Пленный лев.
Часть вторая.
Глава III. Перстень на покинутом троне

ГЛАВА III

Перстень на покинутом троне

Как никто в точности не может определить высоты дерева, пока оно на корню, так и места, занимаемого могущественным человеком, пока смерть не похитит его в свои когти.

Смерть Генриха поразила как друзей, так и врагов его, когда вместо великой личности они почувствовали пустоту, вместо руки, твердо державшей бразды, увидели ничтожный прах!

Даже Малькольм де Гленуски, постоянно старавшийся доказать, что английский король не имеет никакой власти над ним, - и тот в последний год жизни Генриха, совершенно неосознанно, подчинился его влиянию.

Когда среди мертвой тишины священник обратился к умирающему со словами:

-- Выйди из - мира сего, душа христианская! - и Бедфорд, бледный, как полотно, встал с колен и, перекрестив покойника, поцеловал его лоб, Малькольму показалось, что вселенная рушится, и все прекратило бытие свое.

Он видел только Творца Вселенной, короля, преставившегося в небесный Иерусалим, и себя самого, сбившегося с пути истинного, изменившего обетам и Цели своей жизни, и блуждающего во мраке и пустоте. Ему мнилось, будто ужасный макабрский танец принял образ действительности: неумолимая смерть вырвала из их среды самую главную личность. "Кому же теперь, - думал он, - наступит черед?"

Словно погруженный в сон, или скорее, не в силах отличить сна от действительности, Малькольм не спускал глаз с кровати, где покоились останки великого монарха. Он не заметил, что ни Джемса, ни Бедфорда уже не было в комнате, пока, наконец, к нему не подошел Перси, шепнул на ухо, толкнул и силой вывел из комнаты.

-- Твой король велел передать тебе, - сказал он взволнованным голосом, - что присутствие твое здесь совершенно излишне.

И в отчаянии крепко сжав руку приятеля, он воскликнул:

-- Ах! Что за день!.. Что за ужасный день!.. Отец мой!.. Да, он заменял мне родного отца... Своего мы потеряли в ранней молодости, так что совсем не помним его... Ах, злосчастный день!

И Ральф, в сильном волнении, бросился на диван, указав, впрочем, Малькольму на совещательный зал, где за письменным столом сидел Бедфорд, а рядом с ним король Джемс и еще несколько человек.

Джемс несколькими бессвязными словами объяснил Малькольму, что герцог Бедфордский, обремененный, со смертью брата, управлением обоих государств, не может ни на минуту дать себе покоя, и предаться горю, до тех пор, пока не будут отправлены инструкции в парламент Англии, во все гарнизоны и королю союзного государства - Франции.

Надо было избежать возможных волнений против Англии и малолетнего наследника трона.

Варвик и Солсбери были отправлены командовать армией, Робсарт вернулся к королеве, а Эксетер, герцог Бургундский и духовенство находились при царственном покойнике. Едва-едва хватало людей придти на помощь утомленному герцогу, и Джемс, зная перо Малькольма, послал за ним для переписки многочисленных посланий, адресованных командирам всех крепостей государства, возвестить им о смерти отца и о восшествии на престол сына его Генриха VI.

Так проходили часы за часами, Бедфорд писал, отдавал приказания, подписывал, прикладывал печать и тщательно перечислял каждое место, каждого офицера, ни разу не приподнимая своей головы. Джемс, зная что Бедфорд не ел, не пил, не спал со времени получения известия об опасном состоянии своего брата, беспокойно посматривал на него. Но когда начало смеркаться, Бедфорд проговорил:

-- Еще следует написать капитану... капитану... Я совсем из сил выбился! - и перо выпало из его руки!

Он встал со стула, зашатался и непременно упал бы если бы Джемс не поддержал его и не отвел в соседнюю комнату, где сняв свои тяжелые сапоги и вооружение, он заснул крепким, тяжелым сном.

Не менее герцога утомленный долгим бдением, Джемс отправился в свои покои в сопровождении Малькольма. Едва успел он открыть дверь, как глазам его представился мужественный рыцарь в полном вооружении.

Рыцарь бросился к ногам Джемса, вскричав:

-- Отдаю честь владыке своему! Не было еще вассала более меня благодарного вам за жизнь, и за нечто еще, в тысячу раз ценнее жизни!..

