Борьба с небом
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Борьба с небом

БОРЬБА СЪ НЕБОМЪ.
(Изъ семейныхъ преданiй одной венгерской фамилiи).

Закатъ солнца въ пустыне.

Далеко кругомъ, насколько можно было обнять взоромъ, тянулась голая, однообразная равнина, где господствовали три рода растенiй, известныхъ въ просторечiи подъ именемъ "волчьяго молока", "чертополоха" и "царской свечи", а у ботаниковъ подъ именемъ "euphorbium" (молочая), "erringium" (колючки) и "verbascum" (царской свечи или царскаго скипетра).

Первое изъ этихъ растенiй, съ обильнымъ млечнымъ сокомъ, словно показывало, что этотъ участокъ земли, питая своихъ детей, какъ бы вскармливаетъ волковъ. Названiе втораго намекаетъ на то, будто бы этою землею завладелъ чортъ. Третье, "царская свеча", получило свое названiе отъ того, что тамъ, где встречается этотъ кустарникъ (вышиною въ человеческiй ростъ) подобный пылающему факелу съ желтыми цветами, земля тучна и плодородна, хотя давно уже не обработывается.

Все дороги заросли репейникомъ, такъ-что на нихъ не было видно ни малейшаго следа колесъ. Отъ жилыхъ строенiй остались одне только развалины въ виде стенъ съ окнами безъ рамъ, а изъ высокой травы выглядывали кости падшихъ зверей.

Ветеръ разметалъ целые холмы; онъ засыпалъ всю окрестность мелкимъ белымъ зыбучимъ пескомъ, который покрылъ нетолько травы, надъ которыми онъ проносился, но похоронилъ подъ собою кустарники и даже целыя деревья съ ихъ вершинами, и достигнувъ до края болота, вступилъ въ новую борьбу съ тиной, пока не заставилъ ее отступить, вместе съ тощей растительностью. Два властелина было у этой почвы: въ ветреное время зыбучiй песокъ, а въ дождливое - болото.

На бледно-желтомъ, словно страдающемъ бледной немочью небе, солнце заходило, не бросая отъ себя лучей, въ виде тусклаго шара. На горизонте не было ни одного облака. Только вдали на востоке показалось какое-то воздушное явленiе, но и это было не облако. Это было что-то въ роде исполинскаго римскаго S, съ резкими темными очертанiями, которыхъ не золотила даже вечерняя заря. Эта плывующая въ воздухе громада не переставала изменяться по мере своего приближенiя, и все более и более увеличиваясь, приняла ломанную линiю греческаго Σ, потомъ видъ безконечно-длинной змеи, свернулась наподобiе черепахи, и, распустивъ хвостъ и крылья, вытянулась наподобiе баснословнаго дракона.

Кругомъ, на сколько можно было обнять взоромъ, не было ни одной башни, только въ едва заметной дали темнелась полоса лесу, изъ середины котораго выглядывалъ маленькiй, белый домикъ. По направленiю къ этому домику ехала рысью, въ разсыпную, по заросшей дрокомъ и болиголовомъ степи, группа всадниковъ - дерзкiя, изсохшiя фигуры въ тряпье, награбленномъ во всевозможныхъ лоскутныхъ рядахъ целаго света: панцири изъ валлонской буйволовой кожи, съеденные молью, древне-венгерскiе спинные меха, татарскiя кольчуги, бархатныя шубы съ истертыми рукавами и оборванными висячими золотыми шнурами, турецкiе шаровары, спускающiеся въ сапоги съ отворотами и шпорами, шишаки и кивера изъ медвежьей кожи. Оружiе было въ томъ же роде: пистолеты и обвитыя цепью булавы, кривыя сабли и трехгранные кинжалы, изогнутые бердыши и длинныя копья. Физiогномiи соответствовали платью и оружiю: старыя, словно обтянутыя коричневымъ сафьяномъ, лица съ финно-эстляндскими чертами, съ длинными взъерошенными усами и растрепанной бородой; седыя, косматыя брови надъ темными сверкающими глазами и толстые пучки волосъ, заплетенныхъ въ узелъ; коротко-остриженныя головы, угловатыя щеки, блестящiе татарскiе глаза и тыквообразные турецкiе черепа. Толпа людей, похожая на караванъ, странствующiй между Бухарою и Самаркандомъ.

Представленная нами картина снята между Тейсомъ и Дунаемъ и относится ко второй половине прошлаго столетiя, именно ко времени царствованiя королевы Марiи-Терезiи.

Изображаемая полоса земли была совершенно опустошена. Сначала внешняя война, а потомъ внутреннiе раздоры истощили ее до последней степени возможности. Различныя нацiональности одного и того же государства разоряли другъ друга. Императорскихъ наемниковъ называли "Лабанцами", а наемниковъ венгерскихъ владетельныхъ князей Ракосци и другихъ "Куруцами". Куруцы губили Лабанцевъ, а Лабанцы Куруцовъ; на нихъ напали "Райцы" - сербы греческаго исповеданiя - и уничтожили техъ и другихъ. Въ заключенiе явились императорскiя войска и истребили всехъ трехъ. Они отбросили Куруцовъ въ Турцiю, Райцевъ въ Россiю, а Лабанцевъ во все части света. Такимъ образомъ остался только тотъ (а скорее, не остался), кто долженъ былъ обработывать поле - и все поземельные участки лежали въ пару, не имели владельцевъ и были необитаемы людьми. Вотъ тутъ-то и светила упомянутая выше "королевская свеча".

И вотъ они грабятъ по собственной иницiативе; да что же имъ было и делать иначе? Работать нечего и не для кого; оставалось только жалеть, что некого было и грабить-то.

Въ томъ белеющемся вдали домике живетъ благородный владелецъ, Габоръ фонъ-Кондай: не дурно бы сделать ему визитъ поздно вечеромъ, можетъ-быть отъ него и можно еще поживиться.

Онъ самъ былъ начальникомъ шайки, можетъ-быть предводителемъ этой же самой орды. Что нужды? Ведь волки жрутъ же другъ друга. "Ты господинъ, а мы бедные хлопцы. Ты одинъ, насъ много. Ты сытъ, мы голодны". Таковъ законъ.

Но, по дороге къ лесному жилищу, всадникамъ пришлось бороться съ темъ явленiемъ, которое все ближе и ближе спускалось къ нимъ сверху. Оно разрослось уже по всему небу и представляло собою такой же видъ, какъ колоссальная птица арабскихъ сказокъ Рохъ, крылья которой простираются отъ восхода до заката. Это была черная, непрозрачная масса, не принимавшая въ себя и не бросавшая отъ себя ни одного луча. Наконецъ она начала опускаться на землю, скатываясь внизъ, словно черные осадки, словно свернувшiйся оживленный дымъ. При ея приближенiи послышался оглушительный шумъ, словно шипело море кипящаго масла, словно жужжали миллiоны кубарей.

Туча саранчи спустилась на землю. Баснословное насекомое, одетое въ панцырь, на стекловидныхъ крыльяхъ котораго написано, какъ говоритъ народное преданiе, еврейскими или халдейскими письменами (это могутъ разобрать смыслящiе люди): "Меня послали, я иду; я произошла изъ праха проклятой земли!"

Черезъ несколько минутъ на небе не было уже солнца, а на земле света, настали ночь и мракъ. Словно страшный ливень обрушились на землю жужжащiя насекомыя; баснословное чудовище, каждый атомъ котораго жилъ своею собственною жизнью и въ то же время посягалъ на чужое. Тщетно старались защититься отъ него посредствомъ плащей и шляпъ всадники! Жужжащiя массы забивались въ пряди ихъ волосъ, въ гривы ихъ лошадей, которыя, придя въ бешенство, становились на дыбы, такъ-что всадники съ трудомъ удерживались на седлахъ. Стая саранчи становилась все гуще да гуще; целыми кучами жужжала она вокругъ ихъ головъ; лошади ржали, всадники богохульствовали, но въ этомъ шумно-волнующемся море, где кружилась голова, не было уже слышно ни ржанiя лошадей, ни богохульства всадниковъ. Среди этого адскаго мрака, жеребцы скакали впередъ, не будучи управляемы всадниками; всадники старались уже только о томъ, чтобъ защитить себе глаза; они спотыкались въ глубокiя ямы, они прорывались черезъ терновые кустарники, они тонули въ болоте, они соскакивали съ седелъ, пока наконецъ после упорной, продолжавшейся более часу борьбы, они вышли изъ тучи упавшей на землю саранчи и увидели опять небо, объятое вечернимъ сумракомъ.

Одинокое лесное жилище было обращено къ большой дороге, которая тоже заросла травой. Сложенная изъ обозженаго кирпича ограда была тоже разрушена. Воротный створъ виселъ на крюке; большой пространный дворъ былъ пустъ. И тутъ также не было ничего такого, что было бы нужно ограждать стенами и воротами.

Дверь дома была только притворена; замычка ослабла. Можно было пройти изъ передней въ хозяйскую комнату безъ всякаго спросу.

И тамъ также не было ничего завиднаго; старые шкапы безъ замковъ и засововъ, шатающiеся стулья, у которыхъ не доставало либо спинки, либо ножки, и дубовый столъ, - вотъ въ чемъ состояла вся барская; роскошь.

Вечерняя заря светила еще въ окно, когда посетители Пусты ворвались въ комнату черезъ открытую дверь. Впереди шелъ загорелый житель степи, съ заплетеными въ косы волосами, за нимъ следовалъ Валлонецъ, а тамъ все прочiе.

Хозяинъ дома сиделъ за дубовымъ столомъ; въ руке у него былъ ножъ съ черенкомъ изъ оленьяго рога; передъ нимъ лежали початый чорный хлебецъ и чорная редька.

- Хвала Господу Іисусу Христу! сказалъ седой Лабанецъ, съ насмешливой покорностью отодвигая на задъ шапку.

- Хвали Его, возразилъ равнодушно хозяинъ дома, даже не приподнявшись.

Это былъ красивый мужчина высокаго роста, богатырскаго сложенiя. Въ чертахъ его лица была удивительная смесь презренiя, дерзости и страсти.

Когда онъ увидалъ входящихъ къ нему гостей, его лицо зарделось краской стыда и гнева; но когда они съ нимъ заговорили, то онъ уже побледнелъ. Ему хотелось шутить.

- Не нуждаетесь-ли вы, баринъ, въ обществе? спросилъ съ коварной покорностью старый разбойникъ, гладя съ обеихъ сторонъ свои взъерошенные усы.

- Очень радъ видеть васъ, кумъ, возразилъ дворянинъ, все еще не трогаясь со стула. - Не угодно ли со мною откушать? Ужинъ на столе.

- Это что такое? сказалъ старый Лабанецъ, приближаясь къ столу, - Какъ? чорный хлебъ и редька? Такъ вотъ чемъ питается дворянинъ?

