Ущелье дьявола.
Глава шестьдесят вторая. Искушение матери

Глава шестьдесят вторая
Искушение матери

-- Ну вот, г-н Самуил, мы теперь одни, - с нетерпением в голосе сказала Христина Самуилу. - Что же вы еще раздумываете?

Самуил, казалось, был погружен в какие-то размышления или глубокие воспоминания.

И странное дело! Нельзя даже и предположить, о чем думал Самуил в такую важную минуту. А думал он об одной знаменитой немецкой гравюре Альберта Дюрера под названием "Насилие". Гравюра эта изображает таинственную и странную фигуру какого-то полунагого мужчины, мускулистого и волосатого, который привлекает к себе женщину. Женщина эта в отчаянии, она старается вырваться из рук его, но он тащит ее с такой непобедимой силой, с таким равнодушным и неумолимым видом, что перед тем преступлением, в котором, видимо, примешивается к любви и убийство, впечатление ужаса заслоняет собой всякую мысль о другом чувстве, и что при взгляде на эту гравюру скорее хочется назвать ее: "Ужас, Рок, Смерть".

Однако, именно об этой гравюре и думал Самуил у колыбели умирающего ребенка, так что Христина вынуждена была повторить свой вопрос:

-- О чем вы думаете, г-н Самуил? Говорите, сделайте что надо, ради всего святого! Я доверяюсь вам вполне. Ведь эта ужасная болезнь не смертельна, да?

-- Она излечима, сударыня, - ответил, наконец, Самуил внушительно. - Она излечима, если ее вовремя захватят.

-- О! На этот раз ее успели захватить вовремя! - вскричала Христина. - Первые признаки болезни обнаружились каких-нибудь полчаса тому назад.

-- Правда, вовремя, сударыня. И вы хорошо сделали, что поторопились. Если бы прошло еще полчаса, то было бы уже слишком поздно.

-- Так чего же вы ждете? Начинайте! Самуил подумал и сказал:

-- Я жду... я жду одного вашего слова.

-- Моего слова? Какого слова?

Самуил был, видимо, в нерешимости. Только мать, терзаемая мыслью о больном ребенке, могла не обратить внимание на те страстные, беспокойные взгляды, которые холодные и властные глаза его кидали на эту комнату, где и самое ночное время будило мысли о таинственных наслаждениях, долженствовавших происходить в эти часы, и на обаятельную Христину с распущенными волосами, с полуобнаженными плечами, с горевшим от волнения взором, подчеркивавшим красоту женщины материнской страстью.

-- Послушайте, сударыня, - начал Самуил, и в тоне его голоса звучала бесповоротная решимость. - До сих пор вы мне не доверяли, издевались, глумились надо мной, одним словом, одерживали верх. Теперь наступила моя очередь. Минуты вашего ребенка сочтены. У меня нет времени подбирать изысканные слова для выражения моих требований. Вы просите у меня, чтобы я спас жизнь вашему ребенку. Хорошо. Я это сделаю. Но взамен вы предоставите в мое распоряжение десять минут вашей собственной жизни.

Христина смотрела на него во все глаза и ничего не понимала.

-- Что вы хотите этим сказать?

-- Я говорю, что предлагаю вам, так сказать, обмен, - продолжал Самуил. - От меня зависит - дать вам самое дорогое для вас на свете существо. Это ваша просьба. От вас же зависит дать мне самое дорогое для меня на свете существо. Это уже моя просьба. И я повторяю, что я вам предоставлю целую жизнь ребенка взамен предоставленных вами мне только десяти минут вашей жизни. Неужели и это еще вам не понятно? Одним словом, вот что: вы любите своего ребенка, а я люблю вас!

Христина поняла. Крик ужаса вырвался из ее груди.

-- Ах! Так вы меня поняли, наконец? - сказал Самуил. - Вот и прекрасно!

-- Негодяй! - вскричала молодая женщина в негодовании. - В такую минуту и такие слова!

 Я жду от вас ответа, а не оскорблений, - проговорил Самуил.

-- Молчите, несчастный! - сказала Христина. - Мне так и кажется, что бог сию же минуту возьмет у меня ребенка, чтобы его чистая душа не видала такого позора, наносимого его матери!

-- Сударыня! - возразил Самуил. - Вы должны знать: раз я что сказал, я своих слов обратно не возьму. Время летит, а вы медлите и только укорачиваете этим жизнь ребенка. Мое решение непоколебимо. Я люблю вас больше, чем я даже сам мог предполагать. Вы колеблетесь, а круп делает свое дело. Через двадцать пять минут будет уже слишком поздно. Смотрите, как бы ваша честность не обратилась в вечное для вас угрызение совести. Клянусь вам, что у вас остается только один выбор: или ребенок умрет, или вы отдадитесь мне.

-- Уж не кошмар ли это? - громко сказала Христина. - Но нет, я слишком чувствую, что все это наяву. Послушайте, г-н Самуил, - продолжала она с мольбой. - Вы человек умный, посудите сами. Возможно ли то, о чем вы говорите, в подобную минуту, да и сами вы решитесь ли на подобную вещь? Ведь не решитесь, хотя бы из уважения к самому себе? Это ведь было бы и нравственным насилием, а ведь вы его сами не признаете! То, что я сейчас говорю, не оскорбляет вас нисколько. Ведь если бы я, предположим, действительно любила вас, так и тогда я бы не могла быть вашей, потому что я жена другого. И еще чья жена! Милосердный боже! Подумайте только!

-- Не будите во мне Каина, сударыня, - прошипел Самуил, и в голосе его слышалась угроза.

