Дело Клемансо.
Главы XXXVI - XL

XXXVI

В шесть часов утра Иза тихо отворила дверь своей спальни, выходившую в мастерскую.

Я сидел за большой группой, и она видеть меня не могла; я же отлично разглядел ее в зеркало, висевшее по левую сторону в наклонном положении. Волосы ее были распущены; в рубашке и юбке, она кралась вдоль стены, держа что-то в одной руке. Глаза ее тревожно глянули на дверь моей комнаты.

"Не ко мне ли она идет?" - пронеслось у меня в голове. Но она неслышными шагами проскользнула мимо моей двери и направилась к передней.

-- Куда ты, Иза? - окликнул я ее.

Она вскрикнула от испуга, точно увидала привидение, и, вся дрожа, прислонилась к стене, чтобы не упасть. Лицо ее покрылось страшной бледностью, руку она прижала к сердцу.

Я подбежал к ней - но она уже оправилась.

-- Ах, как ты испугал меня! - прошептала она, отирая со лба холодный пот. - Ты можешь убить меня такими шутками!

Принужденная улыбка, нежное пожатие руки, чтобы доказать, что она прощает "мою шутку"...

-- Да куда же ты шла? - спросил я опять.

-- Я шла к Нуну... (кормилица Феликса). Вдруг, сама не знаю почему, я встревожилась насчет маленького.

-- А письма в руках? - продолжал я.

Она небрежно взглянула на них, как будто припоминая ничтожную подробность.

-- Написала два письма... Спать не хотелось... Одно маме, которая хотела обедать со мной, если ты уедешь... ну, я пишу, чтобы не приходила. Тебе скучно с ней. А другое (она прочла адрес, как бы вспоминая, кому она писала)... - другое модистке... новой, рекомендованной мне недавно. Хотела приказать Нуну опустить их в ящик... Она ведь рано гуляет с Феликсом. Возьми, пожалуйста, оба письма, прикажи отправить их. Я до сих пор не могу оправиться от испуга! Вся дрожу... Глупые нервы! Не надо так пугать меня, дружок мой!

Она опустила голову мне на плечо и игриво прибавила:

-- В наказание за мой испуг вы потрудитесь уложить меня, милостивый государь... и убаюкивать до тех пор, пока я усну! Я плохо спала и намеревалась снова лечь!

Я бросил письма на стол, взял Изу на руки и отнес в ее спальню.

-- Ты хорошо сделал, что остался! - шептала она любовно. - Мне было бы скучно без тебя! Ты меня любишь?

Когда я уходил из ее комнаты, она томно сказала:

-- Не забудь письма! Мы проведем сегодняшний день вдвоем... Если Нуну ушла гулять, отдай письма горничной!

Как Иза знала меня! Как она была уверена в моем ослеплении, в моей идиотской доверчивости!

Я пошел в комнату Нуну с намерением поцеловать сына и отдать няньке письма.

Но оказалось, что они ушли гулять.

Я позвал горничную. Лакей сказал мне, что она только что вышла. Я выглянул в окно - но ее не было видно.

Утро было прекрасное; я наскоро оделся, взял хлыст, крикнул собаку и, захватив письма, вышел. Пройдя несколько шагов, я встретил возвращавшуюся горничную.

-- Барыня велела послать вас опустить письма, - сказал я ей, - но вас не было. Передайте ей, что я сам занесу письма по адресатам, погода так хороша, что моей собаке захотелось совершить прогулку!

Я шутил! На сердце было весело и легко! Говорите после этого о предчувствиях! Привратнику графини я отдал одно письмо; потом направился на улицу d'Areco, куда адресовано второе письмо. Почему, в самом деле, не сходить мне самому к этой модистке, г-же Генри, и не выбрать для Изы какой-нибудь хорошенький подарок?

-- Здесь живет г-жа Генри? - обратился я к привратнику, дойдя до означенного дома под No 12.

-- Такой нет у нас! - грубо отрезал привратник.

-- Как нет? No 12... Ведь это No 12?

-- Да. Но никакая г-жа Генри тут не живет.

-- Модистка! - настаивал я.

-- И модисток у нас нет! - презрительно ответил привратник.

-- Есть, есть! - раздался вдруг голос из комнатки. - Ты не знаешь... Она в деревне. Если письмо к ней, давайте.

В разговор вмешалась жена привратника и высунулась в окошко.

-- Письмо ваше будет передано, не беспокойтесь, - прибавила она, вероятно, принимая меня за посланного.

