Автор: | Еске-Хоинский Т., год: 1897 |
Категории: | Роман, Историческое произведение |
IV
Палящее солнце погожего мартовского дня заливало потоками лучей "прекрасную Виенну", которая широко развернулась по обе стороны Роны.
Поэт Марциал справедливо назвал эту старую римскую колонию "прекрасной". Императоры и наместники Галлии украсили свою любимую резиденцию таким множеством церквей, храмов и памятников, что ни один, провинциальный город не мог сравниться с Виенной. Ее украшали Юлиан Отступник, Грациан, Максим и Валентиниан.
По примеру государей и их сановники строили великолепные дворцы, бани и театры, выпрямляли улицы, содержали площади и базилики в величайшем порядке.
Над самой рекой, в саду, находилось большое здание, окруженное высокой стеной с острыми железными шипами наверху.
Кай Юлий и Констанций Галерий в утреннюю пору подходили к воротам этой стеньг. Они шли пешком, без прислуги, одетые в обыкновенные сенаторские тоги, в высоких шнурованных башмаках из белой тонкой кожи.
Два старых солдата, исполняющих обязанности привратников, загородили им дорогу.
-- Нельзя, - сказал один из них. - Покажите разрешение графа священного дворца.
-- У нас есть разрешение самого императора, - сказал Юлий с иронической улыбкой, сунув в руки сторожей по золотой монете. - Рассмотрите этот пергамент за бутылкой хорошего вина. Там не только имя, но и лик нашего божественного государя.
Солдаты, оглянувшись, быстро сунули монеты за туники и пропустили сенаторов.
Через каждые десять шагов вдоль широкой аллеи, усаженной каштанами, стояли заслуженные солдаты, с обнаженным оружием в руках, и каждый из них требовал разрешения графа.
Юлий уже не утруждал себя ответами, он совал направо и налево в грубые руки бородатых солдат деньги с такой ловкостью, точно ничего другого в жизни не делал.
-- Я не был бы так искусен, - заметил Констанций.
-- Если бы ты пожил подольше в Виенне или Константинополе, то научился бы этому очень скоро, - ответил Юлий. - И я сначала удивлялся бесстыдству этого сброда, а теперь, как видишь, забавляюсь этим.
По мере того как они поднимались вверх, аллея расширялась, соединяясь перед самым дворцом с широким квадратным двором, который кишел людьми разных чинов и должностей.
Невольники в красных туниках, обшитых золотой бахромой, стройные сирийские юноши, безусые евнухи, черные нубийцы с кольцами в ушах, рыжие галльские стрелки сновали из стороны в сторону. Военные высших чинов в серебряных шлемах и латах, опоясанные голубыми, желтыми и красными шарфами; чиновники в длинных шелковых плащах с нашитыми на них драгоценными камнями, суетились перед дворцам, сверкая на солнце всеми цветами, как блестящие жуки.
Белые тоги сенаторов бесследно потонули в этом море ярких красок и ослепительного блеска. Никто не обращал внимания на римских патрициев, у которых не было ни медалей, ни наплечников, ни даже портретов императора. Низший из слуг императора затмевал Юлия и Галерия богатством одежды.
К дворцу вели широкие мраморные ступени, охраняемые с обеих сторон "протекторами" и "доместиками" [гвардия христианских цезарей; прежние преторианцы]. Сыновья французских, аллеманских и галльских вельмож, все молодые и рослые люди, нарочно избранные для украшения портика цезарского дворца, внимательней вглядывались в каждого, кто проходил мимо них. Христианские монограммы, выложенные рубинами, искрились на их золоченых шлемах и щитах, желтые шелковые плащи шелестели при каждом их движении.
Юлий приблизился к одному из них, который отличался пурпуровым поясом, и сказал:
Знаменитый Рикомер, сотник доместиков, окинул взором сенатора, не переменив даже своего положения, Опершись плечом о колонну, он небрежно отвечал:
-- Мне говорили, что ты вернулся в Рим.
