Гора Гемми
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Гора Гемми

Переводъ нигде не указанъ. Дальше этого отрывка указанное въ конце статьи намеренiе Белинскаго перенести все путевые очерки Дюма въ исполненiе приведено не было.

Въ пять часовъ надо было намъ отправиться изъ Интерлакена въ маленькой колясочке, которая должна была довезти насъ до Кандерстега, откуда дорога становится неудобною для проезда повозокъ. Такимъ образомъ хотя на половину пути ноги наши были сбережены отъ ходьбы; и такъ какъ на этотъ день намъ еще оставалось сорокъ льё до Люехскихъ ваннъ, места нашего ночлега, а въ последней части пути одна изъ самыхъ крупныхъ Альпiйскихъ горъ, то мы не могли презирать сбавкою этихъ семи льё до места нашего отдыха. Мы соблюдали военную точность. Въ шесть часовъ мы были уже въ Кандерской долине; потомъ перешли берегъ Кандера на пространстве трехъ или четырехъ льё; наконецъ, въ девять съ половиною часовъ, за довольно хорошимъ столомъ Кандерстегской гостинницы, запаслись свежими силами для предпринятаго нами всхода. Въ одиннадцать часовъ мы разочлись съ извозчикомъ и черезъ десять минутъ уже находились въ дороге съ нашимъ бравымъ Виллеромъ, который долженъ былъ оставить меня не прежде, какъ въ Люехе.

Почти около полутора миль обходили мы, довольно легкимъ путемъ, нижнюю часть Блюмлис-Альны, этой колоссальной сестры Юнгфрау, которая ныне, вместо прежняго своего названiя Цветочной Горы, приняла названiе, более выразительное и особенно более гармонирующее съ своимъ наружнымъ видомъ, Вильдфрау (дикая женщина). Несмотря на то, что я былъ такъ близко отъ Вильдфрау, я позабылъ преданiе, которое съ ней соединяется и развязку котораго составляетъ родительское проклятiе; позабылъ, чтобъ думать о другой легенде и о другомъ проклятiи, которое ужасно совсемъ иначе и изъ котораго Вернеръ составилъ свою драму: "Двадцать четвертое февраля". Гостинница, которой мы достигли въ одинъ часъ, была гостинница Шварбаха.

Знаете ли вы эту новую драму, въ которую Вернеръ первый перенесъ фатализмъ древнихъ временъ, эту простую крестьянскую семью, которую преследуетъ Божiя милость; этихъ пастуховъ-атридовъ, которые, въ продолженiе трехъ поколенiй, въ определенный день и часъ, мстятъ другъ на друге, сыновья на отцахъ, отцы на сыновьяхъ, преступленiя своихъ сыновей и отцовъ; эту драму, которую должно читать въ полночь, во время бури, при свете потухающей лампы, если, никогда и ничего не страшась, хотите вы, въ первый разъ почувствовать пробегающiе по вашимъ жиламъ припадки страха; наконецъ, эту драму, которую Вернеръ бросилъ на сцену, можетъ быть, не осмеливаясь и думать, чтобъ она была играна, не только не надеясь составить себе ею славу, а просто для того только, чтобъ освободиться отъ пожирающей мысли, которая, пока находилась въ немъ, безпрестанно грызла его сердце, подобно Прометееву коршуну?

"После того какъ недавно очистился я предъ народомъ, обновленный искреннею исповедью въ моихъ заблужденiяхъ {Вернеръ, бывши лютераниномъ, сделался потомъ католикомъ.} и грехахъ, я хочу отречься еще отъ этой поэмы ужаса, которая смущала, подобно бурному облаку, мой омраченный разсудокъ, прежде чемъ голосъ мой ее воспелъ, и которая отдавалась въ моихъ ушахъ подобно пронзительному крику совъ, когда я пелъ ее... отъ поэмы, которая создана была ночью, подобно смертному хрипенiю умирающаго, и, несмотря на свою слабость, проникаетъ ужасомъ до самаго мозга костей".

Теперь, не хотите ли вы знать что это за поэма? Я скажу вамъ содержанiе ея въ двухъ словахъ.

Одинъ швейцарскiй крестьянинъ живетъ съ своимъ отцомъ на одной изъ самыхъ высокихъ и самыхъ дикихъ вершинъ Альновъ; молодой Кунцъ начинаетъ чувствовать нужду въ подруге и, противъ воли старика, женится на Труде, дочери одного пастора изъ Бернскаго кантона, который ничего не оставилъ после смерти, кроме старыхъ книгъ, длинныхъ проповедей и прекрасной дочери.

