Берег моря.
Царь Эгерио, одетый в звериную шкуру: Леогарио, Полония, Лесбия, Капитан.
Царь (в исступлении)
Леогарио
Капитан
Лесбия
Полония
Царь
Оставьте, если мне возвещены
Такие муки, пусть я сброшусь в волны,
С утеса, что граничит с ликом солнца,
Венчающим его вершину блеском;
Пусть, в бешенстве живя, умру, беснуясь!
Лесбия
Стремишься к морю бурному?
Ты спал,
О, государь! Скажи нам, что с тобою?
Царь
Со мною пытки бешеного ада,
Всегда ненасытимого исчадья,
Что породил семиголовый зверь -
Дыханьем затемняющий пространство
Четвертой сферы, ужас и мученья
Такие, что с самим собой, борюсь,
И дикий сон моей владеет жизнью,
И я в его объятьях труп живой
Я видел бледный грозный призрак смерти.
Полония
Что ж видел ты во сне, чтоб так смущаться?
Царь
О, дочери мои, приснилось мне.
Что изо рта у юноши (хоть это
Был жалкий раб, но что то мне мешает
Его бранить), что изо рта раба
В сияньи тихом пламя исходило,
Обеих вас оно касалось кротко,
Желая защитить вас, между вами
И пламенем живым я встал, - напрасно.
Огонь меня не трогал и не жег
Исполненный отчаянья слепого,
Я вырвался из этой бездны сна.
Стряхнул оковы этой летаргии.
Но пыткой так исполнен я, что сном
Мне чудится, что предо мною пламя.
И вы горите, но сгораю - я.
Лесбия
То призраки воздушных сновидений
Роняют в души к нам толпу химер.
(Звучит рожок.)
Капитан
Он возвещает,
Что к гавани приблизился корабль.
Полония
О, государь, позволь мне удалиться,
Меня влечет сильней, чем зов сирены;
Когда гремят военные доспехи,
Я музыкой такой побеждена,
Моя душа стремится жадно к Марсу;
В той музыке моя да будет слава,
И вместе с ней на огненных волнах
Мое да улетает имя к солнцу,
И, рея там на крыльях быстролетных,
Вступает в состязание с Палладой.
Хоть я должна сказать, что мне всего
(в сторону)
Важней узнать, приехал ли Филипо.
(Уходит.)
Леогарио
Сойди на берег моря, государь,
Взгляни, как о подножие утеса
Оно курчавой бьется головой;
Едва тюрьму кристальную покинув,
Оно дрожит в темнице из песков.
Рассей свое волненье созерцаньем
Владыки вод, окутанного снегом.
Взгляни, как, волны синие взметнув,
Те зеркала из темного сафира
Он заключил в серебряные рамы.
Царь
Ничто меня обрадовать не может;
Так глубоко тоска владеет мной,
Что грудь моя - вулкан, а сердце - Этна.
Лесбия
Что может быть прекрасней, чем веселый
Вид корабля, когда своею грудью
Он разрезает водное стекло?
Качаясь на своей лазурной сфере.
Он мчится, быстрый, рыба для ветров,
И птица для волны, скользит, воздушный.
Легко двумя стихиями объятый,
Плывет по ветру, по воде летит[68],
Но наших глаз теперь он не ласкает.
Чело нахмурив, море возмутилось
С разгневанным лицом Нептун свирепый
Взмахнул своим трезубцем; и моряк
Ждет бури, увидав, что прямо к небу
Взметнулись пирамиды изо льда,
Восстали горы влаги, башни снега,
Блистательные замки пенных брызг.
(Входит Полония.)
Полония
Царь
Полония
Вздымавшийся до неба Вавилон,
Изменчивый и жадный (кто поверит,
Что жаждать может водная стихия?)
Такой исполнен ярости слепой,
Что захотел сокрыть в глубоких недрах
Толпу людей, где только что замкнул их
В коралловых гробах, в могилах снежных,
Средь склепов серебристых. Бог ветров
И тотчас, беззаконные, они
Накинулись без предуведомленья
На тот корабль, которого рожок
Пропел, как лебедь, песню перед смертью.