-- От Виенны до Рима дорога не дальняя. Я приехал, чтобы получить аудиенцию у нашего божественного государя.
-- Это будет трудно. Его вечность теперь приготовляется к принятию святого крещения. Сам архиепископ Медиоланский будет совершать обряд.
- Я слышал, что религиозные обряды не освобождают мысли нашего императора от государственных занятий.
-- Текущими делами заведуют графы.
Рикомер посмотрел на Юлия сквозь полуопущенные веки. По его губам пробежала пренебрежительная улыбка.
Юлий приблизился к нему и сказал тихим голосом:
-- Я помню, что тебе когда-то нравились мои испанские лошади. Если у тебя не переменился вкус, то я буду очень счастлив, если ты их запряжешь в свою колесницу.
В глазах Рикомера мелькнул мимолетный блеск радости. Однако он ответил равнодушно, как будто щедрый подарок не доставил ему никакого удовольствия:
-- Благодарю твою светлость от имени моего кучера, который влюблен в испанских лошадей. Что же касается меня, то я предпочитаю британских. Они рослее и сильнее.
-- Если бы ты устроил мне свидание с камергером священной ложницы [камергер священной ложницы был личным камергером императора], - сказал Юлий, - то, может быть, в моей конюшне нашлись бы также и британские кони.
-- Великий камергер сейчас покинет священные покои его вечности, - сказал он. - Я поставлю тебя на такое место, чтобы он увидел тебя.
Он взял Юлия под руку, кивнул головой Галерию и повел сенаторов через портик к дворцу.
В передней царило постоянное движение. Всюду переливались и искрились яркие краски, шелестел шелк, сверкали золотые шлемы, горели рубины, изумруды, сапфиры. Поминутно черные евнухи отодвигали пурпуровые занавески на дверях, и из покоев Цезаря выходили разные сановники. Они шли, высоко подняв головы, вдоль блестящих рядов протекторов и доместиков.
Рикомер шепнул несколько слов сотнику дворцовой стражи и показал знаком сенаторам встать около него.
-- Оттуда должен выйти главный камергер, - пояснил он Юлию.
Время от времени в глубине передней показывался глашатай и громко выкрикивал чье-нибудь имя. Счастливый подданный его вечности, которому после долгих мытарств удалось достигнуть желанной цели, протискивался за невольником через толпу. Его провожали завистливые взгляды тех, кого ему удалось опередить.
Лица с каждой минутой становились сумрачнее. Губы у Юлия начали дрожать; Галерий кряхтел и оглядывался кругом, как пойманный тур.
Ни тот, ни другой никогда не толкались в чужих передних. Чтобы избежать этого, они всегда держались вдали от цезарского двора, предпочитая расположению Феодосия и Валентиниана свою самостоятельность.
-- Уйдем! - проворчал Галерий.
Юлий удержал его за тогу.
-- Мы для Рима переносим это унижение, - прошептал он.
-- Я задыхаюсь...
Нетерпение начало овладевать и Юлием. В это время занавеска раздвинулась, и головы всех преклонились перед молодым, рыжим мужчиной, который окинул собравшихся надменным взглядом.
-- Его вечность, наш божественный государь сегодня не примет к себе больше никого, - произнес главный камергер.
Он хотел пройти сквозь блестящий ряд ожидающих, но, заметив Юлия, остановился и покровительственно потрепал его по плечу.
-- Кай Юлий? - сказал он. - Приветствую тебя в Виенне! Тебе нужно что-нибудь от меня?
-- Привет и тебе, - ответил Юлий. - Мои очи жаждут видеть божественный лик нашего бессмертного государя.
-- Хорошо, хорошо, но только не сегодня и не завтра, а послезавтра. Запишись на листе желающих получить аудиенцию и терпеливо жди своей очереди.
Камергер кивнул головой Юлию и удалился, предшествуемый ликторами.
-- Зачем мы унижаемся перед этим сбродом? - вскричал Галерий, размахивая руками. - Зачем мы стучимся в двери, которые для нас никогда не отворятся? Я давно говорил тебе: бить и бить! А вы напрасно тратите время, забавляетесь какой-то игрой. Наши отцы иначе разговаривали с врагами Рима.
