Продолжение «Тысячи и одной ночи».
Халиф-вор, или приключения Харуна ар-Рашида с персидской царевной и прекрасной Зютюльбе

ДИАЛОГ ШАХРАЗАДЫ И СЛУШАТЕЛЕЙ СКАЗОК

История о шахе персидском и двух завистливых сестрах^{2} доставила изрядное удовольствие царю Шахрияру^{3}, чье желание слушать всё новые и новые сказки ночь за ночью подогревалось и разгоралось с новой силой.

- Сестра, - обратилась Динарзаде^{4} к Шахразаде^{5}, - женитьба Хозрой-шаха^{6} и связанные с ней необычайные события напомнили мне, как Харун ар-Рашид^{7} женился на персидской царевне, а потом - на прекрасной Зютюльбе. Это случилось после его ночных прогулок по Багдаду^{8}, на которые он, до неузнаваемости изменив свою внешность, выходил, желая развеяться. Рассказы твои - услада для меня, я их очень хорошо помню, но с радостью послушаю еще раз.

- Сестра, - отвечала прекрасная жена Шахрияра, - приключения Харуна ар-Рашида всегда так увлекали меня, что я наизусть знаю все обстоятельства его жизни, дошедшие до нас. Я могла бы рассказывать о славном халифе^{9} день и ночь, и, если господин мой соблаговолит почтить меня вниманием, я немедля удовлетворю твою просьбу.

Царь улыбнулся в знак согласия^{10}, и Шахразада начала такими словами.

ХАЛИФ-ВОР, или ПРИКЛЮЧЕНИЯ ХАРУНА АР-РАШИДА С ПЕРСИДСКОЙ ЦАРЕВНОЙ И ПРЕКРАСНОЙ ЗЮТЮЛЬБЕ

На день Арафата^[1]{11} в Багдад ко двору Харуна ар-Рашида, дабы иметь счастье лицезреть своего повелителя и со всей торжественностью почтить это высочайшее событие, съехались визири^{12}, сановники, знатные господа и даже некоторые иноземные государи, покорные воле славного и могущественного халифа. Соблюдая традиции, ради великолепия праздника, его красочности и пышности не останавливались ни перед чем. Звучные голоса хатибов^{{13} {14}}, а рядом кружили и суетились служки: в общем, там было всё, что могло засвидетельствовать небу и земле благочестие владыки правоверных, повелителя мусульман и величайшего на свете царя. Однако церемония была долгой, и Харун, уже утомившийся от бесчисленных почестей, что ему воздавались, и от внимания, с коим он непременно обязан был их принимать, изнемогал от усталости и скуки. И обратился он к главе Бармесидов^{15}, своему великому визирю, с такими словами:

- Джафар, праздник Великого Пророка нашего должен внушать радость^{16}, но меня одолевает невольная печаль. Посреди пышности и блеска этого многолюдного собрания я чувствую неодолимое беспокойство. Мне надобно развлечься, но в такой день, как этот, я могу позволить себе лишь то, что принесет пользу моему народу. Давай переоденемся и отправимся в Багдад, станем раздавать милостыню и немного облегчим участь бедных и несчастных. К тому же я хочу собственными глазами посмотреть, как живут люди под моим началом и как справляют свои обязанности кади^{17} и те, кто обязан следить за порядком.

Джафар всегда и во всем был готов служить и потакать халифу. И вот они вошли в тайные покои, переоделись до неузнаваемости, взяли по тысяче золотых монет, покинули дворец и пошли по городским улицам и площадям, раздавая милостыню направо и налево всем нуждающимся, что попадались им по пути. В одном из кварталов они увидели девушку, которая сидела на мостовой прямо посреди улицы: она обратилась к халифу и попросила подаяния во имя Аллаха. Государь поразился красоте протянутой ему руки - формой она была совершенна, а белизной подобна алебастру. Халиф велел Джафару подать нищенке золотой, и визирь исполнил волю своего господина.

Получив монету, девушка зажала ее в ладони, но по размеру и весу догадалась, что это совсем не то, что обыкновенно подают нищим^{18}. Она раскрыла кулак, увидела золотой и что есть сил принялась звать Джафара.

- Прекрасный юноша! - молвила она, как только он снова подошел к ней. - Вы подали мне золотую монету: это просто милостыня, или у вас есть какое-то иное намерение?

- Госпожа, - отвечал Джафар, - вы обязаны благодарить за щедрость не меня, а моего спутника.

- Не откажите в любезности, - не унималась девушка, - попросите его объяснить, по какой причине он так одарил меня.

Джафар исполнил ее пожелание, и халиф велел передать нищенке, что опасаться ей нечего, ибо им руководили только милосердие и любовь к Аллаху.

- В таком случае, сделайте милость, заверьте этого доброго человека, - сказала незнакомка, - что я благодарю его от всего сердца и буду неустанно молиться, дабы Господь даровал ему долгие лета.

Халиф, узнав, как нищенка приняла подаяние и что пожелала тому, кто ее облагодетельствовал, тут же отослал Джафара назад.

- Спроси, девица она или замужем, - велел Харун, - и, если она свободна, скажи, что я предлагаю ей стать моей женой.

Джафар исполнил всё в точности, и незнакомка призналась, что она девица и готова выйти за того, кто питает столь добрые намерения, ежели он достаточно богат, чтобы уплатить подобающий выкуп^{19}.

- Что за женщина?! - возмутился визирь, передав ответ халифу. - Или она думает, что повелитель правоверных снизойдет до уплаты выкупа?

- Мой вид служит ей оправданием, - возразил Харун. - Узнай, сколько она хочет.

Великий визирь подчинился его приказанию и получил следующий ответ:

^{20}.

Джафар покачал головой и поспешил догнать халифа, который уже направился во дворец. Великий визирь доложил своему господину, чем завершились переговоры с девицей, и тот, похоже, остался доволен.

- Ступай, - приказал он, - и удиви эту женщину, потому что я принимаю ее условие.

Великий визирь немедля вернулся к незнакомке и исполнил данное ему поручение.

- Кто же этот человек, - воскликнула девушка, - если он в состоянии дать за меня столь значительный выкуп? Каково его происхождение и состояние?

- Я говорю с тобой от имени Харуна ар-Рашида. - отвечал Джафар. - Одним словом, это сам повелитель правоверных.

Узнав, от кого она получила предложение, девушка поднялась, оправила свои одежды, желая выглядеть как можно более скромно и достойно в глазах великого визиря, вознесла хвалу Аллаху и молвила:

- Если халиф желает взять меня в жены, то я с радостью буду ему принадлежать. Заверь его в моем согласии.

Джафар передал всё слово в слово и при этом описал и каждое движение новой невесты, и ее тон, и манеры, и халиф тут же приказал одной из своих служанок взять несколько невольников, пойти вместе с ними к неизвестной девушке и препроводить ее в баню.

После купания незнакомку нарядили в богатые одежды, не забыв о драгоценностях и всех, какие есть, украшениях, и отвели в назначенные ей роскошнейшие покои. Когда она устроилась, главный евнух^{21} доложил Харуну об исполнении его распоряжений, и повелитель правоверных приказал привести кади, чтобы тот составил брачный договор.

Как только стемнело, Харун вошел в покои будущей жены. Увидев его, девушка в знак почтения простерлась ниц и с великим волнением выразила свою признательность. Халиф сел и усадил ее рядом с собой.

- Кто твой отец, госпожа, - спросил он, - каково происхождение твое, если ты потребовала столь большой выкуп?

- Властитель правоверных, - отвечала она, скромно потупив глаза, - я последняя из рода Хасер-Абушервана^{22}. Превратности судьбы, роковое стечение обстоятельств довели меня до того состояния, в котором ты меня нашел.

- Царевна, ты - правнучка Хасера, что печально известен тираническими деяниями, очернившими его царствование! Этот сатрап был слишком жесток со своим народом.

- Именно поэтому, - сказала царевна, - дети его оказались на улице и были вынуждены просить подаяние.

- Но меня уверяли, - возразил Харун, - что в последние годы своего правления Хасер отказался от зверств и крайностей и отправлял правосудие самым строжайшим образом.

- О халиф, - отвечала девушка, - полагаю, оттого Аллах и желает ныне вознаградить его потомков, взяв прямо с улицы одну из дочерей его, дабы возвысить до почетного положения жены властителя правоверных!

Мудрый ответ невесты взволновал Харуна ар-Рашида до слез, он сжал ее в объятиях и самыми нежными поцелуями показал, сколь ценит союз, коим он обязан небесному благоволению. Однако вскоре чары, которым поддался халиф, разрушились из-за весьма досадного обстоятельства.

подозревая, какой подарок преподнесет мне судьба, я, охваченный рвением, во имя Великого Пророка нашего дал непреложный и самый торжественный зарок целый год не прикасаться к той, которую захочу взять в жены. Нет слов, чтобы передать, как угнетает меня моя неосмотрительность, но я не мог предугадать, какого удовольствия лишусь из-за нее. Ты же, чья вера кажется крепкой, должна понять, сколь свят данный мною обет^{23}, и поддержать своего супруга, дабы ничто не омрачало его счастья.

При этом известии, какое бы впечатление оно на нее ни произвело, новая жена в знак согласия и покорности лишь склонила голову и потупилась. Халиф удалился.

Он нашел в персидской красавице немало достоинств и прелестей, общение с нею сулило ему подлинное удовольствие. Однако, крепко связанный обетом, Харун не желал нарушить его, подвергая себя слишком большому искушению, и с этого самого вечера перестал видеться с молодой женой. В то же время беспрерывными знаками внимания халиф давал ей понять, что она не позабыта и что, познакомившись с нею, он не испытывает ни малейшего сожаления.

Суровый год истек: день его окончания снова пришелся на великий праздник Арафата. Халиф, его первый визирь Джафар и главный евнух Месрур^{24} переоделись, изменив внешность, и обошли главные улицы Багдада: им показалось, что в городе всё спокойно и везде царит порядок.

На обратном пути халиф проходил мимо лавочки со сладостями, которая сияла такой чистотой, что ему захотелось как следует рассмотреть в изобилии выставленные на прилавке изделия: и не было ничего более приятного по виду и аромату.

Харун вернулся в свои покои и приказал одному из прислужников пойти в эту лавку и купить сотню катаифов^[2]{25}. Слуга всё принес, и халиф вложил в каждый катаиф золотую монетку, добавил фисташки, присыпал всё сахаром, велел отнести блюдо своей жене, персидской царевне, и предупредить ее, что год обета подошел к концу и этим вечером повелитель правоверных намерен ее навестить.

Евнух, посланный с подарком, в то же время получил приказ выяснить, не желает ли госпожа чего-нибудь такого, чем халиф мог бы ее порадовать.

- Мне ничего не нужно, - отвечала любезная правнучка Хасера, - единственное мое желание - иметь счастье видеть своего супруга.

Харун был как нельзя более доволен мудростью ее слов, но ему все-таки хотелось доставить молодой жене какое-нибудь удовольствие, и он приказал Месруру не отставать от царевны, пока она не придумает какое-нибудь пожелание.

- Раз халифу благоугодно непременно оказать мне услугу, то передай, что я хочу тысячу золотых монет и верную служанку. Пусть она проводит меня по улицам Багдада, куда я пойду переодетой и раздам милостыню бедным, к числу которых я сама принадлежала год назад.

Харун улыбнулся ее просьбе и приказал тут же всё исполнить. И царевна со служанкой ходили по Багдаду, раздавая милостыню всем и каждому, пока не истратили все золотые.

В тот день жара стояла необыкновенная. По дороге во дворец жена халифа почувствовала нестерпимую жажду и сказала сопровождавшей ее женщине, что очень хочет пить. Та, завидев продавца воды, предложила позвать его.

- Нет, - возразила ее госпожа, - я не могу пить из общей посуды, я брезгую.

Тут они приблизились к большому дому. Служанка поднялась к дверям санталового дерева и через распахнутое окно заглянула в переднюю. Она увидела золотую люстру на золотом шнуре, что свисала с потолка, и край портьеры из дорогой и покрытой изысканной вышивкой ткани. Дополняли обстановку две прекрасные мраморные софы, что стояли слева и справа от входа.

Закончив этот маленький осмотр, служанка постучала в дверь. Богато одетый и очень красивый молодой человек открыл и спросил, чем он может услужить.

- Вот это, господин, моя дочь, - женщина обернулась и указала на свою госпожу. - Ее мучает жажда, но она брезгует пить из посуды продавца воды: дайте ей напиться, мы будем вам очень обязаны.

- Сейчас, госпожа. - Молодой человек исчез, затем вновь появился с чашей, полной воды, и вручил ее служанке.

^{26}, пока она будет пить. Затем служанка вернула чашу молодому человеку, поблагодарила его от себя и от своей мнимой дочери, и обе женщины вернулись во дворец.

Когда халиф послал своей жене блюдо с катаифами, он велел сказать, что это знак и залог мира. Главный евнух, который нес пирожки, не ведал, каким образом халиф втайне от всех их приправил, и слова своего господина точь-в-точь не передал, ибо решил, что главное - предупредить о визите. Царевна, взволнованная полученным известием, поставила блюдо на столик и забыла о нем.

Вернувшись в свои покои после раздачи подаяний, она заметила катаифы, подумала, что они могут послужить хорошей платой за чашу воды, и позвала служанку:

- Отнеси сейчас же это блюдо с катаифами тому молодому человеку, которому я обязана за воду и любезность.

Служанка застала господина в прохладной передней, где тот сидел на софе, прячась от послеполуденного зноя.

- Моя дочь и я, - сказала она, - очень тебе признательны за доброту и почтительность: соблаговоли принять от нас эти пирожки как свидетельство нашей благодарности за твою обходительность.

- Коль тебе угодно, госпожа, воздать мне за такую малость, не стану перечить, чтобы никого не обидеть. Поставь тарелку вон туда. - И молодой человек указал на вторую софу, что стояла у противоположной стены передней.

После непродолжительного обмена любезностями служанка поклонилась и вернулась во дворец.

Только затворилась за нею дверь, как в дом молодого человека явился квартальный сторож, чтобы поздравить его с праздником и получить полагающийся по случаю подарок^{27}.

- Возьми блюдо с катаифами, - сказал молодой человек.

Сторож поклонился, поцеловал руку своему благодетелю и очень довольный отправился домой.

