Федосья

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Федосья (старая орфография)

Леопольд фон Захер-Мазох

Летом, в деревне, я пользовался полной свободой. Наш дом расположен был среди большого, полузапущенного сада, бывшого любимым местом моих прогулок. Но часто бродил я и по диким, пустынным окрестностям, с ружьем за плечами, обыкновенно, впрочем, и не заряженным, мечтая, фантазируя, мысленно представляя себя героем тысячи самых разнообразных приключений.

В одно воскресенье, мне вздумалось дойти до соседней корчмы, - посмотреть, как танцуют крестьяне. На дороге корчмы стояла дочь жида-шинкаря в пестром костюме старинного покроя, с жемчужным ожерельем и браслетами. Она была красива, и я невольно засмотрелся на нее, хоть ж был почти еще ребенок.

- Что вы так смотрите на меня, молодой барин? спросила она, улыбаясь.

Я покраснел и отвернулся.

- Лучше подите, полюбуйтесь на Федосью Барбарову, - вот это так красавица!

Я вошел в корчму. Четыре жида-музыканта наигрывали плясовой мотив на своих визгливых инструментах, и деревенская молодежь плясала с увлечением. Танцоры так сильно стучали по полу тяжелыми сапогами, что пыль стояла в широкой, низкой комнате, как густой туман. Но и среди этой толкотни и пыли я сразу же заметил поразительно красивое лицо молодой крестьянки, голубые глаза которой светили, казалось, особым блеском, а роскошная фигура и гордая поступь принадлежали скорее какой-то царице.

- Вот она! указала мне корчмарка, вошедшая вместе со иною в комнату.

Федосья танцевала с высоким парнем, лицо которого носило отпечаток доброты, но, вместе с тем, и решительности. Это был Федор Король, её любовник.

Вслед за мною, к корчме подъехал, верхом на лошади, молодой соседний помещик Бардиу. Заметив Федосью между другими танцующими, он соскочил с коня и стал с ней любезничать.

Федор оставался, повидимому, спокоен, но ясно было видно, что он сердился; а когда красавица стала отвечать веселым смехом на любезности молодого помещика, Федор почти выбежал из корчмы, схватившись за нож, висевший на его поясе.

Бардиу протанцовал даже с Федосьей и подарил ей красивый платок, который тут же купил у корчмарки, содравшей с него истинно жидовскую цену. Затем он вскочил на лошадь и уехал, а Федосья подошла к окну и долго провожала его глазами.

В эту минуту подошел к ней незаметно возвратившийся Федор и с силой схватил ее за руку.

- Что с тобой? оставь, мне больно! вскричала та с испугом.

- Я убью тебя, если замечу еще раз, что ты с ним разговариваешь!

- А тебя повесят, возразила Федосья, уже опомнившись от испуга и гордо подняв голову.

- О, не доводи меня до отчаяния! умоляющим тоном прошептал Федор.

- Что же я сделала? с раздражением произнесла девушка. Мне ужь нельзя ни с кем говорить?..... Запретить ты мне не можешь - так и знай это.

Федор опустил глаза и не отвечал ни слова, а она весело разсмеялась, обняла его и звучно поцеловала.

Месяца два спустя, я бродил с неразлучным ружьем и незаметно дошел до Обельницкого замка. Сад замка выходил на дорогу и в нем гуляла молодая женщина, красоту которой еще более увеличивал роскошный костюм зеленого бархата. Лицо этой красавицы, её изящная фигура, роскошные белокурые косы показались мне знакомы, но кто она - припомнить я не мог.

- Кто эта дама? спросил я у крестьянского мальчика, пасшого корову на лугу у дороги.

Прошло еще несколько времени, и я снова встретил Федосью. Я смотрел на работавших в поле обельницких крестьян, когда она подъехала на лошади, гордая, прекрасная, имевшая вид вовсе не крестьянки, но богатой владетельной помещицы. Она как будто хотела сделать какое-то распоряжение, отдать приказание, но из толпы крестьян вышел Федор и, взяв лошадь под у отцы, повернул ее к дороге.

- Тебе нечего здесь делать, глухо произнес он. Ужь не хочешь ли ты нам приказывать? Поезжай лучше домой, скрой свой позор, если можешь.

Федосья побледнела и поникла головой, но в ту же минуту подняла хлыст и, стиснув зубы, ударила им Федора по лицу. Лошадь рванулась в сторону и поскакала по дороги.

В следующее же воскресенье была сделана в церкви окличка Бардиу и Федосьи, а еще через две недели она повелевала всею Обельницею, как законная жена и хозяйка.

- Да поможет нам Бог! сказал Федор, когда это событие стало известным. - Всем будет худо, а какую она казнь придумает мне - ужь я и не знаю.....

Не прошло и нескольких дней, как Федор получил приказание явиться в замок. Бардиу объявил ему, что молодая помещица назначила его в дворню, быть в личном её услужении.

- Служи усердно, сурово произнес помещик, видимо против него предубежденный. - При первом же замечании барыни, я разделаюсь с тобой, как следует.

И Федор стал слугою Федосьи. Она обращалась с ним, как с рабом, била его хлыстом и не раз жаловалась на него мужу, которые расправлялся с ним жестоко, как обещал.