Между тем от меня не ускользнуло изумленное выражение лица самого привратника, а затем движение плечами его жены, словно означавшее: "Молчи! Это наше дело!"

Внезапная мысль, как молния, пролетела в моей голове... Страшное, невероятное подозрение зародилось у меня, и я припомнил первое анонимное письмо.

Между тем женщина протянула руку за письмом, но я спрятал его в карман.

-- Напрасно. Вам ведь не приказано передать письмо в собственные руки?

-- Все равно, я зайду.

-- Мне что! Как хотите.

Я вышел на улицу. Лихорадка била меня, ноги похолодели, голова горела - я принужден был прислониться к стене. "Господи, не дай, чтобы "это" было!" - молился я как в бреду...

Дрожащими руками вскрыл я конверт и прочел: 

"Видеться сегодня невозможно: "он" на охоту не едет. Целую твои обожаемые губки".

Без подписи.

Я снова вошел в подъезд. Женщина, эта отвратительная женщина, помогавшая обманывать меня за известную плату, спокойно вытирала чашки. О, если бы в такую минуту иметь неограниченную власть! Какую месть изобрел бы я!

-- Вы скажете мне всю правду! - крикнул я, не помня себя от бешенства.

-- Какую правду? - дерзко спросила она.

-- Кому адресовано это письмо?

-- Читать умеете - прочтите.

-- Говорите! Я вас задушу!

Я терял всякое самообладание. Муж выступил на сцену.

-- Мы честные люди, - заносчиво произнес он, - извольте уходить!

-- Вы мерзавцы, подлецы, потворщики разврата! Если не скажете правду, я донесу на вас полиции!

Они переглянулись.

-- Я знаю не больше вас! - сказала женщина. - Но готова сказать вам все, что мне известно. Квартира нанята каким-то господином.

-- Имя его?

-- Он живет тут?

-- Нет, бывает иногда.

-- Один? Принимает женщину у себя?

-- Я почем знаю, кого он принимает? Это не мое дело.

-- И давно это длится?

-- Около двух лет, право не помню.

-- Покажите его квартиру.

-- У нас нет ключа.

-- Настоящее местожительство этого господина вам неизвестно?

-- Нет.

-- Так письмо было к нему?

-- Очевидно. Вообще я не охотница до подобных штук. У нас квартирант г-н Генри, письма на имя г-жи Генри велено передавать ему - больше я ничего не знаю. Если этого вам недостаточно, заявляйте в полицию... первая улица налево! Мы вполне правы и ничуть вас не боимся.

Это верно! Они были правы. Я очутился в глупом и смешном положении.

-- Вы правы!.. - пробормотал я и вышел, шатаясь как пьяный.

Мне показалось, что я не то чтобы с ума сошел, а превратился в идиота. Я боялся, что вдруг начну петь и плясать на улице. Я думал о совершенно ничтожных, посторонних предметах, вспоминал исторические факты, тексты из учебников... Еще минута - и я упаду на тротуар, сраженный параличом. Последним усилием воли я встряхнулся и побежал домой. Только бы успеть добраться... до светопреставления!..

Словно во сне, увидал я шедшего навстречу знакомого поставщика и машинально ответил на его поклон. Собака моя, видя, что я бегу как угорелый, весело бежала рядом...

"Кто же это? Кто? - стучало у меня в голове, и имена всех "друзей" попеременно проносились в памяти. Перед домом своим я остановился: мне нечем было дышать... Разъяснение в нескольких шагах... Я погладил собаку, стараясь прийти немного в себя, и взглянул на занавески "ее" комнаты... Одна из них заметно колебалась: Иза ждала моего возвращения. Вероятно, горничная передала ей мои слова. Должно быть, первое впечатление обмануло ее: она вышла мне навстречу в переднюю, но, взглянув мне в лицо, поняла все.

Слегка побледнев, она все-таки спросила:

-- Что с тобой?

-- Успокойся, я все объясню тебе. Ты увидишь, что я вовсе не так виновата, как может показаться!

Сомнения не оставалось! Иза сознавалась, что письмо было написано ею и предназначалось мужчине. Вообразите, что до этой минуты я все еще на что-то надеялся! Я отдал бы жизнь, чтобы Иза гневно крикнула, сказала бы, что это гнусная клевета! Увы! Она пошла прямо на объяснения... Значит, все погибло.

Какую месть придумаю я для них обоих?