Жена сторожа, увидев его с огромным блюдом в руках, закричала:

- Откуда такое блюдо, муж мой? О, горе мне! Несчастный, ты украл его?

- Нет, жена, - ответил сторож. - Это мне подарил газеб^[3]{28}, приближенный халифа. Да хранит его Аллах! Давай утолим голод этими катаифами - они же такие вкусные!

- Чревоугодник! - возмутилась жена. - Ты не посмеешь лакомиться столь дорогим угощением: эти сладости не для нас, бедняков, надо их продать и на вырученные деньги купить другой еды.

- Жена! Жена моя! - взмолился сторож. - Бог послал нам катаифы, и я хочу их отведать.

- Ты и пальцем к ним не притронешься, - ответила разгневанная женщина. - У сына твоего нет ни шапки, ни сандалий, я почти раздета, да и сам ты ходишь в лохмотьях. Сейчас же иди и продай блюдо и пирожки, все до последней крошки, а деньги принеси домой.

Сторож не мог противиться жене: он отправился на базар и отдал блюдо зазывале. Какой-то торговец купил у него всё, как есть, заплатил, забрал товар и ушел. Потом он пригляделся, увидел, что по краю блюда начертано имя Харуна ар-Рашида, кинулся обратно на базар, подбежал к зазывале и закричал:

Зазывала увидел, что торговец говорит правду, испугался до полусмерти и скорее полетел, чем побежал, во дворец. Там он стал просить допустить его к халифу и показал катаифы и посуду, на которой они лежали.

Харун узнал подарок, который он с таким тщанием приготовил для царевны. Тут надобно сказать, что этот великий человек обладал тем недостатком, что слишком высоко ценил всё, что делал своими руками, и, украшая катаифы, он надеялся, что не только приятно поразит свою молодую жену, но и позволит ей проявить щедрость к своим невольницам. При этом всё будет выглядеть так, будто она всего-навсего угощает их пирожками.

Нарушение этого маленького, но изящного замысла не понравилось породившей его государевой голове. К этому добавилось еще одно досадное соображение: подарком, который шел из его царских рук, пренебрегли, его недооценили, несмотря на слова, переданные с евнухом, и халиф сильно разгневался на персидскую царевну.

- Говори, - мрачно приказал он зазывале, - кто дал тебе мое блюдо с катаифами?

- О всемогущий халиф, - ответил несчастный, - мне дал его сторож такого-то квартала, чтобы я выставил его на продажу.

Харун потребовал, чтобы сторожа привели к нему в цепях, с непокрытой головой и босыми ногами. Беднягу схватили и доставили во дворец, как и было приказано. Поняв, что причиной несчастья послужили катаифы, старик всю дорогу тихо проклинал жену.

- Подлая тварь, - бормотал он, - ты создана, чтобы подводить мужчину, и подводишь, даже когда хочешь услужить! Нет, нельзя тебя слушать, а особенно твоих добрых советов! Дала бы мне самому съесть катаифы, и мы бы горя не знали! Но ты строила из себя хозяйку, рачительницу: первая женщина погубила первого мужчину, и все ей подобные не успокоятся, пока не изведут мужчин всех до единого. Из-за тебя на мою голову пал гнев повелителя всей земли, ну что ж, попробуй теперь дать совет, который спасет меня, хотя уста твои лживые вряд ли могут произнести что-нибудь толковое.

Халиф оборвал глухие бормотания сторожа, спросив, кто дал ему блюдо с катаифами.

- Говори, несчастный! - раздраженно потребовал Харун. - Говори, или голова с плеч!

- О повелитель правоверных! - дрожа, ответил старик. - Не гневайся, не губи невинного! Это газеб Ималеддин, ваш приближенный, дал мне в подарок блюдо и катаифы.

Имя Ималеддина, казалось, удвоило ярость халифа: сначала он приказал привести постельничего с непокрытой головой и босыми ногами, связать ему руки и намотать муслиновую чалму ему на шею^{29}, а потом - сровнять с землей дом газеба и забрать оттуда мебель и прочее имущество.

Посланцы халифа отправились к приговоренному, окружили его дом, стали стучать в дверь. Он открыл сам и, к великому своему изумлению, услышал суровый приказ халифа, причина которого была ему неведома.

- Я подчиняюсь, - сказал он с нижайшей покорностью, - Аллаху и повелителю правоверных, его наместнику на земле.

Один из слуг схватился за чалму и сдернул тонкий муслин ему на шею.

- Неужели ты поступаешь так по велению моего господина? - спросил Ималеддин.

- А как же, - ответил слуга, - и еще я должен забрать всё твое имущество и сровнять с землей твой дом, а потом надеть на тебя цепи и отвести к халифу с непокрытой головой и босыми ногами. Но я не стану исполнять всё в точности - мы помним, что ты был добр с нами и твой дом был всегда открыт для нас.

- Раз так велит тебе сердце, - попросил газеб, - когда будете рушить мой дом, оставьте уголок для сестры моей и для нашей старушки-матери.

Ималеддина доставили к подножию царского престола, и он простерся ниц перед своим господином.

обхождение?

- Знаешь ли ты этого человека? - Харун указал на связанного сторожа.

- Да, это сторож нашего квартала, - ответил Ималеддин.

- Знакомо ли тебе это блюдо? - продолжал халиф. - Кто дал его тебе? Как ты посмел отнестись к нему с презрением, подарив самому ничтожному из рабов моих?

- О господин мой, - отвечал Ималеддин. - Будь добр, выслушай меня. Я был у себя, услышал стук в дверь и открыл ее, там стояла старая женщина, которая сопровождала женщину молодую, и она сказала, что ее дочь измучена страшной жаждой, но она не может пить из общей посуды у разносчика воды. «Соблаговоли, молю тебя, - попросила эта женщина, - дать ей напиться». Я вошел в дом, набрал воды и вынес той, что говорила со мной. Ее спутница напилась, и они ушли. Я опять сел на софу у двери, чтобы подышать свежим воздухом, и тут старая женщина вернулась и преподнесла мне вот это самое блюдо с катаифами. «Сын мой, - сказала она, - госпожа, которой вы так любезно дали напиться, благодарит вас за услугу и просит принять этот маленький подарок в знак своей признательности». Она поставила блюдо на вторую софу и исчезла, а вскоре явился этот сторож. Он поздравил меня с праздником Арафата и, как заведено, попросил подарок: я дал ему несколько монет и это блюдо, к которому сам даже пальцем не притронулся.

Халиф, слушая рассказ своего газеба, испытывал вполне естественную для человека столь необыкновенно высокого положения досаду.

«Женщина, которую я вытащил из грязи, - думал он, - отдает незнакомцу сто катаифов, в которые я собственноручно вложил золотые монеты, добавил фисташки и сахар. Отдает за глоток воды! Неудивительно, что она запросила выкуп величиной с дань двух городов. Я посылаю ей знак любви, залог согласия - а она отдала бы его и разносчику воды, если бы не отвращение к его посуде. Вот как относится правнучка Хасера к дарам, которые от всего сердца преподносит ей Харун ар-Рашид: посмотрим, до чего она дошла в забвении своей и моей чести».

- Ималеддин, - задыхаясь от гнева, произнес халиф, - видел ли ты лицо женщины, которой дал напиться?

- Да, - не подумав, прошептал растерявшийся газеб.

Это признание, столь же ложное, сколь нечаянное, добавило к досаде Харуна ревность, и он приказал немедленно привести персидскую царевну и открыть ей лицо точно так же, как Ималеддину.

Когда правнучку Хасера подвели к престолу, халиф сказал:

- Госпожа, ты отправилась в город под предлогом раздачи милостыни бедным и несчастным, а на самом деле пошла, чтобы показать лицо свое этому человеку?

Царевна обратилась к Ималеддину:

- Разве ты видел мое лицо? Кто сочинил эту ложь, которая будет стоить нам наших голов?

- Прости меня, госпожа, - взмолился газеб, - это я, это мои губы солгали, не спросив ни сердца моего, ни рассудка. Вини роковую звезду^{30} и злосчастную нашу судьбу, это они заставили меня произнести то, что опровергает моя душа.

Объяснение газеба никак не изменило приказа, который отдал халиф. Палач завязал виновным глаза, после чего обратился к Харуну.

- Повелитель правоверных, - вопрошал он, - дозволь казнить.

- Дозволяю, - ответил халиф.

Палач обошел три раза вокруг приговоренных, каждый раз задавая халифу всё тот же вопрос^{31}

После третьего круга он спросил Ималеддина:

- Хочешь ли ты что-нибудь сказать халифу перед смертью? Это последний раз, когда тебе еще дозволено говорить, но помни, что нет никакой надежды на жизнь.

- Снимите повязку с глаз моих, - попросил Ималеддин, - я хочу видеть моих друзей и близких.

Его желание исполнили, он оглянулся по сторонам, но понял, что никто не смеет выразить ему сочувствие.

В собрании царило гробовое молчание. Воспользовавшись им, Ималеддин воскликнул:

- Я хочу говорить с повелителем правоверных!

Ему позволили приблизиться к трону.

- Ты, в чьей власти казнить и миловать, отложи мою казнь на один месяц, и тогда в три последних дня этого срока ты увидишь нечто необычайное и очень важное для тебя самого.

Халиф поразился уверенности, с которой газеб обещал ему чудо, и повелел заточить царевну и Ималеддина, решив, что успеет расправиться с виновными, если предсказание окажется лживым.

Харун ар-Рашид слышал множество невероятных рассказов и даже видел кое-что собственными глазами, а потому сделался во многих отношениях легковерным: он каждый миг ждал чуда, предсказанного Ималеддином.

Двадцать семь дней пронеслись в череде самых обычных дел и событий. Наконец халиф сказал себе: «Чудеса не найдут меня во дворце: надо выйти им навстречу. Я сам отправлюсь в Багдад на их поиски и никого с собой не возьму».

Халиф не только решил пойти в город без сопровождения, но и облачился самым странным образом: надел огромный тюрбан, жилет из кожи буйвола, почти полностью скрытый под широким кожаным поясом, а сверху - короткое платье из самого простого сукна. Вся его одежда была изрядно потрепана, и вдобавок на ноги он натянул короткие сапоги из толстой грубой кожи.

Затем Харун вымазал сажей щеки, взлохматил брови, спутал бороду, вооружился широким дамасским мечом с самшитовой рукоятью^{32}, взял в руки лук и стрелы и вышел из дворца, являя собой образ бедуина^{33}. На поясе же у него висел кошель с тысячью золотых монет.

Не успел он пройти и двух улиц, как какой-то человек вышел из хана^[4]{34} и громко сказал:

- В жизни не видал ничего более поразительного!

Халиф приблизился к незнакомцу.

- Это старая женщина, с виду крайне бедная. С самого утра она читает Коран, да так бегло и чисто, словно сам Аллах, когда диктовал Мухаммаду^{35}, и при этом никто, кого бы она ни попросила, не подает ей милостыни. И всё это происходит на земле, где царит мусульманский закон - ну, можно ли найти что-нибудь более удивительное?

Харун ар-Рашид, выслушав эти слова, зашел в хан и увидел старушку, о которой ему рассказали. Она сидела на каменной скамье, читала Коран с необыкновенной чистотой и легкостью и дошла уже до последней суры^{36}. Халиф встал рядом и заметил, что старушку в самом деле окружает целая толпа слушателей, но никто не подает ей ни одной монетки. Закончив чтение, женщина захлопнула книгу, поднялась и вышла на улицу.

Харун поспешил за ней, но из-за многолюдной толпы ему никак не удавалось догнать старушку, зато он успел заметить, как та входит в лавку. Халифу любопытно было узнать, что это за женщина и зачем ей лавка, ибо при явной нищете у старухи не могло быть ни денег, ни даже намерения что-нибудь купить. Зайдя вслед за незнакомкой, он увидел, что та беседует с хозяином. Харун незаметно приблизился, прислушался и услышал такие слова:

- О юноша, ты не женат, не хочешь ли взять в жены девушку необычайной красоты?

- Возможно, - ответил торговец.

- В таком случае, - продолжала женщина, - тебе надо всего лишь пойти со мной, и я покажу тебе чудо, сотворенное самой природой.

Предложение женщины Харун истолковал по-своему.

«Проклятая старуха! - подумал он. - Я принял тебя за святую, а ты лишь орудие продажи! Нет, ты не получишь милостыни, которую я хотел тебе дать, я прослежу за тобой и узнаю, как ты губишь цвет чужой жизни! Я покинул дворец, пустился на поиски обещанных чудес и не упущу возможности увидеть то, что ты так восхваляла».

С этими мыслями халиф пошел по пятам за сводней и молодым человеком. Старуха впустила в дом того, кого привела, и закрыла за собою дверь.

Харун ар-Рашид напрасно бы утруждал свои стопы, если бы замочная скважина не оказалась огромной. Он заглянул в нее и увидел топтавшегося в ожидании торговца. Немного погодя старушка ввела за руку юную девушку столь дивной красоты, что халиф едва не ослеп. Стройный стан ее походил на тоненькое деревце, нежные черные глаза светились, словно утренняя звезда, брови изгибались двумя прекрасными дугами. Рот ее был подобен перстню Сулеймана с начертанным на нем Величайшим именем^{37}, алые губы затмевали самые яркие кораллы, восхитительно ровные зубы сверкали белее самого белого алебастра, а речи звучали волшебной музыкой и словно наполняли воздух благовонием. Дыхание ее тихонько приподнимало белые, как лилии, груди, округлые и крепкие, точно спелые гранаты. Словом, девушка была выше любых похвал, которые могли бы сочинить самые вдохновенные поэты, дабы воспеть ее совершенства, обрамленные ангельской скромностью. Внешностью своей красавица околдовала халифа - он даже не заметил, как бедно она одета.

Обнаружив, что мать выставила ее напоказ торговцу, девица залилась краской смущения, отчего стала еще прекраснее. Она хотела тут же спрятаться в той комнате, из которой вышла.

- Ах, мама! - воскликнула она. - Зачем ты привела этого человека! Аллах запрещает женщинам и девушкам показываться на глаза мужчинам^{38}.

- Успокойся, - ответила мать, - всё хорошо, что хорошо кончается. Мужчина имеет право взглянуть хотя бы раз на свою суженую, и если судьба соединит их, значит, это к лучшему, а если они не сговорятся, то больше никогда не увидятся, а значит, и нет никакого греха.

Юная красавица удалилась, а халиф прижался к замочной скважине ухом и, слушая речь старушки, понял, что зря так плохо подумал о ней, приняв за сводню.