- Какъ видите, кумъ. Впрочемъ это последнiй хлебъ во всемъ доме.

- Очень легко. Табунъ лошадей увелъ сербскiй разбойникъ, свинопасъ убежалъ съ свиньями, а пастухъ съ овцами - и никто не возвратился. А тутъ явилась саранча и съела все до последняго стебелька.

Хозяинъ всталъ, открылъ окно и указалъ на пустой дворъ.

Старый Лабанецъ сделалъ видъ, какъ будто бы утираетъ слезы и началъ жалобно вопить:

- О, баринъ, добрый баринъ! Такъ вотъ до какой печальной участи дошелъ ты? И съ видомъ величайшаго участiя онъ упалъ ему на шею, охватилъ его плечи, въ то время какъ одинъ изъ его товарищей бросился ему въ ноги, какъ будто бы выражая свою покорность, и охватилъ ихъ до самыхъ коленъ.

Господинъ Габоръ слишкомъ поздно заметилъ эту военную хитрость. Изъ этихъ нежныхъ объятiй вышло только то, что когда онъ захотелъ употребить въ дело свои кулаки, то руки и ноги были уже у него связаны, и его посадили въ кресло.

Тутъ они заговорили съ нимъ уже иначе.

- Ахъ ты обманщикъ! И ты думаешь, что можешь дурачить насъ! Ты виделъ, издали, какъ мы ехали, и разсудилъ, что не можешь запереться отъ насъ, поставилъ на столъ чорный хлебъ и редьку, а теперь говоришь о голоде. Постой же, мы угостимъ тебя твоимъ же добромъ. Ребята, ступайте въ погребъ и въ кладовую.

Товарищи бросились исполнять это приказанiе, но очень скоро возвратились съ известiемъ, что въ погребе остались только затхлыя бочки, а въ кладовой только заплесневелые горшки и проголодавшiяся мыши.

При этомъ открытiи орда Лабанцевъ пришла въ ярость.

- Такъ мы затемъ притащились сюда, чтобы точно такъ же умереть съ голоду?

- Берите, что есть! сказалъ издеваясь связанный.

- Ни одного глотка водки, ни одного куска хлеба! неистовствовалъ старый разбойникъ.

- Не правда! Тамъ на столе лежитъ еще хлебъ!

- Что? вскричалъ съ величайшею яростiю старый Лабанецъ, взялъ остатокъ хлеба, лежавшiй на столе, бросилъ его на полъ и раздавилъ его каблукомъ сапога. Сонмъ Манихеевъ - какъ говоритъ Библiя - нашелъ ругательныя прозвища даже для хлеба.

Это еще более разсмешило связаннаго.

- Смейся, смейся! кричалъ Лабанецъ: - я задамъ тебе такой урокъ острымъ железомъ, что ты долго будешь его помнить! Тутъ онъ вынулъ изъ-за пояса кривой ножъ, и обративъ его острiемъ къ глазамъ скрученнаго дворянина, спросилъ его, скрежеща зубами: - Ну, такъ где же спрятано сокровище? Где спрятано огромное сокровище?

Связанный дворянинъ пересталъ уже улыбаться. Его лицо приняло прежнюю бледность.

- Сокровища? У меня ихъ много!

- Давай ихъ сюда!

- Того и другаго!

- У меня есть и то и другое.

- Где же?

- Здесь, въ столовомъ ящике, выдвиньте его.

Трое изъ шайки разомъ подскочили къ столу, взломали ящикъ, но увидя, что онъ пустъ, съ удивленiемъ отпрыгнули назадъ.

- Тутъ ничего нетъ, ничего, кроме лоскутка отсыревшей бумаги!

- Прочтите его! сказалъ связанный.

Старый Лабанецъ покачалъ головою. - Прочесть? да ведь мы живемъ не во времена короля Матвея Корвина, который основалъ въ Офене академiю для сорока тысячъ студентовъ, самъ наблюдалъ за темъ, какъ учатъ въ деревенскихъ школахъ, и пожаловалъ цикотскому учителю орденъ двойного бокала. Теперь хорошо уже и то, если умеетъ читать епископъ.

- Кто изъ васъ можетъ читать писанное?

Лабанецъ въ панцыре изъ буйволовой кожи былъ грамотный. Онъ воспитывался у монаховъ. Ему-то и передали рукопись. Окончивъ чтенiе, онъ сбросилъ съ головы шишакъ, бросился къ связанному дворянину, въ одну минуту перерезалъ веревки, которыми были перевязаны у него руки, поцеловалъ эти руки, упалъ передъ нимъ на колени, затемъ такъ же быстро вскочилъ и началъ прыгать отъ радости по комнате, махая надъ головою рукописью. Онъ, повидимому, сошелъ съ ума.

Добрый ударъ въ спину опять привелъ его въ себя.

- Что написано въ этой бумаге? Говори сiю же минуту.

- Что тутъ написано? Золото и серебро! Тутъ заключаются сокровища Дарiя, которыя, какъ говорятъ, зарыты въ Венгрiи! Бархатныя одежды целыми тюками и попойки по целымъ неделямъ. Райская жизнь до самой смерти! Вино такое, какъ у поповъ, и каждый день по хорошенькой девушке! Огонь, пламя, кровь, поцелуи, деньги, вино, война, пиры - все!

- Онъ съ ума сходить!

- Выслушайте теперь меня! сказалъ, вставая съ величественнымъ видомъ Габрiэль Кондай и срывая съ рукъ разрезанныя веревки. - Все, о чемъ кричитъ этотъ помешавшiйся парень, действительно заключается въ этомъ письме и все это дается вамъ. Этотъ листъ бумаги - грамота нашей всеславноцарствующей королевы Марiи-Терезiи, уполномочивающая меня набирать конное войско. Война открылась; наша государыня отправляется въ походъ противъ прусскаго короля и баварскаго курфирста. Намъ дана грамота и печать для того, чтобъ мы могли по собственному усмотренiю врываться въ ихъ земли и налагать за спиною непрiятеля контрибуцiю на его города, въ то время какъ главное войско ведетъ войну глазъ-на-глазъ. Хотите идти со мною?

Разбойничья шайка бросилась съ радостными восклицанiями къ своему прежнему начальнику. Они подняли его на плеча, и выхвативъ изъ ноженъ сабли, клялись идти за нимъ даже въ адъ.

- Нетъ, въ рай! ликовалъ старый Лабанецъ. - Баварiя - рай! Я знаю ее. Не даромъ говорятъ у насъ на родине: "Мы живемъ какъ Господь Богъ въ Баварiи!"

Три дня спустя чатардскiй лесъ наполнился людьми. Толпы всадниковъ спешили туда со всехъ сторонъ.

У каждаго изъ нихъ было свое собственное оружiе и лошадь. Тамъ уже были жарившiеся быки и целыя бочки вина - добытые неизвестно какими путями. Уже не хозяинъ дома угощалъ разбойниковъ, а они его, и привели даже ему лошадь.

И эта почва двигалась, какъ будто бы земля шла впередъ.

Вдругъ эта чорная почва начала возвышаться и медленно поднялась на воздухъ. Это была туча саранчи, тянувшейся съ востока на западъ.

А несколько дней спустя и добрые баварцы увидели это странное облако, являющееся сначала въ виде огромнаго римскаго S, потомъ въ виде греческаго Σ, потомъ змеи, затемъ дракона или птицы Рохъ, о которой расказывается въ арабскихъ сказкахъ.

Что-то последуетъ за этимъ облакомъ!

Какъ разъ въ это же самое время, на берегахъ отдаленной европейской реки, другая прекрасная и сведущая въ искустве пленять сердца повелительница - царица Елисавета - собирала своихъ казаковъ и башкиръ, которыхъ она точно такимъ же образомъ уполномочила на опустошепiе прекрасной бранденбургской области.

Знатоки военнаго искусства чрезвычайно одобряютъ придуманный тогда планъ выманить короля Фридриха II изъ его положенiя (после того какъ онъ въ 1760 г. почти совсемъ окружилъ при Тоттерберге австрiйскаго главнокомандующаго), взявши втылу его посредствомъ отважнаго нападенiя Берлинъ и Потсдамъ.

Планъ союзниковъ удался. Тотлебенъ, Тетенборнъ, Ласси взяли Берлинъ, но за добычу они поссорились. Изъ всей добычи, въ Берлине, Ласси досталось только двести тысячь талеровъ. Но Потсдаму посчастливилось; онъ былъ занятъ Павломъ Антономъ Эстергази, вторымъ княземъ изъ этой фамилiи. Еще более посчастливилось Габору Кондаю въ томъ отношенiи, что онъ служилъ не подъ начальствомъ этого князя, - потому-что князь запретилъ своимъ войскамъ всякiй грабежъ, а самъ вывезъ изъ Потсдама одно только изображенiе прусскаго короля и его флейту.

Темъ большее несчастiе грозило замку королевы. Въ Шепгаузенъ пришли орды Кондая, а лозунгомъ всехъ, кто только служилъ подъ начальствомъ Ласси, была обязанность губить врага всевозможными средствами. Но храбрецы, съ которыми мы познакомились въ начале нашего разсказа, не нашли, къ сожаленiю, въ замке королевы ни золота, ни серебра, которымъ тамъ следовало бы всегда быть.

Они взламывали каждую дверь, разрушали каждую сколько-нибудь подозрительную стену: сокровища не появлялись. Точно такъ же не находили они нигде и начальника замка.

Въ парке королевы былъ искуственный прудъ, въ которомъ въ мирное время держали золотыхъ и серебряныхъ рыбокъ. На середине этого пруда стояла осьмиугольная китайская пагода. Подозрительная вещь!

На всемъ пруду не было ни одного челнока; ихъ всехъ спустили подъ воду.

Слабая защита для пагоды. Кондай бросился на лошади въ прудъ, за нимъ бросились его сообщники и все поплыли къ пагоде. Они открыли себе дорогу толчкомъ и вошли.

Въ этой нагоде скрывался начальникъ замка, рыцарь фонъ-Брандтъ.

- Что угодно господамъ рыцарямъ? спросилъ онъ.

- Где сокровища королевы?

- Тамъ, куда не можетъ проникнуть ни одинъ человекъ.

- Ну, такъ я проникну туда, потому-что я чортъ! Где она?

- Брандтъ не скажетъ этого.

- Нетъ? Товарищи! разведите подъ нимъ огонь или вбейте ему въ ногти железные гвозди, тогда-то онъ скажетъ.

- Узнайте же, господа рыцари, возразилъ старикъ, - что я уже былъ однажды въ огне. Замокъ загорелся, а мое дитя было тамъ. Я бросился туда, чтобы спасти его. Я схватилъ его. Моя одежда пылала. Моя кожа была опалена, у меня сходили ногти съ пальцевъ, но я не потерялся. Я вырвалъ мою дочь изъ огня. Попытайте, не буду ли я теперь сговорчивее!