Ревность - к стыду сказать - чувство чисто физическое. Мы простим любимой женщине платоническое обожание постороннего человека, даже мысли и желания - только бы не было фактической измены. Вот почему женщины всегда с первого слова отвергают "факт"; они знают, что все остальное мы можем простить - но "факта" не простим. Если бы, несмотря на подавляющие улики, Иза могла уверить меня, что не принадлежала (о подлость) тому, чьи "обожаемые губки" целовала в письме, я простил бы ей... и, почем знать? обвинил бы отчасти самого себя!

Иза поняла это: она приготовилась лгать и отвергать "факт".

-- Прежде всего имя этого господина! - крикнул я опять.

-- Серж.

-- Он ваш возлюбленный?

-- Нет.

-- Был им?

-- Выслушай меня...

-- Нечего слушать. Да или нет?

-- Нет.

-- Вы лжете, презренная женщина! За кого вы меня считаете? Какие выражения употребили вы в письме?

-- Позволь мне говорить... Хочешь выслушать меня? - Я упал на стул и смотрел в ее глаза.

-- Ты знаешь, что Серж был моим женихом. Я тогда мало знала тебя и не могла предполагать, что выйду за тебя замуж. Я все писала тебе откровенно. Кто принуждал меня? Мама мечтала о браке с Сержем; эта партия прельщала ее. Она старалась завлечь Сержа и поступала неосторожно. Мы оба были молоды...

-- Вы были близки с ним до брака со мной?

-- Ты знаешь, что нет. Можешь подозревать теперь, но не клевещи на прошлое. Сознаюсь, что я вела себя необдуманно... но мне не в чем упрекнуть себя серьезно!

"Необдуманно!" - только и всего. Какие растяжимые слова употребляют женщины, когда хотят вывернуться, несмотря на очевидность!

-- Ничего не скажу. Ты все равно не поверишь.

-- Отлично. Я убью вашего друга, да было бы вам известно.

-- Что мне за дело? Разве я люблю этого человека, которого ты называешь моим другом? Убей его, если желаешь. Совесть замучает тебя.

Последний довод был утонченным ударом.

-- Почему же вы с ним на "ты"? Зачем целуете его "обожаемые губки"?

-- У нас это ничего не значит! Все целуются в губки!

Я слышал это собственными ушами, друг мой! Сам слышал, как Иза произнесла эти фразы!!

Упадка сил во мне как не бывало: внутри меня бушевал ураган.

Вдруг мне пришли в голову слова покойной матери: "Если тебе понадобится друг, вспомни Константина Рица!"

Иза не знала, чему приписать мое грозное молчание, и огляделась кругом, как бы намереваясь спастись бегством.

Я позвонил.

-- Что вы хотите делать? - спросила она не без тревоги.

Вошел слуга.

-- Идите к молодому г-ну Рицу и просите его немедленно явиться сюда.

Когда мы остались одни, Иза раздражительно сказала:

-- Не вижу, какое дело до всего этого Константину?

-- Увидите.

-- Я не хочу оставаться с вами двумя. Вы меня убьете.

Она направилась к двери.

-- Если вы попробуете бежать или звать на помощь, я растопчу вас ногами. Улики неопровержимые - я буду прав. Сядьте и ждите.

Я толкнул ее на диван, где она и осталась сидеть, полумертвая от страха.

-- Я хочу видеть маму! - прошептала она.

-- Молите Бога, чтобы она не явилась сюда!

-- Вы подняли руку на беззащитную женщину!.. - шептала она. - Вы подлец.

Натура ее сказывалась.

Я ничего не ответил.

Странное дело! Все мое хладнокровие внезапно вернулось, и прежние страстные порывы уступили место презрению. В последующие минуты я объективно относился к разыгравшейся сцене, точно судил постороннюю женщину, а не собственную жену!

Дошло до того, что я принялся за работу и чертил начатые эскизы...

Какой-то голос громко говорил мне: "Убей ее, убей немедленно!" - или спрашивал: "Что ты сделаешь с "тем" человеком?" И я приискивал для него пытки.

-- Вы непременно желаете скандала? - заговорила снова Иза, на этот раз значительно спокойнее.

Я молчал.

-- Есть еще время предотвратить несчастье! - продолжала она. - Я писала Сержу... Я нарочно назвала его, чтобы сбить вас с толку. Пошлите за мамой... отпустите меня к ней... и я клянусь вам, что назову имя моего возлюбленного!

"Возлюбленного"! Слово было произнесено! Неужели моя жена произнесла его? И в моем присутствии? Я не сказал ни слова, но сердце мое замерло от боли.

-- Ну, да! У меня есть друг сердца! - не унималась Иза. - И я его люблю... всегда любила! Вы и не подозреваете, кто это!

