Наследник имения Редклиф. Том третий.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наследник имения Редклиф. Том третий. Глава VII. (старая орфография)

ГЛАВА VII.

В воскресенье, часу в 6-м вечера, Филипп Морвиль подъехал, наконец, к давно знакомой двери гольуэльского дома. Человек доложил ему, что господ никого дома нет, кроме лэди Морвиль, которая только вечером сходит вниз, а днем изредка катается.

Филипп переступил через порог гостиной, где он провел так много счастливых часов. Там все стояло на прежнем месте. Диван Чарльза, маленький его столик, книги, рабочие ящики, письменный стол и газеты, сложенные особенным образом мистером Эдмонстон, - все было по старому. Только один рояль был заперт, а по наваленным на нем книгам сейчас можно было узнать, что его давно никто не раскрывал. Растения подле окон также несколько засохли, не то что бывало, когда Эмми за ними ухаживала. Сцена с сломанной камелией живо представилась воображению Филиппа. Она казалась ему предвещанием, что он сломает счастие Эмми, и мысль увидеть ее теперь вдовою, с сиротой-ребенком на руках, в том самом доме, где она росла беззаботною девушкой - приводила его в сильное волнение.

Дверь отворилась, и Эмми вошла тихой, ровной поступью женщины-матери, несущей своего младенца на руках. Лэди Морвиль была очень бледна, худа, и черное суконное платье, вместе со вдовьим чепчиком, придавали что-то особенно грустное её кроткому лицу. Она держала свою дочь, завернутую в длинное белое покрывало.

- Я нарочно принесла сюда мою девочку, - сказала она, подавая одну руку Филиппу: - чтобы показать ее вам.

Он протянул обе руки, чтобы взять малютку, и Эмми, которая до сих пор не доверяла своего сокровища никому, кроме матери, немного испугалась; но, боясь оскорбить больного своего кузена, она безпрекословно передала ему дочь. Филипп бережно взял ее на руки, но через минуту отвернулся и понес малютку к окну. Когда мать взяла ее обратно, она заметила две крупные слезы на оборках одеяла. Молча опустилась она в кресло и дала время Филиппу оправиться.

- Эмми! произнес он вполголоса, подходя в её креслу: - позвольте мне отдать вашему ребенку то, что принадлежит ему по праву.

Лэди Морвиль безмолвно подняла на него глаза. Она видимо не понимала, что он хочет сказать.

- Я немедленно введу ее во владение наследством.

- Напрасно! - возразила Эмми, улыбаясь своей знакомой улыбкой. - Выкиньте пожалуйста эту фантазию из головы, это ни к чему не поведет.

В это время няня пришла за девочкой, и они остались вдвоем с Филиппом.

- Выслушайте меня, - нроизнес он серьезно. - Вы не имеете никакого права лишить вашу дочь принадлежащого ей, по закону, наследства. Если имение Рэдклиф досталось мне теперь, то это случилось вследствие обстоятельстить, которыми ни один честный человек не решился бы воспользоватьсв. Женское колено было устранено нашим дедом только потому, что он не желал передавать имение старухе лэди Грэнар; не думаю, чтобы это распоряжение касалось всей женской линии вообще. Вы обязаны согласиться на мое предложение.

- Но ведь Рэдклифом владели постоянно представители только мужской линии, - возразила Эмми.

- Покойник сэр Гуго не мог поступить иначе, составляя свое духовное завещание; он имел в виду, что ближайшей его наследницей в то время была какая-то старая троюродная или внучатная сестра. Но мне странно было бы воспользоваться этим правом, зная, что у вашего мужа осталась родная дочь.