- И такъ, у тебя есть дочь? вскричалъ Коидай. - Въ такомъ случае бьюсь объ закладъ, что ты признаешься.

Изъ внутренности пагоды послышались глухiя рыданiя. Кондай толкнулъ эту дверь и переступилъ за порогъ.

Тутъ онъ увиделъ молодую женщину, стоявшую на коленяхъ и прижимавшую къ груди своей маленькаго сына.

Это была дочь начальника замка, а мужъ ея служилъ въ цитенскихъ гусарахъ.

Молодая женщина была прелестна.

Кондай подошелъ къ ней, и, схвативъ ее за руки, спросилъ:

- Где спрятаны королевскiя сокровища?

Женщина запнулась. - Я не знаю этого! отвечала она. У молодой женщины были въ ушахъ драгоценныя серьги: черныя жемчужины обложенныя бриллiантами.

Кондай схватился за одну серьгу и повторилъ свой вопросъ:

- Скажешь ли ты, где королевскiя сокровища?

- Я не могу сказать этого! простонала молодая женщина.

- Нетъ?

При виде крови молодая женщина такъ сильно испугалась, пришла въ такое отчаянiе страшась предстоявшаго ей впереди, что, оттолкнувъ отъ себя дитя, бросилась черезъ окно въ прудъ. Напрасно бросились за ней туда. Она не показывалась на зеркальной поверхности воды.

Старый начальникъ замка поднялъ руку по направленiю къ Кондаю.

- Будь проклятъ! вскричалъ онъ, - въ этой жизни и въ аду! Будь семь разъ проклятъ, ты и твои потомки за то, что ты убилъ у меня дочь! Если у тебя есть жена, которую ты любишь; если у тебя родится дитя, которое ты станешь обожать; - пусть Богъ поразитъ тебя въ нихъ!

Кондай смеялся.

- Глупецъ! вскричалъ онъ. - У меня нетъ никого, кого бы я могъ любить; но если мне вздумается когда-нибудь жениться, то божусь тебе, что на моей невесте будетъ въ день свадьбы эта серьга. Впрочемъ, я знаю, что мне нужно. Твоя дочь выдала мне, где спрятаны королевскiя сокровища. Оне тутъ, на дне пруда! спустите воду!

Онъ угадалъ. Осушивъ прудъ, разбойники наткнулись на четвероугольный камень, который прикрывалъ яму, где скрывались королевскiя сокровища. Дочь стараго Бранта лежала еще на камне, крепко уцепившись за железное кольцо.

Разсказываютъ еще и теперь, что изъ пруда вывезли двадцать четыре воза золота и серебра. Добыча простиралась до миллiона на тогдашнiя деньги, и все это Кондай услалъ впередъ.

Два дня спустя пришло известiе, что король Фридрихъ II, приближается къ Берлину; такимъ образомъ пришлось убираться вонъ лабанцу - и онъ поднялся, обозначая свой путь пожарами. Похищенный миллiонъ былъ уже въ верномъ месте.

Одно тутъ было худо: на эту громадную добычу было слишкомъ много претендентовъ. Целая орда хотела разбогатеть отъ нея. Хорошо бы было разделаться съ ними какъ нибудь подешевле.

Эта сделка состоялась какъ нельзя лучше, вследствiе того, что рыцарь Габоръ завелъ свой отрядъ, во время битвы при Торгау, въ середину лабиринта прусскихъ полковъ, при чемъ еще нельзя было знать: удастся ли ему спасти самого себя или же и онъ будетъ изрубленъ вместе съ своей шайкой? Случилось первое. Это была настоящая львиная пещера, въ которой до техъ поръ бились, пока одна сторона не уничтожила другую. Изъ этой битвы, длившейся вплоть до ночи, спасся самымъ чудеснымъ образомъ одинъ только Кондай. Онъ прыгнулъ на лошади въ одинъ изъ прудовъ и счастливо переплылъ его. Онъ виделъ съ другаго берега, какъ рубили его товарищей. Некоторые изъ нихъ вздумали было подражать его отваге и перейти черезъ прудъ въ бродъ. Но дно густо поросло водяными растенiями. Одинъ только достигъ, подобно ему, противуположнаго берега. Это былъ длинноногiй валлонецъ; но когда онъ подъехалъ къ нему, его лошадь запуталась въ густой чаще водяныхъ растенiй и потонула въ пруде. Самъ всадникъ долго еще барахтался, пока болотные гномы не схватили его за ноги и не стали тянуть все глубже да глубже. Утопающiй кричалъ о помощи своему начальнику. Посредствомъ брошенныхъ ему поводьевъ, его можно бы было вытащить изъ болота. Но Кондай не сделалъ ничего подобнаго, и увидевъ, что пенистыя волны сомкнулись надъ головой утопающаго, поехалъ далее. Вотъ и последнiй изъ его товарищей удовлетворенъ; все они умерли. Теперь онъ одинъ - наследникъ этого захваченнаго миллiона, этихъ нагруженныхъ серебромъ фуръ. Ни одна пуля, ни одинъ ударъ сабли не коснулись его. Онъ вернулся домой счастливымъ солдатомъ, покрытымъ славой и обладателемъ несметнаго богатства.

Долгая, семилетняя война, начавшаяся 1 октября 1756 года битвой при Ловозитце, кончилась наконецъ 15 февраля 1763 г. Губертсбургскимъ миромъ. Все успокоилось на лаврахъ и орденахъ.

Сожженные германскiе города и села были вновь отстроены, покинутыя венгерскiя пустоши населились. Въ территорiи между Дунаемъ и Тейсомъ паслись стада рогатаго скота, овецъ и дикихъ лошадей. Если кому-нибудь приходилось ехать два дни сряду, съ самого ранняго утра и до поздней ночи, по берегу Дуная, и путникъ спрашивалъ попадавшихся на дороге пастуховъ: чей рогатый скотъ, овецъ и лошадей они пасутъ, - то впродолженiи целыхъ двухъ дней онъ слышалъ все одинъ и тотъ же ответъ:

- Его милости, графа Габора Кондая.

Итакъ, графъ владелецъ поместья, простиравшагося отъ берега одной реки до берега другой!

Въ это время въ Венгрiи легко было разбогатеть. Тридцать летъ кряду поместья не приводились въ порядокъ. Одна часть владельцевъ отправилась на войну, и кто въ 1733 году уехалъ белокурымъ юношей, тотъ, возвратясь черезъ тридцать летъ седымъ старикомъ, долго долженъ былъ искать свидетелей, которые могли бы удостоверить въ его личности. А потомъ ему приходилось отправляться въ капитулы, охранявшiе его права на владенiе, если только и они также не были сожжены непрiятелемъ. Въ большей части случаевъ возвращались только внуки, которые знали по преданiю, что эта пустошь, это владенiе составляло когда-то собственность ихъ предковъ. Теперь тутъ сидела другая, могущественная власть - и тягаться съ ней было бы трудно. Приходилось иметь дело съ "Neoacquistika", закономъ регулировавшимъ новыя прiобретенiя. Вместе съ этимъ, именiемъ могъ завладеть тотъ, кто былъ сильнее. Собственность заведомыхъ бунтовщиковъ сейчасъ же конфисковали и награждали ею заслуженныхъ верноподанныхъ, отличившихся на войне. Что же касается до техъ, которые, поселившись въ дальнихъ странахъ, не явились въ судъ по востребованiю, - они, въ лице своихъ потомковъ, теряли изъ-за безделицы владенiя, которыхъ они никогда не видали. На кунью шубу, вышитую шолкомъ, они променивали пустоши въ десять тысячъ моргеновъ. А если находился человекъ, который настаивалъ на своемъ праве и не уступалъ дороги все более и более распространявшемуся магнату, то ему приходилось вынести столько непрiятностей, столько гоненiй: его посевы топтали охотники, его пастуховъ убивали, его хижины жгли, его самого вовлекали въ тяжбы, подвергали всевозможнымъ взысканiямъ, отягощали военнымъ постоемъ, - словомъ: такъ теснили, что онъ наконецъ убегалъ изъ владенiя своихъ предковъ и его собственность переходила къ могущественному властелину, который среди своихъ несметныхъ владенiй, жилъ королемъ въ своемъ чатардскомъ замке.

Этотъ замокъ былъ образецъ французскаго архитектурнаго стиля, съ статуями и башнями, съ вызолоченными гербами и решетками, все главные входы были украшены деревянными барельефами, все обои шолковые, а потолки расписаны какъ въ церкви. Гости встречали тутъ уже не чорный хлебъ и чорную редьку, но всегда накрытый столъ и всегда полный погребъ. Замокъ былъ местомъ собранiя для веселыхъ гулякъ чуть не всего государства.

Всемилостивейшая королева задумала приручить дикаго героя. Она еще прежде осыпала его милостями, онъ сталъ полковникомъ, графомъ и кавалеромъ военнаго ордена.

Нельзя сказать, однакоже, чтобы онъ былъ особеннымъ поклонникомъ женскаго пола. Женщина была для него тоже что бокалъ: если ты опорожнилъ его, то разбей его объ стену! Рыцарь Габоръ не желалъ пить дважды изъ одного и того же стакана.

Но всемилостивейшая королева Марiя Терезiя была великая чародейка по этой части! Она устроивала тогда много браковъ между венгерцами и немцами. Бунтующаго льва опутали золотыми нитями, шелковыми волосами. Онъ ломалъ железо, но противъ этихъ нежныхъ оковъ у него не хватило силъ.

При дворе королевы находилась одна знатная княжеская дочь, потомокъ старинной немецкой фамилiи Дереръ-фонъ-Тиффенбургъ и родственница Кауницу съ материнской стороны, принцесса Агата. Это была замечательная красавица, напоминавшая своимъ видомъ античныя статуи, съ головою, при созданiи которой художникъ разсчитывалъ можетъ-быть на то, чтобъ люди самаго тонкаго вкуса и знатоки искусства не могли сказать ничего противъ его произведенiя. Поэтому-то тутъ и не было недостатка ни въ чемъ, кроме жизни. Принцесса была прекрасная маска, не имевшая никакого общаго чувства съ внешнимъ мiромъ. Она не любила и не ненавидела, она не искала ничего, она не скучала, она только блистала.

На этомъ блеске много мотыльковъ обожгло себе крылья. Отъ чего же было и Габрiелю Кондаю не ослепиться ея наружностью?

