответил он, вздрогнув и как бы возвращаясь к прозе жизни. – Было бы нелепым отрицать, что дело чрезвычайно трудное и сложное, но обещаю вам хорошенько заняться им и сообщить все обстоятельства, которые обратят на себя мое внимание.

– Видите ли вы какую-либо нить?

– Вы дали мне целых семь, но, конечно, мне нужно испробовать их, прежде чем решить, пригодны ли они.

– Вы подозреваете кого-нибудь?

– Самого себя…

– Как? Что это значит?

– Подозреваю самого себя в том, что вывел заключения слишком поспешно.

– Так отправляйтесь в Лондон и проверьте ваши заключения.

– Превосходный совет, мисс Гаррисон, – сказал Холмс, вставая. – Я думаю, Ватсон, это лучшее, что мы можем сделать. Не предавайтесь ложным надеждам, мистер Фелпс. Дело очень запутанное.

– Я буду ожидать вас с нетерпением, – ответил молодой человек.

– Хорошо, я приеду завтра утром тем же поездом.

– Да благословит вас Бог за это обещание, – воскликнул больной, – я оживаю при мысли, что возможно что-нибудь сделать. Между прочим, я получил письмо от лорда Холдхерста.

– Ага! Что же он пишет?

– Письмо холодное, но не резкое. Я думаю, от резкости его удержала моя серьезная болезнь. Он повторяет, что дело чрезвычайно важное, и прибавляет, что ничего не будет предпринято относительно моей будущности, – под этими словами он, конечно, подразумевает отставку, – пока я не поправлюсь и мне не представится возможность как-нибудь исправить беду.

– Ну, это разумно и деликатно, – сказал Холмс. – Едем, Ватсон. В городе нам предстоит решить много дел.

Мистер Джозеф Гаррисон отвез нас на станцию, и скоро мы уже неслись в портсмутском поезде.

– Очень весело въезжать в Лондон по одной из этих линий, которые проходят так высоко и откуда вам открывается вид на дома внизу

– Посмотрите на эти большие, отдельные группы построек, возвышающиеся над сланцевыми крышами, как кирпичные острова среди свинцового моря.

– Школьные здания.

– Маяки, мой милый! Светильники будущего! Семенные коробочки с сотнями светлых зернышек в каждой, из которых выйдет будущее, лучшее, более умное поколение Англии. Как вы думаете, этот Фелпс не пьет?

– Думаю, что нет.

– И я полагаю то же. Но следует допускать всякие предположения. Бедняга попал в сильную передрягу, и еще вопрос, удастся ли нам выручить его. Что вы думаете о мисс Гаррисон?

– Девушка с сильным характером.

– Да, но порядочная, или я сильно ошибаюсь. Она и ее брат – единственные дети богатого металлургического фабриканта, проживающего где-то около Нортумберленда. Фелпс сделал ей предложение, стал ее женихом во время путешествия в прошлом году, и она приехала сюда в сопровождении брата, чтобы познакомиться со своими будущими родными. Тут произошла катастрофа, и она осталась ухаживать за своим возлюбленным. Брату Джозефу понравилось здесь, и он также остался. Как видите, я навел уже несколько справок. Но сегодняшний день весь должен быть посвящен справкам.

– Моя практика… – начал я.

– О, если ваши дела интереснее моих… – возразил Холмс несколько резко.

– Я хотел только сказать, что моя практика может обойтись без меня день-другой – теперь ведь самое тихое время года.

– Превосходно, – сказал Холмс. Хорошее расположение духа вернулось к нему. – Ну, так мы вместе займемся делом. Я думаю, прежде всего нам нужно повидаться с Форбсом. Он, вероятно, расскажет нам все необходимые подробности, так что мы будем знать, как подойти к делу.

– Вы сказали, что нашли нить.

– Даже несколько, но их правильность мы можем проверить, лишь только собрав новые факты. Труднее всего раскрыть преступление, цель которого неизвестна. Про данное преступление этого нельзя сказать. Кому оно может быть полезно? Французскому посланнику, русскому, тому, кто может продать бумаги одному из них, и, наконец, лорду Холдхерсту.

– Лорду Холдхерсту?

– Ведь возможно допустить, что государственный деятель может быть в таком положении, что случайное исчезновение подобного документа не особенно огорчило бы его.

– Только не человек такой безупречной репутации, как лорд Холдхерст.

– Однако нам нельзя не принять этого во внимание. Мы сегодня повидаемся с благородным лордом и увидим, не скажет ли он нам чего-нибудь. А пока я уже навожу справки.

– Уже наводите?

– Да, со станции Уокинг я телеграфировал во все вечерние лондонские газеты. Вот какое объявление появится в них.