-- Сир, - промолвил рыцарь прерывающимся от слез голосом, - король мой, повелитель возлюбленный! Позвольте поблагодарить вас, - я не ведал, что обязан вам в сто раз более, чем жизнью, так великодушно спасенной вами. Вы спасли моего отца, и ту, что дороже мне более всего на свете...

-- Встань, - сказал Джемс, усаживая рыцаря на единственную скамью, находящуюся в комнате. - Тебе надо собраться с силами, и быть мужественным и по-прежнему ловким.

Действительно, рука Патрика все еще была без движения, и он от слабости скорее упал, чем сел на скамью, а красивые черты лица его покрылись страшной бледностью.

-- Не слишком рано ли рано ты встал с постели? - сказал Джемс, в то время, как кузены молча понимали друг другу руки. - Ты ведь получил мое письмо, Нигель?

-- Да, сир, - ответил Берд, - но трудно было удержать молодого человека, и мы решили, что путешествие по воде не очень утомит его. К тому же, мне давно пора вернуться к вам, милорд, чтобы ухаживать за вами, ведь вы без меня совсем выбились из сил.

-- Что за грустные минуты переживаем мы теперь, Нигель! - сказал Джемс в волнении.

-- По словам Бревстера, вы еще ничего не кушали, сир, - сказал Нигель, положив руку на плечо своего царственного питомца. - Садитесь, вот несут вам еду.

Джемс вежливо пригласил присутствующих разделить с ним трапезу и молча выслушал рассказ Патрика о том, как он, отправившись разведать маршрут английской армии, упал с лошади и опасно ранил себя. Как потом перенесли его во французскую деревню и поручили фермеру. Как потом потерял он сознание, и очнулся в английском лагере.

-- Больше есть я не в силах, Берд, - сказал Джемс, отталкивая от себя тарелку. - Извините, господа, я должен успокоиться! Позаботься о молодых людях, Нигель, - посмотри, как измучен Малькольм, - он все время был очень полезен моему дорогому брату. И Джемс в сильном волнении вышел из комнаты.

-- Дорогой брат! - повторил тихо Патрик.

-- Они действительно были братски привязаны друг к другу, - заметил серьезно Нигель.

-- Странное братство! - возразил Драммонд.

-- Ни слова более, Патрик! - вмешался Малькольм с живостью. - Ты сам не знаешь, что говоришь! Не касайся памяти праведника, только что отошедшего в небесный Сион!

-- Что? И ты обангличанился, мой маленький Малькольм! - вскричал Драммонд с удивлением.

-- Там, в высотах, куда отошел он, нет ни англичан, ни французов, ни шотландцев, - сказал Малькольм. - Ах, Патрик! Я страшно низко пал! В своем себялюбии я сам себе наделал много вреда и только тот, что покоится теперь вечным сном, вовремя удержал меня от гибели!

-- Кто? - спросил удивленно Патрик. - Кто, Генрих Ланкастерский? Какое дело ему было до тебя?

-- Он был истинный друг мой, - с жаром ответил Малькольм. - Если я не запятнал себя грабежом и пролитием крови, то только по его милости. Если бы только мог он слышать, как благодарен я ему за столь оскорбившее меня когда-то наказание.

-- Какое наказание? - снова спросил Патрик. - Английский король осмелился наказать тебя, - тебя, шотландца королевской крови?.. Счастлив он, что умер, иначе...

-- Юноша обезумел от горя, - вмешался Берд, - но все же сказал правду. Король этот... - да упокоит Бог душу его! - строго держал юность в своих руках, и раз, накрыв Малькольма и других молодых людей во время грабежа только что покоренного Мо, вышел из себя и наделил тумаками всех, без различия звания и происхождения, чему юный лорд наш сильно обиделся. Очень жаль короля Генриха! Он был действительно храбрый и честный человек, правдивый, деятельный. На слово его всегда можно было положиться, он никогда не изменял ему. Я недолюбливал его, но, это ничего не значит! Я готов теперь также искренно оплакивать его, как дорогое дитя мое, король Джемс. Подумать только, что больше не придется видеть прекрасное лицо его, слышать задушевный смех этих юношей, так дружелюбно забавляющихся в Виндзорском лесу!

-- Что? И вы тоже! - вскричал Патрик. - Вы можете говорить так, когда у нас такой король, как король Джемс?

