Пиринейские пастыри

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Пиринейские пастыри (старая орфография)

Пиринейские пастыри.
(Из путешествия г-жи Жанлис)

За двадцать лет пред сим путешествовала я по южным провинциям нашим, и доехала до обширной цепи гор. Отделяющих Францию от Испании. Там выбрала я прекрасное место, наняла себе чистый и красивый домик, и в сельском уединении расположилась провести целое лето. Домик мой стоял на скате горы, усеянной рощицами, растениями и луговою зеленью, между светлыми источниками и уединенными скалами, которые со всех сторон окружали мирное убежище. С высоты горы видны были цветущия долины, орошаемые быстрыми ручейками которые с крутизны утесов катились к их подошве и разливались по лугу многочисленными протоками. У меня соседями были земледельцы и пастухи; их соседство не мешало моей тихой жизни. Безпокойные посещения докучливых гостей не перерывали сладкой задумчивости, которой любила я предаваться в удалении от шумных городов; не было стуку карет, скачки лошадей, неумолкаемого крику извощиков и городских булочников, сих вечных движений, с которыми, кажется, все места передвигаются, подобно заботливым жителям и суетному народу. Вокруг моего сельского уединения царствовало величие красноречивой природы, гремели в отдаленности потоки и водопады, на лугах ходили стада, в долинах играли на свирелях и пели молодые пастухи, сидящие на цветущих вершинах гор. Я посвящала большую часть дня прогулке; обходила горы, и встречалась с пасущимися стадами, которых стерегли почти дети или отроки, или юноши не свыше 14 лет. Я заметила, что последние занимали высочайшия места гор, тогда как младшия и дети, не смея подниматься на крутые скалы, выбирали для паствы отлогие холмы. По мере того как путешественник опускается с гор, пастухи убавляются в росте и в летах, и на самых отлогих скатах пасут уже стада одни восьми или девятилетние отроки. Ето замечание заставило меня думать, что в низких долинах стерегут их дети самого первого возраста; и я спросила о том одного из младших пастухов: "Гоняете ли вы туда в низ ваших овец?" - Погоню и я когда нибудь, отвечал он с улыбкою, но до того времени утечет много воды, как говорят наши старики. - "По чему же?" - Потому что надобно мне добраться сперва до етих высоких скал; a там буду в поле работать с отцем; a там через шесть десятков лет буду пасти и в лощинах. - "Как? разве старики пасут в долине?" - И ведомо; старшие наши братья на верху гор, a дети и отцы в низу на ровных местах." Выслушав его, я сошла в богатую и живописную долину Кампанскую. Сперва представились мне стада быков и овец, разсыпанные во множестве по всему пространству долины; но скоро увидела я почтенных пастырей сидящих или лежащих на опушке лугов, и почувствовала невольное уныние, видя сих старцов ветхих, пасмурных и заточенных в горных пустынях. Переде тем имела я в глазах цветущую картину: горы, населенные юными, резвыми, веселыми пастухами, убежище невинной радости, счастливое место, которого ехо повторяет только чистые голоса и громкий хохот безпечной молодости. Я разсталась с тем, что всего приятнее в мире, с детством и юностью, и с некоторым ужасом видела себя среди множества старцев: противуположность начала и конца жизни, сравнение сих крайних возрастов производили во мне тем печальнейшее впечатление, что сии томные старцы, покоясь на лугу, задумывались и не сводили неподвижных глаз своих с того предмета, на которой смотрел; их мертвое спокойствие уподоблялось унынию, a задумчивость горести, произведенной одиночеством. Они были одни, розро с детьми своими, далеко от своего семейства; я сожалела о них, и с чувством скорби, но с видом почтения, подошла к сим пастырям. Один из них обратил на себя мое внимание. Его благородное и кроткое лицо выражало добросердечие ангельское; волосы белые до чрезвычайности, разсыпались по широким плечам серебряными кудрями; на челе и во взорах старца изображалось спокойствие души ясной; он сидел у подошвы горы на мураве, устланной мохом; несколько высоких утесов, возносясь над ним к небу, сводили род селького балдахина, который осенял и укрывал его почтенную голову от солнечного зноя. По сим утесам извивались стелющияся гирланды повилишных колокольчиков с бледнорозовыми цветами, которые по обе стороны стебля висели густыми букетами. В нескольких фагах от старца две кудрявые ветлы наклонялись одна к другой, и под их тенью свергался с горы источник; бурный поток его у самого начала испровергал все преграды ему встречающиеся; но по лугу катяся мелким ручейком, едва журчал между цветами, и плескал только капли воды на песок, лежащий у ног старца. Получив у него позволение сесть с ним рядом, я рассказала ему, что слышала от младшого пастуха, и просила изъяснения.

