Битва под Гдовом

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Битва под Гдовом (старая орфография)

Леопольд фон Захер-Мазох

Это было вечером, 23 февраля 1846 года. Собравшись в нашем доме, в Львове, мы все находились под сильным впечатлением совершавшихся в то время событий. Революция, которую можно было предвидеть уже задолго до того времени, только что вспыхнула. Отец мой, начальник полиции, тщетно предостерегал от угрожавшей опасности эрцгерцога Фердинанда, наместника Галиции, с недоверием относившагося ко всем подобным указаниям. Недальновидный и опрометчивый, притом занятый гораздо более ухаживаньем за прекрасной княгиней Соплицкой, нежели управлением вверенного ему края, эрцгерцог, в своих донесениях императору и депешах Меттерниху, называл возраставшее волнении безвредной агитацией незначительной демократической партии. Каково же было его изумление, когда оказалось, что польское дворянство почтя поголовно взялось за оружие и стало во главе революционного движения, направленного против австрийского владычества.

Впрочем, сельское население оставалось, как было известно, на стороне правительства, во всяком случае старавшагося об улучшении его участи; в Тарнове, например, крестьяне, с одними косами и цепами, выступили против инсургентов, перебили их несколько сот человек, а остальных связали и обезоружили. Но вслед за таким успокоительным известием разнеслись и тревожные слухи. Генерал Коллин вынужден был очистить Краковское княжество и отступил до Водовиц, тогда как инсургенты с боя заняли Величку, угрожая и Бохне. Говорили, что польская армия насчитывает до 20,000 человек, что она перешла в наступление по всей линии и что, в то же время, началась партизанская война и в Карпатах, где возставшие, под предводительством ксендза Кметовича, овладели Хохаланом, Витовом и Дзяничем.

Вскоре мы узнали, что возстание вспыхнуло уже повсеместно и что правительство, - как с искренним огорчением передавал отец, - решило совершенно очистить восточную Галицию, отведя к берегам Савы все гарнизоны, разставленные по городам и местечкам. Мы считали себя погибшими и видели одно спасение в бегстве, когда, уже поздно ночью, к нам прибыл Бенедек, будущий герой Мортары и Сан-Мартино, несчастный полководец в войну с Пруссией 1866 года. В то время Бенедек был полковником и адьютантом эрцгерцога Фердинанда; дружески привязанный к моему отцу, он явился успокоить всех нас, и мы приняли его с радостью и надеждой.

Бенедек имел все свойства истинного воина, но не был героем по наружности. В его небольшой, суховатой, нервной фигуре не доставало силы и в лице, с орлиным носом и закрученными по венгерски усами, только глаза блестели отвагой и энергией. В эту минуту общого уныния и растерянности, не видя кругом ни одного человека, энергия и распорядительность которого стояли бы на высоте положения, Бенедек выпросил у наместника разрешение, - которое дано было, однако, лишь после долгих колебаний, - отправиться к самому центру возстания, чтобы познакомиться с истинными его размерами и попытаться сделать что возможно для борьбы со злом.

- Поверьте, друг мой Захер, - говорил Бенедек, разставаясь с отцом, - меня запугать труднее, чем генерала Коллина. Если борьба с возстанием еще возможна, я начну ее без колебаний. Быстрота и решимость - одне могут спасти нас, и я во всяком случае дам сражение, хоть только для того, чтобы не отступать так позорно перед бунтовщиками!

И голос его дрожал от волнения, глаза блестели, маленькая фигурка словно преображалась и выростала.

- А ты, - обратился он ко мне, сделав над собой усилие, чтоб успокоиться, - не хочешь ли ехать вместе со мною?

Мое маленькое сердце билось в один такт с этим храбрецом и, вместо ответа, я бросился к моему ружью - первому не игрушечному, подаренному мне отцом.

- Нет, нет, - остановил меня Бенедек. - Теперь еще рано. Останься с матерью и защищай свою семью. Впоследствии нам еще придется сделать вместе не одну кампанию.

Эти слова оказались пророческими: я участвовал в двух кампаниях под его предводительством.

Бенедек выступил в ту же ночь, отправившись прямо туда, где опасность более всего угрожала. Вечером, 25-го февраля, он был уже в Бохне, которую только что решено было оставить, отступая все далее. Здесь с уверенностью говорили, что в Величке у инсургентов 10,000 войска, с превосходною артиллерией, тогда как правительственных войск насчитывалось в Бохне только семь рот пехоты и шесть взводов легкой кавалерии - всего, значит, гораздо менее тысячи человек. Опасность положения увеличивали еще теми соображениями, что в городской тюрьме находилось много захваченных перед тем инсургентов, что симпатии местного населения на стороне возставших и что, наконец, на верность солдат, среди которых немало поляков, нельзя вполне положиться.