Старый Кунцъ видитъ съ неудовольствiемъ, что въ домъ, где онъ былъ полнымъ господиномъ, вошла хозяйка. Отсюда произошли внутреннiе раздоры между свекромъ и снохою, вследствiе коихъ мужъ, оскорбляемый въ лице своей жены, съ каждымъ днемъ больше и больше раздражается противъ отца.

Однажды вечеромъ, это было 24 февраля, онъ возвращается въ веселомъ расположенiи духа съ праздника, который давался въ Люехе. Онъ входитъ съ радостью на челе, съ песнею на устахъ, и видитъ, что старый Кунцъ бранится, а Труда плачетъ. Внутреннее бедствiе сторожило у двери, черезъ порогъ коей переступилъ молодой Кунцъ.

Чемъ больше было радости въ его сердце, темъ больше теперь въ немъ гнева. Однакожъ уваженiе къ старику затворяетъ ему уста; потъ струится съ его чела; онъ кусаетъ свои сжатые кулаки; его кровь воспламеняется, однакожъ, онъ все молчитъ. Старикъ горячится больше и больше.

Тогда сынъ взглядываетъ на него, захохотавъ горькимъ и судорожнымъ хохотомъ осужденнаго на казнь, и хватается за косу, висевшую на стене: "Трава скоро выростетъ, говоритъ онъ, надо поточить косу. Любезный батюшка только и знаетъ, что браниться, я хочу подладить ему музыкой". Потомъ, совершенно занятый точеньемъ этой косы при помощи ножа, онъ запелъ одну прелестную песенку Альпъ, свежую и простодушную, какъ одинъ изъ цветковъ, развертывающихся у подошвы горнаго ледника:

Въ продолженiе этой песни у старика пена била у рта отъ ярости: онъ топалъ ногами и грозилъ. Сынъ продолжалъ петь. Тогда старикъ, вне себя отъ бешенства, обращается къ снохе съ однимъ изъ техъ ругательствъ, которыя невыносимы для мужа, какъ пощечина. Молодой Кунцъ вскакиваетъ въ неистовстве, бледный и трепещущiй. Ножикъ, проклятый ножикъ, которымъ онъ точилъ косу, вырывается у него изъ рукъ, и, безъ сомненiя, направленный демономъ, который сторожитъ гибель человека, поражаетъ старика. Старикъ падаетъ, приподнимается, чтобы проклясть отцеубiйцу, упадаетъ снова и умираетъ.

Съ этой минуты несчастiе поселилось въ хижине и водворилось въ ней, какъ гость, котораго нельзя выжить. Однакожъ Кунцъ и Труда продолжали любить другъ друга, но уже тою дикою, мрачною и угрюмою любовiю, на которой отпечатлевается кровь. Черезъ шесть месяцовъ молодая супруга разрешилась отъ бремени. Последнiя слова умирающаго прогремели проклятiемъ на дитя, носимое въ недрахъ матери; подобно Каину, онъ имелъ на себе печать проклятiя: на левой руке его изображалась кровавая коса.

Черезъ несколько времени у Кунца сгорела ферма, стала его были истреблены падежемъ; Риндергонская вершина обрушилась, какъ будто двигнутая какою-то мстительною рукою; оторвавшаяся груда снега покрыла землю на пространстве двухъ льё и погребла подъ собой плодороднейшiя поля и богатейшiя угодья отцеубiйцы. Кунцъ, лишившись житницъ и земли, изъ фермера сделался трактирщикомъ. Наконецъ, родивши мальчика, Труда черезъ пять летъ родила девочку. Супруги думали, что гневъ Божiй обезоружился, ибо эта девочка была прекрасна и не имела никакого знака проклятiя на теле.

Однажды вечеромъ, это было 24 февраля, оба ребенка, изъ коихъ девочке было два года, а мальчику семь летъ, играли на пороге двери темъ ножемъ, которымъ былъ убитъ ихъ дедъ. Мать недавно зарезала курицу, и мальчикъ виделъ это съ сладострастнымъ вожделенiемъ крови, столь свойственнымъ юности, у которой оно не изглажено воспитанiемъ. "Поди сюда, сказалъ онъ сестре, станемъ играть вместе; я буду кухарка, а ты курица".