"Убей же ее, убей!" - настойчиво раздавался голос внутри меня.

Дверь отворилась, вошел Константин. Иза побледнела еще больше.

-- Никого не принимать! - приказал я слуге, и, когда он удалился, я запер дверь мастерской и положил ключ к себе в карман.

-- Что случилось? - спросил Константин.

Константин молчал. Я подал ему письмо Изы.

-- Да, знал! - ответил он, пробежав письмо.

-- И знал его имя?

-- Да.

-- Поэтому перестал бывать у нас?

Он кивнул головой.

-- Прости, я подозревал тебя! - сказал я. - Эта особа уверяла, что ты ухаживал за ней.

-- Она ошибалась.

-- Почему не предупредил меня?

-- Твоя мать умоляла меня не говорить тебе... Мы оберегали твое призрачное счастье. Жене же твоей я сказал все, что предписывал мне долг.

-- Посоветуй, что мне делать?

-- Разойтись с ней немедленно.

-- А с тем господином?

-- Это предоставь мне.

-- Как тебе?

-- Мне. Потом узнаешь.

Иза безмолвно рассматривала свои ногти, точно дело шло не о ней.

-- В таком случае моего присутствия не требуется? - спросила она, вставая с места. - Я могу идти?

-- Когда угодно.

Константин пожал мне руку, и мы обнялись.

-- Не отпускай ее до моего возвращения, - сказал он. - Я скоро вернусь... Иду к Сержу. Крепись, друг мой, и не прощай. Ты имеешь дело не со слабой женщиной, а с чудовищем! Помни это.

Я остался один. Происшествия, страшные, неожиданные, упали мне как снег на голову и так быстро следовали одно за другим, что я был ошеломлен. Однако сознавал, что надо подчиниться советам Константина.

Какое неоценимое сокровище в такие минуты истинный друг! Своим самообладанием он умеет придать бодрости, приказывает вам не унывать - и вы слушаетесь. Я готов был на борьбу, решил быть выше страданий и ударов судьбы, понял восторги мучеников и презрение к палачу! Расстанусь с Изой, стану жить для сына и искусства - все это показалось мне просто и легко.

Константин снова вернулся.

-- Ничего нового не произошло? - спросил он.

-- Ничего.

Должно быть, Иза из окна видела его возвращение, потому что минуту спустя появилась из своей комнаты, одетая для прогулки, в шляпе и накидке и с бархатным мешочком в руках, вероятно, набитым дорогими безделушками. Сколько раз одевал я ее сам, когда она собиралась "куда-нибудь", советовал надеть то или это; выбирал, что ей более к лицу! О, ужас! Как я заботился, чтобы "другие" нашли ее интересной!!

-- Вечером я пришлю за своими вещами! - объявила она и, спокойно дойдя до двери, отворила и затворила ее за собой, точно ничего особенного не произошло. 

XXXVII

Да нет! Это невозможно! Я сплю... я вижу дурной сон! Моя жена, моя любовь, имя, честь - ушли таким образом? Она находит естественным преспокойно покинуть "наш" дом, ребенка, меня? Захлопнуть дверь и считать поконченными клятвы, забытыми дом, и прошлое, и будущее нашей любви? Все свои слова берет назад, как ни в чем не бывало! Считает себя свободной!

-- Куда она? - спросил я, как потерянный.

-- Опомнись! - твердо произнес Константин. - Дело еще не получило огласки. Если чувствуешь себя не в силах обойтись без этой женщины, скажи прямо - я верну ее, и все, что произошло, останется в тайне. Не ты будешь первым мужчиной, поставившим любовь выше своего достоинства... Только не упрекай, не мсти, не вспоминай и не раскаивайся! Но прежде выслушай меня и узнай всю правду. У жены твоей, по моему счету, было уже пять интриг... Это я знаю достоверно, а может быть, их гораздо больше.

-- Что ты говоришь?

-- Говорю, что она порочная женщина. Ничего подобного я не встречал и, с тех пор как познакомился с нею, презираю женщин еще сильнее прежнего.

Я схватился за голову.

-- Пять! - повторял я. - Пять! Что ты говоришь! Кто же эти герои? Назови их!

