Приключение маленького антиквария

ПРИКЛЮЧЕНИЕ МАЛЕНЬКОГО АНТИКВАРИЯ.

У меня был приятель Доктор, запыленный, запачканный человечек, вечно ощупывавший развалины, Антикварий в полном смысле этого слова. Он обнюхивал строения, как Англичанин обнюхивает сыр, и чем более оне покрыты были плесенью и мхом, тем более ему правились. Обломки неизвестного храма, или стены развалившагося амфитеатра, приводили его в восхищение, и, как памятники древности, казались ему превосходнее самых лучших чертогов новейшого вкуса.

Он был также курьозный собиратель монет и от коллекции их чуть не ряхнулся. Он добыл несколько монет Римских Консулов, две принадлежавшия, по его мнению, воинам Аннибала, потому что были найдены на том самом месте, где воины те стояли в лагерях между Аппенинскими горами. Сверх того в обладании его состояла Самнитская монета, вычеканенная после гражданской войны, и еще одна с портретом Царицы Филистис, никогда не существовавшей; но всего более ценил он люнету, изображавшую с одной стороны крест, а с другой Пегаса, которую в состоянии были описать только посвященные в таинства Нумизматики, и которая, по логическим доводам нашего Антиквария, могла служить историческим объяснением древних событий.

Все сии драгоценные монеты хранились в коженом кошельке, погруженном в глубочайший карман его короткого исподняго платья черного цвета.

В добавок ко всему этому он забрал себе в голову химеру об изыскании древних городов Пелазгических, тогда как достоверные сведения на счет их покрыты неизвестностию, хотя по словам некоторых, они будто бы до сих пор находятся между какими-то горами. Он входил в большие соображения по этому предмету и накопил столько важных замечаний и выписок, что из них составилась преогромная книга. Антикварий всегда держал ее при себе, с одной стороны по необходимости иметь это чудное творение под рукою, а с другой из опасения, чтоб оно не попалось кому нибудь из его собратий. Для этого устроен был в его кафтане поместительный карман, куда обыкновенно укладывался безценный фолиант, колотивший нашего чудака по ногам, когда он рззхаживал.

Нагруженный таким образом добычею Древности, он во время пребывания своего в Террачине, вздумал осмотреть остатки Феодорикова замка, и однажды, для удовлетворения своего любопытства, вскарабкался на скалу, нависшую над городом. Пред солнечным закатом добравшись до развалин и углубившись в размышления, вероятно о Готтах и Римлянах, он услышал за собою чью-то походку; оглядывается и видит пять или шесть вооруженных молодых людей. Странная одежда их - смесь крестьянской и охотничьей, грубый вид и вообще все приемы, показывали ясно, в какое он попал сообщество.

Доктор был дряхл, бедняк по пару ясности, а еще более по карману. От него можно было поживиться немногим серебром и золотом, но за то в кармане его черного исподняго платья покоилась дивная монета. При нем были еще дорогия вещи, именно: серебряные часы с большую репу, с такими притом цифрами, которые по величине своей годились бы даже для стенных часов, и связка печатей на конце стальной цепи, разкачивавшейся до самого колена (эте диковинки были ценны, как наследство прародителей). Кроме того пол-сгиба ладони его закрывал антик, перстень с изображением Венеры, которую Антикварий почти боготворил с жаром сластолюбца. В особенности дорожил он неоцененным набором мыслей о Пелазгах, и за него охотно готовь был пожертвовать своими монетами.

"buon giorno;" и в ответ на это приветствие получил от них такой дружелюбный толчок в спину, что сердце его вспрыгнуло до горла. Затем начался разговор, и все вместе ходили несколько времени по высотам, при искреннем желании Антиквария, чтоб его спутники провалились в жерло Везувия. Наконец они дошли до небольшой гостиницы, и Антикварию предложено было войти в нее и чего нибудь выпить. Он согласился на это, по с таким чувством, как будто его просили полакомиться цикутой.