За ним с высот спокойно я следила,
Глядя с горы, ушедшей в небеса:
Я думала, что едет там Филипо;
В дыхании обманчивых ветров
Твои гербы дрожали на знаменах,
Как вдруг я вижу быстрое крушенье,
Все голоса слились в протяжный крик,
Исчез Филипо, меж обломков, первый,
И, силой слез и горьких стонов, я
Соединилась с ветром и волнами.
Царь
Так вот как, боги! Вы такой угрозой
Терпенье испытуете мое!
Хотите, чтобы в гневе я низринул
Ваш свод? Чтоб, как второй Немврод, взметнул
Себе на плечи этот мир громадный,
На части разрывают глубь лазури?
Та же. - Патрик и за ним Людовико.
Патрик (за сценой)
Леогарио
Царь
Капитан
Лесбия
И захотел спасти еще другого,
Меж тем как тот в волнах уж погибал.
Полония
Несчастный странник, брошенный судьбою
В края чужие, - голос мой услышь!
Я говорю, чтобы тебя ободрить,
Сюда, сюда!
Патрик
Людовико
Лесбия
Царь
Не мне.
Я жалости не знаю.
Патрик
Умоляю,
Во имя Бога, сжальтесь. Если даже
Рассказ о горе трогает сердца,
Не думаю, чтоб кто-нибудь нашелся
Такой жестокосердый, что при виде
Несчастного не тронется.
Людовико
А мне -
Не надо милосердья. Не прошу я
О жалости ни Бога, ни людей.
Царь
Какое милосердье оказать вам,
Какое быть должно гостеприимство.
И чтоб узнали вы, с кем говорите,
Я имя назову свое сперва,
Чтоб, говоря со мной, вы оказали
Моей особе должное почтенье.
Меня зовут Эгерио, я царь,
Владыка царства малого; его я
Считаю малым, раз оно мое,
И до тех пор в себя я не поверю,
Пока не станет целый мир моим.
И я одет не в царскую одежду,
На мне одежда варвара, я - зверь,
И пусть для всех кажуся диким зверем.
Имен богов не знаю я; не верю
Ни в одного; их нет здесь между нами,
Мы никому не молимся, не верим;
Мы верим лишь в рождение и смерть.
Теперь, мое величие узнавши.
Патрик
Меня зовут Патрик. Моя отчизна -
Ирландия, ее другое имя -
Гиберния; родимое селенье
Мое зовется Токсом, и едва ли
Ты слышать мог о нем когда-нибудь,
Незнатное и бедное селенье.
Меж севером и западом оно
Ютится на горе, и всюду снизу
Шумит свирепо море, замыкая
В тюрьму тот горный остров[69], что зовется
Для вечной славы Островом Святых:
Столь многие, о, властный повелитель,
Как мученики, кончили там жизнь,
Ревнителями веры выступая,
В чем есть предел для совершенства верных.
Родители мои - ирландский рыцарь
И верная сопутннца его.
Они не только эту жизнь мне дали,
Но благородства высшего другую,
Рассвет первоначальных лет моих:
Свет веры н правдивое ученье
Христа, - тот храм, в который нас ведут
Врата небес, крещение святое,
Из таинств церкви первое. Отдав
Супружеству ту дань, что служит общей
Для всех, кто в узы брака заключен,
Родители мои, из благочестья
Покинув мир, вступили в монастырь,
В две разные обители замкнулись,
Где жили в целомудрии, пока
Последней грани жизнь их не коснулась.
Тогда, тысячекратно показав,
Как сильно правоверное их рвенье,
Они душою с небом сочетались,
А прах телесный предали земле.
Пять лет, как сирота, я оставался
Пять раз двенадцать знаков зодиака
В единой сфере солнцем озарились,
Как Бог взыскал меня своим вниманьем,
Во мне явив могущество свое:
Всегда своим орудьем избирает
Он существа смиренные, дабы
Величие свое с сделать явным
И чтоб Ему здесь в мире надлежала
Лишь одному божественная слава.