«Десять фунтов награды тому, кто сообщит номер кэба, привезшего пассажира к подъезду министерства иностранных дел или неподалеку от него 23 мая в три четверти десятого вечера. Дать знать по адресу 221, Бейкер-стрит».

– Вы уверены, что вор приехал в кэбе?

– Если и не в кэбе – неважно. Но если мистер Фелпс не ошибается, говоря, что в комнате негде скрыться, то вор должен был прийти извне. Если он пришел в такую сырую ночь и не оставил следов на линолеуме, который осматривали через несколько минут после происшествия, то весьма вероятно, что он приехал в кэбе. Да, мне кажется, что мы смело можем остановиться на кэбе.

– Это возможно.

– Вот одна из тех нитей, о которых я говорил. Она может довести нас до чего-нибудь. А затем колокольчик… главнейшая особенность дела. Отчего зазвонил колокольчик? Может быть, вор дернул его, презирая опасность? Или, может быть, кто-нибудь, бывший с вором, дернул звонок, чтобы предупредить преступление? Была ли это простая случайность? Или…

Холмс снова погрузился в глубокое безмолвное раздумье, но мне, привыкшему ко всем его настроениям, показалось, что в его голове внезапно возникла новая догадка.

Было двадцать минут четвертого, когда мы приехали на вокзал и, наскоро позавтракав в буфете, отправились в Скотланд-Ярд. Холмс уже телеграфировал Форбсу, и он ожидал нас. Это был маленький человек с проницательным, но вовсе не любезным выражением лисьего лица. Он встретил нас холодно и стал еще холоднее, когда услышал причину нашего посещения.

– Слышал я о вашем способе вести дела, мистер Холмс, – едко проговорил он. – Пользуетесь всеми данными, добытыми полицией, а потом стараетесь окончить дела сами, набросив тень на тех, которые начали розыски.

– Напротив, – возразил Холмс. – Из пятидесяти трех моих последних дел мое имя упоминается только в четырех, а в сорока девяти остальных вся честь принадлежит полиции. Я не виню вас в том, что это не известно вам: вы молоды и неопытны, но если желаете достигнуть успеха в вашей новой деятельности, то вам следует работать со мной, а не против меня.

– Я был бы очень рад некоторым указаниям, – сказал сыщик, меняя тон. – До сих пор, правда, я не имел никакого успеха.

– Какие шаги вы сделали?

– Подозрение пало на посыльного Танджи. Аттестация из полка у него прекрасная, и никаких улик против него нет. Но у жены репутация плохая. Я думаю, она знает больше, чем говорит.

– Вы проследили за ней?

– Мы приставили к ней одну из наших женщин. Миссис Танджи пьет. Наша поверенная два раза разговаривала с ней, когда та была навеселе, но ничего не добилась.

– Насколько я слышал, у них была назначена продажа имущества с аукциона.

– Да, но долг был уплачен.

– Откуда они взяли деньги?

– Он получил свою пенсию, но вообще не заметно, чтобы у них были деньги.

– Чем она объяснила свое появление на звонки мистера Фелпса?

– Она сказала, что муж ее очень устал и она хотела помочь ему.

– Конечно, это подтверждается тем, что немного позднее он оказался спящим на стуле. Итак, против него нет улик, кроме репутации плохой жены. Спросили вы ее, почему она так спешила в тот вечер? Ее поспешность обратила на нее внимание констебля.

– Она запоздала и торопилась домой.

– Указали вы ей на то, что вы и мистер Фелпс были у нее на квартире раньше ее, хотя она вышла на двадцать минут раньше вас?

– Она объясняет это разницей в скорости между омнибусом и кэбом.

– Объяснила она, почему, придя домой, пробежала прямо на кухню?

– Потому что там у нее лежали деньги, которыми она собиралась уплатить долг.

– Однако у нее есть ответ на все. Спрашивали ли вы ее, не видела ли она кого-нибудь на Чарльз-стрит?

– Только констебля.

– Ну, вы, кажется, допросили ее достаточно подробно. Что вы еще сделали?

– В продолжение девяти недель следили за Горо, но безуспешно. Против него нет ни малейших улик.

– Еще что?

– Да ничего, никаких улик нет.

– Есть у вас какое-нибудь предположение, отчего звонил колокольчик?

– Должен сознаться, что теряюсь в догадках. Надо обладать большим хладнокровием, чтобы сделать такую штуку.

– Да, очень странный поступок. Очень благодарен вам за сообщения. Дам вам знать, если удастся разыскать виновного. Идем, Ватсон!

– Куда же мы отправимся теперь? – спросил я, когда мы вышли на улицу.

– Поедем к лорду Холдхерсту, члену кабинета министров и будущему премьеру Англии.