-- Не драться ли хочешь со всеми ними! Смешон ты был бы, друг мой! Всем окружающим известно поведение твоей жены, один ты ничего не подозревал. Сто раз порывался я открыть тебе глаза. Но такая правда не идет с языка, разве обстоятельства вынудят. Здесь, в этой именно комнате, я грозил ей, имея в руках улики. Дружба к тебе предписывала мне это. Знаешь, что она мне ответила с подавляющим цинизмом: "Он и увидит, так не поверит!" - "Но зачем же вы обманываете его? - говорю я. - Он молод, красив, знаменит, богат, обожает вас!" - "Ведь не с вами я его обманула? - возражает она. - Так прошу вас оставить меня в покое! Как хочу, так и живу. Или идите, доносите, может быть, окажете мне услугу".

-- И давно это началось?

-- Продолжай. Добивай меня!

-- Да, докончу, потому что, будь я на твоем месте, я желал бы "все" знать, а не играть глупой роли. Мужчина не должен быть игрушкой легкомысленной женщины; он обязан твердо, без слез, сказать: "Я прогнал жену, потому что она преступница". Теща твоя, графиня Доброновская, была действительно замужем за каким-то благородным дураком, которого она разорила, надувала на каждом шагу и упрятала под конец в сумасшедший дом. Какой-то генерал занял его место, но недолго спустя отколотил милейшую графиню, заметив ее склонность к кучеру. Вот какова твоя теща! О, когда женщины начнут падать, им нет удержу: они валяются в грязи. Зять графини, муж ее старшей дочери, действительно порядочный человек, порвавший всякие отношения с мамашей своей жены. Он предлагал взять к себе Изу, желая спасти ее и выдать замуж. Графиня отказалась. Она рассчитывала на красоту дочери г-на Минати - ты ведь знаешь? - для поправления своих дел. В Петербурге старухе ничего не удалось, они вернулись в Варшаву, страшно бедствовали, пока не уловили в сети несовершеннолетнего Сержа. Молодой человек этот не уступит тебе в пылкости и наивности и влюбился в Изу без памяти. К счастью, влиятельные родители его приняли крутые меры - поневоле скажешь: да здравствует неограниченная власть! Была ли дочь сообщницей матери или жертвой? Не знаю, но склонен думать первое. Что произошло между молодыми людьми и в каких они были отношениях - тоже мне неизвестно. Тебя ведь обмануть нехитро, не прогневайся, дружище. Молодой человек отдал все свои деньги, какими только мог располагать, продал лошадей, экипажи, наделал долгов. Вот тут семья силой увезла его, и щедроты прекратились. Тогда принялись за тебя. Любила ли тебя Иза хоть первое время? Действительно ли надоели ей бедствия, приключения, интриги, и она бежала от матери? Возможно, что это так - видишь, я беспристрастен. Верю или скорее допускаю ее искренность. Женщины на все способны, даже на добрые порывы. Твоя обязанность была взять Изу в руки, поставить себя властелином, перевоспитать ее. Может быть, дурные инстинкты были бы заглушены... Впрочем, сомнительно! Наследственность - факт неопровержимый. Особенно при мамаше трудненько справиться! Войдя в совершеннолетний возраст, Серж приехал в Варшаву, узнал о свадьбе своей экс-невесты, накинулся с упреками на графиню, и она задумала наверстать потерянное - прелюбодеянием! Как упустить такой случай! И вот началась с дочерью деятельная переписка, по-польски, конечно. Под носом у тебя завязалась интрига, которую ты обнаружил только сегодня. Твоей матери все было известно, она терзалась и страдала и не раз поверяла мне свое безысходное горе. Свидания начались у графини, а потом Серж нанял и меблировал квартиру на улице d'Areco. Возврат конфискованных имений - басня; бриллианты от сестры и серьги от графини - ложь; за все платил Серж. Анонимное письмо - изобретение графини, для твоего вящего ослепления и доверия! Могила твоей матери сослужила им службу! Все эти подробности знаю я от Сержа; я принудил его к откровенности сегодня; некоторые же детали доставлены мне моим зятем, слышавшим их от товарищей в русском посольстве. Вот тебе объяснение, почему отец мой и сестра отдалились от вас. Бедный ты, наивный человек! Если бы ты не был так воздержан и скромен холостяком, то приобрел бы побольше опытности. Узнал бы, что когда решаются на первую глупость - жениться, то не следует делать второй, т. е. выбирать в жены исключительную красавицу! Твоя жена богиня красоты! Такие создания не бывают хорошими семьянинками. Их надо воспевать, обожать, писать с них, лепить, но жениться на них - сохрани Боже! Они созданы для наслаждения, для вдохновения артистов и кроме своего каприза не признают иного закона. Брак для них - трамплин, с него они храбро бросаются в омут жизни. Достоинств мужа они даже не разбирают, лишь бы положение его было видное. Любовника выбирают не за красоту, не за ум, не за молодость. Им только бы блистать и царствовать, а откуда идет фимиам - им решительно все равно. За неимением другого, довольствуются обожанием лакея или каменщика. Басня о Диане и пастухе очень глубокомысленна. Для красавицы - красивый и знаменитый муж не подданный, а равный; она всегда предпочтет какого-нибудь ничтожного дурака, который падет перед ней ниц, будет считать себя ее рабом, вещью, преданным псом. Больше ей ничего не нужно. Для мужа она красивейшая женщина, для того избранника - богиня, о которой он и мечтать не смел! Надоест ей этот избранник - она бросит его и возьмет другого, не заботясь, что он может умереть от отчаяния! Тем лучше: она наблюдала, как приходят в экстаз от любви, посмотрит, как от нее умирают. Любопытно! Такова твоя жена, бедный друг мой. Не все допускали мысль, что тебе неизвестно ее поведение! Ты спрашиваешь имена соперников - к чему? Вы все - ее жертвы. Теперь я скажу тебе, что у нее на уме: она решила завладеть миллионером Сержем и совершенно утешена. Мечтает о славе Аспазии, Ниноны и Марион Делорм. Но тут-то она и обожжется: я выискал ей наказание. Вместо того, чтобы вызвать Сержа на дуэль, я рассказал ему подробно, какова женщина Иза, и потребовал от него клятву, что он не увидится больше с ней! Он поклялся и сдержит слово - это джентльмен, не подозревавший семейной обстановки Изы. Таким образом твоя дальновидная женушка получит неожиданный нос и вынуждена будет жить с мамашей. Бриллиантов им ненадолго хватит, и прежняя бедность снова грозит им!