Ребенокъ взялъ проклятый ножъ и вывелъ свою сестру за двери гостинницы; черезъ пять минутъ мать услышала крикъ и прибежала на него: маленькая девочка плавала въ своей крови; братъ перерезалъ ей горло. Тогда Кунцъ проклялъ своего сына, какъ некогда самъ былъ проклятъ своимъ отцомъ.

Ребенокъ скрылся. Никто не зналъ, что съ нимъ сделалось.

Съ этого дня все пошло хуже и хуже для обитателей хижины. Рыба умирала въ озере, посевы перестали всходить, снегъ, который обыкновенно таялъ при большихъ летнихъ жарахъ, покрывалъ землю, словно гробовымъ саваномъ; путешественники, питавшiе бедную гостинницу, делались часъ отъ часу реже, потому что дороги становились все труднее. Кунцъ принужденъ былъ продать последнее добро, какое у него оставалось, свою маленькую хижинку, нанялъ въ ней себе прiютъ у того, кому ее продалъ, и жилъ несколько летъ на вырученныя за нее деньги; потомъ увиделъ себя столь беднымъ, что не могъ платить более за наемъ этихъ жалкихъ досокъ, въ кои медленно врывались ветеръ и снегъ, какъ будто достигнуть главы отцеубiйцы.

Однажды вечеромъ, это было 24 февраля, Кунцъ возвратился домой изъ Люеха, куда пошелъ еще съ утра, чтобъ вымолить отсрочку платежа у владельца прежней своей хижины, немилосердно его преследовавшаго. Сей последнiй отослалъ его къ судье, судья присудилъ ему заплатить долгъ въ двадцать четыре часа. Кунцъ заходилъ къ своимъ богатымъ прiятелямъ; онъ просилъ, умолялъ, заклиналъ ихъ именемъ всего священнаго для нихъ въ мiре, спасти человека отъ отчаянiя. Ни одинъ изъ нихъ не протянулъ ему руки. Онъ встретилъ на дороге нищаго, которой разделилъ съ нимъ свой хлебъ. Этотъ хлебъ принесъ онъ своей жене, бросилъ на столъ, и сказалъ ей: "Съешь, жена, весь этотъ хлебъ; я ужъ пообедалъ тамъ въ долине".

Между темъ поднялся ужасный ураганъ, ветеръ ревелъ вокругъ дома, какъ волкъ, рыщущiй вкругъ стала; снегъ падалъ ужасными хлопьями, словно вся атмосфера хотела сгуститься до непроницаемости; вороны и совы, птицы смерти, коихъ веселитъ разрушенiе, играли среди раздора стихiй, какъ демоны бури, и привлекаемыя светомъ лампы, били своими тяжелыми крыльями въ окончины хижины, где находились двое супруговъ, кои, сидя другъ противъ друга, едва осмеливались смотреть одинъ на другого, а если и взглядывали но временамъ, то тутъ же отвращали свои взоры, устрашаемые мыслями, кои взаимно читали на своихъ лицахъ.

Путешественникъ постучался въ другой разъ. Труда пошла отворить ему.

Это былъ прекрасный молодой человекъ отъ двадцати до двадцати четырехъ летъ, въ охотничьемъ камзоле, съ охотничьей сумкою и ножемъ на боку, съ серебрянымъ поясомъ вокругъ стана и съ двумя пистолетами за этимъ поясомъ; въ одной руке держалъ онъ фонарь, готовый погаснуть, въ другой длинную окованную железомъ палку.

Приметивъ этотъ поясъ, Кунцъ и Труда обменялись взглядомъ, быстрымъ какъ молнiя.

- Добро пожаловать, сказалъ Кунцъ, протягивая къ путешественнику руку. Ваша рука дрожитъ? присовокупилъ онъ.

- "Это отъ холода!" отвечалъ ему путешественникъ, посмотревъ на него съ страннымъ выраженiемъ.

При сихъ словахъ онъ селъ, вынулъ изъ сумки хлеба, киршенвассеру, паштетъ и жареную курицу, и предложилъ своимъ хозяевамъ разделить его ужинъ.

- Я не емъ куръ, сказалъ Кунцъ.

- И я тоже, промолвила Труда.

- "Я также", сказалъ путешественникъ.

И все трое стали есть одинъ паштетъ. Кунцъ много пилъ. Когда ужинъ былъ конченъ, Труда пошла въ соседнюю комнатку, постлала на доскахъ пукъ соломы и потомъ сказала путешественнику:

- Ваша постель готова.

- "Доброй ночи!" сказалъ путешественникъ.

Спите спокойно! отвечалъ Кунцъ.

