| Автор: | Жид А. П., год: 1914 |
| Категория: | Роман |
V
Граф Жюст-Аженор де Баральуль уже пять лет не выходил из своей роскошной квартиры на площади Мальзерб. Здесь он готовился к смерти, задумчиво бродя по загроможденным коллекциями залам, а чаще всего - запершись у себя в спальне и отдавая больные плечи и руки благотворному действию горячих полотенец и болеутоляющих компрессов. Огромный Фуляр цвета мадеры облекал его великолепную голову, как тюрбан, ниспадая свободным концом на кружевной воротник и на плотный вязанный жилет светлокоричневой шерсти, по которому серебряным водопадом расстилалась его борода. Его ноги, обтянутые белыми кожаными туфлями, покоились на подушке с горячей водой. Он погружал то одну, то другую бескровную руку в ванну с раскаленным песком, подогреваемую спиртовой лампой. Серый плед покрывал его колени. Конечно, он был похож на Жюлиюса; но еще больше на тициановский портрет, и Жюлиюс давал лишь приторный список с его черт, так же как в "Воздухе Вершин" он дал лишь подслащенную картину его жизни и свел ее к ничтожеству.
Жюст-Аженор де Баральуль пил из чашки лекарство внимая назиданиям отца Авриля, своего духовника, к которому он за последнее время стал часто обращаться; в эту минуту в дверь постучали, и верный Эктор, уже двадцать лет исполнявший при нем обязанности лакея, сиделки, а при случае - советника, подал на лаковом подносе небольшой запечатанный конверт.
-- Этот господин надеется, что господин граф изволит его принять.
Жюст-Аженор отставил чашку, вскрыл конверт и вынул визитную карточку Лафкадио. Он нервно смял ее в руке:
-- Скажите, что... -- затем, овладевая собой: - Господин? ты хочешь сказать молодой человек? А на что он похож?
-- Господин граф вполне может его принять.
-- Дорогой аббат, -- сказал граф, обращаясь к отцу Аврилю, -- извините, что мне приходится просить вас прервать нашу беседу; но непременно приходите завтра; у меня, вероятно, будет, что вам сказать, и я думаю, вы останетесь довольны.
Пока отец Авриль выходил в гостиную, он сидел, подперши лоб рукой; затем поднял голову:
-- Попросите.
Лафкадио вошел в комнату с поднятым челом, с мужественной уверенностью; подойдя к старику, он молча склонился. Так как он дал себе слово не говорить, пока не не сосчитает до двенадцати, граф начал первый:
-- Во-первых, знайте, что Лафкадио де Баральуля не существует, -- сказал он, разрывая карточку. -- И не откажите предупредить господина Лафкадио Влуики, так как вы с ним близки, что, если он вздумает играть этими табличками, если он не порвет их все, как я рву вот эту (он искрошил ее на мелкие кусочки и бросил их в пустую чашку), я тотчас же дам о нем знать полиции и велю его арестовать как обыкновенного шантажиста. Вы меня поняли?.. А теперь повернитесь к свету, чтобы я мог вас разглядеть.
-- Лафкадио Влуики исполнит вашу волю. -- Его голос, очень почтительный, слегка дрожал. -- Извините его, если он прибег к такому средству, чтобы проникнуть к вам, он был далек от каких бы то ни было бесчестных намерений. Ему бы хотелось убедить вас, что он заслуживает... хотя бы вашего уважения.
-- Вы хорошо сложены. Но этот костюм плохо сидит, -- продолжал граф, который как бы ничего не слыхал.
-- Так, значит, я не ошибся? -- произнес Лафкадио, решаясь улыбнуться и покорно давая себя осматривать.
-- Слава богу! Он похож на мать, -- прошептал старый Баральуль.
Лафкадио подождал, затем, почти шопотом и пристально глядя на графа:
-- Если я не буду слишком стараться, неужели мне совершенно запрещено быть похожим также и на...
-- Я говорю о внешнем сходстве. Если вы похожи не только на вашу мать, бог не оставит мне времени в этом убедиться.
Тут серый плед соскользнул с его колен на пол.
Лафкадио бросился поднимать и, нагнувшись, почувствовал, как рука старика тихо легла ему на плечо.
-- Лафкадио Влуики, -- продолжал Жюст-Аженор, когда юноша выпрямился, -- мои минуты сочтены; я не стану состязаться с вами в остроумии; это бы меня утомило. Я допускаю, что вы не глупы; мне приятно, что вы не безобразны. Ваша выходка говорит об известной удали, которая вам к лицу; я счел это было за наглость, но ваш голос, ваши манеры меня успокаивают. Об остальном я просил моего сына Жюлиюса меня осведомить; но я вижу, что это не очень меня интересует и что для меня важнее было вас увидеть. Теперь, Лафкадио, выслушайте меня: ни один акт гражданского состояния, ни одна бумага не свидетельствует о вашем происхождении. Я позаботился о том, чтобы вы были лишены возможности искать что бы то ни было по суду. Нет, не уверяйте меня ни в чем, это лишнее; не перебивайте меня. То, что до сегодняшнего дня вы молчали, служит мне порукой, что ваша мать сдержала слово и ничего вам не говорила обо мне. Это хорошо. Я исполню свое обязательство по отношению к ней и докажу вам мою признательность. Через посредство Жюлиюса, моего сына, невзирая на формальные трудности, я передам вам ту долю наследства, которую я обещал вашей матери вам уделить. Другими словами, за счет моей дочери, графини Ги де Сен-При, я увеличу долю моего сына Жюлиюса в той мере, какая допустима по закону, а именно на ту сумму, которую я хочу, при его посредстве, оставить вам. Это составит, я думаю... около сорока тысяч франков годового дохода; у меня сегодня будет мой нотариус, и мы с ним рассмотрим эти цифры... Сядьте, если вам так удобнее меня выслушать. (Лафкадио оперся было о край стола.) Жюлиюс может всему этому воспротивиться; на его стороне закон; но я полагаюсь на его порядочность; и полагаюсь на вашу порядочность в том, что вы никогда не потревожите семью Жюлиюса, как ваша мать никогда не тревожила моей семьи. Для Жюлиюса и его близких существует только Лафкадио Влуики. Я не хочу, чтобы вы носили по мне траур. Дитя мое, семья есть нечто великое и замкнутое; вы всегда будете всего лишь незаконнорожденный.