И вот однажды, - Небо призываю
В свидетели, не суетная гордость,
А только ревность веры побуждает
Меня повествовать о сих делах,
Не мной, а небесами сотворенных, -
Приходит к двери дома моего
Один слепой, чье имя было Гермас,
И говорит: "Сюда я послан Богом,
Он повелел, чтоб именем Его
Ты даровал мне зрение". Покорно
Я сотворил над мертвыми глазами
Таинственное знаменье креста, -
И вдруг из тьмы они вернулись к свету.
В другой же раз, окутавшись, как дымом,
Густыми облаками, небеса
Вступили в распрю с миром, посылая
Потоки снега быстрые в таком
Непобедимом множестве, что только
Растаял он под жгучим светом солнца,
Как улицы в каналы превратил
И затопил селение, и стали
Дома как бы суда из кирпичей,
Как корабли чудесные из камня.
Кто видел, чтобы можно было плавать
По высям гор? и кто по зыби водной
Носиться мог среди лесных вершин?
Я сотворил над дикими водами
Таинственное знаменье креста,
Замерзшим языком я повелел им
Где прежде им приют был предначертан,
И воды, повинуясь, отошли,
И в миг один земля сухою стала.
О, кто хвалы не вознесет Тебе,
Великий Боже! Кто не возжелает
Тебя любить и сердцем исповедать!
И большее я мог бы рассказать,
Но голос мой смирением удержан,
Молчат уста, немеет мой язык.
Я вырос наконец, не столько склонный
К военным браням, сколько к правде знанья,
Священному Писанию и чтенью
Житий святых, чья школа учит нас
Благоговенью, вере, упованью
И милосердной сладости любви.
И вот, - в те дни, как этим я был занят, -
Однажды вышел я на берег моря,
С кой-кем из сотоварищей моих,
Вдруг там, где находились мы у взморья,
Толпой вооруженною сорвались
Корсары, бич морей, и взяли в плен
Меня и всех других! И чтоб добычей
Не рисковать, - поднявши паруса,
Они, не медля, снова вышли в море.
Был капитаном этого судна
Филипс Роки, дерзостный настолько,
Что если бы с земли исчезла дерзость,
Ее нашли бы в сердце у него.
Уж много дней опустошал он море
И берега Ирландии, повсюду
Производя убийства и грабеж.
Из всей толпы захваченной меня лишь
Оставил он в живых: как говорил он,
Меня тебе отдать он был намерен,
В знак подданства, как твоего раба,
О, как бывает горестно обманут
В своих желаньях темный человек,
Замыслив что-нибудь помимо Бога.
На дне морском. Не дальше как сегодня,
В безветрие, уже в виду земли.
Возникшей над спокойной гладью моря, -
В одно мгновенье рухнул план его.
Встал ветер и завыл в своих глубоких
И впалых недрах, море застонало,
На волны - волны быстро взгромоздились.
Как горы над горами, и с вершин
Обрызгали соленой влагой солнце,
Гася его прекрасные огни.
Фонарь наш корабельный, вплоть у неба,
Качался нам блуждающей кометой.
Огнисто дымным выбросном паров,
Или звездой, упавшей из оправы.
Еще одно мгновенье, и корабль
Низринулся в раскрывшиеся бездны,
Морского дна коснулся, и распался, -
И вкруг него губительные волны
Восстали, как надгробный алебастр,
Не знаю, для чего меня хранит
Святое Провиденье, - бесполезен
И скуден я, но Небо пожелало,
И у меня дыхания хватило,
Не только для того, чтобы спастись,
Но снова встал лицом к лицу со смертью,
Спасая жизнь того, кто пред тобою,
Бесстрашного и юного. К нему
Меня влечет неведомая тайна
И думаю, когда-нибудь воздаст
Он мне сторицей этот долг. А ныне
Мы, спасшись оба милостию Бога,
Теперь стоим пред вами, как рабы,
В несчастий своем, быть может в счастья,
Мы ждем, чтоб вы смягчились нашей долен,
Чтоб в вас возникла жалость к нашим мукам,
Чтоб наше зло у вас нашло конец
Царь
Молчи, молчи, христианин постыдный,
Не знаю, что за власть объяла душу;
И, против волн, я тебя боюсь.