-- А я?

-- Ты поручишь сына моей сестре, которая воспитает его вместе со своими, а сам уедешь во Флоренцию или в Рим и предашься возвышенному искусству, как и подобает талантливому артисту, когда его посетит сильное горе! Я поеду с тобой, чтобы ты не застрелился потихоньку на первых порах. А потом... последуешь моему примеру: будешь любить всех женщин понемножку и не привязываться ни к одной. Когда вполне выздоровеешь, вернешься к нам, в нашу семью, где тебя искренно любят. Так ведь, решено?

-- Пожалуй.

-- Ночуешь сегодня у меня. Завтра мы уедем и будем стараться не думать о прошлом. Давай укладываться. 

XXXVIII

Какой-то мудрец сказал, что у нас всегда найдется достаточно силы, чтобы перенести страдания ближнего. Благодаря этой силе, а также, вероятно, тайному удовольствию явиться утешителем, Константин Риц с таким красноречивым юмором описывал мне Изу и разбирал ее по косточкам. Все это напоминало твердую руку опытного врача, прикладывающего раскаленное железо к свежей ране. Операция бесспорно полезная, но предоставляю вам судить, каково пациенту в эти минуты. Одно можно сказать: чего человек не вынесет!

Я рассчитал и отпустил прислугу, объявив, что уезжаю путешествовать; Феликса, с его вещами и игрушками, отправил к графине Нидерфельдт.

Константин, с сигарой во рту, разбирал бумаги и письма в моих столах и комодах, поминутно спрашивая: "Это сжечь? А это спрятать?"

Вдруг дрогнул звонок. Я встрепенулся: не Иза ли вернулась? Оказалось, пришел посыльный за ее вещами.

Когда выносили последний сундук с ее вещами, я проводил его взглядом, как будто уносили дорогого покойника!

В восемь часов Константин сказал:

-- Ну, нам пора отправляться. Здесь больше нечего делать.

Я машинально пошел за ним. Ноги у меня подкашивались, и я должен был крепко держаться за перила лестницы, чтобы не упасть.

Константин повел меня в ресторан, и я послушно ел и пил, а затем мы пошли к нему пешком. Люди, двигавшиеся по улицам, казались мне тенями, жившими какой-то особенной жизнью, и я сам - другим существом, чем был несколько часов тому назад. Константин уступил мне свою кровать, сам же велел постлать себе на диване и принялся укладывать свои вещи.

Я, разумеется, не лег, а ходил по комнате из угла в угол, не говоря ни слова.

-- Не пройти ли нам к отцу? - предложил мне приятель.

-- Нет, лучше завтра.

делать. Трудно сказать, что я чувствовал; я точно находился под влиянием наркоза: материя и привычка боролись с душевным состоянием и подавляли его. "Отдохнуть прежде всего! - проносилось у меня в голове. - Там видно будет".