«У этой бедной женщины, - рассудил он, - дочка на выданье, а, чтобы найти ей мужа, есть только одно средство - показать ее».

Пока Харун размышлял таким образом, мать девушки вступила в переговоры с молодым торговцем.

- Да, госпожа, - ответил торговец, - она всем взяла, остается только спросить, какой ты хочешь выкуп и какое приданое?^{39}

- Четыре тысячи цехинов^{40} - выкуп и столько же приданого.

- Госпожа моя, ты меня по миру пустишь. Четыре тысячи - это всё, что я имею. Я предлагаю выкуп в тысячу, еще столько же - на свадебные одежды и обстановку, и у меня останется две тысячи на торговлю и жизнь, большим я пожертвовать не могу.

- Именем Аллаха, начертанном на челе Великого Пророка^{41}, - сказала женщина, - восемь тысяч, и, если недостанет хоть одной монетки, ты не получишь и волоска с головы моей дочери.

- После того как я увидел ее, это будет для меня большим несчастьем, но то, что ты просишь, выше моих возможностей. - С этими словами гость откланялся и ушел.

Один жених удалился, а на его месте тут же возник другой - халиф собственной персоной, правда, переодетый в разбойника. Увиденная им девица по красоте своей намного превосходила правнучку Хасера, ту самую, что по закону еще не стала ему женой^{42}, ту, что он приговорил к смерти и заточил в темнице до тех пор, пока предсказание Ималеддина не сбудется и не решит судьбу царевны и бывшего газеба.

Харун ар-Рашид как ни в чем не бывало зашел в дом старой женщины и поклонился.

- Кто ты? - удивилась она.

- Госпожа, меня прислал тот торговец, за которого ты хотела выдать свою дочь. Он просил передать, чтобы ты и думать о нем забыла.

- Знаю, знаю, он обещал больше никогда здесь не показываться.

- Прекрасно! Выдай дочь за меня, и ты получишь не только восемь тысяч, но и все, что захочешь, для обстановки и любой другой своей прихоти. Тебе ни в чем не будет отказа.

Старуха оглядела халифа с головы до пят.

- Вор! - воскликнула она. - И одет как вор! Или ты хочешь ограбить караван в Мекку, чтобы дать мне восемь тысяч и столько же на одежду, белье и мебель? Сначала сам оденься как подобает! Вон отсюда, разбойник, не то позову на помощь.

- Вор я или нет, госпожа, - не отступал халиф, - это не твое дело. Я немедля пришлю тебе восемь тысяч и прибавлю к ним подобающий подарок для тебя, всю обстановку…

- Ты издеваешься надо мной, негодяй, но погоди, в Багдаде добрый суд, никто не смеет безнаказанно насмехаться над бедной беззащитной женщиной. Ловлю тебя на слове, и если ты не сдержишь его, если это всё только розыгрыш, то нынче же вечером повелитель правоверных вздернет тебя на виселице.

- Согласен и готов подписаться под всеми твоими условиями, - сказал Харун. - Я женюсь на твоей дочери, и ты увидишь, как я исполню обещанное.

- Запри свою дочь, пойди к такому-то кади, он тут недалеко живет, и скажи, что человек по имени Иль Бондокани просит его прийти сюда, и притом немедленно. И не бойся, в твое отсутствие дочери твоей ничего не грозит.

- И ты полагаешь, - не верила женщина, - что кади явится сюда ради этакого разбойника? Если ты к тому же богат, то тебе же хуже. Добро твое нажито нечестным путем, ради такого негодяя кади и пальцем не пошевелит!..

- Ступай, госпожа, - усмехнулся халиф, - и ни о чем не беспокойся, только не забудь напомнить кади, чтобы он захватил пергамент и перья.

Старушка все-таки решила покориться.

«Если судья, - думала она, - явится по одному слову того, кто рвется мне в родственники, то мой будущий зять не иначе, как самый главный вор. Будь что будет: или кади сделает всё, как я скажу, или же избавит меня от этого разбойника».

Так размышляя, добралась она до дома кади. Ей очень не хотелось входить туда, где судья заседал с несколькими знатными горожанами. Сдерживала старушку не только застенчивость - следствие бедности, но и страх: женщина боялась, что ее прогонят.

«Не войдешь, - уговаривала она саму себя, - ничего не добьешься. Надо попытаться выяснить, что за человек набивается тебе в зятья, хотя бы для того, чтобы отделаться от него… Давай, не бойся…»

Женщина подошла к двери в зал и тут же быстро попятилась, опасаясь, что сделает что-то не так и разгневает кади, потом вернулась и просунула голову в дверь. Тут ее снова охватил жуткий страх, и она, лишившись всякого мужества, опять поспешно отступила.

Кади заметил странную голову, которая то показывалась, то исчезала. Он приказал узнать, чего хочет тот, кто ведет себя столь необыкновенным образом. Привели старушку.

- Чего ты хочешь, добрая женщина? - спросил судья.

- Господин, - осмелела старушка, - в моем доме находится человек, который просит тебя прийти.

- Что ты мелешь, наглая старуха? Кто это требует меня к себе! - Кади обернулся к своим подручным. - Свяжите ее и отведите в приют для умалишенных.

- Пощади! - вскричала женщина, услышав страшный приказ. - Ах, проклятый вор, ты послал меня на погибель! Говорила я, нельзя ему звать кади… Это не моя вина, господин, просто ко мне в дом пробрался вор, разбойник, висельник, это он заставил меня пойти к тебе. Я послушалась против воли, но я всего-навсего слабая одинокая женщина, а тот злодей ведет себя будто хозяин: он непременно хочет жениться на моей дочери и утверждает, что ты знаешь его и что зовут его Иль Бондокани^[5].

Едва услышав это имя, кади воскликнул:

- Подайте мою фараджу^[6]{43} и не трогайте эту женщину… Уважаемая, - ласково обратился он к старушке, - так ты говоришь, молодой человек, который прислал тебя, зовется…

- Господин мой, не заставляйте меня произносить это имя, у меня от него мурашки по всему телу. Ведь оно принадлежит великому пройдохе, самому главному вору, но, если уж вам угодно, я повторю: Иль Бондокани.

Кади убедился, что речь идет о самом халифе. Он завернулся в фараджу.

- Госпожа, - сказал он, - прими тысячу извинений за мою ошибку и за грубость, я не знал, с кем имею дело.

- Куда ты так спешишь, господин? - спросили кади.

- У меня дела, о которых я не могу говорить, - отвечал тот, а затем снова крайне вежливо обратился к посетительнице: - Так меня ждут у тебя дома, госпожа?

- Да, господин.

- Сделай одолжение, проводи меня.

Можно догадаться, что старушка, за которой следовал кади, шагала к дому гораздо проворнее, чем от дома. Когда она выходила, ею владел страх, поручение казалось невыполнимым, она в самом деле могла сойти за сумасшедшую и оказаться в приюте. Теперь же сам кади обращался с ней почтительно и называл госпожой.

«Да, - думала она, - этот законник весьма уважает моего будущего зятя, а может, и боится, ведь он выскочил на улицу даже без бабушей^[7]{44}. Какая перемена! Это не меня надо сдать в приют, а его, это он при одном имени, которое, по-моему, ничем не лучше других, бежит босиком в парадном платье и бормочет не зная что. Должно быть, этот судья страшно боится воров, а моего зятя - пуще всех, ибо разбойник наверняка уже сыграл с ним злую шутку».

Эти мысли занимали старушку до самого порога. Кади вошел вслед за ней и увидел повелителя правоверных. Он хотел было пасть ниц, но халиф знаком дал понять, что хочет остаться неузнанным. Тогда судья просто поклонился и сел рядом с Иль Бондокани.

- Господин мой, - сказал Иль Бондокани, - я хочу взять в жены дочь этой доброй женщины.

Мать и дочь приблизились, и кади спросил, принимают ли они предложение Иль Бондокани и согласна ли девушка выйти за него замуж.

Когда обе ответили: «Да, господин», судья потребовал, чтобы они сказали, чего хотят в качестве выкупа и приданого. Старушка ответила, что просит по четыре тысячи за то и за другое.

- А ты, Бондокани, - спросил кади у халифа, - согласен ли уплатить восемь тысяч золотых?

- Да, господин, - ответил Харун, - можешь составить договор.

Каково же было замешательство судьи, когда он понял, что в спешке забыл пергамент. Ничего не поделаешь, пришлось ему воспользоваться изнанкой своей фараджи.

Написав первые строчки в строгом согласии с обычаем^{45}, он обратился к старушке:

- Госпожа моя, надо назвать имя отца и деда вашей дочери.

«Госпожа моя, надо назвать имя отца и деда вашей дочери».

- Если бы отец мой и дед были живы, - с болью воскликнула женщина, - мне не пришлось бы отдавать дочь человеку, о котором я думаю то, что не осмеливаюсь произнести вслух.

- Мою дочь, - сдалась женщина, - зовут Зютюльбе, а меня - Леламаина. Остальное губы мои вымолвить не в силах. Не важно, какого ты рода-племени, если выходишь замуж за вора.

Можно догадаться, как смеялся халиф про себя, видя смущение кади и отчаяние старой матери, в общем, как наслаждался он всей этой необыкновенной сценой, которая стала возможна благодаря его переодеванию. Наконец судья поставил точку, резко оторвал подол фараджи, на котором был записан договор, и передал его девушке, а затем, поскольку ему стыдно было выходить на люди в рваном платье, вручил свою фараджу матери, велев отдать ее бедным. Сделав свое дело, он поклонился и ушел.

- Значит, - сказала старушка молодому зятю, - ты обвел этого старика вокруг пальца. Сразу видно, что ты разбойник и умеешь нагнать страху. Бедняга прибежал сюда, не успев даже бабуши надеть, а ушел полураздетый, бросив здесь свою фараджу. Мало того, он даже не заикнулся о вознаграждении. Ты ничего ему не заплатил: он оказал тебе услугу и остался без денег и без платья. Неужто все воры так скупы?

- Дорогая матушка, - улыбнулся халиф, - какое тебе дело до платья и денег кади? Забудь об этом. У нас есть дела поважнее, и надо ими поскорее заняться. Я пойду, соберу подобающее приданое и ткани для моей жены, и тогда ты увидишь, что я скуп, только когда надо.

- И кто тот несчастный, - причитала старушка, - что откроет свой сундук и свою лавку перед твоей щедростью? Вот удивится он завтра, когда поймет, что его ограбили, и даже не узнает, кто это был, ибо я не сомневаюсь, что в таком городе, как наш Багдад, вы все свои проделки делаете тайком и неприметно.

Харун, ничего не ответив, вернулся во дворец, оделся в соответствующее его положению платье, вызвал своего зодчего и приказал привести в порядок дом Леламаины. Он велел взять столько рабочих, сколько нужно, чтобы срочно перестроить здание, да так, чтобы своей красотой оно сравнялось с самыми роскошными покоями его собственного дворца.

- Великий визирь, - добавил халиф, - даст тебе всё необходимое. И чтобы дом был готов до захода солнца. Бери что хочешь, но помни: ты головой отвечаешь за исполнение моего повеления. Если женщина, к которой вы придете, спросит, от кого вы пришли, отвечайте, что от ее зятя. Если она станет настаивать и интересоваться, чем занимается ее новый родственник и как его зовут, отвечайте, что вы ничего не знаете, но можете сказать, что имя его Иль Бондокани. Главное, смотри, чтобы никто не проговорился о том, кто я такой, тщательно отбери рабочих и помни: ты жизнью поплатишься за свое и их неумение держать язык за зубами.

- Владыка верующих, слушаю и повинуюсь, - вот и все, что вымолвил зодчий.

Он собрал, что было нужно, и в одно мгновение дом старой Леламаины заполнился рабочими, мебелью, коврами, тканями, вдоль стен выстроились леса, и работа закипела.

- Кто вас прислал, - спрашивала рабочих Леламаина, - и что вы туг делаете?

- Мы должны украсить ваш дом: сюда поставим двери и рамы из алоэ^{46}, здесь будет мрамор, там - картины, и еще мебель и занавески, и всё это по приказу мужа, которого ты выбрала для своей дочери.

- А как вы его называете? Чем он занимается, кто он такой? - не унималась старушка.

- Мы не знаем, кто он, а что до имени, то тут твое любопытство удовлетворить легче легкого: его зовут Иль Бондокани.

«Я слышала, - подумала добрая Леламаина, - что как-то раз один разбойник нагнал страху на целую деревню. Похоже, теперь ужас охватил весь город. Никто из работников не осмеливается назвать вора вором, и это поразительно».

Пока она так размышляла, явился еще один человек, а за ним носильщики, которые втащили во вторую комнату стальной сундук с золотыми узорами.

- Что в этом сундуке? - спросила старушка.

- Приданое новобрачной, - ответил человек. - Там восемь тысяч золотых и еще две тысячи на твои личные расходы. Вот ключ.

- Что ж, хорошо, и на том спасибо, - усмехнулась Леламаина, - значит, мой зять - человек чести, в своем роде, конечно. Но где он всё это взял? Кто он? Чем занимается?

Работа подошла к концу, а ночь еще не настала. Две ветхие комнаты так изменили свой вид и форму, что могли бы стать частью царских покоев.

Леламаина одну за другой рассматривала каждую мелочь, что послужила этому превращению, и не могла, несмотря на тщетность своих предыдущих попыток, удержаться. Она подходила по очереди к одному работнику, к другому, к третьему и каждому задавала всё тот же вопрос:

- Ты конечно же знаешь, кто мой зять. Чем он занимается?

И каждый раз она слышала в ответ:

- Я знаю, что зовут его Иль Бондокани.

Наконец мать и дочь остались в доме одни.

- Твой муж, - заметила Леламаина, - должно быть, человек необыкновенный, за полдня он совершил то, на что другому понадобился бы целый год. Только халиф или самый главный вор могут иметь столько людей под рукой. И все эти работники, что беспрекословно повинуются ему, не осмеливаются сказать, кто он есть на самом деле, потому что им пришлось бы краснеть и за него, и за себя. Мало того, они очень его боятся. Я пристала к самому молодому из них, надеясь, что с ним мне повезет больше, чем с остальными, и что же я услышала? «Если один из нас проговорится и откроет тебе, кто твой зять, то поплатится жизнью». Ах, дочь моя, ты вышла замуж за самого главного вора, и он всем внушает ужас! Да помогут нам Аллах и Его Пророк!

