Бедный доктор!
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Бедный доктор!

Бедный докторъ!

В память С. А. Юрьева. Сборник изданный друзьями покойного.

Москва, 1890.  

- Ну, такъ найди ее самъ! - ответилъ онъ.

И месяцъ спустя, съ помощью каноника, друга дома, отецъ уже отыскалъ сыну невесту въ соседнемъ местечке Нишэми.

- Единственная дочь, красавица, отлично воспитанная, съ порядочнымъ приданымъ! - говорилъ онъ. - Увидишь, останешься доволенъ!

Радость добраго старика, ходившаго по комнате, потирая руки, бодраго, менее сгорбленнаго, чемъ прежде, глядевшаго на сына глазами, въ которыхъ сверкала нежность, точно предстоявшая свадьба сняла съ плечъ отца целый десятокъ летъ, наконецъ восклицанiе: "увидишь, останешься доволенъ", произнесенное взволнованнымъ голосомъ, - все это дало последнiй толчокъ Лоренцо, еще колебавшемуся.

Для него, привыкшаго жить одиноко, безъ хозяйки въ доме, холостой бытъ не представлялъ ничего непрiятнаго, и домъ вовсе не казался ему такимъ пустымъ и холоднымъ, какъ отцу.

Зато донъ Джакомо чувствовалъ себя осиротевшимъ после смерти жены и сестры, когда онъ остался на рукахъ сонной служанки, дававшей подгорать обеду, никогда не подметавшей комнатъ, не снимавшей паутины.

Не можетъ же онъ прогнать ее! Она выросла въ доме.... Онъ къ ней привыкъ... Чужой человекъ будетъ ему непрiятенъ! - оправдывался старикъ.

- Знаемъ, знаемъ! - отвечалъ каноникъ, пока экипажъ катилъ, подпрыгивая, по дороге, среди облака пыли. - Поэтому-то мы и едемъ въ Нишэми. Не такъ ли, докторъ?

Молчаливый и задумчивый, Лоренцо делалъ головою утвердительный знакъ, продолжая курить, глядя на холмы, мелькавшiе мимо дверецъ, на дикiя растенiя и на поседевшiя отъ пыли деревья вдоль дороги, задыхавшiяся подъ палящимъ солнцемъ.

Странно-унылый ландшафтъ наполнялъ его сердце тревогой и печалью. 

- Зачемъ далъ я уговорить себя? Зачемъ? - шепталъ онъ.

Но не успелъ онъ увидать девушки, провести часъ въ гостиной, отделанной заново ради случая, и посидеть на диване между Кончеттиной и ея отцомъ, дономъ Паолино, какъ после перваго, не совсемъ благопрiятнаго впечатленiя, произведеннаго на него будущимъ тестемъ, длиннымъ, худощавымъ, чернымъ, какъ уголь, съ лицомъ и глазами напоминавшими хорька, Лоренцо успокоился.

Белокурая и маленькая девушка, съ улыбкою и невиннымъ любопытствомъ глядевшая на него, предлагавшая вопросы и отвечавшая ему, точно они были старые знакомые, хотя она и краснела всякiй разъ, когда онъ заговаривалъ съ ней, - это белокурое и крошечное существо было для него настоящимъ сюрпризомъ.

- Вы никогда не бывали въ Нишэми?

- Нетъ.

- Мне здесь нравится... Это очень хорошенькое местечко...

Она говорила очень мило, безъ аффектацiи, сидя прямо, по временамъ откидывая назадъ прядь волосъ, падавшую ей на лобъ, часто смачивая алыя губки быстрымъ движенiемъ языка. Еще красивее становилась она, когда къ ней возвращался ея обыкновенный цветъ лица, обнаруживая всю тонкость и белизну кожи.

Потомъ донъ Паолино захотелъ, чтобы дочь спела что-нибудь.

- Casta diva! Ведь это музыка изъ музыкъ! Верно я говорю?

- Что за фантазiя! Да эти господа убегутъ отсюда!...