-- По приказу наших отцов вооружался весь цивилизованный мир, - ответил Юлий с печальной улыбкой. - А за нами не пойдут даже легионы Империи.
-- За нами пойдет Италия.
-- Арбогаст раздавит Италию в одной битве. Без его помощи мы не можем начать войны с Феодосием, а Арбогаст перейдет на нашу сторону только тогда, когда будет страшно обижен Валентинианом. Нужно как-нибудь ускорить это.
-- Мне надоела эта фальшивая игра.
-- Она оскорбительна и для моей гордости, но, увы, ложь - это оружие слабых.
Сенаторы, насупившись, шли по улицам Виенны, в которой кипела такая жизнь, как будто она была столицей государства.
расчищая дорогу для придворных сановников.
На площади перед храмом обоготворенных Августа и Ливии внимание сенаторов обратили на себя носилки необычной формы. Они напоминали форму лебедя, и все были украшены страусовыми перьями. Их несли шесть невольниц в грязных, растерзанных платьях римских плакальщиц.
Прохожие останавливались, таращили глаза, шептались и указывали пальцами друг другу на оригинальные носилки.
Но это, должно быть, не особенно интересовало их хозяйку - молодую женщину, которая небрежно раскинулась на желтых вышитых подушках и презрительно смотрела на любопытную толпу.
-- Эмилия! - воскликнул Юлий. - Как эта блудница попала в Виенну?!
Актриса Эмилия, увидев сенаторов, издалека послала им поцелуй.
-- Здравствуйте! - радостно крикнула она.
Когда они приблизились к ней, она произнесла?
-- Как хорошо, что вы приехали в Виенну. Надеюсь, что вы навестите меня сегодня. Мне так здесь надоело, что я готова в присутствии всего города обнять вас и расцеловать.
Сенаторы быстро отстранились от носилок.
-- Вы боитесь? - засмеялась Эмилия. - Не бегите от меня, если вы любите Рим, а я знаю, что вы его любите. И я теперь люблю наш священный вечный город, хотя клеветала на него в минуту разлуки. Только вдали от родины начинаешь ценить ее. Не смотрите на меня так сурово. Я не буду раздражать и смущать вас. Клянусь тенью Софокла, я не буду оскорблять ваших чувств и горестей. Я римлянка, и душа моя жаждет римских воспоминаний. Приходите ко мне...
Она оживилась и говорила горячо, сердечно, с искренней просьбой в глазах.
- Вы не поверите, какое наслаждение встретить своих в толпе чужих людей! И актеры умеют любить родной город.
Сенаторы, которые сначала недоверчиво смотрели не Эмилию, теперь улыбнулись.
-- Я не думаю, чтобы в Виенне ты получила столько золотых венков, как в Риме, - сказал Юлий, снова приблизившись к носилкам. - Галилеяне не любят вашего искусства.
-- Не за венками и аплодисментами я приехала в Виенну, - ответила Эмилия. - Я по приказанию его вечности должна каяться за грехи молодости, должна обильными слезами смыть с души все пятна и умолять Бога галилеян, чтобы Он смилостивился надо мной. Вот я и каюсь и, как видите, лью слезы, даже на улице.
Она показала рукой на своих невольниц, переодетых плакальщицами.
Констанций и Галерий весело рассмеялись.
-- Ты, должно быть, никогда не мечтала о такой роли, - сказал он.
-- А тебя это забавляет! - Эмилия погрозила ему пальцем. - В наказание тебя следовало бы хоть в течение дня продержать на той пище, которой меня угощают галилеяне. Представьте себе, что эти постники, эти плакальщицы в мужском платье, беспрестанно навещают меня по приказу его вечности и мучают меня несносной болтовней о каком-то милосердии какого-то Бога, который сжалился даже над блудницей. Вы понимаете?