-- Да, и я тоже, - ответил Берд. - Я тоже буду говорить, если бы даже король наш превосходил самого царя Давида. Мне никто не может запретить сознаться, что многое хорошее заимствовал король наш от короля Генриха. Вы, кажется, лорд Малькольм, говорили, что тело его покоится в часовне? Хотелось бы мне еще раз посмотреть на это честное и благообразное лицо, которому во всем свете не найдется подобного.

Не успел выйти старый Бердсбери, как Малькольм бросился к ногам своего двоюродного брата.

-- Патрик! - вскричал он. - Выслушай меня. - Я до тех пор не буду спокоен, пока не расскажу тебе, насколько переменился за это последнее время!

-- Переменился! Да, действительно, ты переменился, Малькольм, - сказал Патрик, - и к лучшему. Никогда не думал я, что ты сделаешься таким бодрым, оживленным, деятельным. Как бы обрадовался, мой отец этой перемене. Даже неуверенная походка твоя, и та изменилась.

И Малькольм признался кузену, как вначале он намеревался отказаться от своего состояния в пользу Патрика и Лилии и обречь себя на служение Богу. Как потом предался он светским удовольствиям и дошел даже до того, что стал преследовать своими ухаживаниями достойную девушку, обреченную, как и он сам, на служение Богу, и как он почти решился насильственными мерами получить ее руку. Наконец, рассказал он, как предавался кутежам, избегал исповеди, не ходил в церковь, не подчинялся дисциплине, участвовал в грабежах до того, что чуть было не был причиной смерти самого Патрика, и без того уже сильно обиженного им.

Так, по крайней мере, думал бедный юноша. Смерть Генриха произвела на него такое сильное впечатление, что все прежние ошибки представились ему в ужасающих размерах; его отчаяние было до того сильно, что Патрик ожидал услышать признание в какого-нибудь неизгладимом пятне. Но когда юноша замолчал, и на вопрос его: "Все ли это?" Малькольм кивнул головой с глубоким вздохом, Патрик пробормотал с нетерпением:

-- Сумасшедший! Испугал меня! Так это-то взволновало тебя так сильно? Кто же советовал тебе поступать в монахи? Отец мой никогда не сочувствовал этому. Откуда ты взял, что я когда-нибудь соглашусь завладеть твоими поместьями?..

-- Я в душе дал себе этот обет! - пробормотал Малькольм.

-- Скажи лучше, в своем глупом воображении, - ответил Патрик. - По какому праву молоденькие мальчишки могут давать обеты? Я был бы совершенно счастлив, если бы ты женился на богатой девушке, да еще в добавок такой, что могла бы руководить твоим глупым разумом. Ну, что еще? Ее обет! Да если он такой же, как и твой, то чем скорее она забудет ого тем лучше для нее. О! Если бы она в своей душе таила какую-то другую привязанность, дело было бы иное, но теперь-то чего опасаться тебе, если ты имеешь на своей стороне епископа?

Малькольм пришел в совершенное отчаяние. Угрызения его совести были столь велики, что он готов был подтвердить свои обеты. Исполнению этого желания препятствовали король и Патрик, словно сговорившиеся удержать его в столь критическое для него время. К тому же Патрик поднимал на смех все его сомнения, а Патрик был доблестный рыцарь и религиозный человек, но он был воспитан в иной школе, нежели Малькольм, и огрубел в беспрестанных войнах, где сражался в качестве наемника. Лагерь Арманьяков далеко не походил на лагерь англичан; и мысль, что воины обязаны удерживать себя от излишеств, дозволяемых военным временем, никогда не западала в голову Драммонда. Раскаяние Малькольма в том, что он участвовал в грабежах, было в глазах доблестного шотландца совершенной бессмыслицей; даже опасность, так недавно висевшая над головой его самого, нисколько не изменила его мыслей. Он еще не мог хорошенько решить, не лучше ли было бы для него, если бы он погиб от пламени, чем сидеть, как теперь, со связанными руками?

Малькольм, утомленный сильными переживаниями и усталостью, заплакал, жалуясь, что никто не желает войти в его положение. Разговор этот прекратился с приходом Нигеля в сопровождении хирурга, тотчас же завладевшим Патриком и заставившим его лечь в постель. Но Малькольм не мог успокоиться. С растерзанным сердцем блуждая вокруг часовни, он встретил нескольких священников, смененных монахами у тела покойного монарха. Со священниками шел и отец Бенетт, с грустью опустив голову и сложив руки.