Донъ Паолино настаивалъ, покачивая своей черной головой.

- Господа эти будутъ снисходительны. Они знаютъ, что ты не Патти...

- Несносный папа! Принуждать меня къ такой смешной роли!...

Вместо того Лоренцо былъ пораженъ, когда она восхитительно спела симпатичный романсъ Перротта: Sogno gentil, tu fuggi...

- Браво, браво!...

- Не смейтесь же надо мной!

Сидя въ стороне, каноникъ и донъ Паолино толковали о делахъ.

Можно разсчитывать только на приданое матери, говорилъ донъ Паолино. Въ настоящую минуту онъ не въ состоянiи поделиться жалкими крохами, кое-какъ хватающими ему на прожитье... После его смерти, если останутся какiе-нибудь клочья...

Каноникъ качалъ головою.

- Вы все такой же!... Волокита! Да разве вы не замечаете, что старитесь?

За то донъ Джакомо любовно пожиралъ глазами сына и Кончеттину, говорившихъ о музыке и о сестрахъ милосердiя, у которыхъ девушка воспитывалась. Ни одно слово или движенiе этихъ двухъ существъ, казавшихся ему точно созданными другъ для друга, не ускользало отъ него.

Еслибъ это не было неприлично, онъ сказалъ бы имъ: "поцелуйтесь", - до того обезумелъ онъ отъ радости.

Теперь ему только остается дождаться, чтобъ на его коленяхъ прыгалъ внучекъ и звалъ его: "дедя, дедя!" - а потомъ онъ очиститъ место другимъ. Онъ умретъ съ спокойнымъ сердцемъ.

Старикъ безъ умолку говорилъ о будущей невестке.

- Настоящiй ангелъ! Просто не дождешься, когда она будетъ у насъ въ доме, эта веселая болтушка!

- Темъ лучше, темъ лучше! - прерывалъ его отецъ.

Лоренцо не смелъ противоречить, но непринужденныя манеры Кончеттины, немного странныя для провинцiальной девушки, смущали его. А когда онъ слышалъ, какъ она говорила своему отцу такiя вещи, которыхъ дочери никакъ не следовало бы произносить, онъ становился серьезнымъ и тревожился.

Наивность ли это или легкомыслiе кокетки, желающей произвести эффектъ? Что это такое?...

Онъ не могъ объяснить себе этого. Минутами ему даже казалось, что у этой девушки - повидимому такой доброй, искренней, милой - характеръ дурной, немного испорченный, и ему становилось страшно. Еще страшнее было ему, когда проявлялись ея привлекательныя свойства, и онъ мало-по-малу чувствовалъ себя скованнымъ такъ, какъ не считалъ бы этого возможнымъ, или когда по немъ съ головы до ногъ пробегала дрожь удовольствiя при мысли, что это белокурое, нежное существо, эти темно-голубые глазки и алыя губки скоро будутъ принадлежать ему, только ему одному.

Если онъ былъ далеко отъ нея, въ тиши своей комнатки, за книгами, и думалъ о ней, онъ виделъ съ чемъ-то похожимъ на ужасъ приближенiе времени, назначеннаго для свадьбы. Кончеттина, напротивъ, становилась все экспансивнее после каждаго посещенiя жениха. Лоренцо не верилось, чтобъ ея привязанность была искренняя, и онъ снова жалелъ, что такъ легко уступилъ отцу. Даже однажды, когда она взяла его за руку, крепко сжала ее въ своихъ ручкахъ, съ пальчиками словно точеными, и сказала: "Какъ я тебя люблю! Какъ я тебя люблю!" - ему стало неловко, хотя онъ и попытался улыбнуться.

Въ другой разъ, вечеромъ, было еще хуже.

Они сидели на террасе въ темноте; онъ уже собирался ехать. Пройдутъ недели, прежде чемъ онъ вернется; больные нуждаются въ немъ, говорилъ онъ.

- А! - промолвила Кончеттина.

Она внезапно охватила его шею руками.