Один из удалой шайки остался часовым у дверей, другие же, разхаживая в комнате, поставили ружья по углам, а пистолеты и кинжалы, отвязав от перевязей, положили на стол; потом придвинув к нему скамейки, громогласно потребовали вина и принялись тащить к себе своего гостя, как бы старинного сподвижника, прося его сесть и быть без церемоний.

Почтенный любитель древности принял это предложение с уродливой улыбкой, чувствуя в самом деле страх и трепет. Неловко усевшись на конце скамейки, он печально поглядывал на заряженные пистолеты и обнаженные кинжалы, и каждая капля прихлебываемого им напитка жгла его внутренность. Между тем новые его товарищи быстро передавали бутылки из рук в руки, пели, хохотали, рассказывали о своих грабежах и стычках, мешая в речи непозволительные шутки. Крохотный Антикварий на все их плоскости должен быть смеяться, тогда как сердце его замирало.

По собственному признанию разбойников, они жили прежде в разных селениях и по странной прихоти молодых лет, принялись недавно за ремесло свое. Они говорили о разбое с таким удовольствием, с каким охотники толкуют о своей любимой забаве. Застрелить человека или кролика они считали почти за одно и то же; обращаясь же к разгульной жизни, вспоминали с восторгом, что они свободны как птицы, сегодня здесь, завтра там; захотели - пробегают леса, взбираются на утесы, спускаются в долины; все, что ни попалось им на свете, их добыча; а кошельки полны золота, товарищи веселы, красотки не наглядны. Антиквария стала забирать одурь от пламенных рассказов и от вина, потому что собеседники его, разговаривая, не переставали наливать стаканы. Обольщенный яркою картиной свободы, он позабывал страх; позабывал перстень, прародительские часы, и самое разсуждение о Пелазгах, спокойно под ним нагревавшееся. Он объявил даже, что после всего слышанного, судя по настоящим его чувствам, ему нимало не кажется удивительною господствующая в горах страсть к разбою, и что если б он был молод, силен и не боялся виселицы, то сам бы попробовал сделаться разбойником.

Наконец настало время разставанья. Антикварий вдруг опомнился и оробел снова, когда разбойники взялись за оружие. Он трусил за свои редкости и всего более за разсуждение о Пелазгах. Впрочем усиливаясь казаться хладнокровным, вытащил из бездонного почти своего кармана длинный и если позволено так выразиться, тощий кошелек, в котором от трепетания державшей его руки звенели монеты.

"Послушай, Signor Doltore, мы вместе пировали как друзья и товарищи, так позволь же нам такими точно и разстаться. Мы тебя понимаем: все, что ни делается в Террачине, известно нам, как пять пальцев. Ты человек богатый, но твое богатство у тебя в голове; его взять нельзя, да если б было и можно, то мы не знали б, куда с ним деваться. Я вижу однако, что ты дрожишь за свой перстень, но напрасно: этою дрянью не стоит и рук марать; ты считаешь его антиком, тогда как он поддельный."

Тут гнев овладел нашим Антикварием: он вышел из себя и возпламенился мщением за достоинство своего перстня. "Гром и молния!" возкликнул он: "моя Венера поддельная!" Его нельзя было бы раздражить более, сказав, что у него на лбу разцвели рога, по милости не совсем целомудренной его сожительницы.

-- "Нам некогда спорить о твоем перстне," продолжал Атаман: "цени его, как хочешь; впрочем ты милой старичишка. Выпьем же еще по стакану, а разплачиваться не твоя забота. Мне угодно, чтоб ты был гость наш; после добрым путем убирайся пожалуй в свою кануру. - Однако, становится; уже слишком поздно, прощай. Buon viaggio! Да берегись бродить между этими горами: ведь не всегда попадешь на таких, как мы, честных."

Атаман осмелился назвать его антик поддельным.