Автор: | Захер-Мазох Л., год: 1870 |
Категория: | Роман |
IX. Граф Солтык
Было светлое, морозное октябрьское утро. Яркие, но холодные лучи солнца золотили фасад роскошного графского дома. Пестрое, фантастическое здание несло на себе черты всех эпох и архитектурных стилей - в нем соединились элементы и древнепольской и византийской и современной французской архитектуры.
В обширной зале, украшенной дорогими картинами и статуями, собралось несколько человек - представителей разных сословий, -- которым была назначена аудиенция. Все они более или менее боялись грозного, властолюбивого, непредсказуемого графа Солтыка и с озабоченным видом справлялись у старика камердинера, в каком настроении барин.
Красивый молодой деспот сидел в своем рабочем кабинете и пробегал взглядом поданные ему письма. Правильные, но суровые черты лица его обрамлялись целой копной черных волос и черной же небольшой бородой. Легкий румянец играл на щеках. Гордость, пылкость и отвага так и светились в больших черных глазах, взгляд которых был одновременно и грозен, и лукав, и загадочен. Стройный, но не высокий стан его, красотой пропорций и силой мускулов напоминал стан римского гладиатора. Граф был закутан в желтый атласный, подбитый горностаем халат; на ногах его были красные сафьяновые сапоги.
чашка с портретом короля Станислава Августа упала на пол и разбилась вдребезги. Несчастный зарыдал, бросился к ногам своего грозного хозяина и проговорил умоляющим голосом:
-- Виноват, ваше сиятельство, простите меня... я сделал это нечаянно...
-- Знал ли ты, что эта чашка досталась мне в наследство от моей бабушки? -- спросил граф.
-- Пощадите, Христа ради!
-- В другой раз будь осторожнее, -- проворчал деспот, насупив брови. -- А теперь убирайся к черту, собачья кровь! -- И граф толчком ноги отбросил несчастного мальчика за дверь.
"Много ли собралось народу в приемной?" - ответил:
-- Четверо жидов, комчинский управляющий, скрипач Бродецкий и несколько человек крестьян.
-- Впускай их ко мне по очереди, а когда приедет частный пристав, приди доложить.
Не прошло и минуты, как в полуотворенную дверь протиснулись четыре еврея и, беспрестанно кланяясь и изгибаясь, направились в сторону графа.
Что вам нужно? -- усмехнулся граф.
-- Мы, всепокорнейшие рабы вашего графского сиятельства, -- отвечал один из них, -- пришли умолять вас... окажите нам благодеяние...
-- Как тебя зовут?
-- С вашего позволения я Вольф Лейзер-Розенштраух... это мой тесть, это мой зять, а это мой брат... на дворе стоят мои родственницы: теща, сестра и жена с семью маленькими ребятишками.
-- В чем состоит ваша просьба?
Мы желаем снять в аренду шинки в имении милостивого нашего благодетеля...
-- Хорошо, я согласен; ты человек аккуратный.
-- Награди вас Боже, господин граф, и деточек ваших, и внучков ваших!..
Погоди! Даром ты от меня ничего не получишь.
-- Чем же прикажете нам заслужить такую великую милость?
Протанцуйте здесь передо мною кадриль.
-- О, вей мяр! Да как же мы будем танцевать без музыки?
-- За этим дело не станет.
Граф позвонил и приказал позвать своего кучера, большого охотника играть на скрипке. Минуту спустя комната огласилась пронзительными звуками плохого инструмента. Танцоры выделывали преуморительные па, а граф хохотал, как ребенок.
Наконец комедия закончилась, евреи ушли, и в кабинет вошел управляющий. Он был бледен, глаза его беспокойно бегали - было очевидно, что он трусит.
Занятные вещи узнал я о вас, милейший! -- начал помещик, закутываясь в халат. -- Вы корчите из себя барина в моем имении! По чьему приказанию вы рассчитали кастеляна?
-- Он горький пьяница, ваше сиятельство, и я полагал...
-- Не смейте рассуждать! Вы обязаны повиноваться и больше ничего... Кто приказал вам построить новую ригу?
-- Старая сгорела в прошлом году.
-- Вы должны были донести об этом мне... Да, вы приказали вырубить сотню лучших дубов в моей роще, -- это зачем?
Нам дали за них хорошую цену...
-- Вы мне больше не слуга, -- решил Солтык.
-- Пощадите меня, ваше сиятельство! -- взмолился управляющий. -- Не погубите! У меня жена, дети!
-- Идите, вы мне больше не нужны.
-- Мне остается только застрелиться!.. Сжальтесь надо мной... Накажите меня, как вам угодно, только не лишайте куска хлеба.
Да накажи я только вас, -- так, для примера, -- как на меня со всех сторон нападут здешние власти и привлекут к ответственности.
-- Клянусь Богом, что я не пожалуюсь! Не отказывайте мне от места...