- Отчего еще ни разу не поцеловалъ ты меня? шепнула она.

И поцеловала его дрожа.

Лоренцо вернулся въ Кальтаджироне, немного ошеломленный этимъ поцелуемъ и словами, произнесенными слабымъ голоскомъ, въ которомъ слышались слезы.

Что за странная девушка!... Не такую жену нужно ему! Она черезчуръ нервна!

Вследствiе всего этого, въ последнюю ночь холостой жизни, проведенную имъ въ той комнате, въ которой онъ спалъ еще мальчикомъ, ему показалось, точно въ немъ мучительно умирало что-то дорогое ему, умирала лучшая часть его самого, чудная свобода одинокаго и любознательнаго юноши. Ему грезилось, будто его узкая постель, столикъ, заваленный научными книгами, мебель, картины на стенахъ, грустно говорили ему прости! и что все его воспоминанiя разлетались, точно ихъ изгоняла новая жизнь, начинавшаяся для него. А когда среди мрака беззвездной ночи и при сомнительномъ свете фонарей, потухавшихъ въ тумане, онъ распахнулъ окно, обращенное на сонный городъ, сердце его сжалось.

Зачемъ далъ онъ уговорить себя, зачемъ? - съ досадой твердилъ онъ.

Въ день свадьбы, видя его грустнымъ и молчаливымъ въ ожиданiи гостей, пока Кончеттина одевалась, отецъ съ удивленiемъ спросилъ:

- Тебе нехорошо?

- Очень хорошо!

- Такъ что-же съ тобой?

И онъ постарался принять веселый видъ.

Какъ разъ въ этотъ день Кончеттина казалась ему менее красивою, чемъ обыкновенно, менее грацiозною, точно ее стесняли белое платье со шлейфомъ, вуаль и гирлянда изъ флеръ д'оранжа.

Но несколько позже, когда, войдя въ брачную комнату, онъ увидалъ на белой подушке эту золотистую головку, съ блестящими глазками, полуоткрытыми, улыбающимися губками, щечками, горевшими такимъ румянцемъ, что онъ казался пятномъ на белизне кожи, Лоренцо на минуту остановился и загляделся. Кончеттина слегка вскрикнула и закрыла лицо руками, Лоренцо тихо отвелъ ихъ и взволнованный не менее, чемъ она, онъ, до той поры думавшiй, что не любитъ невесты и женится только, чтобъ сделать удовольствiе отцу, принялся целовать эти полуоткрытыя губки, тихо шепча:

- Я люблю тебя, люблю!

- А! Нелегко было вырвать у тебя эти слова! Злой!

Она нежно укоряла его, между темъ какъ Лоренцо улыбался, довольный, гордый, охваченный глубокимъ и сладкимъ волненiемъ.

- Этими поцелуями я прошу у тебя прощенiя!... Разве ты не простишь меня?

- О, да, да!

И она ласкала его голову своими детскими ручками и пропускала пальчики сквозь его волосы.

- Да, да! Ты былъ правъ, чувствуя некоторое недоверiе! Мы такъ мало знаемъ другъ друга. Къ тому же ты былъ счастливъ холостымъ.... Женясь на мне, ты многимъ пожертвовалъ и ничего не прiобрелъ.... Дай мне это сказать; это правда!... Но я... я полюбила тебя еще раньше, чемъ мы познакомились, съ той самой минуты, когда узнала, что, быть можетъ, ты сделаешься моимъ избавителемъ.... Я такъ страдала у отца! Ужасно страдала! Ты даже вообразить этого не можешь!... А когда я увидала тебя въ первый разъ....

Кончеттина смолкла, заметивъ, что Лоренцо не целуетъ ее больше и даже старается высвободиться изъ ея объятiй.

- Что съ тобой?

Она быстро отдернула руки.

- Ничего, говори, говори! - слабымъ голосомъ повторялъ Лоренцо, съ трудомъ совладавъ съ собою.

Онъ припалъ ухомъ къ ея трепетавшей груди и сквозь тонкое полотно сорочки ощущалъ на своей щеке непрiятное чувство холода.