Королева желала, чтобъ изъ нихъ вышла пара. Прекрасная девушка нравилась Кондаю и ему нравилась также герцогская корона надъ двойнымъ гербомъ. Принцесса Агата не сказала ни да ни нетъ; она не радовалась и не плакала. Обручальные подарки жениха не прояснили ея лица; бриллiанты и перлы не бросили на нее никакого отблеска, но и никакой тени. Габрiэль просилъ ее, чтобъ она для клятвы передъ алтаремъ украсила себя одной серьгой, для которой у него не было пары. Тамъ была чорная жемчужина, которая долженствовала быть талисманомъ. Принцесса приняла ее, и серьга была на ней во время венчанья. Когда они стояло передъ олтаремъ - королева сама была при этомъ съ ними - невеста не повторила ни одного слова изъ техъ клятвъ, которыя ей читали, хотя церемонiя совершалась венгерскимъ первосвятителемъ въ церкви св. Стефана въ Вене; а когда онъ спросилъ: "любишь ли ты своего мужа?", то вместо молчащей невесты должна была отвечать королева. "Разумеется, ты его любишь, какъ же нетъ!", и ея величество, положивъ свои руки на плечи прекрасной невесты, заставила ее преклонить колени на скамейке около ея жениха, когда ихъ благословляли.

Какъ бы то ни было, но все было въ порядке, бракъ заключенъ и Кондай увезъ свою прекрасную молодую жену въ свой чатардскiй замокъ. Около году спустя, Габоръ Кондай отправилъ въ Вену экстреннаго курьера къ ея величеству королеве спросить: дозволитъ ли она, чтобъ его перворожденный сынъ былъ названъ при крещенiи Іосифомъ въ честь ея наследнаго принца?

Всемилостивейшая королева не только дала на это позволенiе, но еще прислала великолепный подарокъ новорожденному и собственноручно написанное поздравительное письмо.

Когда графиня Агата лежала еще въ постели, она позвала своего супруга къ себе, и обвивши его шею своими алебастровыми руками, сказала ему:

- Теперь я признаюсь тебе, что люблю тебя; ты мое блаженство, я обожаю тебя.

И при этомъ она такъ целовала его въ лицо и губы, что человекъ могъ обратиться въ ангела, а ангелъ въ дьявола.

Потому-что принцеса Агата не любила своего мужа; она скорее ненавидела его, гнушалась имъ. А когда она признавалась ему, что любитъ его, когда съ жаромъ прижимала его къ груди своей - она мстила ему самымъ безжалостнымъ образомъ, какъ можетъ мстить только женщина... У ней была смерть въ сердце! Она знала, что она не переживетъ дня, и хотела своею смертью привести въ отчаянiе своего мужа.

Кондай же, напротивъ того, почувствовалъ себя после этого признанiя, на седьмомъ небе. Онъ показался самому себе полубогомъ; у него закружилась голова, онъ ощутилъ что-то въ роде того, какъ будто бы онъ одержалъ победу надъ человеческими и сверхъчеловеческими силами. Онъ былъ какъ въ чаду и это длилось до вечера. Вечеромъ же врачъ намекнулъ ему на то, чтобы онъ приготовился къ величайшему несчастiю: герцогиня должна умереть.

Габрiель фонъ-Кондай чуть не задушилъ врача при этихъ словахъ, а тамъ бросился ему въ ноги. Но врачъ ничего уже не могъ сделать.

- Надейтесь на милосердiе Божiе, а человекъ уже не въ состоянiи помочь тутъ.

Кондай бросился къ своей жене, она уже не узнавала его, она боролась со смертью.

Кондай не могъ вынести этого предсмертнаго хрипенiя, глядеть на это искаженное лицо. Онъ кинулся въ свою оружейную комнату и крикнулъ своей челяди, что застрелитъ того, кто придетъ къ нему съ известiемъ о смерти герцогини.

А когда онъ что обещалъ, то приводилъ это обыкновенно въ исполненiе. Пистолеты всегда лежали у него на столе.

Того не нужно было будить, потому-что онъ не спалъ всю ночь.

- Ну! что тамъ такое! закричалъ Кондай заглядывавшему въ двери цыгану.

- Я отъ госпожи герцогини.

- Ты ее виделъ?

- Да, я ее виделъ, но она не видала меня.

- Она умерла? вскричалъ графъ.

- Ну вотъ, графъ долженъ застрелить самого себя, сказалъ цыганъ, - потому-что ваша милость сами сказали первое слово!

Прекрасная женщина действительно умерла.

Теперь Кондай въ первый разъ ощутилъ въ своемъ сердце что-то въ роде удара ножа - страшное горе человека, который видитъ передъ собою трупъ жены своей, жены которая сказала ему: "я люблю тебя!"

И все-таки никто не долженъ видеть, какъ у него болитъ сердце!

Притомъ же ему остается еще после покойной одно существо, которому она оставила въ наследство вею свою любовь: дитя. Оно было такъ же прекрасно, какъ мать, съ такими же большими голубыми глазами и такими же золотыми волосами.

Когда похоронили мать, Кондай провелъ весь день у своего дитяти. Кормилица сказала ему, что это ангелъ...

- Ангелъ! вспылилъ отецъ. - Я не могу воспитывать для небеснаго царства ангела. Мой сынъ долженъ быть такой же, какъ я. Неправда ли, маленькiй бродяга?

И дитя улыбнулось. Маленькiй бродяга!

Въ одинъ день однако же кормилица доложила его милости, что изъ маленькаго графа Іосифа выйдетъ ангелъ. Онъ страдаетъ болью въ горле, и...

Тутъ графъ вышелъ изъ себя и потребовала врача къ себе въ комнату.

- Мой сынъ при смерти, сказалъ онъ дрожащимъ отъ волненiя голосомъ. - Здесь на столе стоитъ шкатулка, полная золота, а возле нея лежитъ пистолетъ, полный свинца. Если вы вылечите моего сына, это золото ваше; если же онъ умретъ, вы последуете за нимъ!

Врачъ охотно убежалъ бы отъ этой альтернативы, но его не пустили. Его стерегли какъ пленника. Онъ не имелъ покоя ни днемъ, ни ночью.

Да и отецъ ребенка тоже. День и ночь ходилъ онъ взадъ и впередъ по своимъ огромнымъ заламъ, где эхо повторяло его шаги. Садился ли онъ, ложился ли онъ, не было ему покоя нигде. И это тоже пришлось ему испытать - какую рану носитъ человекъ въ груди своей, когда его возлюбленное дитя лежитъ на смертномъ одре.

въ живыхъ.

Кондай началъ богохульствовать.

- О, графъ, лучше молиться! пролепеталъ врачъ.

- Молиться! вскричалъ магнатъ и побежалъ въ свою оружейную комнату. Врачъ убежалъ и заперся отъ него.

Кондай схватилъ два пистолета - и съ непокрытою головою, полуодетый, бросился изъ дому въ паркъ, а за нимъ и вся челядь.

Въ эту ночь на дворе бушевала страшная буря. Молнiя спускалась зигзагами на близь-лежащiй лесъ и освещала какимъ то страннымъ светомъ разорванныя облака, мелькавшiя какъ привиденiя.

- Судьба! вскричалъ безумный отецъ, прибежавъ въ лесъ, - где ты, судьба! Если ты хочешь бороться, приходи; борись со мной, а не съ беднымъ ребенкомъ! Я мужчина! Я гляжу тебе въ глаза, я противлюсь тебе! Бей меня!

Молнiи пробежали но небу, словно они хотели сказать: "молчи ты, червь!"

- Сюда бей! Рази сюда! Сверкай сюда на меня, какъ я на тебя!

И направивъ при этомъ одинъ пистолетъ, онъ выстрелилъ въ облако.

Въ ту же самую минуту изъ этого разделившагося облака блеснула ослепительная молнiя и при потрясающемъ землю громе раздробила липу, простиравшую свои ветви надъ головою беснующагося.

Челядь въ ужасе упала на колени и закрыла себе глаза. Но онъ при свете пылающаго дерева сделалъ еще одинъ шагъ впередъ, и потрясая растрепанными кудрями, обратилъ свое дерзкое лицо къ небу и вскричалъ:

- Тотъ ударъ не попалъ въ меня! Ну-ка, еще одинъ!

И при этомъ онъ второй разъ выстрелилъ въ тучу.

А потомъ сталъ бить себя кулаками въ грудь:

- Сюда стреляй! Бей сюда! Ударь же въ меня, если ты судьба!

Но гроза прошла, молнiя уже не сверкала, все замолкло, все успокоилось. Проливной дождь прекратился, ветеръ утихъ. Деревья уже не шумели, была торжественная тишина.

Беснующiйся пошелъ, шатаясь, назадъ въ замокъ; никто не решился следовать за нимъ туда. Когда онъ, держась за перила, взошелъ на лестницу, ему попался на встречу врачъ. Лицо этого последняго сiяло радостью.

- Слава Богу, графъ, болезнь приняла хорошiй оборотъ. Вашъ сынъ спасенъ.

- А! вскричалъ ликующiй отецъ: - я победилъ!

Отецъ не могъ налюбоваться на него. "Въ немъ кипитъ кровь? Онъ перебесится! Онъ делаетъ глупости? Это идетъ молодости! Онъ тратитъ деньги? У него ихъ вдоволь. Онъ не преклоняется ни передъ кемъ? Точь въ точь его отецъ! Онъ непостояненъ въ любви? Пусть насладится жизнiю!"

Двадцати-трехъ летъ отъ роду юноша уже пользовался своего рода известностью отъ Вены до турецкой границы. Отецъ былъ отъ этого въ восторге.

Это былъ юноша съ прекраснымъ, нежнымъ лицомъ. Въ день его рожденiя, когда ему пошелъ двадцать-четвертый годъ, отецъ позвалъ его къ себе.

- Сынъ мой! Ты совершеннолетнiй. Я думаю, тебе следуетъ теперь жениться.

- И я тоже.

- У графа Лобковича прекрасная дочь.

- Знаю.

- Я назначилъ ее тебе въ жены.

- Хорошо.

Кондай решилъ въ своемъ уме, что у него чрезвычайно сговорчивый сынъ.

- Теперь я буду просить объ одномъ. Это причуда, но темъ не менее я связанъ клятвою. Въ нашей сокровищнице есть разрозненная серьга; которая заключаетъ въ себе талисманъ. Ея исторiю знаю только я и не открываю ее никому. Когда я венчался съ твоей матерью, я просилъ ее надеть эту серьгу. И я жилъ съ ней очень счастливо, пока она была жива, и былъ счастливъ въ тебе. Теперь я прошу тебя, дай также и моей будущей невестке надеть этотъ талисманъ.

- Хорошо.

Юноша принялъ серьгу. Потомъ они назначили день, въ который графъ Іосифъ долженъ ввести въ домъ свою молодую жену. Его отецъ, графъ Габрiэль, не могъ ехать съ нимъ, ему не позволяла этого подагра. Но онъ приготовился принять сына съ княжескою пышностiю.

Графъ Іосифъ смотрелъ молча на все приготовленiя.