Нам посчастливилось застать лорда Холдхерста в его кабинете на Даунинг-стрит. Холмс послал свою визитную карточку, и нас сейчас же приняли. Государственный деятель принял нас со свойственной ему старомодной вежливостью и усадил нас в роскошные кресла, стоявшие по бокам камина. Стоя между нами на ковре, лорд Холдхерст, высокий, тонкий, с резко очерченным задумчивым лицом, с кудрявыми, преждевременно поседевшими волосами, казался олицетворением нечасто встречающегося типа истинно благородного вельможи.

– Ваша фамилия очень хорошо знакома мне, мистер Холмс, – улыбаясь, проговорил он. – И, конечно, я не сомневаюсь насчет цели вашего посещения. Только один случай, происшедший в здешнем министерстве, мог привлечь ваше внимание. Можно узнать, чьи интересы вы представляете?

– Интересы мистера Перси Фелпса, – ответил Холмс.

– Ах, моего несчастного племянника! Вы понимаете, что именно вследствие нашего родства мне труднее защитить его, чем любого постороннего. Боюсь, что этот случай очень дурно отразится на его карьере.

– Но если документ будет найден?

– Тогда, конечно, дело другое.

– Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов, лорд Холдхерст.

– Буду счастлив дать вам все сведения, какие только могу.

– Наставления относительно переписки документа вы давали в этой комнате?

– Да.

– Следовательно, вряд ли кто мог подслушать вас?

– И речи не может быть об этом.

– Говорили ли вы кому-нибудь, что намереваетесь отдать переписать договор?

– Никому.

– Вы уверены в этом?

– Совершенно уверен.

– Ну, если вы ничего не говорили о документе и мистер Фелпс также не говорил, а кроме вас никто не знал об этом, то вор оказался в комнате Фелпса совершенно случайно. Он просто воспользовался подвернувшимся ему счастливым случаем.

Лорд Холдхерст улыбнулся.

– Тут уже кончается предел моих знаний, – сказал он.

Холмс задумался на одно мгновение.

– Есть один очень важный пункт, о котором я хочу поговорить с вами, – сказал он. – Насколько я знаю, вы опасались очень серьезных последствий в том случае, если бы договор стал известен?

– Да, последствия могут быть очень серьезные.

– И они уже обнаружились?

– Нет еще.

– Если договор попадет во французское или русское посольство, вы, вероятно, узнаете об этом?

– Конечно, – ответил лорд Холдхерст, и на лице его выразилось недовольство.

– Так как с тех пор прошло уже почти десять недель и о бумаге ничего не слышно, то нельзя ли предположить, что по какой-либо причине она не попала ни в одно из посольств?

Лорд Холдхерст пожал плечами.

– Нельзя же предположить, мистер Холмс, чтобы вор украл договор только для того, чтобы вставить его в рамку и повесить на стену

– Может быть, он поджидает, кто даст большую цену?

– Если подождет еще немного, то ничего не получит. Через несколько месяцев договор перестанет быть тайной.

– Это чрезвычайно важно, – сказал Холмс. – Конечно, можно предположить внезапную болезнь вора…

– Например, воспаление мозга? – спросил министр, бросая проницательный взгляд на своего собеседника.

– Я этого не говорю, – невозмутимо ответил Холмс. – Но мы отняли у вас слишком много дорогого времени, лорд Холдхерст, а потому позвольте проститься с вами.

– Полного успеха, кто бы ни был виноват, – сказал Хольдхерст, провожая нас до дверей.

– Прекрасный человек, – заметил Холмс, когда мы вышли на улицу. – Но ему трудно поддерживать свое положение с должным достоинством. Он далеко не богат. Вы, конечно, заметили, что на сапогах у него новые подметки? Ну, Ватсон, не стану вас больше отвлекать от вашей работы. Сегодня я ничего не буду делать, подожду ответа на объявление насчет кэба. Но был бы очень благодарен вам, если бы вы поехали со мной завтра утром в Уокинг тем же поездом, как сегодня.

На следующее утро я встретил его на станции, и мы вместе поехали в Уокинг. Он сказал мне, что не получил ответа на объявление и не узнал никаких новых данных. Выражение лица Холмса, когда он хотел, бывало невозмутимо, как у краснокожего, и по его виду я не мог вывести заключения, доволен ли он положением дела или нет. Как я помню, он разговаривал о системе измерений Бертильона и восторгался французским ученым.

– Что нового? – торопливо спросил он.

– Как я и опасался, не могу сказать вам ничего определенного, – ответил Холмс. – Видел я и Форбса, и вашего дядюшку и начал розыски по двум следам. Может быть, что-нибудь и выйдет из этого.

– Так вы не отчаиваетесь?

– Нисколько.

– Да благославит вас Бог за это! – воскликнула мисс Гаррисон. – Не будем только терять надежды и терпения – и правда откроется.

– Мы можем вам рассказать больше, чем вы нам, – сказал Фелпс, садясь на кушетку.