Путешественникъ вошелъ въ свою комнату, затворилъ за собою дверь и сталъ на колена, молиться Богу...

Труда легла на свою постель.

Кунцъ закрылъ лицо руками.

Черезъ минуту путешественникъ всталъ, отстегнулъ свой поясъ положилъ его подъ голову, а платье повесилъ на гвоздь. Гвоздь былъ худо вколоченъ; онъ вырвался изъ стены и упалъ на полъ вместе съ платьемъ, которое на немъ висело.

Путешественникъ пытался снова утвердить гвоздь въ стене, вколачивая его кулакомъ. Трясенiе, причиненное темъ, сронило какую-то вещь, висевшую съ другой стороны перегородки. Кунцъ затрепеталъ, страшно повелъ глазами, ища предмета, паденiе коего извлекло его изъ задумчивости. То былъ ножъ, двукратно проклятый, ножъ, который лишилъ жизни отца рукою сына и сестру рукою брата. Онъ упалъ возле двери комнаты, занимаемой путешественникомъ.

Кунцъ всталъ, чтобы поднять его. Наклонясь, онъ погрузилъ свой взглядъ, чрезъ замочную щель, въ комнату своего гостя. Путешественникъ спалъ, опершись головою на своемъ поясе. Кунцъ стоялъ неподвижно, уставивъ глаза въ отверстiе замка и держа руку на ноже. Лампа погасла въ комнате незнакомца.

Кунцъ оборотился къ Труде, чтобы посмотреть, спитъ ли она.

- Встань и посвети мне: ведь ты не спишь, сказалъ Кунцъ.

Труда взяла лампу; Кунцъ отворилъ дверь; оба супруга вошли.

Кундъ наложилъ свою левую руку на поясъ, а правою держалъ ножъ.

Чужестранецъ пошевелился. Кунцъ поразилъ его. Ударъ былъ такъ веренъ, что жертва едва могла сказать только сiи два слова:

- "Отецъ мой!"

Кунцъ убилъ своего сына.

Молодой человекъ обогатился въ чужихъ краяхъ и возвращался къ родителямъ, чтобы разделить съ ними свое богатство.

Вотъ драма Вернера {Драма сiя переведена покойнымъ А. А. Шишковымъ 2-мъ и недавно напечатана. Изд. (т.-е. Надеждинъ. С. В.).} и легенда Шварбаха.

Можно судить, до какой степени занимало меня подобное воспоминанiе. Желанiе видеть гостинницу, которая была театромъ сихъ ужасныхъ событiй, особенно заставило меня решиться направить свой путь къ горе Гемми. За милю отъ гостинницы находится известный скатъ, на который самые здешнiе обыватели смотрятъ, какъ на одно изъ ужаснейшихъ ущелiй между Альпами. Моя голова подвержена частымъ круженiямъ, и потому это обстоятельство не обещало мне слишкомъ большой свободы ума для удивленiя человеческому труду, который проложилъ этотъ спускъ, и чудной воле Божiей, которая нагромоздила эти скалы, по коимъ онъ извивается. Но благодаря мысли о гостиннице и объ удобномъ пути, ведущемъ къ ней, я кончилъ темъ, что пересталъ заботиться объ адской дороге, чрезъ которую должно изъ ней выходить.

Пока а пробегалъ мыслiю всю эту драму, мы вскарабкались на гору, и лишь только достигли до площадки ея, насъ опахнулъ вдругъ сильный холодный ветеръ. Пока мы взбирались на гору, онъ проходилъ надъ нашими головами, и мы его не чувствовали; когда же мы взошли на вершину. ничто уже не защищало отъ него; ужасными порывами сбегалъ онъ съ остроконечныхъ высотъ Альтеля и Гемми, какъ будто желая сохранить для себя одного это царство смерти и сбрасывать живыхъ обратно въ долину, где они могутъ жить.

Сверхъ того, нельзя выдумать декорацiи, которая бы лучше гармонировала съ драмою. Позади насъ прiятная Кандерская долина, юная, веселая и зеленая; передъ нами мерзлый снегъ и обнаженныя скалы; потомъ, среди этой пустыни, какъ пятно на гробовомъ покрове, проклятая гостинница, бывшая свидетельницею разсказанной мною сцены.