-- А что же ты ответила на это? - перебил Юлий, с губ которого не сходила тонкая улыбка.
ногу, приближаюсь к святому мужу, прижимаюсь к нему, кладу руки ему на плечи...
-- И святой муж забывает о своей святости, - перебил Галерий, который задыхался от смеха.
-- Как бы ни так. Святой муж собирает свои священные книги и уходит, преисполненный священного гнева.
-- И все они делают так? - спросил Юлий.
-- До сего дня убежало восемь человек. Завтра мне собираются прислать какого-то усмирителя всякого греха. Говорят, что этот неустрашимый герой питается кореньями и акридами, пьет только воздух, дышит запахом неба, а с богами разговаривает так же свободно, как я с вами. Мне становится весело, когда я подумаю о стычке с этим мешком, набитым голодом, жаждой и добродетелью. Приятное развлечение в моем одиночестве.
-- Если вы не пренебрегаете моей компанией, славные отцы, - проговорила она, глядя на сенаторов умоляющими глазами, - то я пойду с вами пешком. Я знаю, что болтовня гистрионки смущает ваши важные мысли, но мы находимся в чуждой для нас среде. Римляне, будьте снисходительны к римлянке.
Сенаторы не отказали актрисе в чести, о которой она умоляла и взором и голосом. Они пошли рядом с ней, не обращая внимания на шепот толпы.
-- Скажите, зачем вы сюда приехали? - продолжала Эмилия. - Римляне не для одного удовольствия приезжают в Виенну. Может быть, я буду в состоянии помочь вам. Меня окружают разные люди, которые обыкновенно толкутся около молодой женщины, если молва разгласила о ее таланте и веселой жизни.
Юлий и Галерий вопросительно посмотрели друг на друга.
Они знали Эмилию по театру, встречали ее иногда у кого-нибудь из своих родственников или друзей, но никогда не принадлежали к числу ее поклонников. Ревностные язычники, подражающие Марку Аврелию и Юлиану Отступнику, они сторонились шумных забав и развязных женщин.
Эмилия отгадала причину их нерешительности.
-- Если бы я вам сказала, что мое пребывание в Биение пробудило во мне римлянку старых времен, вы могли бы не поверить мне. Я все та же Эмилия, которую породили Вакх и Венера. Я не люблю Капитолийского Юпитера за его гром и молнии. Я не понимаю, как вы, молодые и богатые, обладающие всеми средствами для того, чтобы выпить из жизни всю ее сладость, можете проходить мимо человеческого счастья. Я ненавижу печаль, важность, обязанности, но еще больше, чем вы, ненавижу галилейскую веру, превращающую цветущую землю в угрюмую темницу. Наши боги принимают участие в радостях людей и не грозят им постоянно загробной карой за какое-нибудь пустое прегрешение. Наши боги не требуют от смертного, чтобы он для какого-то небесного венца, витающего в облаках, отказался от своей плоти, сделался мумией, увядшим листом, камнем, пеплом. Если безусловно нужно, чтобы какие-нибудь боги вмешивались в дела людей, то пусть уж это будут жители Олимпа. Их легче умилостивить, смягчить их гнев, наконец, обмануть их. За несколько белых телиц, зарезанных в Капитолии, даже громовержец Юпитер проясняет свое громоносное чело. А галилейский Бог сразу требует, чтобы ему посвятили всю жизнь, все помыслы и пожелания, и обещает за это только награду в царстве теней.
-- А ты предпочитаешь быть лучше актрисой на земле, чем царицей по другую сторону Стикса, - сказал Галерий. - Плохо же тебя обучают галилейские священники.
-- Если они будут меня долго мучить, то я соблазню самого святейшего из них и за уши приведу его в Рим.
-- Ну, этого тебе не удастся сделать.
-- Не удастся? Кто не боится женщины, или, как они говорят, сатаны, тот не бежит от соблазнов. Если бы я только захотела...
-- Ты говоришь о молодых, здоровых людях, В таких в Виенне нет недостатка.
Эмилия презрительно улыбнулась.