– Я надеялся на это.

– Да, сегодня ночью с нами случилось происшествие которое могло бы иметь весьма важные последствия! – проговорил Фелпс. Выражение лица его стало очень серьезным, и нечто похожее на страх мелькнуло в его глазах. – Знаете ли, я начинаю думать, что я бессознательно являюсь центром какого-то заговора, направленного против моей жизни и чести.

– А! – вскрикнул Холмс.

– Это кажется невероятным, потому что, насколько я знаю, у меня нет врагов. Но после того, что произошло ночью, я не могу прийти к иному заключению.

– Пожалуйста, расскажите мне все.

– Надо вам сказать, что в эту ночь я спал в первый раз за время моей болезни в комнате один, без сиделки. Мне было настолько лучше, что я решил обойтись без нее, но оставил себе ночник. Около двух часов утра я заснул, но был внезапно разбужен каким-то легким шумом, как будто мышь грызла доску. Некоторое время я прислушивался к этому звуку. Звук становился все громче, и наконец у окна послышался металлический лязг. Я поднялся на кровати в полном изумлении. Всякое сомнение исчезло. Кто-то просовывал инструмент в узкую щель между створками ставен и приподнимал болт.

что нервы мои не те, что прежде, вскочил с кровати и распахнул ставни. У окна, на земле притаился какой-то человек. Он исчез с быстротой молнии, так что я не мог рассмотреть его. На нем было что-то вроде плаща, которым он прикрывал нижнюю часть лица. В одном я только не сомневаюсь – это в том, что в руках у него было какое-то орудие, как будто длинный нож. Я ясно видел блеск его, когда незнакомец бросился бежать.

– Это чрезвычайно интересно, – сказал Холмс. – Ну, что же вы сделали тогда?

– Будь я сильнее, я выскочил бы в открытое окно и бросился бы за ним. Но в настоящем моем состоянии я только позвонил и поднял на ноги весь дом. Это заняло много времени, так как звонок проведен в кухню, а вся прислуга спит наверху. Но на мой крик явился Джозеф и разбудил остальных. Джозеф и грум нашли следы на цветочной клумбе под окном, но последние дни погода стояла очень сухая, и они решили, что бесполезно искать продолжение следов на траве. Они сказали мне, что на деревянной изгороди вдоль дороги остались следы, показывающие, что кто-то перелезал через нее, причем сломал верхушку одного из кольев. Я еще ничего не говорил местной полиции, потому что хотел раньше посоветоваться с вами.

– Несчастье никогда не приходит одно, – сказал Фелпс, улыбаясь, хотя было ясно, что ночное происшествие потрясло его.

– Да, достаточно-таки их выпало на вашу долю, – сказал Холмс. – Как вы думаете, могли бы вы пройтись со мной вокруг дома?

– О да, мне бы хотелось выйти на солнце. Джозеф пойдет с нами.

– И я также, – сказала мисс Гаррисон.

– Извините, – сказал Холмс, покачивая головой, – но я попрошу вас остаться на вашем месте.

Молодая девушка села на стул с недовольным видом. Брат ее присоединился к нам; мы все вчетвером вышли из дома и, обогнув лужайку, подошли к окну комнаты молодого дипломата. Как он и говорил, на цветочной клумбе виднелись следы ног, но они были очень неясны и безнадежно спутаны. Холмс нагнулся, рассматривая их, и через мгновение поднялся и пожал плечами.

– Вряд ли кто-нибудь мог бы вывести что-нибудь из этого, – сказал он. – Обойдем вокруг всего дома, посмотрим, почему вор выбрал именно эту комнату. По-моему, большие окна гостиной и столовой должны бы скорее привлечь его внимание.

– Они виднее с дороги, – заметил мистер Джозеф Гаррисон.

– Ах, да, конечно. Он мог бы попробовать забраться через эту дверь. Куда она ведет?

– Это – черный ход, через который ходят торговцы. Понятно, эта дверь запирается на ночь.

– Бывали у вас когда-нибудь подобные покушения?

– Никогда, – ответил наш клиент.

– Есть у вас в доме серебро или какие-либо ценности, которые могли бы привлечь воров?

– Ничего ценного.

Холмс обошел вокруг дома, засунув руки в карман, с непривычным для него небрежным видом.

– Между прочим, – сказал он, обращаясь к Джозефу Гаррисону, – я слышал, что вы нашли место, где вор перелез через забор. Пойдем, взглянем на него.

– Вы думаете, что этот кол сломан только вчера? По-моему, это случилось давно.

– Может быть.

– Нет следов, которые указывали бы, что кто-нибудь перескочил на другую сторону. Здесь, кажется, нам нечего делать. Пойдем в спальню и обсудим дело.