Бедняк безропотно и, повидимому, спокойно переносил преследование, и только взгляды, которые он иногда бросал исподлобья на новую свою барыню, говорили, что есть конец всякому терпенью и что чем долее сдерживается душевная гроза, тем она вспыхивает ужаснее и неудержимее. Поняла ли Федосья смысл этих взглядов, или просто насытила свой гнев и злопамятство, но вскоре же она взяла вместо Федора другого слугу, а его велела сдать в солдаты.

В январе 1846 года, незадолго до того времени, как в Галиции вспыхнуло возстание, Федор окончил срок службы и вернулся в свою деревню. Человек неглупый, решительный, к тому же побывавший в военной службе, он стал пользоваться среди крестьян известным влиянием. Помещик с женой перестали его преследовать и, повидимому, вовсе о нем забыли; но Федор помнил прежнее и избегал проходить мимо обельницкого замка.

Между тем, в народе все усиливалось какое-то глухое брожение - предвестник скоро разразившагося возстания. Появились неизвестные люди, подпаивавшие крестьян и громко толковавшие о свободе, общности имуществ и о готовящихся важных событиях; всюду разсыпались и разбрасывались прокламации, то "Правда польскому народу", то "Всем грамотным полякам"; было известно о нескольких случаях грубого неповиновения властям. Крестьяне, однако, туго поддавались новому движению: они, не отказываясь, пили водку на-счет таинственных ораторов, охотно разбирали прокламации, из которых тут же свертывали самодельные трубочки для своего тютюна, но далее этого сочувствие их к возстанию и руководившим им панам почти и не шло.

В замке тоже происходило какое-то странное, плохо скрываемое движение, за которым Федор следил с большим вниманием. Кончилось тем, что он явился в Лембере, к начальнику округа, и передал ему, что в Обеленицу то и дело приезжают какие-то подозрительные люди, что в замок по ночам провозится оружие и что дворовыми женщинами приготовлено уже большое количество патронов.

Начальник внимательно выслушал Федора, поблагодарил его за преданность правительству, и обещал принять меры к предупреждению готовящагося бунта. Однако, прежде чем он успел что либо сделать, возстание уже вспыхнуло. 18 февраля, уже в вечеру, в замок прискакал какой-то всадник и вслед за тем Бардиу, вооружив всю дворню, вывел ее на село, к корчме. Здесь он произнес собравшимся крестъянам горячую речь, приглашая их присоединиться к возстанию и обещая за то освобождение от барщины, удешевление соли и табаку и прирезку земли на каждое тягло. Крестьяне недоумело переглядывались: речь эта их соблазняла, но они не совсем-то ей доверяли.

- Не слушайте его, братцы! раздался из толпы мужественный голос Федора. Мы не поляки, чтобы изменять императору. Кто ж и угнетал нас, как не наши паны? Они нас и за людей не считали, обращались хуже, чем с собаками.

- Молчи! крикнул ему с угрозой помещик, наведя на него пистолет.

- Довольно вам молчать, - на такое дело вы нас не подобьете!.....

Выстрел раздался, и Федор с глухим стоном упал лицом в снег.

Эта жестокость окончательно возмутила крестьян: они единодушною толпой набросились на бунтовщиков, и те погибли под их ударами вместе с помещиком, кроме немногих, умоливших о пощаде и тут же обезоруженных и перевязанных.

Убийство не только ее утолило озлобления крестьян, но еще болеф расшевелило долго таившуюся в них ненависть ко всему, что называлось паном, называлось поляком. Раненый Федор был бережно перенесен под навес и перевязан неумелыми, но заботливыми руками, а крестьяне бросились в обельницкому замку - кто утолить свою мстительность, а кто просто пограбить, пользуясь обстоятельствами, под личиной преданности правительству.

Не буду описывать сцен, происходивших в замке: народное возбуждение всегда одинаково злобно и жестоко. Жену Бардиу, красавицу Федосью, с побоями дотащили до корчмы, чтобы здесь добить окончательно на глазах Федора. Этим думали доставить последнему удовольствие, зная, как преследовала его помещица.

- Спаси, прости меня! воскликнула Федосья в мучительном страхе, бросившись к ногам Федора, который полулежал на подосланной кошме, с предсмертною бледностью на лице.

чтобы докончить с своею жертвой.

если я ошибался!... Злобы к тебе я больше не питаю, - если тебе нужно мое прощение, я тебе его дарую..... Друзья мои! уже прошептал он обращаясь к окружавшим - оставьте ее, не мучьте; она не пани, она ведь ваша и ни в чем пред вами не виновата...

Он замолк и уже мутным взглядом все еще смотрел на Федосью. Крестьяне сняли шапки, некоторые утирали слезы, клянясь, что оставят Федосью живою. Но Федор их не слышал: честная, кроткая душа его уже оставила свое тело.

А красавицу посадили на лошадь со связанными руками и вместе с другими захваченными бунтовщиками погнали в Лемберг, чтоб сдать начальству. И Федосья ехала среди проклятий и оскорблений, в разорванном богатом платье, но гордая и красивая, как развенчанная царица.