- Говори же! Говори! Я хочу слышать, какъ бьется твое сердце.... Дай мне убедиться въ томъ, насколько ты меня любишь... Дай мне послушать!

- Нетъ, Лоренцо, нетъ! - шептала она, жмуря глаза, точно утопая въ волнахъ безконечнаго блаженства.

А Лоренцо все прислушивался, затаивъ дыханiе.

Боже мой! Возможно ли это!... Эти хрипы! Этотъ шумъ въ легкихъ!... Нетъ, нетъ! Это не можетъ быть!....

И, испуганный ужаснымъ открытiемъ, не веря собственнымъ чувствамъ, онъ выпрямился

- Получилъ ты ответъ?... Доволенъ ты?

И она улыбалась, между темъ какъ у Лоренцо подкашивались ноги, и все, постель, занавесы, белокурая головка. вихремъ закружились передъ нимъ.

Это вздоръ! Это невозможно! Онъ раньше заметилъ бы это!

Онъ сделалъ надъ собою усилiе, жадно нагнулся въ ней, взялъ обеими руками и осыпалъ поцелуями ея маленькое, нежное личико. Это личико было немного худо и тонко, но становилось прелестно, когда она улыбалась, какъ делала именно въ эту минуту, опираясь на подушки. Голубые глаза казались двумя звездочками, зубки проглядывали между алыми губами, ротикъ былъ крошечный, точно колечко.

А Кончеттина все твердила:

- Получилъ ты ответъ? Доволенъ имъ? 

Это, конечно, только страшный сонъ!

Такъ думалъ Лоренцо, но не решался выяснять вопроса теперь, когда былъ уверенъ, что любимъ, и имелъ возможность оценить сокровище, которымъ обладалъ.

Если Кончеттина попадалась ему на террасе подъ руку съ ея новымъ "папой", тоже требовавшимъ своей доли общества милой невестки, если Лоренцо виделъ ее свежею, розовою, веселою, онъ дрожалъ отъ радости.

Что это было со мною? Это все нелепыя докторскiя галлюцинацiи, уверялъ онъ себя.

И онъ бралъ жену за руки.

- Ревнивецъ! - говорилъ отецъ, толкая Кончеттину въ его объятiя.

Но она оборачивалась, чтобы поцеловать свекра, смеясь, какъ дитя, прыгая.

- Они часто бесятъ его, не такъ ли? - говорила она.

Такимъ образомъ холодный и пустой домъ въ Кальтаджироне, по которому бедный старикъ безцельно бродилъ столько летъ, сразу наполнился, когда въ немъ поселилась невестка; теперь онъ казался донъ Джакомо теплымъ, согретымъ любовью этихъ двухъ детей, походившихъ на влюбленныхъ, еще не поженившихся.

Пустынныя и унылыя террасы украсились въ короткое время зеленью и цветами. Анфилада комнатъ, несколько месяцевъ тому назадъ погруженныхъ въ безпробудное молчанiе, всегда печальныхъ и неприбранныхъ, съ мебелью покрытою пылью и тусклыми стеклами, стала веселее, чемъ когда-либо, благодаря Кончеттине, точно ласточка летавшей повсюду, все замечавшей, обо всемъ заботившейся и заставившей помолодеть даже старую служанку, которая не сжигала теперь обеда и уверяла всехъ кумушекъ, что у хозяйки золотыя ручки.

Въ гостиной часто раздавались звуки фортепiано, въ особенности, когда, вернувшись отъ больныхъ, Лоренцо садился на кресло, куря, закинувъ ногу на ногу, полузакрывъ глаза, пока жена пела, поворачивая белокурую головку, чтобъ съ улыбкою взглянуть на него, совсемъ опьяненнаго музыкой. Иногда Лоренцо вспоминалъ свое недоверiе, свой страхъ за будущее... И вотъ, вместо того - покойная домашняя жизнь среди книгъ ни въ чемъ не изменилась, а стала только интимнее, прiятнее, какъ бы облагородилась... Настоящая поэзiя!...