Въ назначенный день, когда уже собрались свадебные гости, старый графъ велелъ нести себя въ дедовскомъ кресле въ переднюю, чтобы принять тамъ невесту; онъ собирался встретить ее у мраморныхъ ступеней, когда подъедетъ запряженная шестернею карета.

Шестерня остановилась; изъ позолоченой кареты вышелъ сперва молодой графъ, а за нимъ прекрасная, смуглая цыганка съ сверкающими глазами и красными щеками и съ ребенкомъ на каждой руке.

- Вотъ моя жена... говорилъ графъ Іосифъ, представляя сiятельному отцу мать обоихъ детей.

- Это... это что такое? прохрипелъ старикъ; онъ хотелъ-было встать, но упалъ опять въ кресло.

Его сынъ Іосифъ молча указалъ на серьгу, которая была надета на цыганке.

- Она мать моихъ обоихъ детей! возразилъ съ непокорнымъ видомъ графъ Іосифъ.

- Пандуры! заревелъ старый магнатъ съ пылающимъ отъ гнева взоромъ, - схватите эту девку и ея отродье, навяжите имъ на шею камень и бросьте ихъ въ прудъ!

- Отецъ! Это моя жена, мои дети!

- Они собачьи! Бросьте ихъ въ прудъ!

Пандуры знали, что они должны повиноваться, и бросились на женщину, хватаясь за ея длинные волосы, за ея детей.

Въ эту минуту въ побледневшемъ юноше проснулась кровь его отца.

Онъ вырвалъ у одного пандура пистолетъ. Раздался выстрелъ.

Огецъ упалъ съ кресла, весь въ крови...

Подъ впечатленiемъ перваго ужаса при виде этого страшнаго дела все убежали куда зря - свадебные гости, пандуры, женщина съ детьми. Отцеубiйца скрылся въ замке.

Старикъ былъ смертельно раненъ. Но онъ жилъ еще целыхъ три дня, чтобы видеть все, что последовало за этимъ.

Онъ виделъ какъ въ замокъ прибыли судейскiе чиновники и вооруженные пандуры, чтобы отыскать тамъ убiйцу, и какъ они открыли его въ одцой изъ нишей замка, ьуда онъ забился. Молодой человекъ оборонялся съ бешенствомъ отчаянiя. Но они повалили его на полъ, въ глазахъ отца, и связали его; они били его въ лицо и сковали ему руки и ноги. Какъ гремели железныя цепи, когда его тащили за волосы по мраморному полу корридоровъ!

И какъ долго еще после этого раздавались его жалобные крики - вопли того сына, котораго онъ берегъ какъ зеницу ока, котораго онъ такъ любилъ - и который теперь убилъ его! и голова котораго скатится теперь за нимъ въ могилу! Та чудная белокурая голова, которая такъ похожа на голову его матери - и будучи изображена въ различныхъ степеняхъ возраста, улыбается въ спальне отца изъ позолоченыхъ рамъ: какъ младенецъ, какъ отрокъ и какъ юноша. И вотъ ее опять срисуютъ: какъ голову приговореннаго къ смерти, чтобъ по тогдашнему обычаю выставить это изображенiе за три дни до казни на публичное поруганiе!

Но и этого еще было мало для умирающаго старика.

Онъ долженъ былъ видеть, какъ на третiй день государственная опека водворила въ замке будущую вдову вместе съ ея детьми, какъ настоящихъ владельцевъ этого же самого замка. Законъ призналъ цыганку законной женой - и тотъ же законъ сделаетъ ее затемъ вдовою.

И только тогда, когда прекрасная, бледно-смуглая женщина остановилась у его смертнаго одра съ длиннымъ шелковымъ шлейфомъ, съ ребенкомъ на каждой руке, съ жемчужной серьгой въ ухе - тогда только онъ умеръ.

Полгода спустя ему бросили въ могилу прекрасную белокурую голову его сына.

Богъ можетъ карать и мечомъ!

Но мы не проповедуемъ мистицизма. Кто идетъ противъ Бога, тотъ вызываетъ на борьбу атомы природы, создающiе мiръ элементы, начинаетъ борьбу съ зимой и летомъ, съ теплотою крови и безошибочностью чиселъ, съ органическими силами химiи, съ общественнымъ мненiемъ, съ исторiей, логикой, съ целымъ человечествомъ, со всемъ что непобедимо и въ чемъ живетъ Божеская сила.

Несмотря на это, борьба еще не кончилась.

безумiя, со всемъ и противъ всего, что было спокойствiемъ и миромъ, что любило, что считалось общественнымъ порядкомъ или что существовало какъ законъ - все равно: былъ ли онъ написанъ въ сердце или на бумаге.

Съ годами замокъ и господство перешли въ руки обоихъ цыганкиныхъ детей. Они были близнецы. Ихъ отецъ и дедъ были непокорные, буйные люди, но у нихъ не было противниковъ одинаковаго съ ними званiя; внуки же встретили соперниковъ одинаковаго съ ними происхожденiя: другъ друга.

Это была отчаянная борьба, олимпiйское состязанiе въ искустве губить другъ друга. Кто успевалъ придумать больше зла, тотъ былъ классическимъ победителемъ. При каждой вспышке гнева, они хватались за пистолеты, за винтовки. Они стреляли другъ въ друга, въ свою челядь, въ своихъ чиновниковъ. Это такъ же легко приходило имъ на умъ, какъ другимъ людямъ бранныя слова, - и существованiе каждаго изъ нихъ сопровождала та невозвратимая пуля, которою ихъ предокъ выстрелилъ въ небо.

И въ этой-то борьбе распалось княжеское владенiе.

Четвертому поколенiю не осталось уже ничего, кроме великолепнаго чатардскаго замка, да и то потому только, что на него не было покупщика. Онъ годился только для большихъ баръ.

Два правнука теснили тамъ другъ друга до последней степени возможности. Одинъ завладелъ верхнимъ этажемъ, а другой нижнимъ. Тотъ, который жилъ вверху, провелъ водосточную трубу въ сводъ, подъ которымъ жилъ его меньшой братъ, и грозилъ утонить его въ помояхъ, какъ крысу. Въ свою очередь этотъ последнiй провелъ въ верхнiй этажъ дымовую трубу и выкуривалъ такимъ образомъ своего старшаго брата, какъ лисицу.

А не то они садились играть въ карты - разъ одинъ братъ проигралъ свое право на замокъ, а вместе съ темъ и платье которое было на немъ, и тогда старшiй братъ выгналъ меньшаго изъ дому на босую ногу; а въ другой разъ младшiй, раздобывшись деньгами, выигралъ собственность старшаго и выгналъ этого последняго на снегъ въ одной рубашке.

Ихъ бедственное положенiе начало принимать мало-по-малу какой-то комическiй оттенокъ. Когда ихъ перестали бояться, когда на нихъ никто уже не сердился, надъ ними начали смеяться.

Это былъ самый жестокiй ударъ судьбы.

Равнина между Дунаемъ и Тейсомъ представляетъ теперь уже другую картину. Тутъ уже не пасутся по необъятному пространству стада овецъ и лошадей; все застроено, обработано. Вы видите чудную мозаику словно изъ светло- и темнозеленыхъ шахматныхъ досокъ, между которыми бросаются въ глаза розовыя игральныя кости и жолтые четвероугольники. Тамъ и сямъ пестреютъ ярко-красныя полосы, сине-лиловые окраины, цветы табаку, свекловица или посевы масляничныхъ растенiй. Между ними перекрещиваются железнодорожные поезды, показываются одинокiя хозяйственныя фермы, обрамленныя зеленеющими садами. Торговые пути соединяютъ деревни, города, шоссейные тракты и строенiя, а между роскошными посевами мелькаютъ тамъ и сямъ дымящiяся трубы громадныхъ фабрикъ, этихъ великановъ современной мифологiи, где гнездится душа новаго творчества.

Теперь между Германiей и Венгрiей идетъ другая, нескончаемая борьба: борьба промышленности. Это такая война, где победа обеихъ сторонъ ведетъ къ общему благу.

Это конецъ многихъ иллюзiй стараго времени. Рыцарскiе замки стали достопочтенными развалинами; дворянскими гербами никто уже не хвалится; подданные свободны, привилегiи прекратились; монастыри опустели; зато тутъ стоятъ школы, а реку бороздятъ пароходы. И стараго способа вести хозяйство нетъ: кругомъ сеютъ, жнутъ и молотятъ машины. Дикiе табуны и дикiя стада овецъ размещаются въ стойлахъ; место разбойничьихъ ордъ заняли счетчики да компанiоны.

И чатардскiй замокъ пошелъ съ молотка. Последнiе два родственника, стараясь отнять его другъ у друга, оба потеряли его еще въ начале столетiя. Ныне и замокъ также обращенъ въ фабрику. Силезскiй богатый промышленникъ, некто Зибельманъ, купилъ его. Теперь тамъ поселился его сынъ. Башня замка, не служившая уже ни къ чему съ техъ поръ какъ надъ ней перестало развеваться знамя съ фамильнымъ гербомъ, давно уже была снесена - и изъ ея кирпичей выстроили высокую дымовую трубу.

Дымовая труба на месте башни! А на месте замка сахароварня! Вместо знамени вывеска, а передъ барскимъ паркомъ железная дорога, на томъ самомъ месте, где была когда-то ограда. Да самаго-то парка уже и не было, иначе было бы лучше. Чатардскiй владелецъ могъ бы отправляться въ такомъ случае прямо на станцiю железной дороги, тогда какъ теперь - по причине лежащаго между его домомъ и станцiею леса - ему приходилось делать шестичасовой объездъ, для того чтобъ доставить на станцiю свой товаръ.

Этотъ фабрикантъ, скупившiй уже все соседнiя владенiя, далъ бы за этотъ лесъ какую угодно цену. Но владелецъ его отвечалъ ему, что лесъ - фидеикоммисное именiе и потому не можетъ быть проданъ. После этого хозяинъ фабрики хотелъ по крайней мере получить позволенiе сделать тутъ просеку къ железной дороге. Но владелецъ леса отказалъ и въ этомъ. Въ фидеикоммиссныхъ именiяхъ нельзя срубить ни одного дерева.

А этимъ владельцемъ былъ Тиберiй фонъ Кондай, последнiй мужской потомокъ когда-то могущественной фамилiи. Этотъ лесъ его предковъ былъ теперь его единственною собственностью. Графъ не даетъ оттуда ни одного прутика, а его жилище - тотъ беленькiй домикъ, где, около столетiя тому назадъ, его прадедъ Габрiель Кондай угощалъ "Лабанцевъ" чорнымъ хлебомъ. Правнукъ никогда еще не видалъ у себя столько гостей. У него никто не бываетъ. У несчастiй нетъ друзей. Что онъ делаетъ? какъ онъ живетъ тамъ среди леса? Этого не зналъ никто. Весь лесной участокъ былъ огороженъ деревянными кольями, а передъ каждымъ входомъ висела деревянная доска съ надписью: "Тутъ запрещено охотиться".