Зодчий явился к халифу, доложил, что все приказания исполнены, и тут же получил вознаграждение для себя и для всех работников. Но дом невесты пока еще оставался обставлен лишь самой необходимой мебелью, и Харун приказал Джафару доставить туда те изысканные предметы, что в изобилии украшали дворцовые покои и приумножали не столько их удобство, сколько великолепие.

Леламаина видела, как прибывают всё новые и всё более роскошные вещи, и снова пыталась выяснить, кто их прислал.

- Мы знаем, - отвечали носильщики, расставляя подарки, - что их послал муж твоей дочери, имя которого Иль Бондокани. Это он распорядился.

Едва одни посыльные уходили, как в дверь стучались другие: старушка-мать открывала и видела рулоны великолепной ткани самых разных расцветок: их разворачивали и раскладывали перед ней.

- Зачем вы принесли всё это великолепие? - удивлялась Леламаина.

- Чтобы показать тебе, госпожа…

- Напрасно трудились, такие ткани не для нас, мы не настолько богаты.

- Разве не этот дом сегодня отделывали и украшали?

- Этот.

- В таком случае, всё это для тебя и твоей дочери. Их послал тот, кто сегодня породнился с вами: укрась свой дом, приодень новобрачную и всю свою родню - у зятя твоего всего вдоволь, не стесняй себя ни в чем. Нам велено передать, что он придет этой ночью к одиннадцати часам. - С этими словами носильщики откланялись и удалились.

- Он придет в одиннадцать часов, - повторяла старушка, - а как же иначе: воры ходят только по ночам, когда все честные люди давно спят.

После этого умозаключения старушка заметила, что кое-где еще надо навести порядок, и обратилась за помощью к соседям. Те страшно удивились, увидев, как за один день ее дом преобразился и из лачуги превратился в дворец. Само собой, им до смерти захотелось узнать, как такое стало возможным и что это: колдовство, обман зрения или сон.

моего зятя здесь собрались все рабочие Багдада и сотворили то чудо, которое вы видите.

- Значит, - сделали вывод соседи, - ты отдала дочь за царя или за самого богатого купца во всей Азии.

- Хорошо бы, коли так, - отвечала Леламаина. - Но, судя по всему, боюсь, я отдала дочь за вора. Больше того, ужас, который он внушает тем, кто имеет с ним дело, склоняет меня к мысли, что он самый главный из воров.

Страх охватил соседей.

- Госпожа, - принялись они умолять, - сделай одолжение, напомни своему зятю, что у таких, как он, в обычае не трогать соседей.

- Вам нечего опасаться, - успокоила их старушка. - Мой зять, конечно, вор, но я не верю, что он способен вредить своим соседям. Будьте спокойны, я заставлю его относиться к вам с уважением.

Соседи поверили ей. Мужчины расставили мебель, а женщины помогли одеться новобрачной: природа так щедро одарила Зютюльбе, что она не нуждалась в украшениях, казалось даже, что драгоценности, едва коснувшись ее, поднимались в цене.

Вся эта суета была нарушена стуком в дверь. То принесли самые вкусные и роскошные яства, а за ними - прекрасные и редкие фрукты, изысканные сладости, тончайшие вина и наливки, в общем, всё необходимое для пиршества. К этому прибавили золотую и фарфоровую посуду.

- Угощайся, госпожа, - сказали носильщики, - это для тебя и твоих соседей.

- Вас послал мой зять? - спросила Леламаина. - Будьте же добры, сделайте милость, скажите наконец, кто он, чем занимается?

- Мы знаем об этом не больше твоего, госпожа, - отвечали носильщики. - Всё, что мы можем сказать, это его имя…

- Ах, знаю, знаю! И нет нужды повторять его в сотый раз.

Посыльные оставили дом, а соседи переглянулись и всерьез уверовали, что речь идет о разбойничьем главаре. Они уселись за стол, но предварительно отложили всё самое вкусное для ужина новобрачных. Стараясь извлечь всю выгоду из происходящего, они ели с утроенным аппетитом. Закончив, соседи распрощались с матерью и дочерью, поздравили их со счастливой переменой в жизни и пожелали процветания, после чего разошлись по городским кварталам, дабы разнести весть о том, что главарь грабителей, бедуин из пустыни, женился на прелестной дочери старой Леламаины и что безо всякого чародейства и обмана в один день ее дом заполнился богатствами, равными десяти караванам.

Молодой торговец, которому Леламаина предлагала жениться на ее дочери, безумно влюбился в Зютюльбе и был крайне раздосадован тем, что ему предпочли вора. Он задумал извести соперника и завладеть той, что была у него украдена. Оставалось лишь пойти к вали^{47} и заявить на разбойника - свидетели найдутся, вор будет схвачен и повешен без суда. Он, честный торговец, получит долю конфискованного имущества и сверх того, невзирая на вредную старуху мать, дочь присудят ему, и он на ней женится: вот какой план заставили молодого человека задумать и немедля исполнить любовь, ревность и жадность. Юноша явился к вали, открыл ему глаза, расписав и приукрасив сокровища, которые так называемый вор с невообразимым бесстыдством выставил в доме Леламаины. Однако первым делом доносчик вложил в руку вали золотой.

Начальник стражи, человек весьма и весьма корыстный, получив подношение, выслушал торговца с напускным равнодушием и, дав себе время поразмыслить, суровым тоном, подобающим его положению, сказал:

- Ступай домой. Сейчас только восемь часов, приходи в десять: это время ужина и подходящий момент, чтобы застать вора врасплох. Я отдам тебе девушку и велю побить палками старуху в наказание за то, что она предпочла тебе подобного соперника, а ты пока, смотри, никому ни слова.

Молодой торговец ушел восвояси и вернулся в назначенное время. Вали, собрав триста человек, сел на лошадь и поехал к дому старухи в сопровождении доносчика. По дороге им никто не попался, ибо все разошлись по домам. Жилище Леламаины окружили, а мать и дочь спокойно сидели при свете множества огней, горящих в золотых светильниках, и ждали прибытия новоиспеченного мужа. Вдруг они услышали какой-то шум: Леламаина посмотрела в окно и увидела целую толпу стражников.

Раздался стук в дверь, старушка боялась открыть, но стук становился всё сильнее и настойчивее, а того, кто стучал, так что чуть не ломал молоток, звали Шамама. Жадный мздоимец-вали в целом свете не сыскал бы более достойного исполнителя. Этот демон во плоти говорил, что Иблис^{48} ему отец, а шайтан^{49}

- Надо высадить дверь, - кричал в бешенстве Шамама, - раз нам не желают открыть по доброй воле! Нельзя, чтобы сокровища уплыли из наших рук, вдруг в это самое время их закапывают - ищи их потом. Да еще, того и гляди, пройдут мимо ночные дозорные, услышат шум, явятся сюда и потребуют свой кусок пирога. Дверь крепкая, несите лом, да поживее, если не хотите остаться с носом.

Грубость Шамамы вполне соответствовала тайным наклонностям вали, но у него был и другой подчиненный, по имени Хасан, от природы добрый, мягкий, милосердный и, более того, склонный встать на сторону обиженных.

- Совет Шамамы жесток и опасен, - сказал он вали. - Этот дом никогда не слыл воровским притоном, а вдруг торговец, ослепленный ревностью, сделал ложный донос? Мы опозорим себя, если вломимся в дом, где живут только женщины, дом, который находится под особой защитой закона, и как мы оправдаем наши действия в глазах владыки верующих?

Леламаина прислушивалась ко всем разговорам.

- Ах мы несчастные! - Она подбежала к дочери. - Вали явился за вором и хочет его схватить.

- Не открывайте им, матушка, - отвечала юная Зютюльбе. - Будем надеяться, Аллах ниспошлет нам помощь и вызволит из беды.

Тем временем Шамама продолжал колотить в дверь.

- Кто там? - спросила старуха. - Кто стучит с такой силой?

- Вали, - страшным голосом кричал гадкий Шамама. - Отпирай, подлая старуха, сводня, торгующая девицами и дающая приют разбойникам, или ты не знаешь, что тебя ждет за сопротивление?

- Здесь только две женщины, - возразила Леламаина, - и вам следует соблюдать и уважать закон. Мы не хотим и не обязаны вас впускать, а вам не положено входить.

- Ах, ведьма! - в бешенстве рычал Шамама. - Открывай, или мы высадим дверь и сожжем и тебя, и твою дочь вместе с домом.

Леламаина, не отвечая ни на угрозы, ни на оскорбления, приблизилась к дочери и сказала:

- Видишь, не зря я боялась, теперь мы точно знаем: ты вышла за предводителя разбойников. Хоть бы он не пришел этой ночью! Его схватят, порвут на куски! Ах, дочь моя, был бы твой отец жив, не постигло бы брата твоего несчастье, разве пошли бы мы на союз, из-за которого эти злодеи выламывают нашу дверь!

- Ничего не поделаешь, - вздохнула Зютюльбе. - С некоторых пор рок по воле звезд, управляющих миром, преследует нас. Довольно с нас ударов судьбы, не станем терзаться и беспокоиться, это всё равно не поможет.

Пока вали и Шамама лезли из кожи вон, чтобы ворваться в дом двух женщин, а те жаловались-печалились, халиф снова взял лук и стрелы, надел сапоги и явился к своей молодой жене, дабы воспользоваться правами, данными ему брачным договором. Свет факелов, толпа вооруженных людей вокруг дома Зютюльбе и шум сразу дали ему понять, что происходит нечто подозрительное. Но вскоре халиф разглядел и вали, и того торговца, к которому днем заходила Леламаина.

Шамама продолжал колотить в дверь, сопровождая удары ужасными проклятиями: он ругался и, пытаясь запугать непокорную женщину, грозился побить ее палками и повесить, да еще и спалить дом. В то же время он требовал поскорее найти и принести ломы.

Несколько человек готовились высадить дверь. Хасан остановил их:

- Назад! Нельзя прибегать к силе, бедные женщины от страха могут умереть. И кто сказал, что человек, которого мы ищем, вор? Мы жизнью рискуем, если нарушим закон и допустим столь страшную несправедливость.

- Надо же, какая щепетильность у служителя правосудия! - закричал Шамама. - Ты не на своем месте, Хасан, преступники и их добро проплывут мимо, пока ты разбираешь тонкости закона. Женщина, торгующая чужой добродетелью, мать, отдавшая собственную дочь отъявленному мошеннику, не может пользоваться никакими привилегиями. И как можно сомневаться, что тут прячется настоящий вор, если это подтверждают соседи, которых мы допросили?

«Подлый Шамама! - возмутился халиф, который слышал весь этот разговор. - Ты мне дорого заплатишь за свою низость, и твое наказание послужит всем наукой».

Так подумав, халиф стал соображать, как ему пробраться незамеченным к Леламаине. Дом ее примыкал к саду при большом дворце, чьи ворота выходили на боковую улицу. То были владения Иламира Юмиса, первого среди багдадской знати, человека жестокого и кровожадного. Множество факелов освещало фасад его дворца, а рядом со входом на мраморной скамье сидел евнух.

При виде халифа, распахнувшего дверь, евнух вскочил и, замахнувшись саблей, ринулся навстречу незваному гостю. Повелитель правоверных отразил удар гадкого чудовища.

- Проклятый негр, выродок презренный! - вскричал халиф. - Тебе проще убить, чем спросить, кто идет!

Слова халифа и его меч произвели на негра такое впечатление, что он пустился наутек и спрятался за спину своего хозяина. Тот поразился смятению слуги и пожелал узнать, что случилось.

- Господин, - отвечал евнух, - я сидел у дверей твоего дома. Явился человек вида ужасного, я хотел прогнать его, замахнулся саблей, но он даже не дрогнул. Он выхватил свой меч, закричал, будто дикий зверь, и мне показалось, будто гром и молния разом обрушились на мою голову.

- Подлый трус, - возмутился Иламир Юмис. - Ты боишься даже собственной тени! Однако хотелось бы поглядеть на наглеца, который посмел так непочтительно вести себя с моим слугой. Говоришь, он обозвал тебя проклятым негром и презренным выродком? Он жизнью заплатит мне за оскорбление: кто унижает моего раба, тот будет иметь дело со мной.

С этими словами Иламир Юмис вооружился огромной бронзовой булавой и направился к тому, кто разгневал его.

Халиф сразу узнал главного среди своих эмиров^{50} и спросил как ни в чем не бывало:

- Юмис, так это и есть твой дом?

Едва главный эмир услышал голос халифа, как булава выскользнула из его руки, а сам он распростёрся ниц и замер.

- Владыка правоверных, твой раб у ног твоих и ждет твоих повелений.

- Сто́ишь ли ты того, чтобы получать их, бессердечный человек, небдительный сановник? Ты, эмир моих эмиров и голова этого квартала, что ты сделал, чтобы поддержать в нем порядок? Твою соседку, бедную женщину, притесняют, грозят насилием, и кто? Вали вместе со своими подручными варварами злоупотребляет своим положением, а ты и пальцем не пошевелил, чтобы поставить их на место? Ты покоишься в окружении своих жен! Евнух охраняет вас всех, и ты, будто женщина, трусливо позволяешь оскорблять равных тебе прямо у твоего порога!

- О повелитель правоверных, - оправдывался Юмис, - я понятия не имел о бесчинствах, я только от тебя узнал о них: если бы шум достиг моих ушей, я бы расправился с вали и его шайкой так, как они того заслуживают. Позволь, я немедленно покажу им, как нарушать общественный порядок.

- Хватит, не время болтать о своем рвении и отваге. Отданный на поругание дом находится прямо за оградой твоего сада, мы перелезем через нее, я хочу сам прийти на помощь бедным женщинам, и для этого мне нужны две лестницы. Прикажи сей же час принести их.

Юмис подчинился. Они пересекли сад, эмир прислонил одну лестницу к ограде, а с помощью второй лестницы халиф проник на террасу дома своей молодой жены. Юмис последовал за ним.

- Жди здесь, пока не позову, - приказал халиф.

