Наследник имения Редклиф. Том третий.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наследник имения Редклиф. Том третий. Глава VI. (старая орфография)

ГЛАВА VI.

Шестого марта, в сумерки, Мэри Росс отправилас в Гольуэль и, входя в главную дверь, встретилась с Чарльзом, который медленно спускался сверху.

- Ну что? - спросила с живостью Мэри.

- Слава Богу, все благополучно. Я прямо из её спальни, - отвечал Чарльз. - Наконец-то мы можем быть спокойны.

- А ребенок здоров? вы видели его?

- Да, девочка прездоровая и лежит подле Эмми; она безпрестанно ее ласкает и улыбается, точь в точь как Гэй. У меня сердце поворачивалось, глядя на нее. Такой я стал дурак! - прибавил он, и слезы сверкнули у него на глазах.

- Чтож Эмми, довольна что это девочка, а не мальчик? - спросила снова мисс Росс.

- Конечно. Первое, что она сказала, когда ей объявили, что это девочка, было: "очень рада!" Вообще, Эмми в восторге, кажется. Мама предполагает, что она так боялась за себя и за ребенка, что счастливые роды были для нея настоящим сюрпризом. Вы меня извините, Мэри, - заключил Чарльз: - если я к вам никого из своих не зову. Папа и Шарлотта ушли гулять вместе с Буяном, Лора сидит у постели Эмми, потому что мы уложили мама спать. Она две ночи напролет дежурила и собирается сегодня сидеть третью.

- Как это её силы выдерживают! - воскликнула Мэри.

- Привычка: - ведь я ее уж давно к этому приучил. Maman гораздо более страдает от безпокойства, чем от безсонницы. Она бы измучилась, лежа в постели, а тут сидит себе преспокойно у камина, да нянчит внучку или поможет в чем нибудь Эмми, а не то всплакнет втихомолку. Ведь и грустно, право! - у Чарльза дрогнул голос. - Намедни утром, она меня просто испугала. Прихожу в уборную, а матушка разливается, плачет. Я спрашиваю, плохо дело, что-ли? А она, рыдая, отвечает, что шла объявить нам, что все кончилось благополучно, но как вспомнила, что Гэя нет, и что отец не порадуется на новорожденную дочь, ей стало дотого тоскливо, что она не нашла ничего лучшого как расплакаться.

- Я бы очень желала знать, как Эмми себя держит в отношении ребенка, - сказала Мэри.

- Она у нас ведь прескрытная, - отвечал Чарльз. - Все молчит. Ребенок постоянно подле нея; как-то утром, думая, что никого в комнате нет, Эмми потихоньку начала целовать девочку и приговаривать: "Ты моего Гэя дочка! Ты его посланница!" Мама передала мне, что слышать это равнодушно нельзя было, и Чарльз расплакался не на-шутку.

- Вас верно для того и звали наверх, чтобы полюбоваться на девочку? - заметила Мэри.

- Напротив, Эмми взвалила на меня претяжкое поручение, велела писать извещение об её радости бедному Филиппу: она его иначе не называет. Папа отослал к нему оффициальное письмо, в первый день. Так нет: Эмми этим недовольна - пиши я к нему, что она слава Богу здорова, очень счастлива, что у нея дочь и проч. А чего? Я вообразить себе не могу, что он водворится теперь в Рэдклифе полным хозяином! - Можно ли поверить, чтобы Филипп, достигнув цели своей жизни не был бы в восторге! Право, я не съумею притвориться перед ним, и напишу что-нибудь резкое.

- А я, напротив, убеждена, что вы многое ему простите и напишете преласковое письмо, - возразила Эмми:

им поменяться с Эмми? Видно, уж судьба такая! Мы собственно не в потере. Разве легко было бы нам отпустить Эмми царствовать в Рэдклифе в роли вдовствующей королевы. Положим, её умная головка и справилась бы с управлением имением, но каково было бы мне, несчастному, без любимой сестры? Теперь, конечно, мы не разстанемся. У меня будет одна соперница - малютка дочь её. Уж вот-то мы ее избалуем!

Поговорив еще несколько времени, мисс Росс ушла домой, поручив Чарльзу передать Эмми её привет и поздравление. Ей было очень приятно передать отцу, что рождение ребенка оживило весь дом Эдмонстонов и что Чарльз давно не был так доволен и оживлен, как во время свидания с ней.