"Во все времена, отвечал мне старец, жители здешних мест посвящали пастушеской жизни оба возраста, для нее, кажется, сотворенные; детство только с земли поднявшееся, и старость в землю идущую, Дети и юноши, как видели вы, стерегут стада на высотах, обучаясь ходить по крутизнам, перебираться через протоки, смотреть без страху на дно глубоких пропастей, спускаться иногда по краям утесистой скалы в бездну, в которую забежала овечка; дело немаловажное для горного жителя, изстари известного по крепости, проворству и смелости. Но с 15 году они выходят из пастухов, чтобы возделывать землю; и молодой земледелец, с гордостию обращаясь к трудам отцовским, с улыбкою передает посох в слабейшия руки; вперед плугом и топором будут владеть его руки возмужалые; a между тем, оставляя горы, не без сожаления смотрит он на свое стадо, бывшее долго его единственною заботою, и на верную собаку, которая в последний раз к нему ласкается. В состоянии земледельцев, остаемся мы до изнеможения наших сил; но когда невольно упускаем соху из слабых рук наших, тогда возвращаемся к пастушеской суме и посоху, и за стадом проводим смиренно остаток наших дней."

Старец перестал говорить, и легкое облако прискорбия помрачило на час светлое лице его. Я видела, что речь привела ему на память то время, в которое старость принудила и его приняться навсегда за пастушеский и старческий посох. Он молчал; я не смела перервать молчания. Но скоро он сам возобновил разговор. "Впрочем наша старость покойна и благополучна; она протекает в приятной беззаботливости." - Но после всегдашних трудов, спросила я, не скучно ли тебе проводит жизнь в покое безпрерывном, вечном?.. - "Нет, отвечал он; потому что етот покой приносит пользу. Скука истомила бы меня, если бы я сидел в хижине без дела: кто другим не на добро живет, тот себе самому в тягост; но пася ето стадо, сидя целый день под етими скалами, тружусь для семьи моей, для всех домашних, как и в те дни, когда управлял сохою; право, как об етом подумаешь, состояние наше очень приятно кажется. И поверьте, что наработаясь до сыта и натрудя руки довольно до 50 лет, захочется отдохнуть от трудов, не без удовольствия имеешь свободу так покоиться в неге, на мягкой зелени, у стада." - И в етом совершенном покое, не бывает тебе никогда скучно? - ,,Да как можно скучать; перед моими глазами все то, что я видел и чем утешался в молодости. Ети горы с уступами обходил я все из конца в конец; мне знакомы и памятны все ете вершинки лесов и маковки дерев, под которыми игрывал и резвился; от слабости глаз не могу видеть всего, что видят ваши глаза, но за них служит мне память и усилие, с которым стараюсь вспомнить некоторые дни и часы жизни, и занимает меня самым приятным образом. Часто в мыслях переношусь на ете горы, выше облаков стоящия; там память ведет оленя по веселым тропинкам, протоптанным в молодости; a иногда слабая память оставляет меня на краю пропасти, на крутизне скалы; хватаюсь скорее за первый предмет, не отстаю от него, и если мне удается вспомнит дорогу забытую, то сердце y меня бьется от радости как в молодых летах. Так-то, сидя на одном месте и облетая горы мысленно, узнаю старых знакомцов, веселюсь с ними и, кажется, молодею".

Едва старец договорил, и вдали разнеслася игра свирели. "Вот, сказал он с улыбкою, Товий гонит стадо по горе; он играет мою любимую песню: ету песню часто я играл в его лета!" - И старец, говоря со мною, тихо качал головою в такт музыки и улыбался. - Кто етот Товий, спросила я? -- "Здешний пастух, ему пятнадцать лет; он любит мою внуку Елму, его сверстницу. О! если бы я дожил до их свадьбы! Теперь тот час, в который наши пригожия дочки приносят к нам утренний завтрак; в ето время Товий подгоняет всегда свое стадо к тому месту, где я сижу." - По словам доброго старца, вдруг и показались на краю утесов: одни совсем наклонились вперед над глубокими пропастьми, так, что могли каждую минуту оступиться и слететь в бездну; a другие, взобравшись на самую вершину дерев, что бы далее видеть хороводы красавиц, всегда ожидаемых, всегда в одну пору приходящих. Забытые на час стада бродили по воле на горах; все было в движении на высоте скал и в глубине долин: любопытство, юная любовь, отеческая горячность, надежда в сердцах приводили в безпамятство молодых и в радость старых пастырей.

Между тем сельския девушки, отделясь одне от других, несли в корзинках хлеб, ягоды и сыре; оне бежали к отцам и дедам, и старцы простирали к ним руки. Я любовалась на сих по селянок, которые все почти без исключения умеют приятное лице и величавую осанку; но взоры мои искали особенно Елмы; она была во 100 шагах от нас, когда дедушка показал мне ее в ряду нескольких сверстниц, сказав: смотрите на лучшую изо всех, и любовь отеческая не обманывала его; ибо она была в самом деле прекраснее других.