Затем он заглянул в окно и убедился, что его зодчий превратил жалкую лачугу в рай земной: там светло как днем. В сиянии множества огней жена его в великолепном убранстве превосходила все понятия о красоте: она была подобна солнцу, восходящему над горизонтом посреди ясного неба, и даже полная луна не могла бы сиять таким ярким и мягким светом. Влюбленный Харун ар-Рашид застыл от восторга, но вздрогнул и пришел в себя, когда Леламаина воскликнула:

- Ах, дочь моя! Они стучат как бешеные, скоро наша дверь разлетится в щепки. Что станет с нами, если мы попадем в лапы этих тигров, бедные мы, несчастные женщины, один Аллах нам защита! Какой злой рок послал нам этого вора, союз с которым вверг нас в жесточайшую беду?

соединил меня с ним. Ты упрекаешь его, а ранишь меня.

Легко догадаться, как такие речи радовали халифа, они звучали для него подобно самой нежной музыке.

- Хвала Аллаху, - воскликнула Леламаина, - что ты довольна своим выбором, дочь моя. Я тоже нахожу в твоем муже много такого, что мне нравится. Ах, как бы я хотела стать птицей, полететь к нему и предупредить, чтобы он нынче здесь не показывался: я ждала бы его на углу, лишь бы он повернул обратно. Если он явится и его схватят, он погиб. Злодеи, что ждут за порогом, разорвут его, они всё заберут, а мы с тобой, как две овечки, достанемся на съедение волкам.

Халиф, дабы прервать ее жалобы и стоны, взял камешек, бросил его в горящий рядом с Леламаиной фитиль и погасил его. Старушка снова зажгла огонь, даже не задумавшись, отчего он потух. Второй камешек угодил в тот фитиль, от которого старушка зажгла первый, и доброй женщине пришлось взять третий, чтобы засветить второй.

- Сквозняк, наверное, - предположила она, - или некий дух воздуха забавляется тем, что задувает наш огонь.

В это мгновенье третий камешек попал ей прямо в руку, старушка вскрикнула от неожиданности, обернулась и заметила за окном халифа.

- Гляди-ка, - сказала она дочери, - вот твой муж, и он пришел той самой дорогой, которой ходят все ему подобные. Вор за своим делом никогда в дверь не явится. И ты еще споришь: не вор, не вор, вот он, слава Аллаху, живой, здоровый, слов нет, как я рада, что он не попался в лапы стражников. Уноси ноги, пока не поздно, - обратилась она к халифу, - ты что, не слышишь шума? Там шайка других воров, не твоя. И они тебя не пощадят.

Пока Леламаина держала такие речи, халиф снял сапоги, халат и пояс, завернул в них лук и стрелы, а потом легко, словно птица, впорхнул в комнату. Он сердечно поклонился матери, бросился на шею дочери, нежно поцеловал ее и при этом не издал ни звука.

- Вор! - взывала к нему Леламаина. - Не время сейчас целоваться, тебя хотят схватить. Самое меньшее, ты поплатишься обеими руками^{51}. Так поступают с такими, как ты, когда хотят смилостивиться. Или ты не боишься?

- Нет, добрая матушка, - прошептал халиф, - я многих повидал и к шуму привык. Пусть себе стучат. Они уже отужинали, и, в отличие от меня, их не ждут дома приятнейшие дела. Мы сядем за стол - моя жена и я, а эта возня послужит нам вместо музыки. Подай-ка нам всё самое вкусное, мы славно угостили соседей, но у тебя наверняка что-нибудь осталось.

Старушка пододвинула стол и стала накрывать его, повторяя:

- Это настоящий демон, три сотни человек внушают ему такой же страх, как мне блоха. И что бы ни говорили о его ремесле, думаю, женщина может полюбить вора, ведь они проворны, будто серны, и храбры, будто львы.

Стол был готов. Халиф сидел рядом с молодой женой, а Леламаина - напротив, и она видела, как ее зять ест с большой охотой и при этом не сводит влюбленных глаз с дивной Зютюльбе. Время от времени он приправлял взгляды нежными и обходительными словами.

- Услада сердца моего! - говорил хмельной от любви халиф. - Дай мне этот кусочек: его коснулись твои розовые уста, его напоило благовонием твое сладкое дыхание. Ах! Если бы я мог отнять у него твой вздох!

- Вот обольститель! - цедила сквозь зубы старушка. - Интересно, у кого он украл эти колдовские речи. Он сведет мою дочь с ума, а завтра она все глаза по нему проплачет.

- Ты говоришь сама с собой, добрая матушка! Что ты хочешь сказать?

- Что ты мог бы обращаться со мною полюбезнее, а то, похоже, я для тебя пустое место.

- Нет, я уважаю и почитаю твои морщины, они говорят об опыте и зрелости.

- Чума забери эту зрелость! Раньше я заслуживала других слов.

Вдруг девушка вздрогнула от ужасающего крика, вырвавшегося из необъятной груди страшного Шамамы.

- Открывай! - закричал он. - Открывай, старая карга!

И снова начал колотить в дверь так, словно у него железные кулаки.

- Не бойся, моя милая голубка! - успокоил жену халиф. - Давай отдадимся чарам любви, на свете нет ничего слаще удовольствий, которым мешают, все прочие кажутся пресными. Стучи, греми, тряси, необузданный Шамама! Заставь хрупкую и дрожащую красавицу, что боится твоих ужасных угроз, искать убежища в моих объятиях, пусть ее душа найдет дорогу к моим устам и укроется в моем сердце!

- Хватит! Дерзкий вор! Палач! - вскричала старушка. - Оставь нас! Беги через окно, дом, того и гляди, рухнет. Не подливай масла в огонь, я и так уже ни жива ни мертва.

- Нет, я никуда не уйду, мне и здесь хорошо, тем более что нам пора в постель, но, раз этакая свадебная музыка тебе не по нраву, придется отослать музыкантов прочь. Возьми это кольцо и скажи через замочную скважину тем, кто стучится в дверь: здесь муж моей дочери, и он велит передать это кольцо вали, в его собственные руки. Уж вали-то поймет, что делать.

- Ты думаешь, твое кольцо вскружит им голову так же, как своими ласками и объятиями ты вскружил голову моей дочери? Пусть даже этот самый вали в сговоре с тобой, но остальные-то, само собой, нет. Но если ты сотворишь еще и это чудо, я тут же обмотаюсь широким поясом, чтобы выглядеть ловкой и проворной, как все твои собратья, и попрошу дать мне первый урок. Ты научишь меня, как снять с женщины туфли, чтобы она этого даже не заметила.

- Ты шутишь, добрая матушка! Тем лучше, это поможет тебе выполнить мое поручение. Возьми же перстень и передай, слегка приотворив дверь. И при этом скажи, да построже: «Вот кольцо моего зятя, его зовут Иль Бондокани».

- Уже иду, - согласилась старушка. - Я поняла, в этом имени есть что-то волшебное, люди от него каменеют, точно статуи.

Леламаина ушла, а халиф, пододвинув стол к окну, вылез обратно на террасу и обратился к Юмису, который ждал его приказаний.

- Возьми мой меч и лестницу, - велел ему Харун, - спустись на улицу и смотри в оба: если кто осмелится пальцем тронуть старушку или прикажет ее схватить, немедля отруби ему голову. Как только убедишься, что мое кольцо внушило им должное почтение, объявись, а потом смести вали и главным назначь Хасана. Пусть вали немедленно отдаст Хасану свое платье. Прикажи охране препроводить бесчестного начальника стражи, Шамаму и всех, кто, как ты сам видел, подстрекал на крайности или допускал их. Пусть их посадят на цепь до завтрашнего утра, но, как только рассветет, покараешь виновных.

Халиф возвратился к молодой жене, а глава эмиров помчался исполнять полученные приказания. Спрятав меч под одежду, он подошел к осаждавшим сзади как раз в тот момент, когда Леламаина вступила в пререкания с Шамамой.

- Не дави на дверь будто одержимый, - попросила она, - отойди в сторонку, дай подойти господину начальнику, мне надо с ним потолковать и передать кольцо.

- Открывай и отдавай сюда кольцо, нечистая тварь, господин вали сидит на лошади, он ради тебя и пальцем не пошевелит.

- Придется ему потрудиться, - не уступала старушка, - я должна лично вручить ему перстень моего зятя. Господин наверняка сумеет прочитать, что на нем начертано.

- Еще чего, каракули разбирать! Господин, - закричал Шамама начальнику, - у меня в руках секира, дозволь мне всего три удара, дверь рухнет, мы возьмем висельника, наложим лапу на всё, что там есть, и заодно заберем проклятую старуху и ее продажную дочь.

- Господин вали, - возразил Хасан, - думаю, твоя мудрость не позволит Шамаме учинить насилие. Посмотри, что принесла старуха. Мы же понимаем, что человек, за которым мы пришли, явился в этот окруженный со всех сторон дом неизвестно откуда и каким путем. Значит, это не просто жилище двух женщин. И если ты, после того как взглянешь на кольцо, решишь, что надо высадить дверь и нам по-прежнему будут оказывать сопротивление, я первым нанесу удар секирой. Однако позволь мне сначала задать этой женщине несколько вопросов и прикажи людям немного отступить.

Начальник нехотя согласился. Шамама, ругаясь на чем свет стоит, отошел в сторону. Хасан поднялся на порог.

- Доверься мне и открой дверь, - сказал он старушке, - дай мне кольцо. Откуда оно у тебя?

Хасан почтительно передал кольцо и всё, что сказала старушка. Имя Иль Бондокани не произвело никакого впечатления на бесноватого Шамаму, который понятия не имел о том, кто за ним скрывался.

- Что еще за Бондокани, - возмутился он, - и с какой стати он посылает нам кольцо? Я лично награжу его сотней палочных ударов, а его перстень надену себе на палец в знак уважения к его великому имени. Я порублю его старуху на куски, я обращу ее в прах, втопчу в пыль и грязь. Открывай двери настежь, или я пущу в ход секиру!

- Замолчи, несчастный! - остановил его начальник. Он только что услышал имя Иль Бондокани и рассмотрел кольцо, которое было своего рода печатью^{52}. - Твоя гнусная, ненасытная алчность и жуткая злобность погубила нас всех.

С губ начальника сорвался еле слышный вздох, он стал передаваться из уст в уста, лишь слегка касаясь ушей, и наконец дошел до Шамамы вместе со страшными словами: «Это халиф».

Даже если бы над ухом негодяя разом зашипели все земные и морские гады, а также все ядовитые твари, он не испытал бы такого ужаса: злодей упал как подкошенный, а потом начал кататься по земле и грызть ее зубами. Нечистая совесть разом обрисовала все его преступления, и через мгновение он задергался и забился в падучей словно одержимый.

- Я уличен, уничтожен, погиб, - повторял он в отчаянии, пока по приказу эмира Иламира Юмиса на него не надели цепи и не утащили прочь.

Добрая Леламаина внимательно следила за тем, какое действие производили имя и кольцо ее зятя. Она вернулась назад успокоенная, но в еще большем недоумении.

- Да, - сказала старушка халифу, - слово и талисман свое дело сделали. Редкое у тебя имя, как подумаю, так в дрожь бросает. Негодяя Шамаму наизнанку вывернуло, а остальные словно окаменели. Должно быть, ты сильно досадил своим преследователям, раз они боятся тебя как огня… И шум стих, и на улице стало темно. Бьюсь об заклад, они убрались не мешкая. Я не против, чтобы мне служили из любви, но храни меня Бог, чтобы я внушила кому-нибудь подобный страх, ибо в конце за всё придется держать ответ.

- Да, добрая матушка, - согласился халиф, - в свое время тебе тоже придется ответить, хотя бы за болтливость, но, думаю, этот грех тебе простится. А ты, услада души моей, - обратился он к жене, - ты успокоилась?

- О, я боялась только за тебя, - призналась она.

- Ответ краток, но каждое слово на вес золота, - восхитился Харун. - Кажется, будто ангел запечатлел их в моем сердце, чтобы они остались там навек. И всё же, моя дорогая Зютюльбе - я не забыл твое прекрасное имя, - скажи, душа твоя совершенно спокойна?

- Нет, - ответила Зютюльбе, - я чувствую волнение, гораздо более сильное, чем то, что вызывается страхом, но оно мне не в тягость; и мне как будто хочется, чтобы оно стало еще сильнее, хотя в то же время мне чуточку боязно…

- Отрада жизни моей, ты когда-нибудь, - спросил халиф, - выходила в сад на заре?

- Да, мой дорогой, да.

- Так вот! Роза, раскрывшая свои лепестки в жемчужинах утренней росы, тоже и желает, и боится взгляда дневного светила. Вот она какая, моя Зютюльбе.

- И вот он какой, мой зять-вор, - заключила старуха, скрестив руки на груди и глядя на влюбленных, - он обчистил всё и вся, а теперь и здесь вознамерился поживиться: хочет похитить у меня сердце дочери. Смирись, мать, да благословят Аллах и Великий Его пророк ваш союз, ибо вы теперь женаты, а мне остается лишь загасить свет.

Харун ар-Рашид, влюбленный, как никогда, сам снял одежды с Зютюльбе, а мать опустила полог. Мы их оставим, дабы узнать, как Иламир Юмис исполнил приказания халифа. Хасан, облачившись в платье смещенного вали, сел на его лошадь и удалился с теми подчиненными, кого не в чем было упрекнуть. Шамама, бывший вали и еще четверо подобных им негодяев провели ночь в цепях во дворе эмира, на рассвете начальника бросили в темницу, а Шамама испустил дух на перекрестке, где его забили палками. Тело его разрубили на куски, а четверых его сообщников, едва живых после жестоких пыток, отправили в тюрьму. На шее у каждого висела дощечка с надписью: «Страж порядка, нарушивший свой долг и употребивший во зло свое положение».

Когда Харун и Зютюльбе наконец открыли глаза, минуло уже немало времени с тех пор, как примерное наказание было исполнено.

Добрая мать Леламаина приготовила поесть, и угощения пришлись по вкусу двум влюбленным. За столом завязалась беседа.

- Да ниспошлет нам небо покой, - пожелала Леламаина. - Пусть на этом закончатся наши горести. Не было на земле женщин беднее и несчастнее нас, хотя в свое время мы наслаждались богатством и счастьем сверх всяких пожеланий.

- Как? - удивился Харун. - Вы были богаты, и кто же всё отнял у вас?

- Горе и несправедливость, - ответила Леламаина.

- И случилось это в Багдаде? - обеспокоился Харун.

- А где же еще, если мы никогда его не покидали?

- Значит, это случилось до царствования Харуна ар-Рашида?

- А разве не он царствовал месяц назад?

- Но, говорят, он делает всё, чтобы воспрепятствовать несправедливости.