На следующее утро, в воскресенье, Филипп сидел за заиграком с сестрой и зятем, когда пришла почта. Мистрисс Гэнлей искоса взглянула на конверты, и ей кинулся в глаза крупный почерк мистера Эдмонстона, но из уважения к брату она удержалась от восклицания. Филипп, увидав письмо, вспыхнул, потом побледнел. Дрожащими нальцами снимал он черную печать, пробежал письмо, встал и, толкнув ногою стул, хотел уйдти тотчас же.

- Филипп! постой! скажи прежде, чем кончилось! - воскликнула сестра, подбегая к нему.

Он повернулся молча и, бросив письмо на стол, быстрыми шагами вышел из комнаты.

- Бедный брат! Верно ей плохо! - сказала мистрисс Гэнлей, хватаясь записьмо. - О! нет! - закричала она радостно мужу. - посмотри, Филипп совсем не так понял письмо! 

"Милый Филипп! - писал мистер Эдмонстон. - Уведомляю тебя, что сегодня утром лэди Морвиль разрешилась от бремени дочерью. Как только она поправится и будет в состоянии говорить о делах, я не замедлю представить все документы и отчеты по имению Рэдклиф, туда, куда ты сам назначишь. Мать и ребенок здоровы на столько, на сколько это возможно. Преданный тебе искренно.

- А! а! дочь! - воскликнул доктор Гэнлей. Ну, душа моя, поздравляю тебя! Рэдклиф, по своему богатству, есть одно из первых имений во всей Англии.

- Пойду к брату, он верно не понял смысла письма, - повторила весело Маргарита и поспешно вышла из комнаты; но Филиппа она не могла нигде найдти и увидела его уже в церкви, во время службы. Она дождалась его при выходе у ограды и, подойдя, - тихо спросила:

- Ты верно прочел без внимания письмо дяди?

- Напротив, - отвечал он: - я его наизусть знаю.

- Значить, ты понял, что мать здорова, а что новорожденная девочка? Поздравляю тебя!

К нимь в эту минуту подошли знакомые; Филипп изчез немедленно, а сестра его должна была уже сама сообщать всем поочередно любопытную новость. К завтраку к ней сошлись самые близкие друзья, и мистрисс Гэнлей не преминула, при случае, снова распространиться о прелестях Рэдклифа. Брат её не вошел в гостиную; ей пришлось самой идти за ним, в его комнату.

Услыхав, что у сестры гости и что судьба избавляет его таким образом от tête-à-tête с нею, Филипп, не смотря на свою головную боль, решился спуститься вниз, лишь бы не оставаться одному.

Действительно, Филипп принял поздравление этих господ с таким важным видом, что они сочли его за самого гордого аристократа в целой Англии.

Филипп решился молча переносить все эти испытания, которым зять и сестра подвергали его. Мысленно он давно уже положил, что откажется от всего наследства в пользу дочери Эмми; он считал преступлением с своей стороны воспользоваться непредвиденными обстоятельствами, сделавшими его обладателем Рэдклифа. Его мучила мысль, что он как бы силою завладел местом Гэя. Но все эти планы хранились у него в глубочайшей тайне; Филипп ни за что в мире не решился бы сообщить их сестре и, не желая возбуждать её любопытства, позволял ей мучить его, сколько душе угодно. Но внезапная неремена в характере Маргариты оскорбляла его невольно. Любопытная, болтливая хвастунья далеко не напоминала ему прежней сдержанной, несколько холодной, но всегда приличной, мистрисс Гэнлей. Доктор был в восторге, не менее своей жены.

- Поздравляю вас, сэр Филипп Морвиль! - говорил он весело, пожимая руку зятя.

- Благодарю, но судьба избавила меня от титула лорда, - холодно возразил Филишть.

- Гм! Разве вы не барон? - спросил в омущении мистер Гэнлей.

- Конечно, нет, - быстро вмешалась жена его. - Разве ты не знаешь, что этот титул переходит только к прямому наследнику сэр Гуго. Однако, мой друг, - продолжала она, обращаясь к брату: - ты уж не должен больше называться капитаном. Надеюсь, что ты выйдешь теперь в отставку.

Тут завязался снова разговор о количестве земли в Рэдклифе и о выгодах этого имения. У Филиппа еще сильнее разболелась голова, и его наконец решились оставить в покое.