Перед тобой невольно преклоняюсь
Мне чудится, что ты тот самый раб.
Что мне в моем тревожном сне явился.
Выбрасывая пламя изо рта,
Стремительные искры выдыхая
И привлекая силою огня
Полонию и Лесбию, как ночью
Влечет костер безмолвных мотыльков.
Патрик
То вещий сон, и пламя изо рта
Есть истина евангельского света,
Который я несу, слова Христовы
Я буду проповедовать тебе
И твоему народу; через них-то
И станут христианами отныне
Полония и Лесбия.
Царь
Молчи,
Замкни скорей уста свои, позорный,
Лесбия
Полония
Лесбия
Полония
Лесбия
Нехорошо,
Чтоб он рукою царской был убит.
(В сторону.)
Мне жаль его. Я христиан жалею.
Полония
Пусть он толкует сны, второй Иосиф[70],
Не думай и не бойся, государь.
Он думает, что, если в сновиденьи
Горели мы, я стану христианкой, -
Напрасна, это так же невозможно,
Забудь свой гнев, хоть он и справедлив,
И чтоб развлечься, выслушаем, что нам
Расскажет о себе второй из них.
Людовико
Внимай же, неземная красота.
Я так начну мое повествованье.
Эгерио, великий царь ирландский,
Я Людовико Энио, и тоже
Христианин, но только в этом сходство -
Меж мною и Патриком, хоть и в этом
Друг с другом мы расходимся настолько ж,
Как свет и тьма, иль как добро и зло.
Но, честь Христовой веры защищая,
Тысячекратно отдал бы я жизнь.
Так я ценю ее. Клянуся Богом!
Клянусь Им, потому что в Бога верю.
Тебе не расскажу я никаких
Деяний благочестья, ни небесных
Чудес, через меня свершенных Богом,
Предательство, и низость, и кощунство:
Я ряд не только сделать преступленье,
Но рад сказать, что я его свершил.
Родился я на острове, средь многих
Ирландских островов. Подозреваю,
Что, слитые в губительном влияньи,
Все семь планет присутствовали свыше
При горестном рождении моем,
Смятенные в своем разнообразьи.
Луна послала мне непостоянство,
Меркурий дал мне разум: я его
Употребил во зло, и лучше б было
Мне вовсе не иметь его! Венера,
В обычном сладострастии своем,
Дала мне блеск обманных вожделений;
Марс дал жестокость сердца, - и чего
Не могут дать Венера вместе с Марсом?
От Солнца получил я, как черту
Обычную во мне, желанье - вечно
Когда нет денег, я краду и граблю.
Юпитер дал надменность мне и роскошь
Причудливых мечтаний, а Сатурн
Гнев бешенства, и мужество, и душу,
Готовую на тысячи измен.
Из этих черт возникла цепь их следствий.
Отец мой, по причинам, о которых
Молчу из уважения к нему,
Был изгнан из Ирландки. Он прибыл
В один испанский город, Перпиньян[71];
Тогда мне было десять лет, не больше;
Когда ж он умер, минуло шестнадцать.
Да воспомянет Бог о нем на небе!
Я сиротой остался одиноким
Во власти снов и прихотей моих
И мчался я в просторе своеволья,
Как дикий конь, порвавший повода,
В моем беспутстве все я основал
На женщинах и картах: это были
Невластен все поведать мой язык,
Узнай хоть краткий перечень событий.
Чтоб обесчестить девушку одну,
Я умертвил отца ее и я же,
Когда один достойный рыцарь спал
С своей женой, убил его в алькове;
Я честь его омыл его же кровью
И превратил постель его в подмостки
Зловещие, где братскою четой
Пришлись убийство с прелюбодеяньем.
Итак отец и муж за честь свою
Мне заплатили жизнью: и у чести
Случается, что мученики есть.
Да воспомянет Бог о них на небе!