- Да, он сурово наказывает чужие преступления, но свои себе прощает, если только не предположить, что он о них не ведает.

- Ты удивляешь меня, дорогая матушка, и должна мне всё рассказать: не сомневаюсь, кто-то злоупотребил именем халифа.

- Нет, - возразила Леламаина, - никто им не злоупотребил. Это он, собственной персоной, наш мудрый Харун, царь царей, это он виновник всех моих бед. Я всё могла бы ему простить, кабы довольствовался он тем, что отнял имущество у людей нашего положения и происхождения, что вверг их в нищету и голод и в конце концов принудил отдать мою ласточку такому разбойнику, как ты; но он жестоко лишил меня дорогого сына, цены которому нет, сокровища, подобного которому ты еще не видывал, хотя и обладаешь его сестрой Зютюльбе. Нильские лодки не так изящны, как он, священные ливанские кедры не так крепки и прекрасны^{53}. Он по кротости был агнец, по чистоте - голубь, орел в делах своих и неутомимости и белка в расторопности, он был газебом, служил халифу с любовью, вниманием, усердием неподражаемым, и можно было подумать, что господин любит его. Как бы не так! Лучше поверить в доброту тигра: Харун приказал казнить сына моего и в одно мгновение пустил нас по миру. Ах! Мой бедный Ималеддин! - воскликнула старуха. - Сатрап, который произнес твой смертный приговор за одну-единственную чашку воды, не иначе как выпил три десятка стаканов вина.

Халиф, услышав эти слова, ощутил всю свою неправоту. Он извлек из жизни несколько уроков, но еще ни от кого их не получал, и ему захотелось оправдаться и очистить свою совесть.

- Я слышал, - сказал он, - что было кое-что помимо воды.

- Ах, ты про блюдо с катаифами? Вот уж глупость! Я слишком хорошо кормила своего сына, чтобы он прельстился этими отбросами. Ималеддин знать не знал, откуда это блюдо, и распорядился им так, как счел нужным, - отдал квартальному сторожу.

- Нет, было кое-что посерьезнее: он посмел поднять глаза на женщину, которая пила воду, и по закону…

- Уж не хочешь ли ты защитить халифа и его порядки? Послушай! Люди твоего сорта, то и дело нарушающие закон, не могут не понять: мой сын вовсе не глядел на ту женщину - бедный юноша не хитрее овечки, но даже если бы он ее увидел, что с того? У него что, глаза василиска, он убил ее одним взглядом?^{54} И откуда ему знать, что она чужая жена? Да если выкалывать глаза всем мужчинам, что случайно увидят женщину на улицах Багдада, то кругом останутся одни слепые.

- А зачем этим женам дозволяют ходить по улицам, если тем, кто может их увидеть, грозит смерть? Пусть тогда прикрепляют табличку на лоб женам, которым дозволено гулять, и, клянусь, не найдется на их дороге ни одного мужчины, ни одного глотка воды. Но скажи мне, вор, ибо я не сомневаюсь, что таково твое ремесло, поскольку все так говорят и преследуют тебя как вора: способен ли ты на жестокость, подобную той, в которой я по справедливости упрекаю повелителя правоверных, наместника Аллаха на земле? Вы, грабители, нападаете на людей, чтобы отнять у них их добро, вы убиваете их только из самозащиты, когда они оказывают вам сопротивление, но вы оставляете им руки и ноги и позволяете им уйти подобру-поздорову. Убьете ли вы безжалостно того, кто верно вам служил? Нет, вы не государи, вы всего-навсего разбойники, и, скажу тебе прямо, я склонна верить, что сотня воров попадет в рай скорее, чем один царь, тем более раз мы полагаем, что Харун ар-Рашид - лучший из лучших на всей земле.

Но пора уже доброй Леламаине умолкнуть. Она сказала правду, и халифу стало не по себе.

- Я чувствую, что ты права, наша дорогая матушка, - признался он. - Харун заблуждался, он поддался страсти, а страсть плохая советчица. И не нашлось при дворе ни одного друга, ни одного мудрого наставника, который почел бы своим долгом остановить его, и потому, думаю, он достоин не только порицания, но и жалости. К счастью, главное зло еще не свершилось, твой сын жив, и как в одно мгновенье ты лишилась всего, так в одно мгновенье можно всё поправить. Я ухожу, у меня во дворце есть свои люди, я землю переверну, но обещаю, что сегодня же ты обнимешь своего сына.

- Зять мой, - вскричала Леламаина, - зачем ты обманываешь нас? Халиф не из тех, кого ты заставишь бегать без бабушей, и нет у тебя больше кольца, от которого бьются в судорогах подручные вали. Так не лезь в дела великого Харуна ар-Рашида, коему подвластны земля и воды, перед коим склоняются светила, как перед наместником нашего Великого Пророка^{55}. Сам первый визирь Джафар не осмелится на то, что ты задумал. Сиди здесь, с нами, живи тихо-мирно, раз уж тебя оставили в покое, будь честным человеком, раздавай милостыню - Аллах милосерден, Он простит тебе твое прошлое. Если же ты выйдешь отсюда и покажешься всем, то мы умрем от страха. Взгляни на мою милую Зютюльбе, ее глаза умоляют тебя, и пойми, что золотые безделушки, шелка и яшма, словом, все твои подарки, не стоят того, чего ты нас лишишь, если покинешь: мой Ималеддин невиновен, Бог ему защита, и, хоть я люблю тебя не так, как сына, я больше боюсь за тебя, чем за него.

Слова Леламаины, полные сердечности и веры, растрогали халифа до слез. Он направился к выходу, но Зютюльбе и ее мать удержали его, схватив за край платья.

- Именем Бога, что начертано на золотой пластине, венчающей чело иудейского первосвященника^{56}, - умоляли они, - не покидай нас!

Харун, совсем расчувствовавшись, нежно и почтительно пожал руки Леламаины.

и искренней признательностью, и ты получишь тому самые веские доказательства, но позволь мне сейчас уйти и положись на меня. Я сумею за себя постоять, и меня ждут неотложные дела. Прощай, моя дорогая Зютюльбе, до скорой встречи.

С этими словами Харун вышел за дверь и тайными ходами пробрался в свои дворцовые покои.

Там он сразу надел парадное платье, поднялся на трон, повелев собрать своих визирей и эмиров, и, пока они занимали свои места, сидел, подперев голову рукой.

«Жестокий халиф, - говорил он сам себе, - ты вверг в нищету и горе выдающееся семейство, чье происхождение и служба достойны уважения, еще мгновенье - и ты обагрил бы руки кровью одного из самых верных твоих подданных. Мало того, из-за тебя томится в заключении царевна, женщина добродетельная и несчастная, ты вел себя как ненавистный сатрап, а твои придворные превозносят тебя до небес! По их словам, ты великий Харун Справедливый!»

Пока халиф предавался болезненным размышлениям, все самые значительные люди государства распростерлись ниц перед ним. С недовольством глядел правитель на лживые почести, и всеобщее поклонение показалось ему унизительным.

в невиновности газеба. Он не только не заслужил наказания, но, напротив, достоин награды, и сегодня я хочу воздать ему за все его страдания. Визири мои, вам известно, что я не глух к справедливости, и вы лучше меня знали человека, против которого обернулись обстоятельства; объясните, как среди вас не нашлось ни одного, кто осмелился бы выступить в его защиту и испросить милости для столь достойного и высокопоставленного человека?

- О халиф! - отвечали визири. - Почтение к тебе запечатало наши уста.

- Ненавижу всё, что скрывает от меня правду, и в будущем избавьте меня от такого почтения.

Визири поцеловали землю в знак покорности.

И вот у подножия трона явился Ималеддин и простерся ниц перед халифом. Харун ар-Рашид спустился к нему и сам надел на него самый дорогой халат, который нашелся в дворцовых гардеробных^{57}.

- Отныне ты князь и князь всех князей, а также глава всех эмиров. Ступай, утешь свою мать.

Ималеддин поспешно подчинился такому приятному приказу.

Он думал пойти пешком, как простой смертный, но у ворот дворца его ждал конь в великолепной сбруе, а визирям было велено следовать за ним кавалькадой и проводить до самого дома. Четверо всадников отправились вперед, дабы предупредить Леламаину о возвращении сына, ибо все опасались, как бы неожиданное известие не навредило ее здоровью.

Пока Ималеддин ехал к дому, Джафар и Месрур отвели персидскую царевну в ее покои. Харун нанес ей слишком жестокое оскорбление, чтобы осмелиться предстать перед ней. Она была женой ему только по договору, который можно было расторгнуть. Двое поверенных халифа сообщили царевне по его поручению, что она свободна и может всю жизнь оставаться во дворце как жена или как дочь Харуна и пользоваться всеми полагающимися почестями.

ей предложение.

- Вы видите во мне, - сказала она посланцам государя, - покорную, благодарную и почтительную дочь повелителя правоверных.

Халиф был счастлив узнать о таком ее ответе и тут же задумал выдать свою приемную дочь за князя всех князей и нового главу эмиров своего государства.

Леламаина и Зютюльбе выбежали навстречу любимому сыну и брату. Ималеддин едва вырвался из их объятий. Проявив ответную нежность, естественную и вполне обоснованную, долгожданный сын вошел в свой родной дом.

- Что это за дворец? - поразился он. - Наш дом был разрушен, разграблен, я ничего не узнаю, хотя помню, что с этого самого места месяц назад меня забрали. С первого взгляда видно, что здесь больше богатств, чем когда-либо было у нас.

хлеба, даже кувшинов для воды, мы не могли заработать, и пришлось мне просить милостыню для себя и твоей сестры. А вчера к нам пришел один человек и предложил восемь тысяч цехинов за руку нашей Зютюльбе. Он высок и хорошо сложен, но это всего-навсего бедуин. Не понравился мне этот жених, но у нас не было даже крошки хлеба. И он послал меня за кади, чтобы тот составил договор… Поначалу этот судья приказал отправить меня в приют для умалишенных, но потом сменил гнев на милость, тысячу раз извинился и бегом помчался сюда, не успев даже надеть бабуши… Пергамент он забыл, и ему не на чем было составить брачный договор, тогда он оторвал кусок от своей фараджи, записал на изнанке то, что полагается, и отдал мне. Вот смотри, здесь всё написано. Еще он оставил нам свое порванное платье и пустился назад без оглядки. Зять мой ушел. А чуть погодя дом заполнили строители, обойщики, каменщики, маляры, золотильщики. Яблоку негде было упасть. Я спрашивала всех, кто такой мой зять, но ни слова в ответ не добилась… Потом принесли сундук с приданым, ткани, мебель и даже ужин, подобный царскому. И всё было прекрасно, но часов в десять явился вали и с ним человек триста, да с факелами: они хотели схватить вора, а нас называли укрывательницами краденого, сыпали ужасной бранью и хотели высадить двери… И вдруг наш зять, откуда ни возьмись, оказался на террасе нашего дома, потом влез в окно, ел, пил, шутил и ухаживал за Зютюльбе так, словно снаружи ему пели хвалебные песни… После ему как будто захотелось спать: шум надоел, и он дал мне свой перстень с какими-то буквами. Я приоткрыла дверь и отдала его вали. Тут всех стражников обуял ужас, и они убежали, а мы легли спать, как ни в чем не бывало… Утром мой зять проснулся, и я рассказала ему о наших делах. Сначала он стал защищать халифа. И что он понимает, бедуин, главарь грабителей караванов? Ведь он наверняка главарь и есть. Я ему всё сказала, и он в конце концов согласился, что халиф был неправ. Но что самое удивительное, этот разбойник собрался пойти и заступиться за тебя. И защитник он оказался хороший. По-моему, дело не так уж плохо, я верю, что этот человек может стать на путь праведный, и тем не менее я очень несчастна, ведь мне пришлось отдать дочь вору, презренному вору.

Слушая мать, Ималеддин поражался всё больше и больше. Вор орудует в открытую и где? В Багдаде! Требует к себе кади, и тот является босиком! Договор, написанный на клочке фараджи, и свидетельства всех этих безумств остались здесь, в этом доме! За один день лачуга превратилась во дворец, достойный самого халифа! Разбойник ушел от городской стражи и ее преследований благодаря какому-то талисману! Было от чего расстроить даже самый светлый ум. И однако, судя по действиям вали против этого чудотворца, он не мог быть никем иным, как вором.

- Матушка, - спросил Ималеддин, - в твоем рассказе правда перемешана с невероятием, и это смущает меня, но как ты могла отдать дочь преступнику?

- Ах, нищета! Всему виной наша нищета! - воскликнула Леламаина.

- Этот хитрец воспользовался бедственным вашим положением, но, хвала небу, оно переменилось. Я - глава семьи, и, пока я жив, моя сестра не может выйти замуж без моего согласия. За меня закон и халиф, и, клянусь Каабой^[8]{58}

С этими словами Ималеддин возложил руку на рукоять своей сабли. Его глаза сверкали и заставляли дрожать от страха нежную и тихую Зютюльбе.

- Сколько несчастий! - вскричала ее мать. - И почему халиф не восстановил справедливость днем раньше, тогда нам не пришлось бы обращаться за помощью к этому разбойнику Иль Бондокани.

- Что ты сказала, матушка? - не веря собственным ушам, переспросил Ималеддин.

- Так зовут моего зятя. Не слышишь, что ли? Иль Бондокани. Иль Бондокани! Теперь понял?

- Послушай, не веришь мне на слово, вот договор, здесь всё написано: «Согласие на брак между Зютюльбе, дочерью вдовы Леламаины, и Иль Бондокани».

Прочитав записку собственными глазами, Ималеддин бухнулся на колени и уткнулся носом в пол. Леламаина расхохоталась.

- Ну вот! И ты туда же! Ах ты, мой герой! Валяешься, как все! Где же твоя сабля? О, славное имя моего зятя! Как хорошо, что я его запомнила. Скоро прибудет караван из Мекки, я выйду ему навстречу, громко произнесу это имя и увижу, как Индия, Армения, Персия, Египет и Ромелия^{59} преклонят перед ним колена. Я не пощажу даже верблюдов. Ну что, так и будешь лежать носом в землю? Вставай, мой побежденный лев! Скидывай бабуши, рви платье, делай что только в голову взбредет. Тебе всё простится, я назвала имя, от которого у всех голова идет кругом. Жаль, кольца не хватает, от него всех так и выворачивает. Да вставай, наконец! Приказываю тебе именем Иль Бондокани.