-- Хотите все мое состояние? Все состояние! Скажите одно слово, и оно будет ваше. И это не пустые слова. Клянусь вам богом, клянусь памятью моих родителей, что я заставлю Юлиуса, каким образом, сама еще не знаю, отдать вам половину его состояния или, если вы хотите, даже все. Умоляю вас, возьмите все, все, что только у нас есть!

-- Благодарю вас, сударыня, что вы доставляете мне возможность облагородить свое преступление. Я желаю получить только одну вас.

Ребенок снова забился в судорогах.

-- Послушайте! - попробовала еще уговаривать несчастная мать. - Если хотите, чтобы я была вашей, спасите моего ребенка, и я, может быть, полюблю вас хоть за ваше великодушие и благородство. Не могу же я отдаться вам, не любя. Так сделайте, чтобы я вас полюбила.

-- Часы все идут, - отвечал Самуил.

-- Наконец, - воскликнула Христина, - вы доктор, а это ваша обязанность - спасать страждущих и умирающих. Если вы откажетесь от этого, закон вас покарает.

-- Я не доктор, сударыня, напротив, меня могут привлечь к ответственности, если я стану лечить.

Христина помолчала, обдумывая, что бы еще сказать и сделать по случаю такого упорства. Потом она бросилась ему в ноги.

-- Господин Самуил, на коленях умоляю вас, проникнитесь же моим несчастьем! Если вы действительно так любите меня, неужели вы выражаете свою любовь тем, что убиваете моего ребенка?

-- Вашего ребенка, сударыня!.. Да вы же нанесли мне оскорбление устами вашего ребенка!

-- Господин Самуил, умоляю еще раз: смилуйтесь! Еще раз умоляю, сжальтесь, умоляю на коленях!..

-- Сударыня, попробуйте лучше тронуть этот неумолимый маятник, который все стучит.

Христина вскочила на ноги.

-- Ах, какая гнусность! - говорила она в отчаянии, ломая руки. - Ну хорошо же! Я обойдусь и без вас. Доктора теперь скоро приедут. Вы лжете все, что осталось только полчаса.

-- Да, десять минут тому назад и оставалось полчаса, - перебил ее Самуил. - А теперь осталось всего двадцать минут.

-- Ложь! - воскликнула она. - Вы все это говорите мне, чтобы только запугать меня. Но я не верю вам. Уходите. Вы злодей! И даже если бы я дошла до такого сумасшествия, что покорилась бы вам, то кто может мне поручиться за то, что после этого вы действительно спасете ребенка? Да и можете ли вы спасти его? Вы сами сию минуту признались в том, что вы не доктор. Сейчас приедут настоящие доктора. Они спасут Вильгельма. Вы не нужны мне. Довольно с вас и стыда за ваше бесчестное предложение. И вы понесете еще наказание. Я предам вас суду за ваш поступок с Гретхен. Прочь отсюда!

-- Я ухожу, - сказал он. - Ведь я пришел потому только, что вы позвали меня. Вчера вы позвали за тем, чтобы выдать меня своему отцу, а сегодня, чтобы самой отдаться мне. Но раз вы велите мне уйти, то я повинуюсь вам.

И мимоходом он взглянул на часы.

-- Прошло еще двенадцать минут, - сказал он. Ребенок испустил раздирающий душу жалобный стон и опять стал задыхаться.

-- Господин Самуил, вы слышите? - рыдая воскликнула Христина. - Ах! Такие мучения должны тронуть даже и дикого зверя.

Самуил наклонился над колыбелью.

ухожу. Дожидайтесь своих докторов. Они придут к трупу.

И он пошел к двери.

-- Стойте! - воскликнула она. Самуил вздрогнул и остановился.

-- Стойте! Господин Самуил! Да подумали ли вы хорошенько о том, какие ужасные вещи вы мне предлагаете?

-- Какая трата и слов, и времени!

-- Послушайте, - начала она шепотом. - Так как вы предлагаете матери такой чудовищный выбор - погубить или честь свою или жизнь своего ребенка, - то, что же делать, спасайте жизнь Вильгельму, и тогда... клянусь вам, что я буду ваша.

-- Нет, - отвечал Самуил. - Подобные сделки совершаются только за наличный расчет. Я его спасу после.

-- В таком случае, нет! Пусть лучше умрет мой ребенок! Самуил взялся уже за ручку потайной двери, она в страхе бросилась за ним.

-- А нельзя ли так? - сказала она. - Ведь вы чего добиваетесь? Отомстить мне. Ведь вы не любите меня, а ненавидите! Ну так вы можете иначе проявить свою месть, и ваше самолюбие будет удовлетворено. Хотите, я на глазах ваших убью себя, только чтобы мой сын остался жив? Я говорю вам вместо того, чтобы сделать это только потому, что умри я, вы все-таки способны допустить смерть и ребенка.

-- О, боже мой! Боже мой! - рыдала несчастная мать, ломая себе руки.

-- А время все идет, - продолжал Самуил. - Сударыня, взгляните же на ребенка!

Христина, стиснув зубы, заглянула в колыбель, и по телу ее пробежала нервная дрожь. Бедный малютка лежал пластом, он почти не дышал, а только хрипел.

Она обернулась к Самуилу совершенно уничтоженная.

Христина, я люблю вас.

-- А я вас ненавижу! - крикнула Христина.

-- Я прекрасно это знаю! - сказал Самуил. Крик ребенка заставил ее решиться.

-- О, презренный! - воскликнула она, почувствовав себя в его объятиях. - Напрасно ты будешь молить о прощении, ни бог, ни я, - мы не простим тебя вовеки!