А охотиться чрезвычайно прiятно.

Страстные любители охоты идутъ часто въ самыя отдаленныя местности, если узнаютъ, что тамъ водится дичь особеннаго рода. Ненастная погода въ пустыняхъ реки Дравы, точно такъ же какъ мятели въ лесахъ Мармароша, сводятъ нередко, въ какой-нибудь рыбачьей хижине или въ пещере козьяго пастуха, людей которые собрались сюда со всехъ четырехъ концовъ имперiи и до сихъ поръ никогда не видали другъ друга.

Такимъ образомъ въ одной изъ необитаемыхъ хижинъ Мармароша собралось однажды въ конце октября четверо охотниковъ изъ дворянскаго сословiя, которыхъ загнала сюда по одиночке внезапно-поднявшаяся метель и которые все вместе собирались охотиться за глухарями. Эта птица такъ уже редка въ Веигрiи, что охотники готовы сделать изъ-за нея миль тридцать.

Господа развели огонь, достали изъ своихъ охотничьихъ сумокъ остатки провiанту, угощали другъ друга изъ большой пузатой фляги и превесело проводили время, тогда какъ на дворе бушевала буря. Одинъ изъ нихъ былъ пожилой человекъ съ седыми волосами, другой атлетическаго сложенiя, третiй круглъ и толстъ, четвертый же, напротивъ того, стройный молодой человекъ съ пушистыми усами. Каждое лицо просилось въ картину.

къ нимъ (согласно съ сагою о семи полководцахъ), какъ къ старому Кунду, къ сильному Губе, къ дородному Цуарду и къ ловкому Левенте.

Охотники уже разсказали на народномъ венгерскомъ языке несколько чрезвычайно забавныхъ исторiй и развеселили другъ друга замысловатыми анекдотами, когда одинъ изъ нихъ сказалъ:

- Сердце радуется, что въ этой жалкой руснакской пустоши сошлось случайно четверо истыхъ, урожденныхъ венгерцевъ, которые такъ отлично владеютъ родпымъ языкомъ... Желательно бы, чтобъ они объявили другъ другу и свои почтенныя фамилiи.

Пожилой человекъ сказалъ, несколько колеблясь:

- Моя фамилiя - Брауэнфельзъ.

Другой прибавилъ къ этому уже более веселымъ тономъ:

- Моя - Каленберъ.

Спрашивавшiй возразилъ съ улыбкою:

- Очень хорошо. Я - Траутенау.

Молодой человекъ едва уже удерживался отъ смеху.

- А я - Отто Зибельманъ.

Тутъ все засмеялись.

Первые три фамилiи принадлежали къ числу такихъ именъ, которыя давно уже известны въ Венгрiи. Ихъ представители, уже целое столетiе, были венгерскими землевладельцами, пользовавшимися всеобщимъ уваженiемъ, политическими и нацiональными предводителями партiй. Четвертый считался еще новымъ человекомъ. Но и онъ уже пустилъ корни.

Въ этой исторiи каждое слово исторически верно, хотя она и разсказана безъ исторической сухости. Въ почве Венгрiи, где, какъ разсказываетъ сказка, ростутъ на песке цветы, съ которыхъ, когда ихъ срежешь, каплетъ кровь, - въ рукопожатiи венгерскаго мужчины, въ сверкающемъ взоре венгерскихъ женщинъ, - въ вольномъ воздухе безграничныхъ степей, въ ея низменностяхъ, - во всеобщей скорби о прошедшемъ и въ мужественной надежде на будущее, въ венгерской народной песни и въ любви - есть какая-то особенная чарующая сила.

Когда четыре охотника вдоволь посмеялись, они начали разсказывать другъ другу, какимъ образомъ они сюда попали. Землевладельцы уже кончили молотьбу хлеба. А сахароваръ не могъ еще начать работъ, такъ какъ свекловица еще въ земле. Когда же онъ начнетъ собирать ее, то ему не будетъ покоя ни днемъ ни ночью; но покуда онъ можетъ поохотиться за глухарями. И онъ прибавилъ къ этому:

- Конечно у меня дома, на равнине, есть лесъ по близости, где водится множество глухарей...

- Глухарей? У тебя? спросилъ старикъ, качая головой. - Я не зналъ этого, какъ ни хорошо знаю я нашу обширную Венгрiю отъ одного конца до другаго. Гдежь бы это было?

- А, это другое дело! вскричали разомъ все трое. - Да, тамъ можетъ-быть еще водятся и зубры.

Тутъ они стали разсказывать другъ другу, что знали по наслышке о владельце чатардскаго леса. Съ нимъ не очень-то прiятно было бы встретиться на разстоянiи ружейнаго выстрела!

- Говорятъ, онъ пристреливаетъ всякаго, кто переступитъ за его порогъ. Онъ скорее согласится умереть съ голоду, чемъ продать хоть одну щепку изъ лесу. Онъ питается дичью; въ его доме нетъ никогда хлеба. Вино, которое онъ получаетъ въ обменъ за кожи дикихъ зверей, не производитъ на него никакого действiя - и онъ настаиваетъ его на семенахъ белены. Счастье еще что онъ бываетъ одинъ, когда пьетъ. Безумный человекъ!

Такъ говорили между собою охотники.

- Какъ бы то ни было, а я все-таки получу отъ него лесъ! вскричалъ Зибельманъ. - Если ничто не подействуетъ, я женюсь на его дочери!

Все засмеялись.

- На ведьме съ железнымъ носомъ, о которой разсказывается въ венгерскихъ сказкахъ, на девице съ хоботомъ!

- Что мне въ этомъ! Я все-таки женюсь на ней! Я подрядчикъ. мне нужно просека черезъ чатардскiй лесъ.

Охотники отвечали на это, что онъ просто чортъ. Потомъ они улеглись на своихъ крестьянскихъ полушубкахъ, и пожелавъ другъ другъ прiятныхъ сновиденiй, заснули.

Неделю спустя после этой встречи въ Мармароше, Отто Зибельмэнъ подъезжалъ къ таинственному лесу. Достигнувъ перваго пограничнаго кола, онъ привязалъ къ нему лошадь, и приказавъ смотреть за нею одному изъ крестьянъ собиравшихъ свекловицу, вошелъ въ лесъ по проложенной тропинке.

Когда онъ пробирался такимъ образомъ впередъ подъ развесистыми деревьями, промежутки между которыми были наполнены и замкнуты пасленомъ (solanum) и кустами ежевики, ему пришла на умъ народная сказка о "розочке съ шипами". Козули и олени глядели на него изъ-за кустовъ съ любопытствомъ, но безъ страха; на ветке ворковала дикая горлица; тетеревъ токовалъ, распуская вееромъ хвостъ, а золотые фазаны тащили его за собой въ виде шлейфа. Изъ дупла какого-то дряхлаго дерева выглядывала, словно изъ окна, целая семья ласокъ; а на круглой поляне сиделъ, навостривъ уши, заяцъ, прислушиваясь и какъ бы спрашивая: "кто бы это такой шелъ сюда?" Ни одинъ изъ зверей не боялся, повидимому, приближающагося.

У Зибельмана не было никакого другаго оружiя, кроме особаго рода топорика, известнаго въ Венгрiи подъ именемъ фокоша, - да и тотъ онъ взялъ только для защиты себя, въ случае если на него нападетъ чудакъ-хозяинъ или собаки.

Объ лесе въ самомъ деле ходили дурные слухи. Даже работники, собиравшiе свекловицу, намекали Зибельману, чтобы онъ былъ осторожнее: графъ Тиберiй Кондай застреливаетъ всякаго, кто только войдетъ въ его лесъ.

Гость конечно могъ бы идти прямо къ дому; но онъ не сделалъ этого, потому-что люди, знавшiе графа Тиберiя, заранее предупредили его, что графъ запираетъ ворота, какъ только завидитъ кого-нибудь. Поэтому-то Зибельманъ сделалъ обходъ, чтобы подойдти къ дому сзади и такъ-сказать вторгнуться въ него.

Темъ временемъ какъ онъ, ища дороги, плуталъ по лесу, наступилъ вечеръ. Но цесяцъ ярко светилъ черезъ зелень. Наконецъ Зибельманъ достигъ лесной поляны и увиделъ передъ собою домъ.

На стороне, обращенной къ лесу, находилась длинная веранда, обвитая сверху до низу дикимъ виноградомъ. Стоявшая на дворе осень уже окрасила его листья въ красную и жолтую краску.

Подъ этой верандой сидела женщина. Передъ нею стоялъ столикъ съ цитрой и - сколько можно было судить - нотной тетрадью. Месяцъ обливалъ это существо серебрянымъ светомъ.

Зибельману опять пришла на умъ сказка о "розочке съ шипами". Лесная фея, въ беломъ какъ снегъ платье съ разсыпавшимися но плечамъ, какъ растопленное золото, волосами! Ея очаровательно-бледное лицо было обращено къ месяцу. Ея тонкiе, белые пальцы извлекали изъ струнъ цитры мечтательные звуки; она вторила имъ или варьировала ихъ нежнымъ, симпатическимъ голосомъ... а потомъ проводила пальцами по нотному листу, какъ бы ощупывая его. Она какъ будто бы делала на немъ какiя-то отметки, хотя и не смотрела туда. Полураскрывъ ротъ, она смотрела скорее на месяцъ, въ то время какъ писала, какъ будто бы желая перенести на бумагу тихiй трепетъ его лучей.

Но что было всего прiятнее для Отто, это то, что девушка не замечала повидимому его приближенiя. Хотя высокая трава и заглушала шумъ его шаговъ, но месяцъ такъ ярко светилъ, что она могла не видать его.

При этихъ звукахъ девушка вскочила въ испуге, и обратившись къ приближающемуся, приветливо поклонилась ему.

Отто совершенно иначе представлялъ себе "ведьму съ железнымъ носомъ"; но можетъ-быть это была не настоящая.

- Я Отто Зибельманъ, соседъ, и пришолъ къ господину графу, сказалъ онъ.

- Моего отца нетъ дома, возразила молодая девушка кроткимъ тономъ.

Зибельману показалось, будто бы милое существо смотрело на него съ улыбкою, какъ обыкновенно встречаютъ только знакомыхъ. Поэтому-то онъ и долженъ былъ завесть какой-нибудь разговоръ.

- Графиня любуется прекраснымъ луннымъ сiянiемъ?

- Луннымъ сiянiемъ? возразила она съ удивленiемъ, - где оно?

- Ахъ! воскликнулъ невольно удивленный молодой человекъ.

- Я ничего этого не вижу, продолжала молодая девушка и при этомъ опять улыбнулась.