Верил ли Бенедек, или нет всем этим зловещим слухам и малодушным советам, но он немедленно же отправил к генералу Коллину предложение, вместо отступления, итти вперед ему на подмогу, а сам, оставив часть отряда для охраны Бохны, смело двинулся к Величке, на встречу инсургентам, имея с собою всего лишь 320 человек пехоты, 170 кавалерии и ни одного орудия. Вскоре, однако, незначительные его силы были подкреплены местными крестьянами, которые по пути присоединялись к Бенедек узнал, что польское войско стянуто в направлении к Гдову и потому, оставив левее большую дорогу к Величке, сам направился к сказанному местечку, куда, действительно, еще накануне собрались инсургенты. Когда оказалось, таким образом, что столкновение близко и неизбежно, Бенедек отправил к эрцгерцогу Фердинанду известное свое письмо, в котором были, между прочим, эти строки, дышащия непоколебимой энергией: "Я выступил против неприятеля, силы которого мне неизвестны, но во всяком случае превосходят те, что в моем распоряжении. Конечно, это меня не останавливает, и я буду драться, так как считаю это своею обязанностью. Бросить беззащитную Бохну и позволить инсургентам свободно владеть целым округом - значило бы не думать ни об отечестве, ни о собственной чести и достоинстве. Я почти уверен в успехе, но если и нет, то все же буду сопротивляться, покуда хватит сил. Уступить врагу без боя постыдно; пасть в бою за родину - славная смерть солдата, а покидать трусливо поле битвы меня не учили. Что бы потом меня ни ждало, как бы ни порицали мое решение, но я буду драться: это мой долг, и я исполню его до конца".

Начальник польского войска, генерал Захежевский, назначил своей главной квартирой небольшой загородный дом около Гдова. В то время как в парадных комнатах молодое офицерство играло в карты, распевало патриотическия песни и чаще, чем было бы полезно, произносило кровавые тосты, запивая их вином (в котором, кстати сказать, у инсургентов никогда не было недостатка), более опытные и солидные вожди собрались на военный совет в отдаленной комнатке. На совет этот, в виду его несомненных заслуг для дела и огромного влияния среди повстанцев, приглашена была и знаменитая Юзефа Налмшерская, до фанатизма преданная делу возстания, отдавшая на него все состояние, беззаветно служившая ему своим влиянием, связями... даже своей красотой, как прибавляли злые языки. В голубой амазонке, в красном ментике на меховом подбое и традиционной конфедератке, ухарски нахлобученной на действительно красивой головке, она была хороша какою-то злобной, полуфантастической красотой.

В восемь часов утра раздался первый выстрел. Авангард Бенедека, состоявший из нескольких кавалеристов, наткнулся на передовой пост неприятеля, выставленный к стороне Бохны. Обменявшись выстрелами, кавалеристы отступили, но один из них завяз вместе с лошадью в наполненное снегом канаве и был взят в плен. Перестрелка эта встревожила все польское войско, и Захежевский расположил свои главные силы позади Гдова, оставив в последнем лишь входивший в состав армии кавалерийский отряд.

В то же время делал свои распоряжения и Бенедек. Направив конницу для занятия Гдова, а сопровождавшия его войско толпы крестьян расположив по дороге в Величку, чтобы отрезать инсургентам отступление в эту сторону, он сам, с оставшейся у него пехотой, прямо двинулся в аттаку на повстанское войско.

По умно обдуманному плану революционного комитета, женщинам возстания назначена была особая роль. Во всех городах и местечках, в ту самую ночь, как решено было поднять знамя бунта, заранее были назначены балы в наиболее видных домах польского дворянства. Все австрийския власти и, главным образом, офицеры, были приглашены на эти балы и женщинам предстояло, усиленно кокетничая с своими кавалерами, отвлекать их внимание до той поры, когда, по условленному заранее сигналу, в залы ворвутся возставшие и все австрийцы будут перебиты. Наиболее предприимчивые из дам запаслись даже спрятанными в складках бальных туалетов кинжалами, чтобы принять и личное участие в кровавой расправе с врагами "ойчизны". Однако, как раз накануне умер герцог Моденский, родственник австрийского дома; при дворе наложен был траур и в силу этого австрийцы не могли принят участия в назначенных балах, которые и были отменены.