Незаметно я впал в забытье, закрыл глаза, перестал думать. Очнулся я в пять часов утра, и в первую минуту сознание действительности отсутствовало... Вдруг оно встало в углу комнаты, прояснилось, выросло и, подойдя ко мне, село у моего изголовья!.. Я все вспомнил и мигом очутился на ногах. Все ужасные вчерашние происшествия закружились вокруг меня в беспорядочной, адской пляске, и все философские рассуждения Константина рассыпались в прах.

"Как! - вопил какой-то голос внутри меня. - Есть человек, похитивший твою честь, твое счастье, разбивший твою будущность, и ты оставляешь его в покое, довольствуешься словом, которое он, быть может, и не сдержит? Поведение твое пахнет трусостью! Константину хорошо советовать, но сам он не так бы поступил на твоем месте! Честь ближнего, даже друга, все не то, что своя собственная! Если бы ты соблазнил, например, его сестру, неужели он ограничился бы твоим обещанием, что ты, мол, больше не будешь? Нет! Он жаждал бы крови, прежде всего. Что должен думать о тебе Серж? Дешево он отделался!"

-- Господи! Да я вчера был, видно, без ума! - прошептал я и кинулся на улицу Пантьевр, зная от Константина, где живет мой соперник.

Было не более восьми часов, когда я позвонил к нему. Камердинер отказался было будить барина, но я уверил его, что дело первой важности, из-за которого я будто нарочно приехал из-за границы. Тогда он провел меня в будуар, а сам отправился к барину.

Комната, в которой я очутился, обита была голубым атласом, наполнена цветами и безделушками. Между окнами стояла статуя, и - о ужас! - то был бюст Изы моей работы, который, по ее уверению, послан был сестре! Не помня себя, я схватил каминные щипцы и несколькими ударами превратил изваяние в осколки.

На таком занятии застал меня хозяин. Вероятно, он меня тотчас же узнал, потому что удивления никакого не выразил, а проговорил тоном человека, терпение которого готово истощиться:

-- Условия с вашим другом не удовлетворили вас, милостивый государь?

-- Да, я переменил мнение.

-- Это не причина, чтобы ломать чужие вещи! - брезгливо сказал он.

-- Как чужие? Бюст этот...

-- Бюст этот моя собственность, я заплатил за него, сколько следовало, и вы у меня в квартире. Потрудитесь объяснить цель вашего визита и удалиться.

-- Я хочу убить вас! - прохрипел я.

-- Так бы и сказали, не приходя в неистовство.

-- Чтобы разом покончить, будьте в одиннадцать часов с секундантами в С.-Жерменском лесу, у решетки террасы. Выбирайте оружие.

Он спокойно позвонил и сказал слуге:

-- Подберите эти осколки и выбросьте их.

Затем холодно поклонился мне и вышел. 

XXXIX

Я сыграл дурака, но по крайней мере облегчил себя. Теперь я знал, чем наполнить этот день. Константин тревожился, недоумевая, куда я исчез. Я рассказал ему все.

-- Безумно, но я, пожалуй, поступил бы так же! - сознался мой мудрый утешитель. - Ступай пожать руку отцу и поцеловать Феликса; а я пока отыщу другого секунданта.

и проткнул ему правый бок.

-- Удар не совсем правильный! - заметил он, падая. - Но все-таки будем считать его. Если я умру, знайте, что я жалею о причиненном вам горе. Если же останусь в живых, то сдержу данное слово и не увижу более особу, из-за которой дрались. Она уже знает о моем бесповоротном решении.

Проговорив это, Серж лишился чувств, и его отнесли в замок Валь, где жили его знакомые, а мы вернулись в Париж.

-- Ну, дело сделано! - сказал Константин. - Успокоило ли это тебя немножко?

-- Да.

-- Только это и требуется. Будем надеяться, что Серж не убит. Он в высшей степени порядочный человек. Вы оба жертвы, и упрекать друг друга вам не в чем. Сюрприз, преподнесенный твоей супруге, очень радует меня: оба бросили ее сразу! Поделом.

В квартире Константина меня ждал посыльный с письмом:

"Ни к чему долее обманывать вас: Феликс не ваш сын. Отдайте мне его, и вы не услышите никогда более ни о нем, ни о его матери.