Филипп говорил с такой уверенностью и так убедительно, что он не сомневался в согласии Эмми, но та осталась непоколебима. - Мой муж предвидел все эти затруднения и сделал надлежащую оговорку в нашем брачном контракте, - сказала она. - Притом, я бы не хотела, чтобы дочь наша сделалась черезчур богата. Я уверена, что и Гэй желал иметь именно дочь, а не сына, чтобы избавить меня от хлопот по управлению Рэдклифом. Он умер спокойно, зная, что оставил меня с будущим ребенком в хороших руках. Не отрекайтесь же от своих прав, Филипм! Вы помните свято все завещанное вам Гэем. Каково было бы нашей малютке сделаться вдруг обладательницей такого громадного состояния? Каково было бы всему Рэдклифу под управлением такой неопытной опекунши, как я! Нет, Филипп, не отказывайтесь от наследства, - заключила она: - выполните все желание Гэя!

Разговор этот очень раздражил нервы Филиппа. У него сильно разболелась голова, и он безпрестанно хватался рукою за лоб.

- Мне лучше, - сказал Филипп: - но едва ли я окрепну совершенно. Мне иногда сдается, имею ли я еще право надеяться... - голос изменил ему и он вдруг весь вспыхнул от волнения. - Скажите, мне, Эмми, - произнес он дрожащим голосом: - здорова ли Лора.

- Слава Богу, - отвечала лэди Морвиль. - Только не пугайтесь, если вы заметите, что она очень похудела. Она много выстрадала из-за вас.

- Так она, значит, осталась мне верна сердцем, - сказал Филипп. - Она перенесла все горе с твердостью.

- Да, - отвечала Эмми, - она не изменилась ни в чем. - И я вот еще что хочу вам сказать, Филипп. Папа и мама давно простили вас; вы только должны извинить, если отец не заговорит об этой истории первый: ему очень неловко начинать такого рода разговор, вы понимаете это, конечно, а потому постарайтесь объясниться с ним сами. Теперь Лоры дома нет, она и Шарлотта ушли гулять. Сестры очень много ходят пешком.

- Очень рад это слышать, но не вредно ли для Лоры лишнее утомление? не похудела ли она от того, что я навязал на нее слишком много серьезных занятий?

- О нет! она любит трудиться, сказала Эмми. - Да вот и наши, кажется, я слышу стук кареты. Мама вернулась вместе с Чарльзом из Броадстона. Они думали, что вы приедете со вторым поездом, и отправились к вам навстречу.

Филипп поднялся с дивана. Его бросило в жар, ноги у него задрожали и он снова опустился. Через несколько минут Чарльз, под руку с матерью, вошел в гостиную. Встреча их с Филиппом была самая дружеская. Мать и дочь вскоре удалились, оставив двух двоюродных братьев tête-à-tête.

Филипп облокотился о каменный выступ и стоя молчал. Чарльз медленно грел перед огнем то одну, то другую руку и искоса осматривал своего соседа. Его сильно поразили бледность и худоба Филиппа.

- Как однако тебя перевернуло, - проговорил он наконец. - Нам нужно тебя поберечь лучше, чем тебя берегли в С.-Мельдреде. Поправляешься ли ты в силах, по крайней мере? - голос и слова Чарльза дышали такой добротой, что Филиппу с трудом верилось, чтобы это говорил прежний злой насмъшник, Чарли.

- Спасибо тебе, - отвечал он: - я чувствую себя крепче, но пока у меня будут продолжаться эти головные боли, я ни на что не буду годиться.

- Дело нешуточное - перенести две горячки сряду, - возразил Чарльз. - Теперь опасность миновалась; ты поживешь у нас в доме и переродишься, как все мы переродились в последнее время.

- Скажи мне, пожалуйста, что говорят о здоровье Эмми? - продолжал Филипп. - Отвечают доктора, что она вне всякой опасности?

- Конечно! она отлично себя чувствует. Вчера она брала молитву и очень довольна, что может теперь ходить в церковь. Ведь она туда не ходила с мая месяца. Эмми в восторге от своей девочки. Ты слышал, какое имя ей дадут? спросил Чарльз.

- Да, Эмми писала мне обо всем, - отвечал Филипп и глубоко задумался. - Чарли! - сказал он несколько времени спустя, - помнишь, ты называл меня когда-то интриганом. Ты был прав, говоря это обо мне!