По мере того, какъ я приближался къ ней, впечатленiе становилось живее. Я злился на небо прозрачно-лазурное и на радостное солнце, которое освещало эту хижину: мне хотелось бы видеть атмосферу, сгущенную облаками; мне хотелось бы слышать ревъ бури, ярящейся вкругъ этого жилища. Но ничего подобнаго не было. По крайней мере, дикое выраженiе лица хозяевъ находилось въ гармонiи съ окружавшими ихъ воспоминанiями? Не тутъ-то было: двое прекрасныхъ детей, белыхъ и румяныхъ, мальчикъ и девочка, играли на пороге двери, копая ножомъ снеговыя ямки. Ножъ! Какъ могли родители быть такъ неблагоразумны, что оставили ножъ въ рукахъ своего сына! Я съ живостью вырвалъ его у мальчика; бедный ребенокъ уступилъ мне и началъ плакать.

Я вошелъ въ хижину; хозяинъ поспешилъ ко мне на встречу. Это былъ толстый человекъ, отъ тридцати пяти до сорока летъ, очень жирный и очень веселый.

"Вотъ, сказалъ я ему, возмите ножъ, который я отнялъ у вашего сына, игравшаго съ своей сестрою. Не давайте ему больше подобнаго орудiя въ руки; знаете ли, что можетъ изъ этого произойти?"

- Благодарю покорно, сударь, сказалъ онъ мне, смотря на меня съ удивленiемъ. Но въ этомъ нетъ никакой опасности.

"Нетъ никакой опасности, несчастный! А 24 февраля?"

Хозяинъ сделалъ жестъ, обнаруживавшiй нетерпенiе.

"А! сказалъ я: теперь понимаете?"

Въ то же самое время я осматривался кругомъ себя; внутреннее расположенiе хижины было совершенно такое же, какъ и во время Кунца. Мы находились въ первой комнате; противъ насъ, въ углубленiи, стояла не дрянная кроватишка Труды, а кровать съ хорошею швейцарскою постелью, которая была также широка, какъ и длинна; налево находилась каморка, где былъ зарезанъ путешественникъ. Я подошелъ къ двери, отворилъ ее и увиделъ, что въ той каморке стоялъ накрытый столъ, въ ожиданiи гостей, которые ежедневно приходятъ. Я взглянулъ на полъ, и мне показалось, что я заметилъ на немъ следы крови.

- Чего вы тутъ ищете? спросилъ меня хозяинъ. Разве вы потеряли что-нибудь?

"Какъ! сказалъ я, отвечая на свою мысль, а не на вопросъ хозяина: съ чего вы вздумали сделать изъ этой каморки столовую?"

- Почемужъ не такъ? Конечно лучшебъ было поставить кровать, какъ то делалъ мой предшественникъ? Но кровать безполезна здесь, где такъ мало путешественниковъ останавливается для ночлега.

"Я очень верю, что после ужаснаго произшествiя, котораго свидетельницей была эта хижина"...

- Ну, вотъ еще одинъ, проворчалъ хозяинъ сквозь зубы, съ выраженiемъ досады, которой даже не старался скрывать отъ меня.

"Но вы!" продолжалъ я: "какъ достало у васъ смелости жить въ этомъ доме?,

- Я не живу въ немъ, сударь: онъ всегда былъ мой.

"А прежде чемъ онъ сталъ вашимъ?"

- Тогда онъ принадлежалъ моему отцу.

"Вы сынъ Кунца?"

- Я называюсь не Кунцомъ, а Ганцомъ.

"Да! вы переменили имя - и хорошо сделали"...

- Я не переменялъ своего имени, и благодаря Бога, надеюсь, что никогда не переменю.

"Понимаю!" сказалъ я про себя. "Вернеръ не хотелъ"...

- Объяснимся, сударь, сказалъ мне Ганцъ.

"Я очень радъ, что вы предупредили мое желанiе: я бы не посмелъ просить васъ о подробностяхъ техъ произшествiй, которыя имеютъ такое близкое къ вамъ отношенiе, а вы теперь сами хотите мне сообщить ихъ... не правда ли?"

- Да, я хочу вамъ сказать то, что уже говорилъ двадцать разъ, сто разъ, тысячу разъ; я хочу вамъ сказать, что въ продолженiи целыхъ пятнадцати летъ превращаетъ жизнь, для меня и жены, т.-е. для моей жены, въ сущiй адъ, и что заставитъ меня когда нибудь решиться на что-нибудь недоброе.

"А! верно, угрызенiя!" сказалъ я въ полголоса.