-- Ну, они не стоят моих взглядов и ласк, - сказала она, пожав плечами. - Да кому они нужны в этой трущобе? Истинные галилеяне те, которые чтут своего Бога, избегают меня как прокаженную. От меня сторонятся также все богатые и независимые варвары. Представьте себе, что эти франконские и аллеманские медведи сохраняют верность своим женам и называют преступлением свободную любовь. Что это за страна, что за понятия и обычаи? Я даже и не воображала о таком захолустье. Боги сурово наказали меня за клевету, которую я бросила. Риму в минуту моего отъезда. У нас не так. У нас еще есть люди умные, снисходительные, щедрые, которые умеют еще платить за одно обещание тысячами, десятками тысяч.
Сенаторам это не понравилось. Эмилия, говоря о духовной силе новых людей, сама не зная, коснулась их больного места.
-- А тут что? - продолжала болтать актриса. - Император, молодой и красивый, по целым дням сидит со священниками и занимается набожными разговорами; знатные варвары ходят по улицам нахмуренные, важные, как будто внутри них хранится вся добродетель; женщины закрывают себе глаза, когда встречаются со мной; чернь показывает на меня пальцами. Только этот льстивый, блудливый придворный сброд льнет ко мне и то урывками - по вечерам. Что же это такое? Преступница я, что ли, или старая, безобразная баба, от которой нужно бежать, чтобы она не напустила каких-нибудь чар? Не выношу я их, ненавижу, презираю! - закричала вдруг Эмилия, топая ногами. Если бы я могла насолить им, то послала бы в Луглун Венере десять телиц.
-- Я ожидаю вас сегодня, славные отцы, - заговорила она мягко, сложив руки, как на молитве. - Не к обеду, потому что это не доставит мне никакого удовольствия. Я знаю, что в еде вы умереннее моих невольников. Я жажду только видеть римские лица и слышать римскую речь. Вот моя темница.
Она сделала гримасу избалованного ребенка и ударила молотком в ворота сада, в котором находилась маленькая вилла.
Когда она скрылась в доме, послав сенаторам воздушный поцелуй, Галерий сказал Юлию:
-- Мы можем воспользоваться для наших целей связями этой блудницы и ее ненавистью к здешним придворным.
-- И я думаю о том же, - отвечал Юлий. - Если бы нам удалось раздразнить этого рыжего кота, как Эмилия называет камергера, против Арбогаста, то половина дела была бы сделана. Ближе всех стоящий к Валентиниану, посвященный во все его замыслы и тайны, камергер лучше меня нашел бы дорогу к его надменности и подозрительности. Надо непременно отправиться к Эмилии.
На заезжем дворе под вывеской "Красный Олень", где остановились Юлий с Галерием, их ожидал римский курьер. Посланный Флавиана, увидев сенаторов, поспешно отдал им пергамент, перевязанный золотым шнурком.
Юлий развернул письмо Флавиана, прочитал его и снова начал пробегать глазами строки, как будто хотел убедиться, что глаза не обманывают его. Лицо его было спокойно. Только брови его незаметно сдвинулись. Флавиан извещал о похищении Фаусты.
-- Префект послал погоню за похитителями? - спросил он курьера.
-- Сыщики префекта нашли их следы на Аурелийской дороге, но потеряли их за Генуей, - отвечал курьер.
-- За Генуей? - повторил в раздумье Юлий. - А Винфрид Фабриций в Риме? - спросил он после некоторого молчания.
-- Воеводу я видел неделю назад на Марсовом поле.
-- Но, может быть, Рим оставил кто-нибудь из его слуг?
-- Разведчики донесли префекту, что воевода за день до похищения выслал по Аурелийской дороге несколько телег с невольниками и десять аллеманов из своей личной стражи. И его любимого слуги, старого Теодориха, давно уже не видно в городе.
-- Хорошо. Отдохни сегодня, чтобы завтра ты мог вернуться в Рим. Ты отвезешь от меня письмо к префекту.