Он думал об одном: что делается в Гольуэле? Из письма дяди ясно было видно, что его прежния отношения с семьей Эдмонстон уже порваны. Филипп приписывал свое отчуждение влиянию Чарльза. - Чарли меня всегда не любил, - думал он, - а это ненавистное наследство, вероятно, еще более разожгло его антипатию ко мне. Но Лора? Неужели и она меня разлюбила? ....

В понедельник пришло письмо т Гольуэля на его имя. Адрес был написан неверным почерком Чарльза. - Кончено! подумал Филипп, с замиранием сердца: - вероятно, Эмми или ребенок больны. Он заперся у себя в комнате из страха, чтобы сестра не ворвалась к нему, и прочел следующее: 

"Милый Филипп! Отец писал к тебе вчера наскоро. Тебе, вероятно, хочется знать поподробнее, что у нас делается, а так как вести все хорошия, то я нахожу особенное удовольствие передать их тебе. У нас все обстоит благополучно. Я сейчас был у Эмми; начальство её уверяет, что её здоровье в хорошем состоянии. Она меня просила передать тебе это, и сказать, что она очень довольна, что у нея родилась дочь. Вот её собственные слова: "Чарли, скажи ему, что я здорова и очень счастлива. Я прошу Филиппа не огорчаться, что у меня родилась дочь, а не сын: я именно дочери и желала". Судя по этим словам, ты можешь убедиться, что я сказал правду, тем более, что и Эмми всегда искренна. Я знаю одно, что, при спокойном характере сестры, ей очень приятно снять с своих плеч такую страшную обузу, как управление Рэдклифским имением. Отец поручил Мэркгаму присылать отчеты прямо к тебе. Желаю от души, чтобы морской воздух оказал тебе пользу. Семья наша здорова. Я сестер и мама почти не вижу: все оне живут наверху.

"P. S. Девочка очень маленькая, но такая толстая и здоровая, что опасаться за нея нечего."

Филипп ожил, прочитав это дружеское, ласковое письмо. Что Эмми простит ему все, в этом он не сомневался, но на дружбу Чарли он никогда не смел разсчитывать. Значит, сухое письмо дяди было написано в минуту дурного расположения духа, а вовсе не под влиянием Чарльза, - подумал он, - и с этого дня почуствовал себя другим человеком. Ему захотелось освежиться родным воздухом, возобновить в душе внечатления прошлого и, не говоря ни слова сестре, он решился пуститься верхом, совершенно один, на могилу отца в Стейльгурст. Дорога была длинная, но Филипп особенно радовался этому: так давно тянуло его в те места, где прошли счастливые годы его первой молодости. Вот лес, вот долина с речкой, где он, бывало, бродил с удочкой на плече, мечтая о возможности сделаться когда-нибудь значительным лицом в околодке. Приходило ли ему тогда в голову, что он достигнет современем желаемой цели, но что успех обойдется ему очень дорого!

Вот показалась церковная башня, дом священника весь в зелени, коттэджы фермеров; - все на прежнем месте; но второй весны в жизни человека не бывает, и потому впечатление, полученное Филиппом от знакомой картины, не имело уже для него прежней прелести. Он остановился у домика старика-могильщика, чтобы повидаться с его старушкой женой, Сусанной, которая души нечаяла в мастэре Филиппе. Он слез с лошади, стукнулся в дверь и отворил ее. Сусанна пила чай и, увидев незнакомого гостя, вытаращила на него глаза.

- Батюшки мои! Неужто это мастэр Филипп! - воскликнула она, и голова её затряслась от радости, когда он заговорил. - Ах, сэр! вот напугали-то вы меня! Как вы переменились!

Филипп сел подле старушки и разговорился с нею. Её простое, искреннее участие, горькое соболезнование о смерти Гэя подействовало на больное сердце Филиппа лучше, чем все восторженные поздравления сесгры и докучливое её внимание.

Сусанна передала ему, что покойник сэр Гэй частехонько ходил на могилу архидиакана Морвиля, что он сам помогал мужу её обсаживать могилу деревьями! В последнее воскресенье перед Михайлиным днем, в тот год как он от нас уехал, - заключила она, - сэр Гэй целый день провел один, на кладбище, и не молился в церкви.

- А именно в этот-то день, я и настоял, чтобы дядя принял против него строгия меры! - подумал Филипп, и совесть его сильно заговорила.