- Потому что, продолжалъ онъ, такiя преследованiя истощили бы терпенiе самого Кальвина. Здесь нетъ, сударь, и не было никогда ни 24 февраля, ни Кунца, ни убiйцъ; эта гостинница также безопасна для путешественниковъ, какъ недра матери для младенца. И онъ зналъ это лучше всякаго, тотъ разбойникъ, который былъ причиною всего этого, потому что провелъ здесь пятнадцать дней.

"Кунцъ?"

- Э, Боже мой, Кунцъ? Говорю вамъ, что никогда не было, на двадцать лье въ окружности человека, который бы носилъ имя Кунца, а тотъ бездельникъ, котораго называютъ Вернеромъ.

"Какъ! Поэтъ?"

- Да, сударь, поэтъ, ибо такъ все называютъ его. Ну, вотъ, сударь, этотъ проклятый поэтъ пришелъ однажды къ моему отцу. Гораздо бы лучше было для спокойствiя его на томъ, а для нашего въ здешнемъ свете, еслибъ онъ сломилъ себе шею, карабкаясь на скалу, съ которой вы только что сошли. Изволите видеть, вотъ онъ однажды пришелъ; это было въ 1813 году, я помню это, какъ теперь: видъ честный и благородный; не было следу ни въ чемъ подозревать его. Когда онъ попросилъ позволенiя у моего беднаго отца остаться у насъ дней на восемь или на десять, батюшка не сделалъ ему никакого возраженiя. а только сказалъ ему: "Вамъ будетъ у насъ не очень хорошо. Я могу вамъ дать только эту каморку". Мошенникъ, уже обдумавши свой замыселъ, отвечалъ: очень хорошо! Мы отдали ему эту каморку, возле которой вы теперь стоите Однакожъ, мы повели кое-что на уме, когда онъ съ первой ночи началъ говорить громко самъ съ собой, какъ сумасшедшiй. Я подумалъ, что онъ боленъ, и всталъ, чтобы посмотреть на него сквозь замочную щелочку; было чего испугаться: онъ былъ бледенъ, волосы его стояли горой, а глаза то останавливались неподвижно, то бродили ужасно вокругъ себя; иногда делался онъ весь неподвижнымъ, какъ статуя, потомъ начиналъ размахивать руками, словно бешеный, после чего принимался писать, писать... такимъ куринымъ почеркомъ... а это, изволите видеть, всегда дурной признакъ... это продолжалось пятнадцать дней или лучше пятнадцать ночей, потому что днемъ онъ все прохаживался вокругъ дома. Я самъ провожалъ его. Наконецъ, по прошествiи пятнадцати дней, онъ сказалъ намъ: "Ну, добрые люди, я кончилъ; благодарю васъ. - Не на чемъ, отвечалъ батюшка, ведь я, кажется, не помогалъ вамъ. - "Больше чемъ вы думаете!" отвечалъ онъ. - Тогда онъ расплатился съ нами, и, надо сказать правду, очень хорошо расплатился, после чего уехалъ.

Годъ протелъ спокойно, и мы ничето объ немъ не слышали. Однажды утромъ, помнится, это было 1815 года, ко мне вошли двое путешественниковъ и внимательно осмотрели внутренность моей гостинницы. - Смотри, сказалъ одинъ изъ нихъ, вотъ и коса! - Смотри, сказалъ другой, вотъ и ножъ. - Это была прекрасная, совершенно новая коса, которую я только что купилъ въ Кандерстеге, и старый кухонный ножъ, который только на то и годился, чтобъ колоть сахаръ, и виселъ на гвозде подле двери этой каморки... Мы съ батюшкой смотрели на нихъ съ удивленiемъ; тогда одинъ изъ нихъ подошелъ ко мне и сказалъ: "Ведь здесь, дружечекъ, произсходило, 24 февраля, это ужасное убiйство?" Мы съ батюшкою стояли, какъ шальные. - Какое убiйство? сказалъ я. - "Убiйство, учиненное Кунцомъ надъ своимъ сыномъ". - Тогда я отвечалъ то же самое, что и вамъ теперь.

"Знаете ли вы г. Вернера?" продолжалъ путешественникъ.

- Да, сударь; это честный и благородный человекъ; назадъ тому два года онъ провелъ здесь пятнадцать дней, сколько я помню; за нимъ былъ одинъ недостатокъ, а именно тотъ, что онъ писалъ и говорилъ по целымъ ночамъ, вместо того чтобъ спать.

"Ну такъ вотъ, другъ мой, что онъ написалъ въ вашей гостиннице и на счетъ вашей гостинницы".