Перси Фелпс шел очень медленно, опираясь на руку своего будущего зятя. Холмс быстро прошел по лужайке, и мы с ним подошли к открытому окну раньше других.

– Мисс Гаррисон, – сказал Холмс многозначительным тоном, – вы должны оставаться здесь весь день. Оставайтесь во что бы то ни стало целый день там, где вы находитесь теперь. Это чрезвычайно важно.

– Конечно, я исполню ваше желание, мистер Холмс, – сказала удивленная девушка.

– Когда пойдете спать, заприте дверь снаружи и оставьте ключ у себя. Обещайте мне сделать это.

– А Перси?

– Он поедет с нами в Лондон.

– А я должна остаться здесь?

– Вы должны сделать это ради него. Вы можете быть полезной ему. Обещайте скорее!

Она утвердительно кивнула головой как раз в ту минуту, как остальные подошли к окну.

– Чего это ты киснешь там, Энни? – крикнул ей брат. – Выйди-ка на солнышко!

– Нет, благодарю, Джозеф. У меня немного болит голова, а здесь в комнате так прохладно и хорошо.

– Что вы предполагаете делать теперь, мистер Холмс? – спросил Перси Фелпс.

– Видите ли, занимаясь этим второстепенным делом, нам не следует упускать из виду главное. Вы могли бы очень помочь мне, поехав со мной в Лондон.

– Сейчас?

– Как можно скорее. Скажем, через час.

– Я чувствую себя достаточно сильным для этого, если бы я мог действительно быть полезным.

– Как нельзя более.

– Может быть, вы желаете, чтобы я остался там на ночь?

– Я только что хотел предложить это вам.

– Значит, если мой ночной приятель снова навестит меня, то увидит, что птичка улетела. Мы все в ваших руках, мистер Холмс, и вам только следует говорить нам, что мы должны делать. Может быть, вы желаете, чтобы Джозеф поехал с нами и присматривал за мной?

– О нет! Мой друг Ватсон – медик, как вам известно, он и присмотрит за вами. Если позволите, мы позавтракаем здесь, а потом все трое отправимся в город.

Молодой человек, обрадованный сознанием выздоровления и возможностью действовать, завтракал с нами в столовой. Холмс приготовил нам еще сюрприз: он проводил нас на станцию, посадил в вагон и затем спокойно объявил, что не намерен уезжать из Уокинга.

– Тут есть два-три пунктика, которые мне хотелось бы выяснить до отъезда, – сказал он. – Ваше отсутствие, мистер Фелпс, облегчит до известной степени это дело. Ватсон, будьте добры, когда приедете в Лондон, отправляйтесь с нашим приятелем прямо на Бейкер-стрит и оставайтесь с ним, пока я не приеду. Вы – старые товарищи по школе, и вам есть о чем поговорить. Мистера Фелпса вы можете поместить в спальне; я буду дома к завтраку, так как есть поезд, который приходит в Ватерлоо в восемь часов.

– А как же насчет расследований в Лондоне? – заметил Фелпс.

– Мы можем завтра заняться этим. Я полагаю, что в настоящее время мое присутствие полезнее здесь.

– Скажите там, в Брайарбрэ, что я надеюсь вернуться завтра к вечеру, – крикнул Фелпс, когда поезд тронулся от платформы.

– Вряд ли я попаду в Брайарбрэ, – ответил Холмс и весело махнул рукой, когда мы отъезжали от станции.

– Я полагаю, что он хочет узнать что-нибудь насчет вчерашнего нападения. Что касается меня, то я не верю, чтобы это был простой вор.

– Что же вы думаете?

– Можете, если хотите, приписать это расстройству нервов, – но мне кажется, что вокруг меня идет серьезная политическая интрига, и, по непонятной для меня причине, заговорщики покушаются на мою жизнь. Это звучит чрезвычайно высокопарно и нелепо, но обратите внимание на факты! Зачем вору пытаться пробраться в спальню, да еще с длинным ножом в руках?

– Вы уверены, что это не было долото?

– О нет, это был нож. Я ясно видел, как сверкнуло лезвие.

– Но с чего станут так яростно преследовать вас?

– Ах! В этом-то и вопрос.

– Ну, если Холмс думает то же самое, то, может быть, этим и можно объяснить его действия. Если ваше предположение верно, то, поймав того, кто покушался на вас ночью, он может легко найти и похитителя морского договора. Глупо же предполагать, что у вас два врага, один из которых обворовывает вас, а другой угрожает вашей жизни.

– Но мистер Холмс сказал, что он не возвратится в Брайарбрэ.

– Я уже давно знаю его и уверен, что он ничего не делает без основательного повода, – сказал я, и наш разговор перешел на другие предметы.