Взяв ключ от церкви, он прямо отправился на родительския могилы и долго молился там. С грустным, но приятным чувством оглянулся он на кладбище, с которым были связаны лучшия воспоминания его детства и юности. Ему невольно пришло в голову, с какой гордостью он возвращался, бывало, домой, на летнюю вакацию, увенчанный школьными лаврами и осыпанный наградами. Мать и сестра водили его с собою в церковь, и он шел, воображая, что составляет честь и славу всей своей семьи. А между тем, тут же ему вспомнились слова отца, очень хладнокровно принявшого молодого героя и положившого руку на всю груду книг и аттестатов, привезенных, вместо трофеев, сыном.

- Все это, Филипп, - сказал почтенный архидиакон: - я отдал бы охотно за одно маленькое доказательство, что ты кроток и смирен сердцем!

Тяжело стало Филиппу сознаться, что он не дал отцу при жизни этого утешения, и став на колени перед его могилой, он повергся в прах перед невидимым Судией сердца человеческого. Все, что наболело на его сердце, все, что накипело в больной его душе, все вылил он тут, в горячей молитве и слезах. Тихая отрада разлилась во всем существе его, и он вышел из церкви обновленным человеком. Уходя он сказал Сусанне несколько ласковых слов. Не смотря на это, старушка, беседуя на другой день с соседками, которые охая объясняли ей, что мистер Филипп сделался богачем, покачивала головой и вздыхая возражала:

- Да, что там ни толкуйте, а я уверена, что он отдал бы все свое богатство, чтобы воскресить покойного джентльмэна! Мне сдается, что он ненавидит деньги!

Возвратясь домой, Филипп собрался с духом и написал к дяде следующий ответ. 

"Дорогой мистер Эдмонстон! Сознаюсь вполне, что мое теперешнее письмо попадет совершенно некстати среди семейной радости, но я должен поневоле возобновить с вами речь о том, о чем я писал к вам еще из Италии, как только начал выздоравливать. Тогда я был еще слишком слаб, чтобы ясно выразить свои мысли. В настоящую минуту я чувствую свою вину более чем когда-либо; мое моральное страдание увеличивается с каждым днем, и я сжедневно жду вашего прощения. Не смея надоедать вам собою, я позволяю себе только повторить, что моя любовь к вашей дочери осталась неизменною и останется таковою до моей смерти; я недостоин её, я это знаю, я болен до сих пор и физически и нравственно, но молчать - я более не в силах. Умоляю вас, положите конец моим долгим страданиям, скажите, что я могу надеяться на ваше согласие. Будьте ко мне добры попрежнему, объясните, в какие отношения я должен себя поставить к вашей семье. Очень рад слышать, что вести о здоровье лэди Морвиль благоприятны; от всего сердца благодарю Чарльза за его письмо.

Он начал ждать с лихорадочным нетерпением ответа на это письмо; но, как нарочно, почта привозила письма отовсюду, кроме Гольуэля. От Мэркгама пришло длинное, сухое, совершенно оффициальное послание с предложением прислать отчеты по хозяйству. Но Филипп избегал всякого разговора о Рэдклифе, выжидая случая переговорить сначала с лэди Морвиль о всех своих планах и предприятиях на счет полученного наследства. Вот почему он и отделывался молчанием на любопытные разспросы сестры: - когда он выйдет в отставку, и намерен ли он выхлопотать себе титул барона.

груб и несносен с посторонними, что в гостиной его сестры то и дело слышались намеки о "разбогатевших бедняках".

Наконец, как-то утром, желанное письмо от Эмми прилетело. Филипп тотчас же ушел гулять и, присев на дороге, с трепетом развернул драгоценную бумагу. 

"Милый Филипп, - писала Эмми. - "Папа не отвечает вам письменно потому, что, по его мнению, личные переговоры лучше переписки. Надеюсь, что вы теперь довольно здоровы, чтобы приехать к нам через неделю. Я хочу окрестить мою девочку в следующее воскресенье и прошу вас быть её крестным отцом. Эта просьба не одной матери, но и отца нашего ребенка; я знаю, что он этого желал. Тетя Лора и Мэри Росс будут её крестными матерями. Не смейтесь и не браните меня, если я назову ее Мэри Верена, в память одной любимой поэмы Гэя. Она у меня здоровенькая, очень смирная, и я после её рождения чувствую себя отлично. Письмо это я пишу, сидя в уборной; через несколько дней надеюсь сойдти вниз. Если это вам нетрудно, съездите, прошу вас, к мисс Уэльвуд и заплатите ей третную пенсию Марианны Диксон. Это составляет 10 ф. Вы меня избавите от хлопот, внеся во-время деньги; притом мне бы хотелось узнать, как поживают оне обе. Жаль, что вы плохо поправляетесь, может быть, здешний воздух принес бы вам пользу". 