на то не сказалъ; но лишь только я прочелъ страницъ тринадцать, какъ книга выпала у меня изъ рукъ. Это была ложь, сущая ложь, и все на нашу бедную гостинницу, и все для того, чтобы разорить несчастныхъ трактирщиковъ. Если мы слишкомъ дорого взяли съ него за постой, то онъ могъ бы сказать намъ объ этомъ, не правда ли? Ведь мы не турки, и не стали бы приступать къ нему съ можемъ къ горлу. Но нетъ, онъ не сказалъ ничего, онъ расплатился, онъ даже далъ намъ на водку, и потомъ, этакой лукавецъ, написалъ, что нашъ домъ... о! это приводитъ меня въ трепетъ, это неблагородно, это безчестно! Зато, приди-ка еще сюда какой нибудь поэтъ, попадись-ка въ руки ко мне... онъ поплатится мне за своего собрата!

"Какъ! неужели совсемъ ничего не было, о чемъ говоритъ Вернеръ?"

- Совершенно ничего, то есть, ни крошечки.

Мой хозяинъ топнулъ притомъ ногою.

"Въ такомъ случае, я очень понимаю, что вопросы, которые вамъ объ этомъ делались, должны быть для васъ чрезвычайно скучны".

не повторяла ту же да ту же песнь. Пока коса и ножъ были здесь, то все кричали: вотъ коса и ножъ. Однажды батюшка снялъ ихъ, потому что наскучило ужъ слышать одно и то же. Тогда запели другую песню. - А! а! говорили путешественники, они припрятали косу-то съ ножемъ; но вотъ еще каморка. - Да. - Да, клянусь честью, это правда. - Ахъ, сударь, это было истинное мученiе! Они сократили этимъ жизнь моего отца более чемъ десятью годами. Слышать такiя вещи объ доме, въ которомъ родился, слышать это ото всехъ, каждый Божiй день, и еще не по одному разу - этого нельзя выдержать; я бы продалъ свой домишко за сто экю. Да, я не отрекаюсь отъ этого. Не хотите ли вы купить у меня его за сто экю? Я вамъ продамъ его и со всемъ движимымъ, уйду изъ него, и не буду больше слышать ни о Вернере, ни о Кунце, ни о косе, ни объ ноже, ни о 24 февраля, ни о всемъ подобномъ.

"Хорошо, хорошо, почтенный мой хозяинъ, успокойтесь, дайте-ка намъ пообедать; это будетъ лучше, чемъ отчаяваться такимъ образомъ".

- Что вы будете кушать? спросилъ мой трактирщикъ, вдругъ успокоившись и приподнявъ уголъ своего передника, который заткнулъ потомъ за поясъ.

"Курицу холодную".

- А! да, курицу! Найдете здесь? Бывали здесь куры. Да онъ вздумалъ поместить курицу въ свое сочиненiе... Прошу разсудить... курицу!.. Видно, онъ не любилъ куръ, или это произошло въ немъ отъ припадка бешенства.

"Какъ вамъ угодно; но мне до того мало нужды; приготовляйте мне кушанье, а я пока пройдусь въ окружности".

Я вышелъ, весьма искренно разделяя отчаянiе этого человека; ибо таково, въ самомъ деле, могущество слова поэта, что на какомъ месте ни посеетъ онъ его, это место населяется по воле его фантазiи благодатными или зловещими воспоминанiями, и существа, обитающiя въ немъ, превращаются въ ангеловъ или въ дьяволовъ.

Я тотчасъ началъ свою прогулку, но объясненiе Ганца страннымъ образомъ испортило весь ландшафтъ. Видъ его былъ все такой же, гигантскiй и дикiй, но оживлявшее его основанiе было разрушено; мой хозяинъ дунулъ на призракъ поэта и заставилъ его разсеяться. Это была природа ужасная, но пустынная и неодушевленная; снегъ, но безъ кровавыхъ пятенъ; гробовой покровъ, но уже не покрывавшiй собой трупа.

Разочарованiе сiе сократило, по крайней мере, добрымъ часомъ мою топографическую прогулку на площадке, которой мы достигли.

Geminus (двойной), и къ западу на обширный ледникъ Ламмерскiй, всегда мертвый и синiй, полчаса воротился въ трактиръ и нашелъ моего хозяина во всей исправности около стола, довольно сносно приготовленннаго.