Пожалейте!
Граф усмехнулся.
-- Говорят, что вы разъезжаете четверкою в карете? -- заметил он. -- А жена ваша выписывает туалеты из Парижа, и все это делается на те деньги, которые вы у меня крадете. Ну, хорошо, я вас накажу... С этого дня вы будете исправлять должность цепной собаки, это приучит вас к покорности.
Отведи этого господина в собачью конуру и посади его на цепь, -- сказал он вошедшему камердинеру. -- Вечером освободишь его. Есть ли у вас часы? -- прибавил он, обращаясь к управляющему.
-- Есть, ваше сиятельство.
-- Через каждые десять минут вы должны громко лаять... Понятно?
-- Понятно.
Доложили о приезде Бедросова, и граф немедленно принял его.
-- Ну, что? -- спросил он, пожимая руку полицейского чиновника.
-- Дело улажено, граф, но это обойдется вам очень дорого.
Солтык вздохнул свободнее. Это была скверная история, вполне обнаруживавшая нероновский темперамент избалованного барина, но и тут Бедросов его выпутал. В одном из имений графа сельский священник не согласился похоронить самоубийцу на общем кладбище. Разгневанный помещик поклялся, что он за это закопает в землю самого служителя церкви и сдержал свое слово. Он приказал своим слугам связать его по рукам и ногам, положить в гроб, опустить в могилу и слегка прикрыть землей. Минуту спустя священник был освобожден, но эта варварская шутка имела самые пагубные последствия: несчастный так сильно испугался, что у него обнаружилась горячка и он вскоре умер. Бедросову удалось замять это дело, и он был щедро вознагражден графом.
об этом стороной и, без церемонии, отхлестал молодого артиста по щекам.
Вслед затем в кабинет вошел бывший воспитатель графа, иезуит патер Глинский, единственный человек, имевший влияние на необузданного деспота, быть может, потому, что обращался с ним чрезвычайно осторожно и никогда слишком явно не обнаруживал своей нравственной власти над ним.
-- Здравствуй, святой отец! -- приветствовал его Солтык. -- Ну, что новенького?
-- Анюта Огинская вернулась из пансиона, -- это самая свежая новость в Киеве.
Граф равнодушно пожал плечами.
Не возражайте преждевременно, любезный граф, -- продолжал патер, -- вы еще не знаете, что за прелестное создание эта Анюта Огинская! Она расцвела, как майская роза; это такое совершенство во всех отношениях, что... Взгляните на нее сами и тогда уж излагайте о ней свое мнение.
-- Быть может... В детстве она подавала надежды сделаться хорошенькой.
-- Теперь она красавица в полном смысле слова, -- прибавил иезуит. -- Девушка умная, добрая... так что, будь я на вашем месте, то непременно бы женился на ней.
-- Вам хочется женить меня?
-- Я очень хорошо знаю, что вы не слушаетесь моих советов и делаете все по-своему; тем не менее я имею право желать, чтобы вы наконец изменили этот дикий образ жизни.
Почему же?
-- Почему? -- переспросил патер Глинский. -- А потому, что я искренне люблю вас и предчувствую, что ваши необузданные выходки будут иметь печальные последствия.
-- Уж не вздумали ли вы запугать меня? -- надменно произнес аристократ. -- Я не стремлюсь дожить до преклонных лет и не хочу банально, как все, закончить свою жизнь... Мне завидна смерть Сарданапала... Погибнуть в огненном море!.. Вот это я называю наслаждением!.. Жизнь давно уже утратила для меня всю свою прелесть. Да и долго ли продолжается эта нелепая жизненная комедия? Стоит ли тянуть ее до седых волос? Нет, слуга покорный! Я от души презираю радости престарелого дедушки, любующегося своими внучатами... и тому подобное дурацкое, мещанское блаженство... Мне бы следовало родиться на ступенях трона, повелевать миллионами верноподданных... О! Тогда бы я удивил весь мир своими подвигами!.. А я стеснен, так сказать, вставлен в узкую рамку... вот почему мне опротивела жизнь... Иногда мне кажется, что я лев, замкнутый в душную клетку, которому на самом деле следовало бы мчаться по необозримым пустыням...
Наступила довольно продолжительная пауза.
И в настоящем вашем положении вы можете сделать много добра вашим ближним, -- начал хитрый иезуит, -- кроме того, на вас возложены обязанности... С вашей смертью прекратится древний, знаменитый род ваших доблестных предков.
-- Женщина не может наполнить и украсить моей жизни... для меня она не более как сорванный и затем отброшенный цветок, -- возразил он. -- Я взгляну на Анюту Огинскую, почему же нет? Ведь я при этом ничем не рискую.
-- Это совершенно справедливо, -- с принужденной улыбкой заметил патер Глинский и прибавил: - Не хотите ли сыграть партию в шахматы, граф?
-- Извольте!