- Друг! давай сюда руку! - крикнул Чарльз в волнении и крепко пожал ее Филиппу. Когда им пришлось идти одеваться к обеду, Филипп хотел было постарому поддержать своего кузена, но тот довольно храбро поднялся с помощью костылей и, боясь утомить еще слабого Филиппа, смело пустился вперед один, и пройдя весь корридор, довел своего гостя до приготовленной ему комнаты. Затем Чарльз вернулся обратно к себе.

Отец давно уже дожидался его в уборной мистрисс Эдмонстон, чтобы посоветываться с ним как ему объясниться с Филиппом.

Эмми, в свою очередь, сидя у собя в спальне, успокоивала Лору, которая совсем растерялась от волнения, ожидая свидания с Филиппом. Одна Шарлотта, по обыкновению, буянила и одеваясь, ворчала себе под нос, что с Филиппом говорить не станет, что будь она на месте Эмми, она ни за что бы не взяла его в крестные отцы своей дочери; что конечно Лору жаль, но по-делом им всем за то, что они Гэя не поняли, и так далее. Пудель один был свидетелем гнева Шарлотты, да и тот, слыша шум и движение внизу, визжа просился туда же, так что Шарлотта невольно должна была исполнить его просьбу. Окончив свой туалет, она явилась в гостиную, воображая, что не найдет там никого. Каково было её изумление, когда она нашла Филиппа, сидящого в кресле перед самым камином, а вероломного Буяна, как раз тут же у его ног. Умная собака выразительно махала хвостом и, положив морду на колени гостя, смотрела прямо ему в глаза, точно он был её хозяин. Шарлотта была побеждена, она прямо подошла к кузену и приветливо поздоровалась с ним. Затем, они вдвоем начали ласкать милого пуделя и разговорились как ни в чем не бывало о будущих крестинах маленькой племянницы.

Звонок к обеду собрал в столовую всю семью, кроме Эмми, которая осталась на верху.

Разговор за обедом поддерживался только Чарльзом и мистером Эдмонстоном. Все прочие молчали. Лора с трепетом пожала руку Филиппа при самом входе в комнату и уселась как можно подальше от него. Только-что дессерт поставили на стол, она убежала к сестре на верх, и, бросившись к ней на диван и заливаясь слезами, воскликнула:

Действительно, перемена в наружности Филиппа и в самом его обращении должна была поразить каждого, кто его долго не видал. Это был убитый горем и физическими страданиями человек. Бледный, худой, молчаливый, вследствие страшных головных болей, от которых он никак не мог отделаться, Филипп производил едвали не неприятное впечатление среди веселой, цветущей здоровьем семьи Эдмонстонов.

Лоре даже показалось, что он совсем охладел к ней: так равнодушно, повидимому, поздоровался он с ней после двух-годовой разлуки. "Эмми счастливее меня", думала бедная молодая девушка: - "она схоронила своего милого, но знала, что он умер, любя её!"

Лоре не пришлось долго посидеть у сестры, ее скоро позвали разливать чай опять вниз, где она по счастью не застала ни отца, ни двоюродного брата.

Мистер Эдмонстон и Филипп остались вдвоем в столовой, и молча грелись у камина, выжидая, чтобы который нибудь из них заговорил первый. Наконец дядя встал, загремел ключами и заметил:

- Благодарю, - отвечал Филипп, также вставая. Только нельзя ли это отложить до другого дня? Я не в состоянии заниматься сегодня.

- А что? голова верно болит? - спросил мистер Эдмонстон.

- Да, немного. Но нам нужно поговорить с вами, прежде всего, о другом деле, а потом уже приняться за акты, - возразил Филипп.

- Да, да, я знаю о чем, - заговорил в смущении дядя, и зашагал по комнате.

- Хорошо, хорошо, перестанем об этом говорить. Я все знаю, прошлого не вернешь. Молодежь глупа; я сам был молод, и знаю, что такое любовь.