Денек выдался тяжелый. Фелпс был еще слаб после продолжительной болезни, раздражителен и нервен вследствие перенесенных им потрясений. Напрасно я старался заинтересовать его Афганистаном, Индией, специальными вопросами – всем, что только могло бы отвлечь от его мыслей. Он постоянно возвращался к утерянному договору, выказывал свое удивление, свои предположения о том, что делает Холмс, какие шаги предпринимает лорд Холдхерст, какие новости мы получим утром. К вечеру волнение его достигло высшего напряжения.

– Вы безусловно доверяете Холмсу? – спросил он.

– Я был свидетелем многих замечательных дел, в которых он принимал участие.

– А ему когда-нибудь удавалось освещать мрак, подобный тому, который царит в данном случае?

– О, мне известно, что он разрешал вопросы потруднее вашего.

– Но не такого важного значения?

– Ну, не знаю. Насколько мне известно, ему были поручены весьма важные дела трех царствующих домов Европы.

– Вы хорошо его знаете, Ватсон? Он так непроницаем, что я положительно не понимаю его. Как вы думаете, есть у него надежда на успех?

– Он ничего не говорил.

– Это дурной знак.

– Напротив, я заметил, что он всегда разговорчив, если не напал на след. В противоположном случае и когда он еще не вполне уверен в верности своих предположений, он бывает очень молчалив. Ну, мой друг, беспокойством делу не пособишь, поэтому ложитесь-ка спать, чтобы завтра встать свежим и готовым ко всему, что может ожидать вас.

Наконец мне удалось уговорить его последовать моему совету, хотя, судя по его возбужденному виду, трудно было надеяться, что он будет спать. Волнение его заразило и меня, и я метался полночи, раздумывая о странной тайне и придумывая сотни объяснений, одно противоречивее другого. Зачем Холмс остался в Уокинге? Почему он просил мисс Гаррисон остаться целый день в комнате больного? Почему он не сказал обитателям Брайарбрэ, что намеревается остаться там? Я напрасно ломал голову, стараясь найти объяснения этих фактов, пока наконец не заснул.

Я проснулся в семь часов и тотчас же пошел в комнату Фелпса. Он был страшно бледен и измучен бессонной ночью. Первым его вопросом было, приехал ли Холмс.

– Он будет здесь в обещанное время, ни минутой раньше или позже, – сказал я.

И слова мои оказались справедливыми, так как тотчас после восьми часов к подъезду быстро подъехала карета и из нее вышел наш друг. Стоя у окна, мы увидели, что левая рука у него подвязана, а лицо бледно и сердито. Он вошел в подъезд, но прошло некоторое время, прежде чем он поднялся наверх.

– У него такой вид, как будто он потерпел неудачу! – воскликнул Фелпс.

Я вынужден был сознаться, что он прав.

– В конце концов следует предположить, что разгадка тайны находится в городе, – сказал я.

– Не знаю почему, но я так надеялся на его возвращение, – сказал он. – Но ведь вчера рука у него не была подвязана? Что же случилось с ним?

– Вы не ранены, Холмс? – спросил я, когда мой друг вошел в комнату.

– Пустая царапина… благодаря собственной моей неловкости, – ответил он, раскланиваясь с нами. – Ваше дело, мистер Фелпс, действительно одно из самых темных, которые мне приходилось распутывать.

– Я боялся что оно окажется выше ваших сил.

– Удивительно интересный случай.

– Повязка указывает на какие-то приключения, – заметил я. – Не расскажите ли вы нам, что случилось с вами?

– После завтрака, мой милый Ватсон. Вспомните, что сегодня утром я дышал воздухом Суррея на протяжении тридцати миль. Вероятно, нет ответа на мое объявление о номере кэба? Ну, что же, нельзя ожидать удачи во всем.

Стол был уже накрыт, и только я собрался позвонить, как миссис Хадсон принесла чай и кофе. Через несколько минут она вернулась с тремя закрытыми блюдами, и мы все уселись у стола: Холмс страшно голодный, я полон любопытства, Фелпс в глубочайшем унынии.

– Миссис Хадсон оказалась на высоте обстоятельств, – сказал Холмс, снимая крышку с блюда, на котором лежали тушеные цыплята. – Ее стряпня несколько однообразна, но она, как шотландка, умеет приготовить подходящий завтрак. Что там у вас, Ватсон?

– Яичница с ветчиной, – ответил я.

– Хорошо. А вы что желаете, мистер Фелпс? Цыпленка, яиц? Положить вам, или вы сами возьмете?

– Благодарю вас, я не могу есть, – сказал Фелпс.

– Ну, попробуйте-ка блюдо, которое перед вами.

– Благодарю вас, право, не могу.

– Надеюсь, что вы по крайней мере не откажетесь положить мне, – сказал Холмс, лукаво подмигивая.