на вверх горы, где стоял давно Товий, где юноша принял её взор, сей знак любви с утренней зари ожидаемый, и на целый день принесший ему утешение! В ответ на любовь красавицы Товий посылает в дар букет роз, который с высоты горы слетает прямо к ногам старца. Елма краснеет, не смеет поднять букета, смотрит с замешательством на лежащия перед нею розы. Старец веселится её смятением; подруги смеются, и в один голос восклицают: ето подарок Елме, ето подарок от Товия! Наконец принуждают Елму украсить себя розами; дрожащею рукою она прикалывает их ко груди своей, и с пламенным лицем бежит скрыться поде свод утеса и в объятия старца. Я наслаждалась сим приятным зрелищем, и не без сожаления разсталась наконец с местом редкого и завидного счастия.

Мы видели, что жизнь Пиренейского поселянина разделяется на три епохи: от 8 до 15 лет оне бывает горным пастухом; потом вступает в звании земледельцев; a наконец под старость идет пастырем в долины. Важнейшая для них епоха есть та, в которую возводят юношу на чреду земледельца; празднуют етот день с великим торжеством. Как скоро минет 15 лет молодому поселянину, отец идет за ним на гору и сам сводит его к полевым работам; все семейство принимает участие в сем торжестве. Мне хотелось видеть праздник; я сказала о том моему знакомому cтapцy, его перейдет в тот же день из ряда земледельцев в чреду пастырей. С нетерпением ожидала я сего дня, и наконец, к моему великому удовольствию, дождалась его.

В известное время за несколько часов до солнечного захождения пришла я к назначенному в долине месту. Все престарелые пастыри собрались уже у подошвы той горы, на которой Товий стерег свое стадо. Скоро сбежалась толпа любопытных зрителей, поселян и поселянок всякого возраста. Елма, приведенная матерью, стояла рядом со мною, и без сомнения более других брала в сем торжестве участие. За старцами, идущими впереди, пошел медленно 70 летний отец Товиев, неся в одной руке заступ, а другою опираясь на плечо старшого из сыновей, его провожавших. Идут и достигают горы; y подошвы её толпа раздвигается, чтобы пропустить Товиева Отца; но старец остановился, и взглянув не только на крутую и узкую тропинку, ведущую на горы, сказал: "по обычаю должно бы мне самому идти за моим сыном; но слабость лет не допускает меня далее; буду ждать его...." Мы понесем тебя к брату, воскликнули четыре сына его, и легонько схватила старца на руки. Народ ободряет их; сыновья несут его на гору; толпа людей остается в низу и смотрит на шествие. Но я следовала за старцем, ибо мне хотелось быть при его свидании с Товием. Шествие продолжалось медленно; временно старец приказывал сыновьям останавливаться, чтобы перевести им дух, и чтобы ему осмотреть места, напоминавшия счастливу. молодость; несколько раз он вслушивался в звоне колокольчиков, привешенных к овечкам и барашкам, и у него навертывались на глазах слезы. Иногда он угадывал, какие места и предметы должны нам встретиться; но часто перемена времени показывала нам в другом совсем виде, что предсказывал и объяснял добрый старец. Он смотрел на все с живейшим участием любопытства, и по мере нашего восхождения на горы лице его просиявало радостно, казалось; что он дышет новою жизнию, и с жадностию вбирает в себя горный воздух. Наконец мы доходим до цели, старца тихо опускают с рук, и ставят на каменную скалу, он выпрямляется, и опираясь на старческий жезл свой, обнимает радостным взором обширное пространство, видимое с высоты горы. В сию минуту Товий, оставя стадо, бросается к ногам отца своего, который с ласкою подав ему руку, вручает заступ и говорит со слезами: "Береги его, и работай им столько лет, сколько я работал. Он служил мне слишком полвека. Чтобы ты принял его из собственных рук моих, я пробыл долее обыкновенного срока за тяжелыми в мои годы трудами земледельца; теперь оставляю навсегда поля и жатву, но ты заступишь мое место...." - Старец благословил его и принял на обмен от сына его пастушеский посох. "Батюшка! воскликнул чувствительный юноша, прими и верную собаку мою, семь лет она была неразлучна со мною, пускай будет твоим неусыпным сторожем; за то буду вдвое более любить ее." - При сем слове старец обнял сына, и приласкал собаку, к нему подведенную. Все вместе возвратились в долину, и праздник заключен был сельским балом, на котором, к новому удовольствию моему, плясала Елма вместе с Товием.

всегда в известный час утренний завтрак. Уже не было Товия на горах; но Елма взглядывала на высоту, и с веселием опускала взоры на двух старцев, которых взаимная друге к другу приветливость обещала для её любви столь много хорошого.

Я не видала брака сей нежной четы, но узнала по отъезде моем, что старцы имели утешение праздновать свадьбу Елмы и Товия, и что юные любовники мой: живут счастливейшими супругами в свете.

Вспоминая ныне о путешествии моем в Пиренейския горы, о жителях мною виденных, об их древних обычаях, чистых нравах и мирной жизни, говорю себе часто: если благополучие может быть на земле, то люди найдут его только в подобных нравах, в подобных удовольствиях!

* * *

Сие справедливое заключение сочинительницы {Путешествовавшей в 1778 году.} чистых нравов, куда недосягала разрушительная рука И где искать мира и счастия, когда добродетели сердца и неприступные ограды натуры не укрывают от зла и насилия?