Подземелья Ватикана.
Книга четвертая. Тысяченожка.
Глава V

V

Так как Флериссуар жаловался на крайнюю усталость, Карола на этот раз дала ему спать спокойно, несмотря на свое неравнодушие к нему и на сострадательную нежность, которая ее охватила, когда он ей признался в своей неопытности в делах любви, -- спать спокойно, насколько то ему позволял невыносимый зуд во всем теле от великого множества укусов, как блошиных, так и комариных.

-- Ты напрасно так чешешься! -- сказала она ему на утро. -- Ты только бередить. Ах, как он у тебя воспален! -- и она трогала прыщ на подбородке. Затем, когда он собирался в путь: - Вот, возьми на память обо мне. -- И она продела в манжеты "паломника" нелепые запонки, которые Протос запрещал ей носить. Амедей обещал вернуться в тот же вечер или, самое позднее, на следующий день.

-- Ты мне даешь слово, что ничем его не обидишь, -- твердила Карола минуту спустя Протосу, который, уже переряженный, пролезал сквозь потайную дверь; и, так как он задержался, прячась, пока не уйдет Флериссуар, ему пришлось взять до вокзала извозчика.

В своем новом обличии, в плаще, в коричневых штанах, в сандалиях, зашнурованных поверх синих чулок, с короткой трубкой, в рыжей шляпе с плоскими полями, он несомненно был гораздо меньше похож на священника, чем на чистокровного абруццского разбойника. Флериссуар, прохаживаясь вдоль поезда, не решался его признать, но тот, поравнявшись с ним, приложил палец к губам, как святой великомученник Петр, прошел мимо, словно не видя его, и скрылся в одном из головных вагонов. Через минуту он снова показался в окне, посмотрел в сторону Амедея, прищурил глаз и тихонько поманил его рукой; когда тот собирался войти к нему в купе, он шепнул:

-- Посмотрите, нет ли кого-нибудь рядом.

Никого; к тому же и купе было крайним в вагоне.

-- Я шел за вами по улице, на расстоянии, -- продолжал Протос, -- но не подходил, боясь, чтобы нас не заметили вдвоем.

-- Как же это я вас не видал? -- сказал Флериссуар. -- Я много раз оборачивался, именно чтобы убедиться, что за мной никто не следит. Вчерашний разговор с вами посеял во мне такую тревогу! Мне повсюду чудятся шпионы.

-- К сожалению, это чересчур заметно. По-вашему это естественно - оборачиваться каждые двадцать шагов?

-- Что вы? Разве, в самом деле, было похоже, что я...

-- Что вы боитесь. Увы, вот именно: боитесь! Ничто так не компрометирует.

-- И, несмотря на это, я даже не заметил, что вы идете следом за мной!.. Зато, после нашего разговора, каждый встречный кажется мне каким-то подозрительным. Если они на меня сморят, я волнуюсь; а если не смотрят, то они как будто нарочно делают вид, что не замечают меня. Я никогда раньше не отдавал себе отчета, как редко чье-нибудь присутствие на улице может быть оправдано. На двенадцать человек не найдется и четырех, профессия которых сразу бы угадывалась. Да, вот уж можно сказать: задали вы мне задачу! Знаете, для человека, по природе доверчивого, как я, подозрительность - нелегкое дело: мне приходится учиться...

-- Ничего, научитесь; и даже скоро; вот увидите: через некоторое время это входит в привычку. Увы! мне самому пришлось ее усвоить... Главное - казаться веселым. Да, к вашему сведению: когда вам кажется, что за вами следят, не оборачивайтесь: просто уроните палку или зонт, смотря по погоде, или платок, и, наклонившись, чтобы поднять, посмотрите между ног, назад, естественным движением. Советую вам поупражняться. Но скажите, как вы меня находите в этом костюме? Я боюсь, не выглядывает ли кое-откуда священник.

-- Будьте спокойны, -- простосердечно отвечал Флериссуар, -- никто, кроме меня, я уверен, не догадался бы, кто вы такой. -- И, сочувственно взирая взирая на него, слегка склонив голову: - Конечно, присматриваясь, я угадываю под вашим нарядом что-то церковное, а под вашей веселостью - скорбь, которая терзает нас обоих; но как вы умеете владеть собой, чтобы до такой степени ее не обнаруживать! Что касается меня, то мне еще порядочно придется поработать, я это вижу; ваши советы...

-- Какие у вас забавные запонки, -- перебил его Протос, которому смешно было увидеть у Флериссуара запонки Каролы.

-- Это подарок, -- сказал тот, краснея.

Стояла страшная жара. Протос посмотрел в окно.

-- Монте Кассино, -- сказал он. -- Видите там, на горе, знаменитый монастырь?

-- Да, различаю, -- рассеянно ответил Флериссуар.

-- Я вижу, вы не очень-то чувствительны к видам.

-- Нет, как же, как же! -- возразил Флериссуар. -- Чувствителен! Но как вы хотите, чтобы я чем-нибудь интересовался, пока не кончилась моя тревога? Это как в Риме с памятниками; я ничего не видел; мне ничего не хотелось видеть.