Малькольм подошел к нему, и, преклонив колено, сказал прерывающимся голосом:

-- Отец мой! Выслушайте меня, подкрепите меня, воскресите надежду в душе моей!

-- Что значат слова эти, юный лорд мой? - сказал отец Бенетт, останавливаясь. - Не больны ли вы? - прибавил он ласково, видя бледное лицо Малькольма и его расстроенный вид.

-- Нет, отец мой, нет, я не болен телесно, - я страдаю душевно! Сердце мое разрывается от угрызений совести. Умоляю вас, выслушайте меня, примите возобновленный обет мой, - мое искреннее раскаяние, - подкрепите меня, наставьте на путь истинный!..

Капеллан был сильно расстроен: он оплакивал своего духовного сына и любимого ученика, сознавая, что со смертью его исчезали все надежды о величии и единстве церкви. Несмотря на свое глубокое горе, он обязан был руководить всей церемонией погребения, так что был утомлен и морально, и физически. Но странные слова Малькольма, его отчаянный взгляд, принудили отца Бенетта возвратиться в церковь и выслушать юного шотландца.

По окончании исповеди отец Бенетт пытался успокоить юношу, но когда тот стал умолять его тотчас же принять его клятву вступить в монахи, капеллан наотрез отказался, и сказал, что Малькольм не имеет на то права.

В грустном настроении духа Малькольм вернулся домой и уснул тяжелым, беспокойным сном. Вдруг, среди ночи, он проснулся, и увидел подле себя короля Джемса.

Малькольм должен был одеться и последовать за Джемсом в комнату, где сидел герцог, до того грустный и расстроенный, что, казалось, сам был на волоске от смерти.

Бедфорд знаком подозвал к себе Малькольма, и показав ему перстень, спросил, узнает он его?

-- Это печать короля... короля Генриха, - ответил Малькольм.

Принц рассказал, как Генрих, потеряв свой перстень, приказал сделать в Париже другой, и как потом он нашел старый в перчатке. Мало кто знал о существовании второго перстня; даже сам Бедфорд услышал об этом лишь только тогда, когда Джемс и лорд Фицбург рассказали ему. Стали искать перстень, но напрасно, и решили, что он должен непременно быть у королевы Екатерины.

от Екатерины, в особенности в то время как она была со своей матерью и ее придворными способными смастерить фальшивые документы.

Бедфорд, Джемс и Фицбург были непременно необходимы в Венсене, - последние два - для дежурства при теле Генриха. Большая часть дворян отправилась в армию, и, по правде сказать, Бедфорду не хотелось поручать англичанину такую тайну - он опасался, как бы не разнесся слух о существовании двойной печати, и не стали сомневаться в подлинности некоторых документов Генриха. В таких-то обстоятельствах Джемс предложил отправить Малькольма, помогавшего искать этот перстень. Он мог явиться к вдовствующей королеве от имени короля Шотландии, и к тому же Малькольм не был ни француз, ни англичанин, и во многих случаях добросовестно исполнял возложенные на него поручения.

Бедфорд согласился на это предложение, и Малькольму было приказано немедленно отправиться в Париж с достаточным конвоем, и попытаться получить этот перстень от самой Екатерины.

Впрочем, если бы ему не удалось увидеть королеву, он мог обратиться к сэру Луи Робсарту, но кроме него никто другой не должен был быть впутан в это дело.

Выйдя от герцога, Малькольм с отчаянием обратился к Джемсу:

-- Как, - вскричал тот в сердцах, - тебе мало, что ли, такой чести?

-- Нет, нет, сир! - ответил Малькольм, рыдая. - Но мне не хотелось бы одному возвращаться в Париж, - это именно то, что требовала от меня графиня Де Гено, для... для...

Он не в состоянии был продолжать далее.

-- Да ты с ума сошел! - вскричал Джемс. - Если мадам де Гено и вздумала бы теперь заниматься подобными делами, надеюсь ты не на столько глуп, чтоб поддаться ее влиянию. Нечего и упоминать более об этих глупостях.

богослужений, а ждать скончания его было невозможно. Волнение его было до того сильно что он не мог вспомнить ни одной молитвы, и, ограничившись земным поклоном, поторопился к себе чтобы король Джемс не заметил его отсутствия.