"Я нарочно задержала отсылку письма, думая, что папа припишет что-нибудь, но он велел вам передать на словах, что он готов простить вас и забыть прошлое; но он желает лучше переговорить об этом с вами лично, когда вы сами приедете к нам.

Хорошо, что сестра Филиппа была далеко. Что бы сказала она, увидев, что брат её плачет как ребенок. Он несколько раз прошелся посаду, прежде чем решился войдти в столовую, где мистрисс Гэнлей очень серьезно занималась распределением полученных ею писем на кучки. Одни письма клались направо, как нужные ; другия - налево, как не нужные.

Поговорив о чем-то слегка, брат и сестра сели пить чай. Маргарита искоса поглядывала на взволнованное лицо своего соседа и изредка перекидывалась с ним словами.

- Верно ты в Рэдклиф едешь? - спросила она очень спокойно.

- Нет, в Гольуэль. Лэди Морвиль приглашает меня быть крестным отцом её дочери. Я поеду прежду в Лондон, а к ним - на следующий день.

- Очень рада, что тебя пригласили туда. Чтож? лэди Морвиль сама к тебе писала? здорова она?

- Да, она дня через два сойдет с верху.

- По этому письму видно, что она весела, - отвечал брат.

- Как я давно ее не видала! Она тогда была еще ребенком, но такая кроткая, внимательная к бедному Чарльзу, - заметила сестра, воображая видеть в Эмми свою будущую невестку.

- Это правда, кротость её и мягкость характера поразительны, - сказал Филипп. - Она была неподражаема в минуты горького своего испытания.

После таких слов, нечего было сомневаться; сердце Маргариты радостно забилось. - Позволь же мне, друг мой, поздравить тебя с надеждой на будущее счастие, - произнесла она к нежностью. Я уверена, что ты не ожидал такого невинного поощрения с её стороны.

- Милый брат, ты сам себя выдал. Не смущайся. Кому ж было догадаться как не сестре, видя, что все это время ты был мрачен и так грустен? Малейший намек на нея бросал тебя в краску, ты страдал за её здоровье, изнурил твои силы; наконец твои тщательные усилия держать себя вдалеке....

- Помилуй! о ком это ты говоришь? - сердито возразил Филипп.

- О ком? об Эмми, конечно!

Филипп вытянулся во весь рост и побледнел от негодования.

Лору Эдмонстон уже несколько лет, и лэди Морвиль знает это.

- Лору! - крикнула мистрисс Гэнлей. - Ты верно помолвлен с нею?

Видя, что брат не отвечает, она продолжала: - Брат! если ты еще не зашел далеко, опомнись, не спеши жениться на ней. Не забудь, что ты вступаешь во владение Рэдклифом, не имея чистого капитала в руках. У тебя будет целая обуза на плечах и, женившись на девушке без состояния, ты никогда не выйдешь из долгов.

- Значит, ты уж затянул петлю, - воскликнула она с желчью. - Филипп! Филипп! не думала я, что ты женишься когда-нибудь из-за одной красоты!

- Прошу больше не толковать об этом, - очень спокойно нроизнес Филипп.

Маргарита замолчала, хотя этот разговор уязвил ее прямо в сердце. Теперь она убедилась, что прежнее доверие брата, дружба его к ней - потеряны невозвратно. Между ними начались самые холодные отношения, и Филипп не мог дождаться, как бы скорее выехать из её дома.

Он сделал визит мисс Уэльвуд, и та встретила его как старого знакомого, - говоря, что лэди Морвиль два раза писала к ней очень милые письма, справляясь о маленькой Марианне.

отзывы об её успехах и характере. Он попросил вызвать девочку, зная, что очень угодит этим Эмми. В комнату явилась девятилетняя Марианна, робкая, застенчивая девочка, высокая ростом и очень хорошенькая. На все попытки Филиппа завести с ней разговор, ена отделывалась короткими да и нет. Он рассказал ей, что едет крестить маленькую дочь лэди Морвиль, что ее назовут Мэри, и спросил, что она желает передать в Гольуэль?

Марианна сконфузилась, опустила голову и тихо проговорьла: - Кланяйтесь моей маленькой кузине Мэри.

Ласково простясь с ней, Филипп уехал.