-- Как я вас понимаю! -- сказал Протос. -- Я тоже, -- я вам уже говорил, с тех пор, как приехал в Рим, все время провожу между Ватиканом и замком Святого Ангела.

-- Это жаль. Но вы-то уже бывали в Риме.

Так беседовали наши путешественники.

У Казерте они вышли порознь - закусить и выпить.

-- Так же и в Неаполе, -- сказал Протос, -- когда мы будем подходить к его вилле, мы, если позволите, расстанемся. Вы пойдете за мной в отдалении; так как мне потребуется известное время, особенно если он окажется не один, на то, чтобы объяснить ему, кто вы такой и цель вашего посещения, то вы войдете через четверть часа после меня.

-- Я этим воспользуюсь, чтобы побриться. Сегодня утром я не успел.

Они доехали в трамвае до пиацца Данте.

-- Теперь расстанемся, -- сказал Протос. -- Дорога еще дальняя, но так будет лучше. Идите за мной в пятидесяти шагах; и не смотрите на меня все время так, словно вы боитесь меня потерять; и не оборачивайтесь также, не то за нами начнут следить. Смотрите весело.

Перед заводным органом плясали полуголые ребятишки. По два сольдо билет - устраивалась летучая лотерея вокруг жирного, общипанного индюка, которого высоко вздымал в руке какой-то скоморох; для большей естественности, Протос, проходя мимо, купил балет и исчез в толпе; остановленный давкой, Флериссуар подумал было, что и в самом деле его потерял; затем увидел, что тот, миновав толпу, идет уже дальше в гору, мелкими шагами, унося подмышкой индюка.

Наконец, дома пошли уже не сплошь, стали ниже, толпа редела. Протос начал замедлять шаг. Он остановился возле цирюльни и, обернувшись у Флериссуару, мигнул ему; затем, двадцатью шагами дальше, снова остановился у низенькой двери и позвонил.

Витрина цирюльника была не особенно привлекательна; но у аббата Каве были, очевидно, какие-то основания указать именно на эту лавочку; впрочем, Флериссуару пришлось бы возвращаться далеко вспять, чтобы найти другую и притом едва ли более заманчивую, чем эта. Дверь, в виду крайней жары, была не заперта; занавеска из грубой кисеи задерживала мух и пропускала воздух; чтобы войти, надо было ее приподнять; он вошел.

Видимо, это был человек опытный, этот цирюльник, который, намылив Амедею подбородок, осторожно удалил краешком салфетки пену и обнажил красный прыщ, указанный ему боязливым клиентом. О истома! Жаркий полусон этой тихой лавочки! Амедей, откинув голову, полулежа в кожаном кресле, отдался неге. Ах, хотя бы на миг забыть! Не думать о папе, о комарах, о Кароле! Вообразить, что ты в По, возле Арники; вообразить, что ты еще где-нибудь; не знать, где ты... Он закрывал глаза, потом, приоткрывая их, видел, словно во сне, напротив, на стене, женщину с распущенными волосами, выходящую из неаполитанского моря и выносящую из волн, вместе со сладостным ощущением прохлады, ослепительную склянку с составом для укрепления волос. Под этим плакатом виднелись еще склянки, выстроенные на мраморной доске рядом со столбиком фиксатуара, пуховкой, зубоврачебными щипцами, гребенкой, ланцетом, банкой помады, сосудом, где лениво плавало несколько пиявок, другим сосудом, содержавшим ленту солитера, и третьим, без крышки, с каким-то студенистым веществом и с приклеенной к прозрачному стеклу этикеткой, на которой причудливыми прописными буквами значилось: ANTISEPTIC.

Теперь цирюльник, чтобы придать совершенство своей работе, снова покрывал уже выбритое лицо жирной пеной и, лезвием новой бритвы, оправленной о влажную ладонь, наводил лоск. Амедей забыл о том, что его ждут; забыл о том, что ему надо итти; засыпал... В эту минуту громогласный сицилианец вошел в лавочку, раздирая тишину; а цирюльник, вступив в беседу, начал брить уже рассеянной рукой и широким взмахом лезвия - раз! -- сковырнул прыщ.

-- Niente! Niente! [] - сказал цирюльник, останавливая его руку, затем, щедро захватив из выдвижного ящика пожелтелой ваты, обмакнул ее в Antiseptic и приложил к больному месту.

Уже не думая о том, оборачиваются ли на него прохожие, -- куда побежал Амедей, спускаясь к городу? Первому же аптекарю, которого он находит, он показывает свое увечье. Специалист улыбается, зеленоватый старик, нездорового вида; достает из коробки небольшой круглый пластырь, проводит по нему широким языком и...

собственной, стал тереть. Потом, взглянув на часы, ужаснулся, бросился в гору бегом и прибежал к двери кардинала, в поту, задыхаясь, испачканный кровью, весь красный, с опозданием на четверть часа.