Губительница душ.
XLVIII. Пытка

XLVIII. Пытка

Дни и ночи наслаждений пролетали с быстротой молнии. Эмма в объятиях мужа забывала обо всем на свете - и об угрожающей ей опасности, и о предстоящем исполнении своих кровавых обязанностей. Однажды вечером к ней в комнату постучалась Генриетта. Эмма вздрогнула, поспешно привела в порядок свои растрепанные волосы и отворила дверь.

-- Ну, что новенького? -- спросила она у своей наперсницы, которую апостол посылал в Киеве разведать, что и как.

-- Плохи дела, -- отвечала девушка, поцеловав руку своей повелительницы, -- никто из наших в Киеве пока не арестован, но они блуждают там, словно дикие звери в пустыне, не зная приюта. Беда в том, что полиция вскорости нападет и на наш след... Анюта Огинская бесследно исчезла, а Казимир Ядевский сделался нашим злейшим врагом.

Графиня молча устремила взор на угасающее пламя в камине.

-- Приготовься к борьбе, -- продолжала Генриетта, -- сейчас, в минуту опасности, нужно принять какие-нибудь решительные действия, иначе мы погибли! Теперь не время для наслаждений.

-- Это совершенно справедливо, -- ответила сектантка, -- мы сотворены не для блаженства, а для лишений, скорбей и страданий... Скажи апостолу, что я прошу у него еще одну ночь. Завтра на рассвете я отдамся в полное его распоряжение и предам графа Солтыка в его руки.

Последняя ночь пролетела для новобрачных как один миг. На заре Эмма встала с постели, закуталась в шубу, села у камина и позвала к себе мужа.

-- Что прикажешь, мой ангел? -- спросил граф, вытягиваясь на медвежьей шкуре у ног красавицы.

-- Пора нам очнуться от нашего опьянения, -- сказала она, -- мы насладились счастьем, этой мимолетной мечтой в скорбной долине слез. Приготовься к жестоким страданиям, мой милый супруг, они наше прямое назначение в этой жизни, а покоряясь им безропотно, мы идем по пути к вечному блаженству.

-- Это один из догматов вашей секты, не правда ли?

-- Да... Мы с тобой предавались греховным наслаждениям и должны искупить этот грех самыми ужасными страданиями и добровольной смертью.

-- Не говори мне о смерти!

-- Ты и не подозреваешь, что она уже стоит у тебя за спиною.

-- У меня?!

-- Да... Приготовься... Я жрица, а ты - жертва... После того как ты покаешься, смиришь и очистишь свое сердце, я принесу тебя в жертву Богу, как древний патриарх Авраам - своего сына Исаака.

-- Ты убьешь меня?

-- Да.

-- Скажи, ради Бога, кто из нас двоих сошел с ума, я или ты?

-- Ты в моей власти.

-- Кому же ты намерена предать меня?

-- Вспомни, что ты сказал мне несколько дней назад: "Упейся моей кровью, если это доставит тебе удовольствие". Теперь я жажду крови.

-- Какая жестокая шутка! -- и Солтык засмеялся.

-- Что ты делаешь? -- спросил граф.

-- Зову своих сообщников.

-- Зачем?

-- Я вижу, что ты не покоришься добровольно своей участи.

-- И ты готова совершить насилие надо мной? Над своим мужем?! -- вскричал Солтык.

-- Да.

-- За что же ты меня ненавидишь?

-- Пойми, это любовь, а не ненависть; я желаю спасти твою душу от вечных мук.

-- Но разве я не сумею защититься? Я пока на свободе и не позволю заколоть себя, как ягненка!

-- Ты у меня в плену... Никто не явится к тебе на помощь.

-- Змея! Не доводи меня до бешенства!

В порыве необузданной ярости граф схватил сектантку за горло и, наверно, задушил бы ее, если бы Каров не напал на него сзади и не повалил на пол. В тот же миг в комнату ворвались еще двое мужчин и с ловкостью профессиональных палачей связали графа по рукам и ногам. Несчастный устремил на предательницу полный ненависти взор, а она смотрела на него совершенно равнодушно, без малейшего сострадания.

Приподнялась тяжелая портьера, и в комнату вошел апостол.

-- Вот жертва, которую я обещала предать тебе, -- сказала сектантка, -- возьми ее... Я свято исполнила свою миссию и жду твоих дальнейших распоряжений.

Апостол приказал отвести графа в подвал, наложить на него цепи и запереть без пищи и воды до следующего утра. В назначенный час он спустился в подземелье и начал увещевать грешника. Тот долго слушал его, не удостаивая ответом, а потом, с гордостью подняв голову, сказал:

-- Я попал в твои руки посредством измены и насилия, но никто на свете не принудит меня добровольно подчиниться кровавым уставам вашей варварской секты. Граф Солтык может быть великим грешником, но он никогда не был и не будет ни подлецом, ни трусом.