От кары за убийство убегая,
Во Францию я прибыл, где доныне,
Как думаю, мои деянья помнят.
Меж Францией и Англией тогда
Была война[72]
Под знаменем Эстефано, в рядах
Французских; и однажды в жаркой схватке
Так отличился я, что сам король
За храбрость дал мне чин знаменоносца.
Не стоит говорить тебе о том.
Как оправдал его я ожиданья.
Я был осыпан знаками отличья.
И раз, когда вернулся в Перпиньян,
Зашел я в кордегардию и, в карты
Играя, из-за вздора я ударил
Сержанта, капитана умертвил
И ранил трех еще среди игравших
На крики их толпой сбежались стражи,
Я бросился в один соседний храм.
Какой-то сыщик стал мне на пороге,
И тотчас был убит средь злодеяний
И доброе я дело совершил
Да воспомянет Бог о нем на небе!
Я выбежал за стены городские,
В обители священной инокини
И там в уединении я жил
Спокойно, мирно, между тех монахинь
Одна была из родственниц моих,
Она то и сочла священным долгом
Взять на себя такое попеченье
Но сердце у меня, как василиск.
Весь этот мед в отраву превратило
От света благодарности меня
Швырнуло к вожделению, и встало
Желание, - чудовище, чья пища -
Все то, что невозможно, - яркий пламень,
Что хочет ярче вспыхнуть, если ты
Его задуть захочешь, - раб лукавый.
Убийца господина своего, -
Желанье, говорю я, в человеке.
Что презирая Бога и людей,
Чудовищное любит потому лишь.
Что вот оно чудовищно, - и ужас,
Но только что до этого дойду я
В своем воспоминаньи, государь.
Душой моей смущение владеет,
Мой голос умолкает, звук его
Печально замирает на устах,
И сердце разрывается на части,
Ему как будто душно там в груди,
И волосы встают от страха дыбом,
Как будто я средь сумрачных теней,
И, весь исполнен смутных колебаний,
Я рассказать тебе не в силах то,
На что хватило мужества, чтоб сделать.
Ну, словом, в этом гнусном преступленья
Так много омерзительных сторон,
Кощунства, богохульства, что порою
(Довольно, если это я скажу!)
Я чувствую раскаянье. Однажды,
Когда молчанье ночи создавало
Непрочные гробницы сна для смертных;
Из мрака, этой траурною тканью,
Что ветер расстилает по кончине
Блистательного солнца, и кругом
Ночные птицы пели панихиды,
И трепетно в волнах сафира звезды
Мерцаньем освещали небосвод, -
С двоими из друзей своих (на это
Друзья всегда найдутся) я пробрался
Через ограду сада в монастырь.
Охваченный волнением и страхом,
По тени смертной с ужасом ступая,
Достиг я кельи (вымолвить боюсь),
Достиг я кельи той, где находилась
Монахиня, с которой я был связан
Священной связью кровного родства.
Я имени ее не называю.
Из уваженья к ней, коль не к себе.
Она лишилась чувств, меня увидев,
И на землю упала, а с земли
И прежде чем опомниться могла,
Она была далеко за стенами
Обители, в пустынном, диком месте.
Где небо хоть помочь ей и могло,
Помочь не захотело. Впрочем - что ж:
Все женщины легко прощают, если
Их убедить, что дикие поступки
Лишь вызваны одной любовью к ним.
Поплакала, помучилась, простила,
И для беды нашлося утешенье,
А так была беда ее громадна,
Что ей пришлось увидеть вместе слитым
В одном ее возлюбленном - уродство
Грехов таких, как воровской захват,
Насилие, и грязь кровосмешенья,
И мрак любодеяния, и измена
Пред Богом, как супругом, н кощунство,
На двух конях, сынах проворных ветра,
К Валенсии помчались мы, и там.
Совместной жизни, полной разногласий,
Я быстро прожил все, что только было
В моем распоряжении. Без денег
И без друзей, надежды не имея
На что-нибудь другое, я решился
Прибегнуть к красоте моей жены -
Любовницы, как к средству. О, когда бы
Стыдиться мог поступков я своих,
Лишь этого я б одного стыдился!