Фелпс поднял крышку, громко вскрикнул и устремил неподвижный взор в одну точку. Лицо его стало бледнее блюда, на которое он смотрел. Посредине блюда, наискось, лежал сверток голубовато-серой бумаги. Фелпс схватил его, прочел, пожирая глазами, и как бешеный пустился скакать по комнате, прижимая бумагу к груди и взвизгивая от восторга. Потом он бросился в кресло в полном изнеможении, так что нам пришлось дать ему бренди, чтобы предотвратить обморок.

– Ну-ну, – успокоительно сказал Холмс, поглаживая его по плечу. – Нехорошо было с моей стороны так поразить вас, но Ватсон вам скажет, что я люблю драматические положения.

Фелпс схватил его руку и поцеловал.

– Да благословит вас Бог! – вскрикнул он. – Вы спасли мою честь.

– Ну, знаете, ведь и моя была задета, – возразил Холмс. – Уверяю вас, что мне так же невыносимо было бы не добиться успеха в деле, как вам не исполнить данного вам поручения!

Фелпс запрятал драгоценный документ в самый глубокий карман сюртука.

– У меня не хватает духа прервать ваш завтрак, а между тем я умираю от нетерпения узнать, где и как вы достали договор.

– Расскажу вам, что я сделал сначала и что случилось потом, – сказал он. – Расставшись с вами на станции, я совершил восхитительную прогулку по очаровательной местности Суррея и дошел до хорошенькой деревушки Рипли, где напился чаю в гостинице, наполнил свою фляжку и запасся сандвичами. Я остался там до вечера, а потом отправился в Уокинг и как раз после заката солнца очутился на большой дороге у Брайарбрэ. Я подождал, пока на дороге не стало народу, – да, кажется, и вообще эта дорога не очень многолюдна – и перелез через забор в парк.

– Но ведь, наверное, калитка была отперта? – заметил Фелпс.

– Да, но у меня особые вкусы в подобных случаях. Я выбрал место, где стоят три сосны, и под их защитой перелез через забор так, что никто не мог увидеть меня. Перебравшись на другую сторону, я пополз от куста к кусту – доказательством чего может служить плачевное состояние моих брюк, – пока не дополз до группы рододендронов как раз против окна вашей спальни; тут присел на корточки и стал ждать. Шторы в вашей комнате не были опущены, и я мог видеть мисс Гаррисон, сидевшую у стола за чтением. Было четверть одиннадцатого, когда она захлопнула книгу, закрыла ставни и вышла из комнаты. Я слышал, как она затворила дверь и повернула ключ в замке.

– Ключ? – спросил Фелпс.

– Да, я просил мисс Гаррисон запереть дверь снаружи и взять с собой ключ, когда она пойдет спать.

Она строго выполнила все мои указания, и без ее участия договор не лежал бы у вас в кармане. Итак, она ушла, огни в доме потухли, а я продолжал сидеть скорчившись, под рододендронами.

время тянулось очень медленно, почти так же медленно, как в ту ночь, когда мы с вами, Ватсон, сидели в ночной тьме, ища разрешения тайны «пестрой ленты». Церковные часы в Уокинге отбивали каждую четверть, а мне временами казалось, что они совсем остановились. Наконец около двух часов ночи я услышал тихий звук открываемого засова и скрип ключа. Мгновение спустя отворилась боковая дверь, и при свете луны я увидел мистера Джозефа Гаррисона, выходящего из дома.

– Джозефа! – вскрикнул Фелпс.

– Он был без шляпы, но на плече у него был накинут черный плащ, которым он мог мгновенно закрыть себе лицо в случае нужды. Он крался в тени вдоль стены. Дойдя до окна вашей комнаты, он всунул длинный нож в щель между рамами и отодвинул задвижку. Открыв окно и просунув нож между ставнями, он отпер и их. Из моей засады я отлично видел внутренность комнаты и каждое движение мистера Гаррисона. Он зажег две свечи на камине и потом приподнял угол ковра у двери. Он наклонился и вынул кусок из паркета; такие куски обыкновенно оставляются для того, чтобы можно было добраться до соединения газовых труб. Эта доска, конечно, прикрывала то место, откуда идет газовая труба, снабжающая газом кухню, находящуюся внизу. Из потайного местечка он вынул вот этот сверток бумаг, задвинул доску, прикрыл ее ковром, затушил свечи и… попал в мои объятия, так как я поджидал его за окном.

Но, мистер Джозеф оказался опаснее, чем я думал. Он бросился на меня с ножом, и мне пришлось два раза повалить его на землю, причем он порезал мне руку, прежде чем я справился с ним. Страшно было выражение единственного глаза, которым он мог видеть по окончании борьбы, но он выслушал мои доводы и отдал бумаги. Получив их, я отпустил его, а сегодня утром телеграфировал Форбсу все подробности. Если ему удастся поймать пташку, тем лучше! Но если, как я сильно подозреваю, он найдет гнездышко опустевшим, тем лучше для правительства. Мне кажется, что как лорду Холдхерсту, так и мистеру Перси Фелпсу было бы приятно, если бы это дело не дошло до суда.