Когда он остался наедине с Галерием, то подал ему письмо Флавиана.
Галерий, прочитав, скомкал пергамент и бросил на пол.
-- Я говорил и говорю постоянно, - вскричал он, - напоминаю без устали, что нужно бросить эту работу крота. Мы подкапываемся под них, а они в это время оскорбляют самые дорогие наши чувства. Если мы и дальше будем только совещаться, вместо того чтобы действовать, они скоро начнут разрушать наши храмы. Надо во что бы то ни стало вызвать Фаусту Авзонию из их святотатственных рук.
-- Надо, но как? - спросил Юлий, глядя на Галерия со снисходительной улыбкой. - Гнев не покажет нам дороги к месту, где спрятана Фауста, не найдет преступника.
-- Ее похитили галилеяне...
-- Несомненно, но кто именно? Галилеян в государстве тысячи тысяч.
-- Ты постоянно кричишь, а я думаю. Хочешь знать, кто похитил Фаусту?
Галерий вытаращил на него глаза.
-- Ты помнишь, как Фабриций явился в атриум Весты? Припомни-ка хорошенько, как вел себя воевода.
-- Он пожирал Фаусту жадным взором. Помню, он не хотел уходить, хотя мы не были особенно любезны с ним.
-- Значит, кто же похитил Фаусту?
-- Фабриций!
-- Вот видишь, что иногда лучше спокойно подумать, чем громко кричать. Через несколько часов я скажу тебе, что надо сделать, чтобы Фауста вернулась к своим священным обязанностям, а теперь прикажи подать обед.
Месяц уже серебрил кровли Виенны, когда сенаторы постучали в двери Эмилии. Им отворил тот самый невольник, который сторожил в Риме вход в дом актрисы.
В передней Юлий шепнул Галерию:
-- Если мы застанем у Эмилии кого-нибудь из придворных, то прошу тебя следить за своим лицом и движениями. Лучше всего тебе ничего не говорить, чтобы каким-нибудь неосторожным словом не пробудить подозрительности этих лисиц.
Прислуга актрисы, должно быть, была предупреждена о посещении сенаторов, потому что глашатай, не спрашивая, тотчас же повел их через несколько комнат, освещая дорогу цветным фонариком.
-- У твоей госпожи есть гости? - спросил его Юлий.
-- Главный камергер священной ложницы прибыл после захода солнца, - ответил невольник, и, указав на светлое пятно, вырисовывающееся на темном фоне, тихо удалился.
Юлий приподнял шелковую занавеску и остановился на пороге маленькой комнаты. На софе лежала Эмилия, а у ее ног на коленях стоял главный камергер.
-- Почему ты постоянно откладываешь до следующего дня? - говорил сановник дрожащим голосом. - Если ты еще будешь мучить меня, то я силой сломаю твое упорство.
Он хотел обнять актрису, но она увернулась с ловкостью змеи.
-- Если бы божественный Валентиниан узнал о твоем греховном вожделении, то несомненно лишил бы тебя обязанности охранять свою священную ложницу. Ваши священники поучают, что тот нарушает закон галилейского Бога, который смотрит на женщину с вожделением..
-- О правилах нашей веры ты можешь говорить с епископом, когда-то тебе потребуется, со мной же говорят языком Анакреонта, Катулла и Тибулла.
-- Ваши священники называют этих поэтов развратителями общества.
В ответ на это великий камергер схватил Эмилию в объятия и старался ее поцеловать. Она, извиваясь, заслоняла рот рукой и поворачивала голову в сторону дверей, как бы искала помощи.
-- Привет вам, славные отцы! - крикнула она громко.
Камергер вскочил на ноги и бросил на сенаторов, когда они вошли в комнату, взгляд злой собаки, отогнанной от кости. Со стыда он не знал, что делать. Он кусал губы, озирался, поправлял на себе тунику.
Эмилия с лицом, озаренным искренней радостью, подбежала к своим землякам. Схватив их за руки, она проговорила:
-- Благодарю вас, благодарю, благодарю... Мне кажется, что вместе с вами в мой дом вошла моя семья. Скажите, чем я могу вам служить. Я привезла с собой из Рима амфоры с вином времен Диоклетиана...