Ему не верилось, чтобъ это была правда.

Кончеттина тоже чувствовала себя вполне счастливою. По ея словамъ, она точно вошла въ рай.

Вспоминалось ей все, что она выстрадала у отца, когда безъ всякаго стесненiя, безъ уваженiя къ ея девичьему достоинству, онъ вводилъ въ домъ всехъ женщинъ, которыхъ отыскивалъ Богъ весть где, и переворачивалъ все вверхъ дномъ.... И Кончеттина нервно встряхивала головой, чтобъ отделаться отъ такихъ воспоминанiй, отъ которыхъ ей было больно. Въ эти грустныя минуты она радовалась, что отецъ навестилъ ее всего разъ или два. Теперь онъ воленъ таскать за собою, сколько ему угодно, женщинъ, и осквернять комнату, где умерла ея святая мать... Кончеттина и думать объ этомъ не хочетъ. Нетъ!

- Ты чувствуешь себя хорошо? - спрашивалъ Лоренцо мучимый подозренiемъ, все еще по временамъ охватывавшимъ его.

- Отлично! - отвечала она. - Мне никогда не было такъ хорошо.

Но это была неправда. Съ недавней поры она испытывала необъяснимое недомоганье и не смела признаться въ этомъ мужу изъ стыдливости, а отчасти и изъ деликатности. Она чувствовала во всемъ теле слабость; дыханiе и пищеваренiе были плохи; местами у ней болела грудь, ночью ей становилось тяжко и душно, и она не могла спать.

- Это все пустяки! - утешала она себя.

Если мужъ пристально и пытливо гляделъ на нее, когда имъ снова овладевало страшное подозренiе, Кончеттина употребляла все усилiя, чтобы казаться веселою, цветущею.

- Это все пустяки! - твердила она.

И вдругъ, однажды, после несколькихъ безсонныхъ ночей, у нея не хватило силы встать.

Лоренцо рано вышелъ изъ дому и только что вернулся отъ больныхъ.

- Кончеттина нездорова, - объявилъ ему донъ Джакомо.

Глаза его посмеивались.

- Должно быть, внучекъ въ дороге, - прибавилъ онъ.

Но, увидавъ, что сынъ побледнелъ и схватился руками за волосы, старикъ точно окаменелъ.

- Что случилось?

Донъ Джакомо не смелъ войти въ комнату невестки и вертелся у двери, ожидая появленiя Лоренцо.

- Что же случилось?

Упавъ на стулъ около столика и склонивъ голову на руки, Лоренцо рыдалъ.

- Это моя вина!... Я эгоистъ!... Да, я виноватъ. Только это и говорилъ онъ бедному старику, ничего не понимавшему и плакавшему вместе съ сыномъ, самъ не зная о чемъ. Но когда, прерывая себя и ломая руки, Лоренцо могъ сделать отцу несколько намековъ, донъ Джакомо попытался его ободрить.

- Ты преувеличиваешь!... Мы устроимъ, если это нужно, консультацiю въ Катанiи, въ Неаполе... Зачемъ такъ отчаяваться?... Ужь не хочешь ли ты, чтобы твой отецъ умеръ отъ страха?

Пока Кончеттина не замечала опасности, беда была еще не велика. Средства, прописанныя Лоренцо, доставляли ей облегченiе. Снова бродила она по дому, веселая, безпечная, хотя и немного смущенная заботливостью и вниманiемъ, которыми ее окружали; по временамъ она чувствовала себя нервною, была подвержена припадкамъ унынiя, длившимся недолго и казавшимся странными даже ей самой.

Играла она теперь чаще, чтобы развлечься, но любимый ею романсъ Перротта, - память о первомъ посещенiи Лоренцо, - глубоко потрясалъ ее, точно его исполнялъ кто-нибудь другой. Звуки получали иное выраженiе, иной смыслъ и оттенокъ, они казались ей жалобою, вздохомъ измученной души, и однажды она не могла дойти до конца.