Отто въ испуге отступилъ назадъ. Эти глаза, полные такого чуднаго выраженiя, не видели! эта девушка была слепа. И это даже не огорчаетъ ее! она улыбается, сознаваясь въ этомъ.

- Я не вижу только внешняго мiра, сказала девушка въ виде утешенiя, какъ будто бы желая развеселить незнакомца, котораго она огорчила своими словами. - Но темъ яснее вижу я за пределами внешняго мiра весь внутреннiй мiръ.

- И онъ, конечно, прекрасенъ?

- Видите ли и вы тотъ мiръ, который и безъ солнца и месяца полонъ света, и где живутъ, не показываясь другъ другу въ виде того или другаго образа? Я воображаю себе, что, закрывши глаза и оставшись наедине съ самимъ собою, всякiй можетъ его видеть.

- Графиня тутъ действительно совершенно одинока.

- Когда моего отца нетъ дома, тогда я, конечно, остаюсь совершенно одна.

- И вы не боитесь?

- Почему? Ведь я никому ничего не делаю.

- Но разве вамъ не страшны злые люди?

- Такъ стало быть на свете есть злые люди?

- И вы не скучаете, графиня, когда остаетесь такимъ образомъ совершенно одна?

- Нетъ. У меня есть домашнiя дела, которыми я занимаюсь целый день, а когда кругомъ станетъ тихо, тогда я знаю, что это вечеръ, беру свой инструментъ - и такимъ образомъ мы бываемъ вдвоемъ. Онъ говоритъ со мною, а я съ нимъ. Я говорю ему слова, онъ даетъ мне для нихъ мелодiю; изъ этого составляется одно целое. Это доставляетъ мне большую отраду.

Тутъ, чтобъ не лишить себя удовольствiя или чтобъ поделиться имъ съ чужимъ человекомъ, она заиграла на цитре песню, которую она сама сочинила, и пропела въ нежномъ минорномъ тоне стихотворенiе, полное глубокаго смысла.

Отто съ удивленiемъ смотрелъ на это юное созданiе, почти ребенка, которое охраняли здесь одни только звезды. Онъ готовъ былъ слушать ее до самаго утра.

Приближающiеся шаги прервали это удовольствiе. Девушка хорошо знала эти шаги, тотчасъ же радостно вскочила, словно она могла видеть, словно она была не слепая, побежала твердымъ шагомъ на встречу идущему, и обвивъ его шею своими руками, пролепетала: "отецъ!"

Новоприбывшiй былъ еще молодой человекъ, тоже съ белокурыми волосами, котораго можно было принять скорее за брата, чемъ за отца девушки. У него были прекрасныя, правильныя черты лица; только онъ слегка косилъ глазами, какъ все вообще мужскiе потомки фамилiи Кондай.

У него былъ въ рукахъ длинный кожаный футляръ. Наверное, пистолетный ящикъ!

- Пришолъ мой конецъ, подумалъ Отто. Онъ ждалъ на веранде приближающагося и за темъ выступилъ впередъ.

- Графъ, я вашъ соседъ, Отто Зибельманъ. Я хотелъ видеть васъ и ворвался въ вашъ паркъ, подъ опасенiемъ, что вы застрелите меня, принявъ меня за охотника.

- Я? застрелю? спросилъ съ удивленiемъ графъ Тиберiй. - Милостивый государь, въ этомъ доме нетъ огнестрельнаго оружiя.

Это было сказано съ открытымъ, чистосердечнымъ видомъ. Графъ подалъ руку своему гостю.

- Для защиты отъ разбойниковъ ружье въ такомъ уединенномъ жилище было бы не лишнее!

Графъ Тиберiй пожалъ плечами.

- Въ моемъ доме нетъ денегъ. Я говорю это безъ всякой горечи.

Это признанiе дало Зибельману возможность свести разговоръ на цель своего посещенiя.

- А я какъ нарочно пришолъ къ вамъ по денеи ному делу, сказалъ онъ.

- Я предчувствую это! Но мы поговоримъ объ этомъ после. Прежде поужинайте съ нами.

Графъ шепнулъ дочери несколько словъ, после чего она удалилась.

- Ну, теперь мне придется выпить вина, настоеннаго на белене! подумалъ опять Отто, и его подрало морозомъ но коже.

Это была очень просто меблированная комната. Графъ отворилъ старинный шкафъ и вынулъ изъ принесеннаго имъ футляра множество маленькихъ сткляночекъ, которыя онъ разставилъ въ шкапу, после чего опять затворилъ его.

Отто навострилъ уши. "Яды различныхъ родовъ!" подумалъ онъ.

Но на этотъ разъ Зибельману не долго пришлось томиться въ ожиданiи, не подадутъ ли ему для питья яду.

- Я гомеопатъ, сказалъ обращаясь къ нему графъ. - Только пожалуйста никому не говорите этого, потому что если начальство узнаетъ объ этомъ, то запретитъ мне лечить. У меня ведь нетъ диплома.

- А разве ваши больные не изменяютъ вамъ?

- Это крестьяне и потому умеютъ хранить тайну. Къ тому же, я лечу больше детскiя болезни и повальныя болезни скота. Это самые тяжелые бичи нашей страны. Въ прошломъ году я спасалъ въ трехъ деревняхъ детей отъ скарлатины. Три года тому назадъ я отклонилъ отъ нашихъ местъ чуму рогатаго скота. Но... вы не за темъ пришли ко мне. Васъ привело ко мне какое нибудь другое дело. Это большая редкость, если сюда придетъ человекъ въ порядочномъ сюртуке. Вамъ было страшно идти сюда, не правда ли?

- Я не отвергаю этого. Ваша замкнутость даетъ поводъ различнымъ слухамъ. Я пришолъ къ вамъ, графъ, по тому же самому делу, касательно котораго мой отецъ велъ съ вами переписку - однако безуспешно. Я сказалъ себе: "ну, что же! Я самъ пойду къ нему, мы переговоримъ объ этомъ". Я люблю быть глазъ-на-глазъ со всякимъ, съ кемъ только я веду дело. Поэтому я повторяю мое предложенiе. Если бы графъ уступилъ мне весь лесъ, я далъ бы за него 120,000 гульденовъ. Но если вы не хотите продавать его, то я прошу васъ позволить мне сделать просеку въ лесу, шириною въ 6 сажень, до железной дороги. За эту уступку графъ можетъ назначить какую ему угодно цену. Никакая цена не покажется мне слишкомъ высокой, потому-что я нуждаюсь въ этой дороге для моихъ делъ.

- Мой молодой соседъ! возразилъ графъ Тиберiй, приглашая своего гостя сесть возле себя. - Вы были откровенны со мной. Я буду еще откровеннее съ вами. Те, которые советовали вамъ не ходить ко мне, потому-что во мне гнездится духъ бешенства, сказали вамъ правду. Онъ действительно живетъ во мне. Это я самъ. Но я сдерживаю его железными руками. Я никогда не выпускаю его головы изъ-подъ своей пяты. Временами онъ покушается сбросить меня, но я не допускаю этого, я топчу его. Меня мучитъ жажда вина, а между темъ на моемъ столе не бываетъ никакого другаго напитка кроме воды. Я - натура повелевающая, а между темъ не позволяю себе держать прислуги, я и моя дочь делаемъ все сами. Я страстный охотникъ, въ моемъ лесу и парке бездна чудеснейшей дичи, а у меня въ доме нетъ никакого оружiя и я не емъ ничего такого, на чемъ была кровь. Я вижу всякiй день роковыя владенiя - некогда достоянiе моихъ предковъ, розданныя крестьянамъ, захваченныя переселенцами, - и изо дня въ день посещаю хижины деревенскихъ жителей и поселенцовъ для того, чтобъ лечить ихъ больныхъ детей. Я владею еще этимъ первобытнымъ лесомъ, продажа котораго доставила бы мне большiя деньги, при помощи которыхъ я могъ бы опять сделаться важнымъ человекомъ, - и я не терплю у себя въ доме ни одного гроша, не беру техъ денегъ, которыя мне навязываютъ, и живу довольно бедно, лишаю себя многаго.

Въ ответъ на все это Отто Зибельманъ только пожалъ плечами, удивляясь тому, что конечно казалось ему оставшимися еще симптомами безумiя.

вызывалъ когда-то на борьбу небо, давно уже сделался собственностью народной саги. Онъ вызвалъ его изъ-за своего умирающаго сына. Ужасная мысль, но въ основе ея лежитъ отцовское сердце! Онъ дорого поплатился за это. Когда этотъ сынъ выросъ, онъ, чтобъ защитить своихъ собственныхъ детей отъ жестокосердiя ихъ деда, застрелилъ своего отца. Еще более ужасная мысль; но и въ основе этой мысли то же лежитъ отцовское сердце. Отцеубiйце отрубили голову, а потомъ похоронили его здесь въ лесу. Его похоронили тайно, безъ всякой приметы; только въ кору одного стараго дерева была вложена серебряная дощечка съ его именемъ. Кора давно уже срослась надъ этой дощечкой. Никто не знаетъ, где лежитъ мой несчастный прадедъ. И такимъ образомъ можетъ случиться, что вместе съ корнями перваго же дерева, которое вы срубите здесь въ лесу, вы вытащите человеческiй черепъ, который будетъ взывать ко мне: "Я убилъ, я умеръ, я подвергся проклятiю изъ-за тебя, а ты даже не даешь мне покою въ земле!" Не смейтесь надо мною! Я не боюсь никакихъ привиденiй, но я боюсь самого себя! Эта борьба, которую мой предокъ началъ съ небомъ... его потомки еще продолжаютъ ее! Удары такъ и сыпались на нихъ. Богъ разилъ ихъ ихъ-же собственными руками. Едва они успевали родиться, какъ ихъ ожидалъ уже "вызовъ", которому они должны были повиноваться. До сихъ поръ еще не родилось въ нашей фамилiи девочки; тамъ всегда бывали одни только мужчины. Я последнiй въ моемъ роде; но борьба все еще продолжается, - теперь, впрочемъ,только съ одной стороны, потому-что я не обороняюсь, не отражаю ударовъ. Я выношу съ терпенiемъ мою судьбу, у меня устали руки, я не отклоняю головы отъ удара. "Оно" все еще бьетъ. Можетъ-быть это скоро кончится. Мое дитя - девушка. Небо не станетъ вести борьбы съ девушкой. И къ тому же еще съ слепой девушкой!

- Теперь вы знаете, почему я не продаю леса. Попадись мне деньги въ руки, я былъ бы такимъ же расточителемъ, также возмущался бы противъ судьбы и людей, какъ и мои предшественники; я растратилъ бы последнiя тысячи, какъ они растратили миллiоны, и моя дочь сделалась бы нищей - слепой нищей! Теперь вы знаете, милостивый государь, что у меня нельзя купить изъ этого леса ни одного кустарника, ни одного птичьяго гнезда, темъ более клочка земли, хотя бы только въ кулакъ величиною!