Она выбежала из комнаты и, вернувшись, показала рукой на скромную обстановку.
-- Если я пробуду дольше в Биение, - говорила она, язвительно улыбаясь, - то меня Бог галилеян возьмет живой в свое царство. Я лью слезы на улицах, живу хуже любого сапожника на Субуре, питаюсь разговорами в благочестивыми людьми. Я чувствую сама, что добродетель начинает хозяйничать во мне, как у себя дома. Видите, грешные смертные уже начинают молиться мне на коленях.
И она взглянула на царедворца, который, ответив легким кивком головы на вежливые поклоны сенаторов, без приглашения развалился на единственной софе, которая находилась в комнате.
Эмилия сама пододвинула гостям кресла.
Вы давно оставили Рим? Расскажите мне, что играют с нового года в театре? Довольны ли вы моей заместительницей? Я не думаю, чтобы эта толстая корова сумела воплотить великие образы греческой трагедии. Ливия не умеет даже ходить в котурнах.
-- В этом отношении мы не можем удовлетворить твое любопытство, - ответил Юлий. - Мы выехали из Рима в первой половине ноября, а дорога нам предстояла тяжелая. Мы были на севере Аллемании, в Тотонисе, у короля Арбогаста.
Говоря это, он следил незаметно за камергером.
Придворный слушал внимательно.
-- В Рим прибыл молодой воевода, какой-то Винфрид Фабриций, аллеман или франк - этих новых римлян столько набирается из разных стран, что никогда точно неизвестно, какого они происхождения, - и начал держать себя у нас точно в завоеванной стране. Мы принесли на него жалобу Арбогасту.
-- И что же Арбогаст ответил вам? - спросил камергер, приподнимаясь на подушках.
-- Он отвечал, что отзовет Фабриция из Рима и в скором времени возвратится в Виенну, чтобы водворить здесь порядок. Совершенно не понимаю, что такое он подразумевает под этим. Всем верноподданным его вечности известно, что в Виенне повелевает божественный Валентиниан. Неужели этот гордый варвар хочет навязать свою волю нашему государю?
Камергер подозрительно, с недоверием всматривался в лицо сенатора, но оно было так спокойно, что на нем нельзя было ничего прочитать.
-- Мы дожили до странного времени, - продолжал Юлий равнодушным голосом, как будто рассказывал об обыкновенных вещах. - В восточной половине цезарства правят, собственно говоря, готы, в западной - франки. Арбогаст говорил с нами языком императора. Узнав о назначении Фабриция, он обезумел от бешенства. Он грозил всем верным слугам нашего государства, в особенности нападая на приближенных его вечности. "Этих подлых галилейских лисиц, этот презренный придворный сброд, - кричал надменный варвар, - я брошу на съедение псам. Я очищу Виенну от этих прихлебателей, рассею на все четыре стороны эту толпу дармоедов, лжецов и взяточников, я украшу все каштаны аллеи, ведущей ко дворцу императора, графами, воеводами, камергерами, ловчими..."
Главный камергер поднялся и сел на софе. Скверная улыбка поползла по его губам.
-- Смелы твои слова, сенатор, - перебил он Юлия.
Тот пожал плечами.
Эмилия, догадавшись, что Юлий с тайной целью запускает отравленное жало в душу камергера, не вмешивалась в разговор. И она внимательно слушала, подливая в кубки столетнее вино.
-- Повторил ли бы ты то, что говоришь мне, его вечности? - спросил камергер.
Юлий ответил без колебания:
-- С этой целью я и прибыл в Виенну. Меня возмутила надменность Арбогаста.
Его лицо было все время спокойно, голос неизменно равнодушен.
-- Я не знаю, чем особенно ты провинился перед Арбогастом, что так особенно пришелся по вкусу его ненависти. Он обещает заставить тебя танцевать с медведями на арене амфитеатра.