- Такъ не играй! - ласково останавливалъ ее Лоренцо. Что тебя тревожитъ? Тебе нуженъ покой; ты должна избегать сильныхъ потрясенiй. Хлопотать въ доме такъ, какъ ты это делаешь...

Еще вся дрожа отъ волненiя, Кончеттина села къ нему на колени, лаская его бороду, глядя ему въ глаза, пока онъ говорилъ.

- Ты слишкомъ худенькая! То, что для другихъ было бы ничтожнымъ недомоганьемъ, становится для тебя почти серьезнымъ. Понимаешь. Да?

Она отрицала, закидывая назадъ головку.

- Нетъ! Нетъ! Значитъ, я, по твоему, больна? Какой грубiянъ!

- Я не говорю, что ты больна, но...

- Хочешь ты все узнать? Лекарства эти ты береги для своихъ больныхъ... Я не стану больше ничего глотать! Я сама себя вылечу, я тоже докторша!... Мои лекарства здесь... и здесь....

И она целовала его разъ за разомъ, внезапно поддавшись безумной нежности, мучившей ее ужь целую неделю.

- Мне хотелось бы, чтобъ ты былъ всегда со мною, какъ въ эту минуту! Я ненавижу твоихъ гадкихъ больныхъ, которые никакъ не хотятъ выздороветь и задерживаютъ тебя съ утра до ночи!... Мне кажется, точно ты не мой.

Въ прекрасные весеннiе дни они гуляли вместе на городской Вилле. Кончеттина крепко опиралась на руку мужа, чтобы чувствовать себя ближе къ нему и дать и ему чувствовать ея близость. Шли они медленно, мало разговаривая, останавливаясь, чтобы полюбоваться цветкомъ, посмотреть на щегленка, качавшагося на ветке изгороди, и прислушиваться къ его щебетанью, или разглядеть выпуклыя фигуры на прекрасныхъ вазахъ изъ терракотты, работы Ваккаро.

- Мне хотелось бы пропитаться солнцемъ и чистымъ воздухомъ, среди этой зелени, на этихъ дорожкахъ, поднимающихся, опускающихся, вьющихся змейкою. Какъ жаль что оне такъ пустынны! - говорила Кончеттина.

И когда она снова возвращалась туда и видела необъятный пейзажъ, открывавшiйся передъ нею, зеленую равнину съ Этною въ глубине, и холмы, черневшiе оливковыми деревьями, она расширяла легкiя, хотя ей и тяжело было дышать глубоко.

- Какъ это красиво! Ни за что на свете не ушла бы я отсюда... А ты? Что у тебя на уме? Отчего смотришь ты такимъ растеряннымъ взглядомъ?...

Увы, онъ не смелъ сказать ей, что у него на уме! Могъ ли онъ передать ей то мученiе, съ которымъ, изо дня въ день, съ часу на часъ, онъ следилъ опытнымъ взглядомъ врача за страшнымъ развитiемъ болезни въ ея нежномъ организме, не имевшемъ силы оказывать ни малейшаго сопротивленiя? Смелъ ли онъ признаться, какъ его немолчно терзала совесть за то, что онъ, докторъ, могъ пренебречь недугомъ въ самомъ начале?...

И все это изъ эгоизма. О, это непростительно! Это настоящее преступленiе!

Теперь все ласки, поцелуи, объятiя, все жгучiя радости влюбленныхъ, которымъ они отдавались безпечно, съ наслажденiемъ, точно онъ, эгоистъ, не зналъ, что бедняжка погибнетъ отъ этого еще скорее, - теперь все это превращалось для Лоренцо въ мученiя, въ пытку...

Онъ заслужилъ это!... Онъ заслуживаетъ еще худшаго!

Въ первое время, утомленный постояннымъ притворствомъ, онъ пытался обмануть самого себя.

И онъ позволялъ себе надеяться.