Пустить в продажу честь! Назначить цену
За сладость ласк - какая это низость
Последний грех последнего из подлых!
Когда я ей сказал об этом плане,
Бесстыдному, она дала согласье,
Ничем не выражая удивленья,
Но только я ушел, она бежала
И спряталась в одном монастыре.
Там под началом инока святого
Она нашла приют от бурь мирских
Свою вину примерно искупив.
Да воспомянет Бог о ней на небе!
Стал тесен мир для дерзких преступлений,
И увидав, что больше нет земли,
Которая б меня к себе прияла,
На родину вернуться я решил;
Казалось мне, что здесь, по меньшей мере,
Найду я безопасность от врагов,
Найду свое прибежище, Я прибыл
В Ирландию и принят ею был
Как матерью, но скоро оказалась
Она лихою мачехою. В бухте
Попутного искал я корабля,
В засаде там корсары притаились,
Их капитаном был Филипо. Он
Взял в плен меня, но после долгой схватки;
И эта-то отчаянная храбрость
Его расположила так, что он
Меня в живых оставил. Дальше все
Он поднял смуту меж морей и гор,
И бездны посмеялись над горами.
Разрушил взрыв кристальных стрелометов
Основы всех окрестных городов.
И рухнули они, и море билось
Презрительно о землю, устремляя
Из недр своих глубоких жемчуга
В их нежном перламутре, порожденья
Стремительной зари, дохнувшей в пену,
Сверканья слез из снега и огня.
И наконец, - чтоб времени не тратить
В одном живописании, - скажу,
Что все, кто был тогда застигнут бурей,
Отправились поужинать в аду.
Я тоже был в числе гостей почетных,
И вслед за ними также бы ушел,
Когда б Патрик (не знаю почему я
Боюсь его, люблю и почитаю)
Не выхватил меня из волн морских,
В себя впивал я смерть с отравой моря
Вот все, что я хотел сказать. Теперь
Ни жизни, ни пощады не прошу я
И не хочу, чтоб ты моим страданьем
Смягчился или тронут был мольбой.
Скорее дай мне смерть, чтоб вместе с этим
Окончил жизнь свою такой злодей.
Который вряд ли может стать хорошим
Царь
Хоть, Людовико, ты христианин,
Я ж христиан всем сердцем ненавижу.
Так храбрость я ценю твою, что ныне
Хочу и на тебе и на Патрике
Одновременно выказать всю власть.
Могу карать, могу я и возвысить.
Могу смирять, могу и награждать
Тебя я свои объятья заключаю.
Ты будешь приближенным у меня,
Тебя к моим ногам я повергаю
(Повергает Патрика и становится на него одной ногой.)
Две чаши равновесья моего
И чтобы ты, Патрик, мог ясно видеть.
Как много я значенья придаю
Твоим угрозам, ты казнен не будешь
Живи и, если хочешь, извергай.
Как пламя, слово Бога, не боюсь я
Ни всех чудес его, ни божества.
Живи, но навсегда останься нищим.
Неси тяготы рабского удела,
Как существо, в котором пользы нет.
Ты будешь исполнять работы в поле,
Ты будешь сторожить мои стада,
Пасущиеся вон по тем долинам,
Увижу я, избавит ли твой Бог
Тебя от рабства, будешь ли ты в силах
Распространять везде его огонь.
(Уходит.)
Лесбия
Полония
Мне не жаль нисколько,
Я жалости не знаю, и уж если
Кто трогает меня, так Людовико.
(Уходит).
Драма написана в 1643 г. В основе ее лежит известная средневековая легенда о св. Патрике (ок. 389 - ок. 461), распространителе христианства в Ирландии.
Одна из самых фантастических и связанных со средневековым субстратом драм Кальдерона. Объяснение католической неортодоксальности этой драмы см. в статье Н. И. Балашова, наст. изд.. кн 1: сценическая история драмы в России - в статье Д. Г. Макогоненко, наст. изд., кн. 2.