Камергер вздрогнул и быстро поднялся с софы.
-- С ним потанцует сперва король Фравитта, - пробормотал он. - Мы постараемся, чтобы Арбогаст не вернулся в Виенну. Прежде чем снег растает, от его франков не останется и следа. Подкрепления мы ему не пошлем.
-- Фравитта будет танцевать с Арбогастом, но только на дружеском пиру. Арбогаст заключил с ним союз.
Кубок затрясся в руках камергера, вино пролилось через край.
Наперсник Валентиниана подошел к Юлию и вперил в него пораженные ужасом глаза.
-- Я сам присутствовал при том, как Арбогаст посылал к Фравитте посольство с дарами и дружескими словами. Через несколько недель главный вождь военной силы западных префектур станет перед воротами Виенны. Приготовьте для него триумфальную арку, чтобы у него была готовая виселица для тех, кого он особенно возлюбил.
Камергер, который в это время пил вино, захлебнулся. Он посмотрел змеиным взглядом на сенатора и простился с Эмилией.
За спиной раздался смех Галерия и актрисы.
-- Едва ли он будет спать спокойно после твоих новостей, - воскликнула Эмилия. - Из того, что я слышали, я догадываюсь, что вы приехали в Виенну с целью возбудить гнев Валентиниана. Я не спрашиваю, зачем вам это нужно, и не требую, чтобы вы посвятили меня в свои тайны, я только прошу, умоляю, научите меня, что мне делать, чтобы эта придворная челядь танцевала с медведями и львами на арене амфитеатра. Я буду рукоплескать как сумасшедшая и не подниму руки кверху, о нет! Сброд! Они хотят меня заставить подчиниться, меня, у ног которой перерезали жилы римские патриции. Они называют меня распутной публичной женщиной... Негодяи!
им это постоянно, при каждой встрече стращай их гневом Арбогаста, возбуждай их трусость, подлость и алчность, и мы, когда ты снова вернешься к нам, мы засыплем тебя градом золотых венков.
-- Вы можете быть уверены, что я не буду щадить этих холопов. Сцена научила меня многим словам, которые могут растерзать грудь человека. А когда боги позволят мне снова выступить перед вами на сцене Помпея, то я щедро заплачу вам за ваше хорошее отношение ко мне. Из моих уст на римский народ польется пламя Тиртея.
Она встала посреди комнаты, выпрямилась, откинула голову, протянула руки вперед и начала декламировать...
Черные брови Эмилии слились в одну линию, глаза засветились угрюмым огнем, черты лица окаменели. Голосом, полным, сильным, который лился из ее груди потоком, она читала "Боевой клич" Тиртея.
-- Видите, и худшая из дочерей Рима может вам на что-то пригодиться.
Когда сенаторы возвращались в свою гостиницу, Валерий сказал по дороге:
-- Ты хотел мне сообщить, что нужно сделать, чтобы Фауста Авзония вернулась к своим священным обязанностям.
-- Ты завтра поедешь в Лугдун, наймешь в гладиаторской школе пятьдесят лучших гладиаторов и освободишь Фаусту из плена Фабриция.
-- Префект Виенны, которого я просил разузнать, сообщил мне, что у воеводы есть имение в Аллемании, в Южной Галлии, и какая-то уединенная вилла вблизи Нидеи, в окрестностях Цеменела, настолько затерявшаяся в горах, что даже сборщики податей о ней забыли. В Аллемании теперь свирепствует война, а в Южной Галлии, густо заселенной нашими сторонниками, Фабриций не нашел бы более безопасного уголка для такой ценной птицы. Значит, остается только эта вилла, которую ты отыщешь и нападешь на нее ночью.
-- Почему непременно ночью? - спросил Галерий.
-- Потому, что ночью ты легче справишься с аллеманами и слугами Фабриция. Один регулярный солдат в открытом бою осилит пятерых гладиаторов. Будь осторожен, держи свою стремительность на уезде.
-- Всегда эта осторожность, - проворчал Галерий.