Но съ той ночи, когда Кончеттина разбудила его крикомъ: "Лоренцо, Лоренцо!" и онъ увидалъ ее,сидящую на постели, съ распущенными волосами, совершенно обезумевшую при виде крови, обагрявшей подушку, Лоренцо пересталъ надеяться.

- Она погибла!

Тутъ впервые и сама Кончеттина ясно поняла свое положенiе. Рыдая, повисла она на шее мужа, въ глазахъ ея выражался ужасъ.

- Лоренцо!... Лоренцо! Помоги мне! Я не хочу умереть!

- Ничего, ничего, глупенькая! - твердилъ онъ. - Все это вздоръ!

Но она читала свой приговоръ въ его отчаянномъ взгляде, на помертвеломъ лице, искаженномъ внутреннею судорогою.

- Моя мать умерла отъ этой болезни!... Боже мой, и я умру такъ же!... Не хочу умирать!... Я счастлива!... Лоренцо мой! Я не хочу умирать! - съ ужасомъ восклицала она.

Страшное унынiе водворилось въ доме. Лоренцо, его бедный старый отецъ, даже служанка, подавленные томительною тишиной, казались тенями чистилища, вращающимися на месте своей казни.

Кто бы могъ это думать! Такое цветущее здоровье!

Донъ Джакомо также испытывалъ страшныя угрызенiя совести.

- Это я принудилъ сына жениться,я!... Но кто же этого ожидалъ! Такой цветочекъ!

Кончеттина оставалась въ спальне, свернувшись клубочкомъ на кресле, полузакрывъ глаза, кашляя, задыхаясь, терзаемая лихорадкою, теперь уже не покидавшею ее более, изнуряемая ледянымъ потомъ, выступавшимъ каплями на лбу, бледномъ, какъ воскъ, вглядываясь въ свои худыя ручки, сквозь прозрачную кожу которыхъ можно было счесть одну за другою все жилки.

Мучимая страшною ревностью къ будущему, когда ея не станетъ, какъ и ея бедной матери, она желала иметь постоянно около себя своего Лоренцо. Ей даже хотелось увлечь его за собою, чтобъ любить его и быть любимою въ могиле, въ будущей жизни, вечно...

- Целуй меня, целуй! - говорила она ежеминутно.

И когда Лоренцо колебался, видя, что это постоянное напряженiе нервовъ только усиливаетъ болезнь, Кончеттина прибавляла голосомъ, задыхавшимся отъ рыданiй:

- Ты боишься!... Я внушаю тебе отвращенiе!

- Что жь, ты хочешь насильно, что-ли, убить себя? Ты не веришь?...

Она прижимала свои побелевшiя, лихорадочныя губы къ его губамъ, охватывала его шею своими худенькими ручками, целовала его горячо, страстно, безпрерывно, чтобъ передать ему этими поцелуями свой страшный недугъ. Ночью она крепко обнимала мужа, жалась къ его груди, чтобъ сообщить ему лихорадку, ее пожиравшую; смертельный потъ, который леденилъ ея тело, долженъ былъ, во что бы то ни стало, убить и его. И если Лоренцо противился ея болезненнымъ капризамъ, она принималась кричать, плакать, съ нею делались нервные припадки, пугавшiе его, точно она сейчасъ испуститъ духъ въ его объятiяхъ.

- Увы! Ты меня не любишь больше! Я тебе надоела! Вижу это!

Лоренцо умолялъ ее взглядомъ, протягивалъ къ ней руки.

Да! Да! Она видитъ это! Она стала ему невыносима!... Онъ не дождется, когда избавится отъ такого трупа! Ужь не возненавиделъ ли онъ ее?

- Кончеттина! Кончеттина!

- Да, я не могу обманывать себя! Я читаю въ твоей душе! О, это низость! Я любила тебя больше чемъ Бога, я отдала тебе всю жизнь! Я... умираю... отъ любви... къ тебе! А вместо того ты.... О, неблагодарный, неблагодарный!