дав моей сестре в жены царя всех царей и князя всех князей, мудрого и великодушного Харуна ар-Рашида, ибо зять ваш, Иль Бондокани, и есть сам халиф.

- Ах, я бедная, ах, я несчастная! - завопила Леламаина. - Где, в какой норе мне укрыться? Ведь я ему сказала всё как есть. И о тебе, и о нем самом.

- Ты не отступила от правды? - спросил Ималеддин. - Он человек, хоть и превыше всех остальных смертных, и ему можно все сказать.

- Я ничего не придумывала, - заверила Леламаина. - И говорила только о нас.

- Тогда суди, как он разгневался, по тому, что он сделал для меня. Твоя правда принесла мне не только свободу, но и титул князя всех князей и место главы эмиров. Вот как великий человек мстит за суровую, но полезную правду.

- Матушка, - сказал новый князь, - почтите добродетель доверием. Халиф - человек незаурядный.

Харун вошел один во всем том великолепии, что добавляют к личным человеческим достоинствам благородное происхождение и богатая одежда. Леламаина, Зютюльбе и Ималеддин простерлись ниц перед своим государем.

Он поспешно, но ласково и добродушно поднял их всех по очереди.

- Госпожа, - обратился он к Леламаине, - надеюсь, твои страхи относительно меня уменьшились, объявляю тебе, что надо избавиться от них вовсе. Ты в моих глазах всегда будешь матерью моей Зютюльбе, повелительницы сердца моего, матерью Ималеддина, человека, достойного моего доверия, и женщиной, чьи мудрые советы открыли мне глаза на пороки, от которых я буду счастлив избавиться… Льщу себя надеждой, что ты простишь мне огорчения, которые доставил я тебе немилостью к твоему сыну. Дворец для него будет отстроен соответственно новому его положению, и поскольку я хочу приблизить его к себе всеми способами, то сегодня же отдам ему в жены благородную и любезную наследницу Хасер-Абушервана, персидского шаха. Благодаря моим последним распоряжениям, она уже не жена мне, а приемная дочь… Что до Зютюльбе, то она соблаговолила удостоить ласковым взглядом своим простого араба и проявила нежный интерес к судьбе того, кому грозила погибель. Мне показалось, она готова разделить его участь, какой бы та ни была, и потому я не предлагаю ей ничего, что было бы ее недостойно, а только прошу составить счастье мужа по имени Харун ар-Рашид.

между Джафаром и Ималеддином.

Персидская царевна в тот же день вышла замуж за нового любимца халифа. Великолепные празднества и щедрые подаяния позволили народу разделить радость, царившую при дворе. Ималеддин забрал мать и жену в свой дворец, и славная Леламаина в восхитительных носилках каждый день навещала свою дочь, чтобы поздравить ее с новым счастьем, а не выстаивала на пороге мечети, выпрашивая милостыню у тех, кто глух к любым мольбам.

И вообразите себе, что было бы, если бы один из добрых мусульман не услышал ее и не воскликнул: «О, это просто поразительно!» Халиф не пошел бы посмотреть, что там за чудо, не встретил бы Зютюльбе, и Ималеддин оказался бы плохим предсказателем.

Надо признать, что звезды управляют событиями с помощью нитей тончайших и незаметных для глаз простых смертных.

Примечания

1

- мусульманский праздник, на который совершают жертвоприношения.

2

Разновидность маленьких пирожков.

3

Газеб - первый постельничий халифа.

4

Хан - место, где собираются торговцы.

5

6

Фараджа - официальная одежда кади.

7

Бабуши - вид туфель, которые носят на Востоке.

8

Комментарии

2

История о шахе персидском и двух завистливых сестрах… - Имеется в виду сказка «История двух сестер, которые завидовали своей младшей сестре» («Histoire de deux sœurs jalouses de leur cadette»), которой заканчивается первое французское издание «Тысячи и одной ночи» (см.: Les mille 1726). Тем самым Ж. Казот подчеркивает связь своего сборника с галлановским и продолжает рассказ с того места, на котором сборник А. Галлана заканчивается. В переводе на русский язык (см.: Тысяча и одна ночь 2007) эта сказка называется «История Фаризы Розовой Улыбки» (с. 412-417).

3

Шахрияр «рамочной» сказки «Тысячи и одной ночи»; шах из рода Сасанидов, которому его жена Шахразада из ночи в ночь рассказывает сказки, обрывая их на самом интересном месте, чтобы он не казнил ее на следующее утро. Существуют разные мнения относительно значения имени Шахрияр. Одни исследователи переводят его как «Владыка города» или «Друг народа», другие предполагают, что это имя произошло от слова «шах» (перс. царь), впервые появившегося в употреблении в государстве Сасанидов (224-651 гг.). По мнению некоторых специалистов, Шахрияр - это Шапур I (239-272), один из первых правителей Сасанидской империи, хотя известен также и Шапур II (309-379); впрочем, вероятнее всего, Шахрияр - собирательный легендарно-сказочный образ.

4

Динарзаде (Дуньязада, Динарзада) - младшая сестра Шахразады. Существуют разные толкования этого имени: «Дочь света», «Свободная», «Дитя веры», «Невинная», «Дитя золота», «Дитя серебра».

5

Шахразада «рамочной» сказки «Тысячи и одной ночи»; благодаря сметливости и начитанности сумела спасти себя и других девушек царства от мстительного и обиженного на всех женщин царя Шахрияра. Имя ее переводится по-разному: «Дочь города», «Кипарис (т. е. красавица) города», «Дитя луны», «Дочь учёности».

6

…женитьба Хозрой-шаха… - Хозрой-шах - сказочно-легендарный образ справедливого и мудрого царя, восходящий к образу Хосрова I Ануширвана, царя (531-579 гг.) государства Сасанидов, при котором оно достигло наибольшего могущества и расцвета. История его женитьбы, напоминающая пушкинскую «Сказку о царе Салтане» (1831), изложена в «Истории Фаризы Розовой Улыбки».

7

Харун ар-Рашид (Гарун аль-Рашид) - собирательный сказочный образ великодушного, мудрого и щедрого правителя, покровителя поэтов и влюбленных, не лишенного некоторых простительных недостатков - любопытства, вспыльчивости и капризности. Настоящий Харун ар-Рашид (763-809), т. е. Харун Благоверный (ар-Рашид), - арабский халиф (с 786 г.) из династии Абассидов, правитель Абассидского (Багдадского) халифата, прославившийся походами против Византии, - не обладал в полной мере всеми качествами, описанными в сказках, хотя именно при нем халифат достиг своего культурного и экономического расцвета и наибольшего могущества: стали стремительно развиваться ремесла, сельское хозяйство и торговля; сам халиф поощрял занятия науками, музыкой и литературой (особенно поэзией).

8

(перс. «Богом данный, божий дар») - ныне столица Ирака; как поселение известен с XIX в. до н. э. Город на месте этого древнего поселения основан халифом аль-Мансуром (дедом Харуна ар-Рашида) под названием Мадинат ас-Салам (Город Мира). Аббасиды перенесли столицу в Багдад в VII в.; уже в скором времени население города достигло, по максимальным оценкам, двух с половиной миллионов человек, и он стал самым большим в мире. В сказках «Тысячи и одной ночи» Багдад - столица халифата Харуна ар-Рашида, средоточие арабской цивилизации. В период расцвета в Багдаде было около тридцати библиотек, сотни книжных лавок, несколько больниц, дворцы, мечети, бани. На юге города возник огромный рынок, в целом же торговые ряды и лавки занимали почти половину городской площади Багдада. На севере возвышался дворец халифа.

9

Халиф (калиф) - духовный и светский глава мусульманской общины и мусульманского государства - халифата. В переводе с араб. «халиф» означает «наследник», «наместник», «преемник [Пророка на земле]»; при Омейядах приобрел уже значение «заместитель [Аллаха на земле]». См. также примеч. 162.

10

Царь улыбнулся в знак согласия… «Продолжении „Тысячи и одной ночи"» Ж. Казота тональность «рамочного» повествования поменялась: отныне истории рассказываются не для того, чтобы помешать государю казнить рассказчицу, а для того, чтобы доставить ему удовольствие. И это весьма логично, поскольку, признав достоинства Шахразады, царь раскаялся в своем жестокосердном отношении к женщинам и отказался от желания предать смерти собственную жену. Книга сказок «Тысячи и одной ночи» заканчивается праздником и ликованием по этому поводу.

11

День Арафата - один из главных мусульманских праздников (приходится на девятый день зу-ль-хиджи - двенадцатого месяца мусульманского лунного года). В этот день Господь нисходит с Небес ближе к паломникам, совершающим хадж, гордится ими перед ангелами, более всего расположен избавить людей от ада. За совершение в День Арафата благих поступков вознаграждение от Всевышнего возрастает многократно, равно как и сотворенные в этот день грехи многократно утяжеляются. В День Арафата паломники исполняют центральный обряд хаджа - так называемое стояние у горы Арафат (истолковывается как пред стояние перед «ликом Аллаха»), расположенной в одноименной долине близ Мекки. Прослушав полуденную проповедь, верующие до захода солнца молятся об отпущении грехов. Для тех, кто не совершает хадж, обязательным в этот день является соблюдение поста, благодаря чему удается очиститься от грехов за прошедший и последующий годы. См. также примеч. 16.

12

Визирь (везирь, вазир) (перс. «носильщик тяжестей») - титул высших государственных сановников во многих странах Востока, министр. В халифате визирь, как второй человек в государстве и первый министр, известен с VIII в. (династия Аббасидов).

13

Звучные голоса хатибов… - Хатиб (имам-хатиб) - духовное должностное лицо, настоятель мечети. Руководит молитвой и по пятницам произносит проповеди. В каждой отдельной мечети предстоять на молитве может лишь один (а не несколько) хатиб.

14

…кровь нетелей струилась по жертвеннику… - Нетель - молодая самка крупного рогатого скота до первого отёла. Мусульмане обычно приносят в жертву верблюдов, коров или овец. Заклание нетели есть как бы двойное жертвоприношение: Божество получает и корову (овцу, верблюдицу), и плод из ее утробы. Шариат (совокупность исламских богословско-правовых норм) не предусматривает никаких особых жертвенников для ритуала заклания животных.

15

(Бармакид) Джафар - герой сказок «Тысячи и одной ночи», прототипом которого является Джафар ал-Бармаки (767-803) - сын знатного рода Бармакидов (ал-Барамика), на который до 803 г. опирался Харун ар-Рашид. Казнен по приказу халифа в 803 г. Главным визирем был его отец, Яхья (Йахйа) ибн-Халид (738-805), а Джафар был наперсником халифа и поначалу пользовался неограниченным влиянием на него. Однако в сказках первым визирем Харуна ар-Рашида выступает именно Джафар, чье имя означает «полноводный ручей, источник».

16

…праздник Великого Пророка нашего должен внушать радость… - Имеется в виду основоположник ислама, пророк Мухаммад (ок. 570-632). В исламе он выделяется не только из числа двадцати восьми пророков, поименованных в Коране (мусульманское предание говорит в целом о более чем ста тысячах пророков в истории человечества), но и из девяти из них, особенно «стойких духом» (Нух (библ. Ной), Ибрахим (библ. Авраам), Давуд (библ. Давид), Якуб (библ. Иаков), Юсуф (библ. Иосиф), Айюб (библ. Иов), Муса (библ. Моисей), Иса (библ. Иисус), Мухаммад). В Коране говорится о Мухаммаде как о «Посланнике Божием и Печати пророков» (33: 40). Первое означает, что он был отправлен к человечеству со знамениями и богооткровенным Писанием (а именно с Кораном - призывом к абсолютному монотеизму и Последним Заветом), второе - что с приходом Мухаммада в этот мир завершилась череда избранников Всевышнего, призванных нести людям божественные откровения, обретенные Его посланниками. День Арафата (см. примеч. 11) считается праздником, поскольку в этот день Мухаммаду, совершавшему на последнем году своего земного бытия единственный в его жизни хадж, Аллахом был низведен аят: «Сегодня Я завершил для вас ниспослание религии вашей, сполна Я вас одарил, одобрил ваше исповедание ислама» (5: 3). В День Арафата Посланник Божий испросил у Господа помилования всей общине правоверных.

17

Кади - судья-чиновник в мусульманских государствах, назначаемый правителем (обладателем высшего правового авторитета) и выносящий решения с опорой на шариат. Кади выполняли также функции нотариусов: оформляли сделки, брачные договоры и проч. Приговор, вынесенный кади, был окончательным и обжалованию не подлежал. Изменить решение кади мог только халиф или его уполномоченные.

18

…но по размеру и весу догадалась, что это совсем не то, что обыкновенно подают нищим. - В отличие от обязательной милостыни (закят), величина добровольной милостыни (садака́), а именно ее жертвовал халиф, шариатом не регламентируется. Нищим обычно подавали такую сумму, которая позволяла утолить голод.

19

…чтобы уплатить подобающий выкуп. - Согласно шариату, при заключении брака жених должен выделить жене имущество (махр), размеры которого определяются во время сговора (составления брачного договора). Махр становится собственностью жены (муж вправе распоряжаться им только с ее согласия) и остается у нее в случае развода или вдовства, позволяя сносно прожить на эти средства. Что же касается калыма, выкупа (т. е. выдачи компенсации (деньгами и проч.) семье невесты), который сохранился у многих мусульманских народов в силу внешнего сходства с махром, то ислам осуждает его как пережиток язычества.

20

…ежегодной дани городов Исфахана и Хорасана. западе Ирана.

21

Евнух (греч. «блюститель ложа») - оскопленный служитель гарема. Находясь в непосредственной близости к женам халифа и к самому халифу, евнухи часто играли важную роль в жизни мусульманских государств. Поскольку исламские устои воспрещали кастрацию людей, подавляющее большинство евнухов захватывалось в ходе войн с Византией (там было принято оскоплять третьего родившегося в семье сына, дабы предуготовить его церковному служению). Считается, что и сам институт евнухов был заимствован арабами-мусульманами у византийцев.

22

Хасер-Абушерван. - См. примеч. 6.

23

…во имя Великого Пророка нашего дал непреложный и самый торжественный зарок целый год не прикасаться к той, которую захочу взять в жены. …должна понять, сколь свят данный мною обет… комментаторы сочинения Казота полагают, что, придумав для халифа такой обет, автор сделал образ этически более приемлемым для читателя-христианина, не привыкшего оценивать многоженство положительно, а кроме того, этот обет преуменьшает вину Харуна, полюбившего вскоре другую женщину, перед несостоявшейся женой. См. также примеч. 341.