- Значит, дядя, вы меня прощаете и даете свое согласие? - спросил Филипп в волнении.

- Даю, даю, и надеюсь, что это наконец успокоит нашу Лору. Четыре года любить друг друга! воскликнул мистер Эдмонстон с живостью. - Вот удивительное-то постоянство. Пора его вознаградить! А мы-то ломали себе головы, отчего вы оба такие мрачные и молчаливые! Так, значит, сегодня бумаги по-боку, - прибавил он весело. - Конечно, где тебе занаматься в таком положении! Может, тебе с Лорой хочется переговорить? а? спросил, лукаво подмигивая, добродушный старик.

Положение влюбленных имело в его глазах особенный интерес, и потому он с этой минуты забыл все объяснения, неприятности, прошедшия вины дочери и племянника, и радовался только одному - возможности видеть их счастливыми.

вечера. Он не мог проговорить ни слова и, лежа на диване, покорно принимал все их услуги. Было уже поздно, когда семья начала расходиться. Мать ушла на верх посмотреть на свою внучку, а Лора осталась подле дивана больного. В доме было очень тихо, Шарлотта улеглась спать, отец с Чарльзом работали в кабинете. Филипп отнял руку от глаз, которые он постоянно закрывал от света, взглянул с улыбкой на Лору и приподнявшись обнял и нежно поцеловал в голову.

Они поняли друг друга без слов. Такая радость осветила все лицо молодой девушки. Она бережно уложила больного снова на диван и, держа его за руку, просидела таким образом все время, пока отец и мать не вернулись к ним обратно.

Лора не легла до тех пор спать, пока не завернула к Эмми и не поделилась с ней своими впечатлениями. Сестры дотого заговорились, что мать принуждена была им напомнить, что Эмми должна поберечь свои силы для завтрашней церомонии крестин.

- Бедняжка! - заметила вздохнув мистрисс Эдмонстон, когда Лора удалилась. - От души желаю, чтобы Филипп поскорее поправился.

- А что? разве ему нехорошо? - спросила Эмми с испугом.

Филиппом. Но чтож я тебя задерживаю, душа моя, - прибавила мама крепко ее целуя: - пора тебе успокоиться. А что, дитя твое лежит уже, верно? - спросила она. - Эмми отдернула белое кисейное покрывало и показала матери свое сокровище, малютку-дочь, приютившуюся у родной груди. Девочка спала крепким сном.

- Ну, Господь с вами, мои милые! покойной ночи вам желаю, - сказала мистрисс Эдмонстон, с грустной улыбкой любуясь на прекрасную картину.

Ей в эту минуту невольно припомнилась та ночь, когда она пришла объявить Эмми, что Гэй сделал ей предложение. Хорошенькая, скромная дочь её лежала теперь на своей девичьей постели уже вдовой, с сиротой-ребенком на груди. Вся обстановка комнаты мало изменилась против прежнего, только портрет Гэя и детская колыбель подле кровати свидетельствовали о перемене, происшедшей в жизни Эмми Эдмонстон.

Недаром эта комната была так дорога для Эмми. Она составляла её собственный маленький мирок, куда она любила уединяться в продолжение дня, по нескольку раз. Как ни баловали ее в семье, как нежно она ни любила всех, своих но с нею делался иногда такой прилив тоски, что она спешила поскорее запереться у себя в спальне и там давала волю слезам. С рождением ребенка ей стало спокойнее и легче. Она с каким-то восторгом целовала свою девочку, приговаривая: - "Папина дочка! Моего дорогого Гэя девочка!" и не раз начинала рассказывать ребенку, что папа теперь на небе, что он молится за них обеих; что ей нужно вырости умной, хорошей девочкой, чтобы папа там радовался, глядя на нее. - В ночь, предшествовавшую крестинам, Эмми особенно усердно молилась, стараясь, по своему обыкновению, уверить себя, что дочь уже понимает голос матери: она долго объясняла ей, какое счастье ожидает ее завтра. Молодая мать заснула с молитвой на устах.