Разставаясь съ этимъ честнымъ человекомъ, я обещалъ ему всеми средствами, зависящими отъ меня, уничтожить клевету, жертвою коей онъ сделался безвинно. Я сдержалъ мое слово, и если кто-нибудь изъ моихъ читателей остановится когда нибудь въ гостиннице Шваррбаха, то очень одолжитъ меня, сказавши Ганцу, что я въ книге, о существованiи коей онъ вероятно безъ того никогда не узнаетъ, возстановилъ дело въ настоящей его истине.

Не прошли мы еще и двадцати минутъ, какъ очутились на берегахъ маленькаго Даубскаго озера. Оно, вместе съ Сен-Вернардскимъ и Фаульгорискимъ озеромъ, есть самое возвышенное изъ всехъ озеръ известнаго мiра; посему, также какъ оба другiя, необитаемо. Никакое живое сущесхво не можетъ выносить температуры его водъ, даже во время лета.

необыкновенный сходъ и снова владея ногами, кои были довольно изнурены трехчасовою ходьбою по дурной дороге, я началъ ускорять шаги но мере приближенiя къ хижине и такимъ образомъ почти бегомъ дошелъ до ней.

Вдругъ испускаю ужасный крикъ и, уставивъ неподвижно глаза, опрокидываюсь назадъ...

Не знаю, случалось ли кому изъ читателей моихъ испытывать подобное ощущенiе головокруженiя; чувствовалъ ли кто изъ нихъ, измеряя глазами безпредельную пустоту, какое-то непреодолимое влеченiе въ нее броситься; помнитъ ли, какъ въ то время на голове его вставали горою волосы, какъ текъ по челу крупный потъ и все мускулы тела крутились и напрягались, подобно мускуламъ трупа при действiи Вольтова гальнаническаго столба? Если кто нибудь изъ нихъ испыталъ это, то онъ знаетъ, что ощущенiе стали, врезывающейся въ тело, пули, засевшей межъ реберъ, горячки, текущей по жиламъ, не такъ остро, не такъ пронзительно, какъ дрожь, которая тогда въ одну секунду пробегаетъ по всему существу вашему; если кто нибудь изъ нихъ испыталъ это, говорю я, то для изъясненiя всего, мною чувствованнаго, довольно одной этой фразы: бежа, я достигъ до края перпендикулярной скалы, которая возвышается надъ Луехской деревней на тысячу шестьдесятъ футовъ; одинъ шагъ впередъ - и я бы полетелъ стремглавъ.

Виллеръ подбежалъ ко мне; онъ нашелъ меня сидящимъ почти безчувственно, развелъ мои руки, которыя я держалъ, сжавши на глазахъ, и видя, что я готовъ былъ упасть въ обморокъ, поднесъ мне ко рту склянку съ киршенвассеромъ, который началъ я глотать большими глотками; потомъ, взявъ меня подъ руку, подвелъ, или, лучше сказать, принесъ къ порогу хижины.

Я увиделъ его столь испуганнымъ моей бледности, что, стараясь нравственною силою преодолеть физическое ощущенiе, началъ смеяться, дабы успокоить его; но это былъ смехъ, во время котораго зубы мои колотились другъ объ друга, словно у осужденныхъ грешниковъ, обитающихъ въ ледяномъ озере Данта.

за коимъ почти тотчасъ следовало совершенное успокоенiе. Это значитъ, что первое ощущенiе принадлежало моей части физической, которая инстинктуально превозмогла нравственную сторону, а второе къ нравственной, которая снова взяла свое умственное могущество надъ физическою. Правда, иногда это второе движенiе бываетъ у меня болезненнее перваго, и я больше еще страдаю отъ успокоенiя, чемъ отъ волненiя.

И такъ я всталъ съ совершенно спокойнымъ видомъ и снова подошелъ къ бездне, видъ коей произвелъ на меня действiе. которое я пробовалъ описать выше. Маленькая дорожка, въ два съ половиною фута ширины, показалась, и я пошелъ по ней шагомъ, но наружности столь же твердымъ, какъ и шагъ моего проводника; только изъ опасенiя, чтобъ зубы мои не разбились другъ объ друга, я засунулъ себе въ ротъ уголъ моего платка, сложивъ его въ двадцать разъ.

"Ну, видите ли, сказалъ мне Виллеръ, что это совсемъ ничего".

Я вынулъ изо рта платокъ и показалъ ему: онъ былъ перерезанъ чисто на чисто, словно бритвою.

¹) Г. Белинскiй переводитъ все Путевыя Впечатленiя Г. Дюма и намеревается издать ихъ въ светъ. Изд. (т.-е. Надеждинъ.