– Боже мой! – с трудом проговорил наш клиент. – Неужели вы хотите сказать, что в продолжение этих долгих мучительных десяти недель украденные бумаги были в той же комнате, где жил я?

– Да.

– Джозеф! Джозеф, негодяй и вор!

– Гм! Боюсь, что Джозеф гораздо хуже и опаснее, чем можно было бы судить по его внешнему виду. Из того, что я слышал от него сегодня утром, я вывел заключение, что он много потерял на бирже и готов на все на свете, чтобы поправить свое положение. Так как он страшный эгоист, то и не задумался пожертвовать счастьем своей сестры и вашей репутацией, когда ему представился удобный случай поправить свои дела.

Перси Фелпс откинулся на спинку стула.

– У меня кружится голова, – сказал он. – Ваши слова ошеломили меня.

– Главным затруднением в вашем деле было изобилие данных, – начал Холмс своим наставительным тоном. – Все существенное скрывалось массой ненужных мелочей. Из всех представленных нам фактов нужно было выбрать только те, которые казались наиболе важными, и затем подобрать их по порядку так, что бы восстановить действительно замечательную цепь событий. Я стал подозревать Джозефа на основании того факта, что вы собирались ехать с ним домой вечером и потому было естественно, чтобы он заехал за вами в министерство, хорошо известное ему. Когда я узнал, что кто-то пытался пробраться в спальню, в которой, кроме Джозефа, никто не мог скрыть ничего, я вспомнил, что вы рассказывали нам, как вы приехали с доктором и вытеснили Джозефа из спальни, и мои подозрения перешли в уверенность; тем более что покушение было произведено в первую же ночь, когда не было сиделки, и ясно указывало на то, что человеку, пытавшемуся пробраться в спальню, были хорошо известны все домашние привычки.

– Как я был слеп!

– Факты вашего дела, насколько я мог установить их, следующие. Джозеф Гаррисон вошел в канцелярию через дверь, выходящую на Чарльз-стрит, и, хорошо зная дорогу, вошел прямо в комнату, в которой вы работаете, как только вы вышли оттуда. Видя, что там никого нет, он позвонил, и в эту минуту ему бросилась в глаза лежавшая на столе бумага. Он сразу увидел, что случай отдает ему в руки государственный документ чрезвычайной важности; в одно мгновение он сунул его в карман и ушел с ним. Если припомните, прошло несколько минут, прежде чем сонный посыльный обратил ваше внимание на колокольчик, и этого времени было вполне достаточно, чтобы он уехал в Уокинг и, рассмотрев свою добычу и убедившись в ее громадном значении, спрятал документ во вполне надежном месте, намереваясь вынуть его оттуда через день или два и отнести во французское посольство или в другое место, где он мог бы получить хорошую цену за эту бумагу. Тут вы внезапно вернулись. Его тотчас же выселили из его комнаты, и с этого времени в ней были постоянно по крайней мере двое людей, которые мешали ему достать спрятанное сокровище. Действительно было от чего сойти с ума. Но наконец ему показалось, что представился удобный случай. Он попробовал пробраться в вашу комнату, но ваш чуткий сон помешал ему. Вы помните, что в этот вечер вы не приняли обычного лекарства?

– Да, помню.

– Я думаю, что он принял меры, чтобы усилить действие лекарства, и вполне рассчитывал, что вы будете без сознания. Я понял, что он повторит эту попытку, когда это можно будет сделать безопасно. Ваш отъезд явился для него желанным случаем. Я продержал мисс Гаррисон в комнате весь день для того, чтобы он не мог заподозрить нас. Потом, заставив его предположить, что путь свободен, стал караулить его, как уже описывал вам. Я уже знал, что бумаги находятся в комнате, но не хотел подымать ковра и пола, разыскивая их. Поэтому я допустил его вынуть их из тайника и таким образом избежал бесчисленных хлопот. Есть еще какой-нибудь пункт, который вы желали бы выяснить?

– Зачем он в первый раз пытался влезть в окно, когда мог войти в дверь? – спросил я.

– Ему пришлось бы пройти мимо семи спален. А из окна доступ был легкий. Желаете спросить еще что-нибудь?

– Ведь вы не думали, что он хотел убить кого-нибудь? – спросил Фелпс. – Нож, вероятно, служил ему только для того, чтобы открыть окно?

– Может быть, – ответил Холмс, пожимая плечами. – Одно только могу сказать с уверенностью… мистер Джозеф Гаррисон джентльмен из тех, в руки которых я не хотел бы попасть.