Зибельманъ былъ побежденъ.

- Въ такомъ случае графъ позволитъ, по крайней мере лично мне - протоптать тропинку къ этому дому!

Графъ подалъ ему руку.

Въ эту минуту послышался нежный голосъ молодой графини, которая звала ихъ къ себе.

- Моя дочь, Цецилiя, сказалъ отецъ съ улыбкою и съ сiяющими счастьемъ глазами.

Графиня Цецилiя звала ихъ къ ужину. Онъ былъ накрытъ въ веранде. Те же самыя блюда, какiя готовились у Овидiя въ ожиданiи странствовавшихъ по земле боговъ:

Медъ, хлебъ, густое молоко.

Отецъ и дочь сидели другъ подле друга на узенькой скамейке съ спинкой. Отто виделъ, какъ сильно они любили другъ друга, какъ счастливы они были другъ въ друге. Онъ завидовалъ имъ.

Цецилiя, детски ласкаясь къ отцу, провела своими нежными пальцами по его лицу.

- Я вижу здесь внутри себя. Я вижу тебя такъ хорошо, что могла бы слепить твой бюстъ, еслибъ у меня былъ воскъ.

- Если позволите, графиня, я принесу вамъ такого воску, какой обыкновенно употребляютъ для лепки, сказалъ Отто.

Ужинъ кончился, уже было поздно. Гость простился и собирался уйти. Когда графъ узналъ, что Зибельманъ оставилъ свою лошадь на самомъ дальнемъ конце леса, онъ предложилъ проводить его. Ночью легко можно было сбиться съ дороги.

Но не успели они выдти изъ парка, какъ увидали маленькую крестьянскую девочку, которая отчаянно гналась за ними - и растерявшись, просила графа дать какое нибудь лекарство ея маленькому брату, не то онъ задохнется.

Отто предложилъ графу возвратиться назадъ, уверяя, что онъ легко найдетъ опять ту дорогу, по которой пришелъ сюда. Онъ помнитъ, что тамъ есть ручеекъ, а потомъ мостъ, а ужь оттуда нельзя сбиться съ пути.

Затемъ они пожелали другъ другу спокойной ночи; графъ возвратился домой, а Отто вошелъ въ лесъ.

о томъ, въ какую сторону ему нужно идти. Наконецъ онъ дошелъ до ручья. Теперь нужно было только найти мостъ. Но, мостъ не показывался. Ручей все еще тянулся - и Отто подумалъ, что ему лучше всего следовать его теченiю. Но не смотря на это, мостъ все-таки не являлся, а ручей не прекращался. Вдругъ деревья стали редеть. Отто подошелъ къ просеке - и тутъ только заметилъ, что пришолъ опять къ тому же дому, изъ котораго онъ недавно вышелъ.

Положенiе его было смешно. Войти, признаться, что онъ после получасовой ходьбы опять вернулся туда, откуда вышелъ!.. Да и кроме того въ доме можетъ-быть уже легли спать. Не смотря на это, онъ подошелъ ближе. Ему не изъ чего было выбирать.

Прислонившись къ одной изъ колоннъ веранды, ярко освещенная луннымъ сiянiемъ, стояла, прелестная какъ фея, хозяйка дома. Неподвижно, съ опущенными глазами. Она смотрела въ свой собственный мiръ. Какая жалость вызывать ее изъ этого мiра!

- Прошу извиненiя, графиня!

- А, это опять вы! Она уже знала звукъ его голоса.

меня по крайней мере до ручья.

- Моего отца нетъ дома, отвечала девушка, - онъ пошелъ на деревню къ больному ребенку, а деревня далеко отсюда. Но я провожу васъ до перекрестка.

- Вы, графиня? спросилъ изумленный юноша.

- Разумеется, я знаю каждую тропинку, каждую дорожку въ нашемъ лесу, я знаю каждое дерево.

- Но такъ поздно ночью!

При этомъ она завернулась въ белый вязаный шарфъ, поспешно сошла съ веранды и пошла но дороге къ лесу. Отто следовалъ за нею.

Девушка шла передъ нимъ съ такою уверенностью, такими легкими, эластичными шагами, какъ будто бы она видела въ темноте; она заранее называла все места, мимо которыхъ имъ приходилось проходить.

- Вотъ жасминный кустарникъ, который этотъ годъ цвететъ уже второй разъ; вотъ дерево съ дупломъ, где живетъ целая семья ласочекъ; оне сейчасъ же замечаютъ меня, когда я прохожу по этой дороге; слышите, какъ оне свистятъ? Здесь большая липа пустила свои корни поперегъ дороги; смотрите, не споткнитесь!

- И вы не боитесь?

Отто удивлялся этому прелестному существу, которое не понимало, какъ можно бояться ночью, въ пустынномъ лесу, наедине съ мужчиной.

- А вотъ и мостикъ. Богъ съ вами! отсюда вы уже сами найдете дорогу до ограды изъ кольевъ.

- Но какъ же вы пойдете назадъ одна черезъ темный лесъ?

- Для меня лесъ одинаково светелъ - и я всегда бываю тамъ одна.

- Если такъ, то я стану петь какую нибудь песню до техъ поръ, пока не дойду до дому, а вы оставайтесь здесь на мосту до техъ поръ, пока будете ее слышать. Хотите?

Отто былъ совершенно очарованъ этимъ предложенiемъ. Такимъ образомъ, девушка возвратилась въ лесъ, распевая песню, полную чувства. Отто, прислонившись къ периламъ моста, прислушивался и смотрелъ ей вследъ въ ту сторону, где во мраке леса скрылся прелестный образъ. Песня слышалась еще долго и кончилась веселымъ детскимъ смехомъ. Этотъ смехъ былъ знакомъ, что певица дошла до дому.

Отто, углубившись въ думу, дошелъ до своей лошади. Подле нея спалъ работникъ, собиравшiй свекловицу; онъ, по всему вероятiю, давно уже спалъ тамъ. На другой день Зибельманъ опять пошелъ въ домъ, что стоялъ въ лесу, а потомъ и на следующiй день, и такъ изо дня въ день. Онъ находилъ всегда какой нибудь предлогъ для этого.

Цецилiя принялась за лепку изъ воску - это любимое занятiе слепыхъ. Она вылепила бюстъ своего отца. Могущество фантазiи, помогавшее ея пальцамъ воспроизводить такiя черты, которыхъ она никогда не видала, было удивительно. У слепыхъ кончики пальцевъ видятъ.

Однажды после обеда Отто опять что-то замешкался въ веранде. Пусть тамъ у него варятъ сахаръ какъ знаютъ. Сладость одного голоса онъ не променялъ бы теперь, на целый океанъ сиропа!

Цецилiя кончала бюстъ.

- Посмотрите-ка! сказала она поднося къ нему восковую модель. - Хорошо ли такъ? Нравится ли вамъ?

- Превосходно! возразилъ Отто, и словно какъ будто бы назначенiе его глазъ состояло въ томъ чтобы говорить, а губъ - смотреть, онъ напечатлелъ жаркiй поцелуй на доверчиво-протянутой ему руке.

Въ тотъ же самый вечеръ, когда графъ Тиберiй, обойдя своихъ больныхъ, возвратился домой, Цецилiя сказала ему:

- Отецъ, мне страшно быть дома одной!

Она уже научилась бояться.

На другой день Отто опять пришолъ туда, раннимъ утромъ. Но едва увиделъ онъ Цецилiю, какъ совершенно растерялся. На графине въ этотъ день была только одна серьга. Зибельманъ заговорилъ съ ней голосомъ, трепетъ котораго показывалъ сильное внутреннее волненiе.

Въ ухе Цецилiи блестелъ известный талисманъ съ черной жемчужиной, осыпанной брильянтами.

- Нетъ, эта серьга - фамильная святыня, она переходитъ къ намъ по наследству; женщины нашей фамилiи обязаны надевать ее разъ въ годъ въ известный день для памяти; этотъ день - сегодня. Когда-то эту серьгу носила моя мать!

Отто сейчасъ же, какъ только было можно, ушолъ.

Но не далее какъ после полудня онъ опять уже возвратился къ нимъ. Графъ Тиберiй былъ вместе съ своей дочерью.

въ которую вделана черная жемчужина?

Лицо графа Тиберiя омрачилось. Несколько секундъ онъ, какъ казалось боролся съ собой, а потомъ сказалъ:

- Хорошо, милостивый государь! Узнайте же и это. Мой предокъ былъ во время семилетней войны предводителемъ одного отряда волонтеровъ. Эти ожесточившiеся отъ войны люди взяли приступомъ Шенгаузенъ, подъ Берлиномъ, въ Пруссiи. Тутъ скрывали королевскiя сокровища. Комендантъ замка не хотелъ открыть того места, где они находились: тогда мой прадедъ вырвалъ у его дочери изъ уха эту серьгу, чтобы вынудить у ней признанiе. Это ее такъ испугало и привело въ такое отчаянiе, что она бросилась въ прудъ. Съ техъ поръ каждая женщина носящая имя Кондай, которая только была старшею въ роде, носила эту разрозненную серьгу во время ежегоднаго возвращенiя этого дня, - сперва въ знакъ сопротивленiя судьбе, а теперь въ знакъ раскаянiя. Вотъ исторiя серьги съ чорной жемчужиной.

- Благодарю васъ! сказалъ Зибельманъ. - Я дополню эту исторiю. Пара къ этой серьге у меня. Эта молодая женщина, дочь стараго Бранта, которая погибла въ шенгаузенскомъ пруде, была моя прабабка. Вотъ остальная половина вашей фамильной святыни.

При этомъ онъ вынулъ изъ боковаго кармана сафьянную коробочку, въ которой лежала вторая серьга, пара къ той, которая была на графине.

васъ отдать мне обе серьги - а вместе съ этимъ и ту, которая ихъ носитъ!

Графъ схватилъ руку своей дочери.

- Понимаешь ли ты тутъ что-нибудь?

Девушка рыдала и дрожала.

- А, такъ вотъ чего именно ты боялась!

- О Цецилiя, взгляните же и на меня!

Цецилiя провела кончиками своихъ нежныхъ пальцевъ по лицу юноши. И можетъ быть только одни духи да ея возлюбленный слышали, какъ она прошептала:

- Я вижу тебя!

Тутъ она закрыла глаза и не могла достаточно налюбоваться на него въ томъ внутреннемъ мiре, где все такъ прекрасно, все такъ светло, хотя тамъ нетъ ни солнца, ни луны.

Графъ Тиверiй, сложивъ руки, устремилъ влажный взоръ къ небу.

Надъ нимъ, на золотистомъ вечернемъ небе, сверкала яркая звезда, словно бдительное небесное око, словно путеводная звезда безконечнаго милосердiя.

Борьба съ небомъ достигла своего конца!