стольких австрийцев и тем во многом способствовала неудаче возстания. Юзефа приказала повесить солдата и сама набросила на его шею веревочную петлю своими нежными ручками. Но как раз в этот момент авангард Бенедека ворвался в Гдов и инсургенты поспешно отступили к главным своим силам. Юзефа дождалась однако, когда солдат был повешен, и вскочила на коня, лишь насладившись агонией несчастного. Тем временем, Бенедек аттаковал уже польскую пехоту, и после недолгого сопротивления ряды повстанцев стали колебаться. Смятение еще увеличилось от прискакавшей в безпорядке из Гдова кавалерии, по пятам преследуемой конницею Бенедека, а когда стоявшие на дороге в Величку крестьяне не выдержали и хотя самовольно, но как нельзя более кстати, ударили на поляков с тылу, последние окончательно смешались и бежали в полном разстройстве. Немногие, однако, успели спастись: большинство было перебито озлобленными крестьянами.

Бенедек, заметив в числе избиваемых инсургентов много молодежи, едва вышедшей из детского возраста, бросился в середину схватки с криком: "не бейте детей!" и ударами шпаги плашмя старался разогнать крестьян, - но все было тщетно, и цвет польской молодежи погиб под дубинами презираемых ею хлопов, мстивших за многовековое рабство и унижение. Замечательно, что удары наносились полякам преимущественно по головам и когда Бенедек, уже после сражения, спросил крестьян, почему они это делали, - ему серьезно отвечали: "чтоб не портить хорошого платья".....

Столкновение под Гдовом вполне заслуживает названия битвы, если не по размерам, то по своим последствиям: она сразу потушила возстание, которое иначе могло разгореться до огромных размеров. И все это сделала решимость и энергия одного человека. 23 февраля эрцгерцог Фердинанд решил уже вовсе очистить Галицию, в виду того, что, как говорили, 20,000 инсургентов шли на Лемберг; 25 числа Бенедек был в Бохне и получил сведения, что повстанцы в Величке, но что число их доходят лишь до 10,000; не смотря на то, он отправился им на встречу, имея под своей командой всего 500 человек, а после столкновения оказалось, что число инсургентов немногим превышало одну тысячу. И заслуга Бенедека, разумеется, не в том, что он уничтожил незначительный неприятельский отряд, хотя и имел вдвое меньшия силы, во в том, что он не колебался в минуту опасности, не дал испугать себя преувеличенными слухами о могуществе неприятеля и смело пошел ему на встречу, справедливо предпочтя отважное нападение трусливой обороне.

Склонность к наступательной тактике вообще была основным принципом всей военной деятельности Бенедека: она сделала его героем двух кампаний - итальянской 1848 года, под начальством Радецкого, и венгерской, под предводительством Гайнау: она дала ему победу в сражениях при Мортаре и при Аксе.

как только что введенное у пруссаков игольчатое ружье, дававшее им громадный перевес над вооружением австрийцев, так, главным образом, и то, что Бенедек далеко не был свободен в своих действиях в зависел от приказаний, получаемых им из Вены. Австрийское правительство, никогда не умевшее ничему научиться из прежних своих неудач и несчастий, и в эту кампанию повторило свою постоянную ошибку, заставляя полководцев действовать по указаниям военного министерства или самого императора. Бенедеку предписана была строго оборонительная тактика и формально запрещено переходить в наступление, не испросив на то предварительно разрешения. Но и в такой подчиненной роли он выказал, насколько мог, свой военный талант. Поле битвы под Садовой было внимательно им изучено и, благодаря вполне целесообразным распоряжениям, превосходная числом и вооружением армия принца Фридриха-Карла дрогнула и смешалась в центре и на флангах. Король прусский хотел уже дать знак к общему отступлению, и только появление корпуса наследного принца в тылу австрийцев вырвало из рук их почти несомненную победу. Но и тут Бенедек не пришел в отчаяние, продолжая мужественно бороться, и я как теперь вижу его на коне, с вечной сигарой в зубах, с усталым, но внимательным видом, в то время как неприятельския пули свистали вокруг него. Он хотел продолжать битву, бросив на отступавшую уже армию Фридриха-Карла все свои свежие еще резервы, но другие генералы возстали против этого; вместо того чтобы действовать, послана была в Вену телеграмма с вопросом - как следует поступать дальше, а когда получился ответ, сражение было проиграно уже безвозвратно. Но мы все, видевшие дело близко, своими глазами, хорошо знаем, что если битва и была выиграна пруссаками, то проиграл ее не Бенедек.