-- Врет! - крикнул Константин, прочитав письмо. - Не верь: просто хочет отомстить тебе, отравить твое чувство к ребенку. Как она типична, мелочна и зла! "Рожденная Доброновская"!! Ха, ха, ха, прелесть! - И обратясь к посыльному, он как ни в чем не бывало сказал:

-- Хорошо, скажите этой барыне, что мальчика мы оставим у себя, чтобы она не беспокоилась. Вот вам пять франков за комиссию. Еще передайте ей, что мы уезжаем за границу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Да, дуэль облегчила меня. Жажда крови в таких случаях непобедима. Я должен был наброситься на кого-нибудь, как дикий зверь, не на Сержа, так на другого, все равно, и затем несколько успокоиться. На соперника моего я ничуть не сердился, а после дуэли стал даже уважать его.

После этой встречи мне показалось, что Иза радикально изгнана из моей жизни, что я способен довольствоваться трудом, славой, дружбой порядочных людей, заботой о маленьком Феликсе и т. д. Стоит ли даже уезжать из Парижа?

-- К чему увозить от вас Константина? - говорил я убежденно старику Рицу. - Я тверд и силен, уверяю вас. Видел дурной сон и проснулся! Ничего особенного не случилось: буду работать, как прежде, снова войду в состав вашей семьи!

Старик с добрым участием выслушал меня, как доктор, не желающий разубеждать больного, воображающего себя здоровым.

-- Вы правы, друг мой! - сказал он ласково. - Только перемена воздуха, по моему мнению, все-таки не повредит. После падения необходимо двигаться, чтобы убедиться, нет ли где полома в членах. Поезжайте-ка в Рим, вы там не были, это будет полезно. Я стар, утомлен, а то сам поехал бы с вами! С Константином вам веселее. Поезжайте, не откладывая! 

XL

Мы проехали Милан, Венецию, Ферраре, Болонью, Пизу, Флоренцию.

Константин не мог мною нахвалиться: ясность духа и спокойствие, с которыми я разговаривал, поражали и радовали его. Он поверил в мое полное выздоровление и на расспросы мои о прошлом, не стесняясь, рассказывал мне все, что знал о проделках Изы.

лет, старшему шестьдесят!.. Но все они были "известностями", чтобы не сказать знаменитостями. Не раз доставляла она себе курьезное развлечение собрать "всех нас" за обедом... Понимаете, какой интересный спектакль? А я, сияющий, счастливый, доверчивый, с триумфом председательствую!.. Одного Сержа недоставало!

Вот вам и имена членов этой компании: во-первых, лорд Афенбюри, известный своим красноречием в парламенте; Гантло - ученый (он горбат, как вам известно), Гатерман - композитор; Тардин - живописец, Жан Дакс - адвокат. По образчику каждой специальности.

Не думайте, что я шучу, друг мой! Неуместны были бы шутки, когда речь идет о женщине, которую я безумно любил, о моей чести, жизни, обо всем, что было мне дорого и свято! Я передаю факт, не подлежащий сомнению.

Вначале все эти старички льстили себя надеждой на исключительную привилегию. Но случайно Гантло увидал, как Иза входила к Тардину. В отчаянии он поведал свои терзания Даксу, не подозревая, какого заинтересованного наперсника выбрал! Дакс - философ, и решился сам проследить за возлюбленной и вскоре убедился, что Гатерман также пользуется милостями богини.

Комизма много, если бы не было столько трагизма для меня! Гатерман первый рассказал все приключения Константину Рицу, наивно осведомляясь, не принадлежит ли и он к "товариществу". Но приятель мой умолял его молчать ради меня и не разглашать поведения Изы. Молчали, однако, только при мне...

раскаты грома - гроза близка! Я должен прибавить шагу и не заглядываться по сторонам, не рассматривать почву, которая колеблется у меня под ногами!

Первые дни я поглощен был созерцанием великих памятников искусства; во мне проснулся художник, и я весь отдался артистическому наслаждению. Личное горе показалось мне мелочным и ничтожным среди бессмертного великолепия, которым полон Рим.

Я написал г-ну Рицу горячую благодарность за совет посетить вечный город и выражал намерение приняться за дело!

Кружок итальянских художников знал меня понаслышке и принял с распростертыми объятиями. Все это была пылкая молодёжь, видевшая во мне "учителя", дорожившая моим мнением, одобрением, советом. Удовлетворенное самолюбие действовало на меня, как целительный бальзам, и я действительно решил работать, сделать что-нибудь великое и бессмертное, забыть все, кроме искусства!

И вот я устроил мастерскую, приобрел все необходимое, заготовил материал и... стал ждать вдохновения.

приступить к делу...