Лафкадио не сел, несмотря на приглашение отца, который увидел, что он шатается; он поборол головокружение и теперь опирался о край стола, на котором стояли чашка и грелки; его поза была чрезвычайно почтительна.
-- Теперь скажите: вы, значит, видели сегодня утром моего сына Жюлиюса. Он вам сказал...
-- Он ничего, в сущности, не сказал; я догадался.
-- Увалень!.. Нет, это я о нем... Вы с ним еще увидитесь?
-- Он меня пригласил к себе в секретари.
-- Вы согласились?
-- Это вам неприятно?
Нет. Но мне кажется, было бы лучше, чтобы вы... не узнавали друг друга.
-- Я тоже так думаю. Но, и не узнавая его, я бы все-таки хотел немного с ним познакомиться.
-- Но ведь не намерены же вы, надеюсь, долго занимать это подчиненное положение?
-- Нет, только чтобы немного поправить дело.
-- А затем что вы собираетесь делать. раз вы теперь богаты?
-- Ах, вчера мне почти не на что было поесть; дайте мне время узнать мой аппетит.
В эту минуту Эктор постучал в дверь:
-- Господин виконт желает видеть господина графа. Могу я попросить его?
Лицо старика омрачилось; он сидел молча, но, когда Лафкадио вежливо встал, собираясь итти:
-- Останьтесь! -- воскликнул Жюст-Аженор с такой силой, что молодой человек был покорен; потом, обращаясь к Эктору: - Что же, тем хуже для него! Я же его просил не приходить... Скажи, что я занят, что я ему напишу.
Эктор поклонился и вышел.
и словно упавшим:
-- Дайте руку, дитя мое. Теперь вы должны меня оставить.
-- Я вынужден сделать вам одно признание, -- нерешительно произнес Лафкадио. -- Чтобы явиться к вам в приличном виде, я истратил все, что у меня было. Если вы мне не поможете, я плохо себе представляю, как я сегодня пообедаю; и уже совсем не представляю себе, как пообедаю завтра... разве только ваш сын...
-- Возьмите пока это, -- сказал граф, вынимая из ящика стола пятьсот франков. -- Ну? Чего же вы ждете?
-- И потом я хотел вас спросить... могу ли я надеяться увидеть вас еще раз?
Признаться, это доставило бы мне большое удовольствие. Но преподобные особы, которые заботятся о моем спасении, поддерживают во мне такое настроение, что своими удовольствиями я поступаюсь. Но благословить вас я хочу теперь же, -- и старик раскрыл объятия. Лафкадио не бросился в них, а благоговейно преклонился возле графа и, припав головой к его коленям, рыдая и исходя нежностью от его прикосновения, почувствовал, как тает его сердце, лелеявшее такие суровые решения.
-- Дитя мое, дитя мое, -- лепетал старик, -- я долго заставил вас ждать.
Когда Лафкадио встал, его лицо было все в слезах.
Собравшись итти и пряча ассигнацию, которую он оставил было лежать, он нащупал у себя в кармане визитные карточки и протянул их графу:
-- Возьмите, тут они все.
Я вам верю; вы их уничтожите сами. Прощайте!
"Какой бы это был отличный дядя! -- размышлял Лафкадио, возвращаясь в Латинский квартал. -- А то, пожалуй, и больше, чем дядя, -- добавил он с легкой меланхолией. -- Да что уж там!" - Он вынул пачку карточек, развернул ее веером и без всякого усилия разом порвал.
-- Я никогда не доверял сточным трубам, пробормотал он, бросая "Лафкадио" в ближайшее отверстие; и только двумя отверстиями дальше бросил "де Баральуль".
"Баральуль или Влуики - это все равно, -- займемся ликвидацией нашего прошлого".
На бульваре Сен-Мишель был ювелирный магазин, у которого Карола заставляла его останавливаться каждый день. Третьего дня она увидела в его кричащей витрине оригинальную пару запонок. Они изображали четыре кошачьих головы в оправе, соединенных попарно золотой цепочкой и выточенных из какого-то странного кварца, вроде дымчатого агата, сквозь который ничего не было видно, хоть он и казался прозрачным. Так как при своем корсаже мужского покроя, -- то, что принято называть: костюм "tailleur", -- Венитекуа, как мы уже сказали, носила манжеты и так как у нее был несуразный вкус, то она мечтала об этих запонках.
них сто двадцать франков.
-- Попрошу у вас листок бумаги.
И, получив его у продавца, он, наклонясь над прилавком, написал:
В знак благодарности за то, что она привела незнакомца в мою комнату, и с просьбой не переступать больше ее порога".
"Не будем торопиться, -- сказал он себе, собравшись было передать коробочку швейцару. -- Проведем ночь под этим кровом и только запремся на сегодняшний вечер от мадмуазель Каролы".