Апостол вышел.

-- Граф чрезвычайно горд, -- сказал он своим сообщникам, -- трудно нам будет довести его до раскаяния.

-- Позволь мне укротить его, -- взмолилась Генриетта.

-- Нет... Опасность возрастает с каждым днем. Нам нельзя терять времени. Чтобы сломить эту надменную натуру, нужны руки посильнее твоих, девочка.

По приказанию апостола Каров и Табич, вооруженные плетьми, спустились в подземелье. Час спустя укротитель зверей вернулся и доложил:

-- Мы сделали все, что могли, но граф не сдается.

Апостол грозно нахмурил брови.

-- Долго ли ты будешь упрямиться? -- спросил он. -- Я наместник Бога на земле, твой владыка, твой судия... Становись передо мной на колени!

Солтык не шевельнулся и не произнес ни слова.

По сигналу апостола два служителя раздели графа и положили его на утыканную острыми гвоздями дубовую доску. Кровь полилась струею, но страдалец не издал ни единого звука.

-- Этого мало! -- вскричал грозный инквизитор, -- ты одержим бесом сильнее, нежели я думал!

Он подозвал к себе Карова и шепнул несколько слов ему на ухо. Графа сняли с доски, связали ему руки веревкой и, продев ее в кольцо, ввинченное в потолок, подняли его вверх...

Тут к нему подошли Эмма и Генриетта с раскаленными железными прутьями в руках.

-- Не сердись на меня, милый, -- проговорила нежная супруга, заботливо отирая пот со лба мученика. -- Я исполняю свой долг. Вытерпи эти временные муки, чтобы избежать мук вечных. Я должна терзать тебя до тех пор, пока ты не смиришься и не раскаешься в своих грехах. От тебя самого зависит, сколько продлиться пытка. С каким-то дьявольским наслаждением нанесла Генриетта первый удар! Затем наступила очередь Эммы. Подземелье наполнилось смрадом...

Наконец страдалец испустил дикий, душу раздирающий вопль. Пытка на минуту прекратилась.

-- Смирился ли ты? -- спросил апостол. -- Раскаиваешься ли ты в своих грехах?

-- Нет, -- отвечал граф.

Снова началась пытка.

-- Пощадите! -- воскликнул страдалец.

-- Победил ли ты свою сатанинскую гордость?

-- Да...

-- Развяжите ему руки и ноги, -- приказал палач.

Солтык стоял с опущенной на грудь головой... Кто бы узнал в нем теперь того красавца, который сводил с ума всех киевских аристократок?

-- Вынужденное раскаяние менее ценно, нежели добровольное, -- начал апостол, -- заметь это, сын мой. Тем лучше для тебя, если ты, наконец, победил гнездящегося в твоем сердце беса высокомерия. Подойди сюда, -- прибавил он с холодным величием азиатского деспота, -- упади в прах перед наместником Божьим, грешник.

После минутного колебания Солтык повиновался.

-- Наклони голову к земле, чтобы я мог наступить на нее ногой.

И это приказание было исполнено.

-- Я твой властелин, а ты мой раб.

Вся природная гордость проснулась в душе графа в тот миг, когда нога священника коснулась его затылка. Он вскочил на ноги и в бешенстве устремился на своего мучителя, но тот с быстротой молнии ударил его плетью по лицу. Несчастный опрокинулся навзничь и был моментально связан.

-- Я вижу, ты еще не смирился! -- воскликнул апостол. -- Продолжайте исправлять его, чистые голубицы.

комнаты. Эмма и Генриетта взяли графа под руки и подвели к креслу, где сидел апостол.

-- Послушай, -- обратился инквизитор к своей жертве, -- терпение мое истощилось. Малейший признак сопротивления с твоей стороны повлечет за собою самые ужасные пытки... На колени!.. Ты оскорбил меня, наместника Божьего, твоего судию и повелителя, подлый раб, за это ты будешь наказан как собака, -- и он ударил графа в лицо. -- Поцелуй карающую тебя руку!

Апостол встал и начал с яростью топтать ногами распростертого на полу графа. Когда же мучитель приказал ему поцеловать топтавшие его ноги, Солтык с такой непритворной покорностью исполнил это приказание, что даже Эмма содрогнулась.

Сектанткой овладело непонятное для нее чувство восторга, смешанного с ужасом, и чувство это было до такой степени сверхъестественно, что, когда графа снова увели в темницу, она сама припала к ногам апостола и покрыла их поцелуями.