24

Евнух Месрур (Масрур). - Этот герой упоминается, в частности, в арабских сказках как главный евнух и телохранитель Харуна ар-Рашида; см., напр., «Рассказ о лже-халифе» (см.: Тысяча и одна ночь 1987/III: 7-20) и «Рассказ о Масруре и Ибн аль-Кариби» (см.: Тысяча и одна ночь 1987/II: 79-80).

25

Катаифы - популярная в арабских странах и Турции сладость, небольшие блинчики или слоеные пирожки, фаршированные смесью миндаля и фисташек с корицей, медом и лимонным сиропом.

26

…отвернулась к стене, чтобы никто не видел ее лица… - См. примеч. 38.

27

…поздравить его с праздником и получить полагающийся по случаю подарок. - Казот ошибается, поскольку подарки принято дарить не в День Арафата, а на следующий день, когда наступает Праздник жертвоприношения (см. примеч. 495) и на смену посту приходит торжественное пиршество.

28

Газеб.

29

…и намотать муслиновую чалму ему на шею… - Чалма - головной убор мусульман. Собственно чалма - это длинное полотно, накручиваемое поверх шапочки. Пророк Мухаммад рекомендовал носить чалму в подражание ангелам. «Чалмы - венцы арабов», - говорил четвертый «праведный халиф» Али. Лишение чалмы, принудительное снятие ее с головы считалось актом, позорящим мусульманина.

30

Вини роковую звезду… - Для арабо-мусульманского мира было характерно увлечение астрономией. Параллельно развивалась и астрология, и убеждение во влиянии звезд на судьбу человека.

31

… - По-видимому, это поэтическая выдумка Ж. Казота.

32

…дамасским мечом с самшитовой рукоятью… - Легендарная дамасская сталь - тигельная сталь с высоким содержанием углерода и характерным рисунком на поверхности изделия. Первыми производство такой стали освоили индийцы (самое раннее упоминание - ок. 300 г. до н. э.). В Аравию индийская сталь попала не позднее VI в., и ее литье переняли сирийцы и персы. Самый большой в регионе рынок оружия находился в Дамаске; возможно, отсюда и произошло название стали. Рукояти ножей, кинжалов и мечей делались из разных материалов (дерева, камня, металла) и нередко украшались золотом и драгоценными камнями. Самшит - вечнозеленое медленно растущее дерево с очень ветвистой и густой кроной, образованной овальными листьями. Плотная и очень твердая древесина самшита применяется для производства рукоятей ножей и кинжалов.

33

Бедуин из крупнейших торговых городов региона), дань за право прохода по их территориям. С возникновением ислама храм Кааба, расположенный в Мекке, прежде - главное языческое святилище Аравии (см. примеч. 48), превратился в центр всего религиозного культа мусульман.

34

Хан (перс.; караван-сарай) - общественное сооружение, постоялый двор для путешественников и торговых караванов, при котором имелся также склад для хранения товаров. В некоторых странах купцам было разрешено открывать в ханах временные лавки.

35

…читает Коран, да так… словно сам Аллах, когда диктовал Мухаммаду… - По представлениям мусульман, Коран есть Благая Весть от Бога (араб. Аллах), которая на протяжении примерно двадцати двух лет низводилась Мухаммаду «на сердце» (см.: Коран 2: 97) в форме «пророческих откровений», при этом собственно вестником Откровения был ангел Джабраил (библ. Пророком седьмого неба, когда он поднялся выше рая - к Вершинному лотосу («Лотосу крайнего предела»; см.: Коран 53: 14) или даже еще выше.

36

Сура - арабское слово, обозначающее одну из ста четырнадцати глав, на которые делится текст Корана. Термин «сура» имеет в Коране следующие значения: «первостепенное», «наиважнейшее». Наряду с терминами «аль-куран», «аль-хадис», «аят», «аль-китаб» и др. слово «сура» обозначало отдельные, обычно короткие, откровения, которые получал свыше, от Бога, Мухаммад (ср., напр.: Коран 10: 38; 52: 33-34; 13: 38-39). Впоследствии понятие «сура» приобрело техническое значение: «часть коранического текста», «глава [Корана]». Каждая сура делится на стихи (аяты).

37

…перстню Сулеймана с начертанным на нем Величайшим именем… - Имеется в виду Сулейман ибн Давуд - библейский Соломон (сын Давида), который был не только царем Израиля, но и, согласно Корану, пророком. Аллах наделил его уникальными способностями: подчинил ему ветер, демонов, джиннов (см. примеч. 99), позволил овладеть языком птиц, пониманием речи животных и насекомых (муравьев), обогатил необычайной мудростью (см.: Коран 21: 79; 27: 16-19; 34: 12-13; 38: 36-37). Мусульманское предание свидетельствует, что он умер на пятьдесят третьем году жизни, процарствовав сорок лет. Считается, что важнейшим сокровищем Сулеймана являлся дарованный ему Аллахом перстень с печатью (изумрудом), на которой была изображена шестиконечная звезда и начертано самое главное из девяноста девяти имен Всевышнего, дающее владельцу перстня всё, что тот ни пожелает. В арабских сказках уста девушек сравниваются обычно не с самим перстнем Сулеймана, а с его печатью, напоминающей цветок с шестью лепестками.

38

Аллах запрещает женщинам и девушкам показываться на глаза мужчинам. «свои прелести» (33: 33; 24: 31), за исключением тех, что обычно открыты (24: 31), прятать под покрывалом (араб. хиджаб) грудь (24: 31) и всё тело, кроме лица, ладоней и стоп, дабы быть легче отличимыми от рабынь или женщин легкого поведения (33: 59). Ношение хиджаба обязательно за пределами дома, а внутри можно его снять только в присутствии отца, братьев, дедушек, дядьев и маленьких детей, то есть тех мужчин, которые не могут стать мужьями женщины. Некоторые богословско-правовые школы ислама требуют прятать от посторонних и лицо, которое позволительно видеть жениху только непосредственно перед заключением брачного контракта. Скромной считается та женщина, которая «соблюдает хиджаб» и отводит взгляд от мужчин (Коран 24: 31). Для малолеток и престарелых женщин требования шариата к верхней одежде не столь строгие. Историк ас-Суюти (кон. XV в.) писал о падении нравов своей эпохи: «Я видел, как женщины нашего времени одеваются в платья распутниц и ходят по рынкам, как богоборцы женского рода, и открывают свои лица и руки перед мужчинами, чтобы привлечь их к себе порочным видом» (цит. по: Лейн 2009: 129).

39

…какой ты хочешь выкуп и какое приданое? - Под «выкупом» Казот, видимо, понимает калым, а под «приданым» - махр (см. примеч. 19), при этом величина махра обсуждается с матерью девушки - ее доверенным лицом.

40

Цехин - венецианская золотая монета, весом около 3,5 г, которую начали чеканить в 1274 г. В дальнейшем распространен во всех странах Средиземноморья. См. также примеч. 126.

41

… - Никаких особых отметин на лбу Мухаммада не было. Казот, по-видимому, имеет в виду «печать пророчества», которая, как утверждает исламское предание, располагалась меж лопаток Пророка (у остальных посланников Всевышнего отметина находилась на правой руке) и исчезла, когда он умер. См. также примеч. 166.

42

…по закону еще не стала ему женой… - Из контекста следует, что, хотя брачный контракт был сторонами подписан, условия выплаты махра соблюдены и новобрачная переехала в дом мужа, супружеские отношения так и не начались, а потому бракосочетание нельзя было считать свершившимся.

43

Фараджа араб. фараджиййа). - Здесь: официальная мантия кади, похожая на халат с длинными и широкими рукавами.

44

Бабуши - мягкие восточные туфли на плоской подошве без каблуков и задников.

45

Написав первые строчки в строгом согласии с обычаем…

46

Алоэ. - В сказках «Тысячи и одной ночи» упоминаются камарское и какуллийское алоэ - благовонные деревья с Канарских островов и с острова Суматра.

47

Вали (от араб. валийа - «стоять рядом», «быть близким»; покровитель, заступник) - в системе исламского государственного аппарата должность, известная с VII в. и соответствующая посту наместника провинции или другой административной единицы страны. Вали были наместниками халифов во вновь завоеванных землях и ими непосредственно назначались; впоследствии, по мере ослабления центральной власти, получили значительную автономию и некоторые даже стали родоначальниками независимых мусульманских династий. У Казота вали - начальник городской стражи.

48

Иблис (другие прозвания - Дьявол, Сатана, Шайтан). - Согласно Корану, так звали джинна, низвергнутого с Небес за неподчинение Аллаху и приговоренного Им к мукам ада. Иблис заручился согласием Всевышнего на отсрочку этого своего наказания до Дня суда и правом всё это время неустанно искушать верующих («сбивать с прямого пути [к Богу]»): «Я буду нападать на них спереди и сзади, справа и слева; и ты увидишь, что многие из них окажутся непризнательны Тебе за ниспосланные Тобою блага» (7: 16-17). Иблис - прародитель-предводитель всех злых духов - шайтанов и неверующих джиннов.

49

Шайтан шайтаны из огня или дыма, могут иметь имена и принимать различные обличья, включая человеческие.

50

Эмир (амир, араб. «повелитель, вождь») - в некоторых мусульманских странах Востока и Африки это титул правителя, равнозначный титулу князя; во времена Арабского халифата - военачальник, командующий отдельными армиями; после завоевания победы эмиры могли становиться правителями покоренных земель.

51

…ты поплатишься обеими руками. - Шариат категорически отвергает любое посягательство на собственность другого человека, независимо от его материального положения и вероисповедания. В Коране говорится: «Вору и воровке отсекайте руки в воздаяние за то, что они совершили» (5: 38), т. е. и для мужчин, и для женщин предусмотрена одинаковая кара. Вору отрубают одну (правую) руку или обе кисти рук. Данное наказание применяется, однако, лишь при совпадении ряда условий (вменяемости и совершеннолетия виновного; наличия у похищенного объекта собственной материальной ценности; чистосердечного признания вора и проч.), отсутствие хотя бы одного из них позволяет ограничиться бичеванием вора и взысканием с него убытков в пользу потерпевшего.

52

…и рассмотрел кольцо, которое было своего рода печатью. - Перстень с печатью, на которой было вырезано имя владельца, с античных времен служил для простановки подписи в документах. Такие перстни могли быть не только у верховных властителей и высокопоставленных должностных лиц, но и у купцов, нотариусов и др. Печать халифа на письме подданному, представлявшая собой оттиск перстня (кольца на мизинце правой руки), имела бо́льшую силу, нежели подпись от руки.

53

…священные ливанские кедры не так крепки и прекрасны. - Ливанские кедры - величественные хвойные деревья высотой 40-50 м при диаметре ствола до 4 м. Их ароматная древесина отличается крепостью и в то же время легко поддается обработке, не подвержена гниению, ее не точат насекомые. Она использовалась для строительства зданий (в частности, крыш) и кораблей, а хвоя и масло орехов - в медицинских целях и для бальзамирования. В давние времена Ливан был покрыт кедровыми лесами. Священным кедр считали уже шумеры, жившие на территории современного Ирака в 4-2-м тысячелетиях до н. э., а также древние египтяне. У библейских поэтов и пророков ливанский кедр является олицетворением идеи могущества и несокрушимости (см.: 2 Цар. 2: 7; Ис. 2: 13; Иез. 17: 3, 22-24; 31: 3-18; Ам. 2: 9; Пс. 92: 13).

54

У него что, глаза василиска, он убил ее одним взглядом? не только ядом клыков и когтей, но и взглядом, дыханием, от которого сохла трава и растрескивались скалы. Имел гребень в виде диадемы, откуда его название - «царь змей». В средние века считалось, что василиск вылуплялся из яйца, снесенного петухом и высиженного жабой.

55

…великого Харуна ар-Рашида… перед коим склоняются светила, как перед наместником нашего Великого Пророка. - См. примеч. 80.

56

Именем Бога, что начертано на золотой пластине, венчающей чело иудейского первосвященника… - Имеется в виду «диадема (венец) святыни» - пластинка из чистого золота, на которой, словно на печати, были выгравированы слова «Святыня Господня»; привязывалась к кидару (тюрбану, свитому из ткани) первосвященника (на уровне его лба) голубым шнуром (см.: Исх. 28: 36-38; 29: 6; 39: 30) и была призвана не только возместить несовершенство святых даров народа, но и утвердить (это самое главное) то обстоятельство, что, будучи ходатаем за народ, первосвященник посвящен Богу, иными словами - что он отмечен этой пластинкой как освященная собственность Господа.

57

…сам надел на него самый дорогой халат, который нашелся в дворцовых гардеробных. - В знак отличия и благодарности халиф или султан жаловал своим подданным одежду, к которой добавлялись денежные подношения, земли, дорогое оружие, конь и т. п.

58

…клянусь Каабой… - Кааба (араб. куб) - духовный и географический центр мусульманского мира, главная исламская святыня, расположенная в Мекке - «матери городов» (Коран 6: 92; 42: 7). В сторону Каабы обращаются мусульмане во время молитвы, где бы они ни находились. К ней совершается ежегодное паломничество (хадж) - один из главных элементов («столпов») исламского культа. Представляет собой каменное здание высотой 15 м и с основанием 12×10 м. Согласно исламскому Священному преданию, Кааба, «Дом Аллаха», была заложена еще Адамом и Евой, а потому является первым храмом Всевышнего на планете, а после Потопа ее совместно восстановили Ибрахим (библ. библ. Измаил) (2: 127). Клясться чем-либо или кем-либо, помимо Аллаха и Его качеств, например Каабой, Пророком, в исламе строго запрещено. Сохранилось следующее назидание пророка Мухаммада: «Тот, кто произносит клятву, пусть произносит ее с именем Аллаха либо молчит» (см. также примеч. 341).

59

Ромелия (Румелия; страна ромеев (румов)) - историческое название Балкан (этимология слова происходит от арабского названия Восточной Римской империи (Византия) - Рум (Рим); византийцы называли себя римлянами, или, по-гречески, ромеями); первоначальное название европейских владений Османской империи, включавших древнюю Фракию (восточную часть Балканского полуострова) и часть Македонии.