И она закрывала худыми ручками белое, безкровное личико, съ отчаянiемъ качая головою, пока у нея не делался приступъ кашля, отъ котораго она задыхалась и падала безъ силъ на подушки, поддерживавшiя ее съ обеихъ сторонъ, между темъ какъ, стоя передъ нею на коленахъ, обливаясь слезами, молчаливый, более бледный, чемъ она сама, Лоренцо подавалъ ей на ложке успокоительное лекарство.

- Ради меня, ради самой себя, замолчи! Ты хочешь убить себя такими выходками!

Видя его у своихъ ногъ, слыша его голосъ, полный такого отчаянiя, что у нея перевертывалось сердце, она выпрямлялась и глядела на мужа, глядела долго, охваченная состраданiемъ, какъ женщина влюбленная, готовая на все жертвы.

- Прости меня, шептала она, прости. Нетъ, не трогай меня, не целуй! Я зачумленная! Отойди!... Ты долженъ жить!... Живи!... Оставь меня умирать здесь, всеми покинутою... Довольно съ меня и того, что я вижу тебя, слышу твой голосъ.. Только скажи, что ты все еще любишь меня, какъ прежде!... Совершенно такъ, какъ прежде?

- Даже больше!

- Въ такомъ случае... поклянись мне, что когда я умру, ты не полюбишь никакой другой женщины.

- Клянусь!

- Что ты будешь по-прежнему спать въ этой комнате, на этой кровати, на этомъ белье!...

- Клянусь!

- О, если ты лжешь!... Подойди поближе... Поцелуй меня, всего только одинъ разъ. Я подурнела... я это знаю, даже не глядя въ зеркало... но я тебя такъ люблю! Ты ведь мой, не такъ ли, Лоренцо?

- Весь твой, и теломъ, и духомъ!

- Повтори это, повтори!

- Весь, весь, и теломъ и душой!

- Благодарю! Какъ мне хорошо отъ этихъ словъ!... О, еслибъ я могла выздороветь! Еслибъ я могла жить по крайней мере хоть такъ! Я готова бы страдать вдвое, въ двадцать, въ тридцать разъ больше...

- Ты выздоровеешь! Надежда не потеряна. Еслибъ не твой страхъ, не твои вспышки...

Мой, мой!...

Но подобные промежутки длились всего день, иной разъ только несколько часовъ. Потомъ тревога снова овладевала ею.

Ужасно было видеть Кончеттину въ ея белой спальне, при свете лучезарнаго майскаго дня, проникавшемъ въ большiя окна, среди безмолвiя, длившагося по целымъ часамъ и нарушавшагося лишь тихими жалобами или приступами кашля, отъ которыхъ она почти задыхалась. Худенькое тело ея состояло теперь только изъ кожи и костей, глаза ввалились и казались громадными на съежившемся личике; нечесанные волосы все еще сохраняли свой золотистый отливъ. Она сидела на кресле, опираясь на подушки, лежать въ постели она уже не соглашалась.

Лоренцо не смелъ двинуться изъ этой комнаты, куда она не допускала никого, даже свекра, разве на самое короткое время. Состарившiйся, почти совершенно поседевшiй въ эти ужасные месяцы, бедный Лоренцо самъ себя не узнавалъ. Она точно изводила его, молча, глядя на него глазами, въ которыхъ сверкалъ злорадный огонекъ.

Она хочетъ взять его съ собой, отнять его у той, неизвестной, которая, быть можетъ, только и ждетъ ея смерти, чтобы броситься въ его объятiя такою здоровою, красивою, любящею и торжествующею, что изгонитъ изъ его сердца всякое воспоминанiе о жене. Нетъ, не получитъ она той.

И чтобы не дать ему ускользнуть отъ нея, вечно боясь, что ея недугъ еще недостаточно передался ему, она снова принималась целовать Лоренцо въ губы, щеки, шею, глаза, волосы, всюду... Иной разъ она кусала его съ бешенствомъ дикаго животнаго...

- А! Ему больно!

И она тотчасъ же целовала то место, которое укусила, чтобы заглушить боль... Иногда онъ долженъ былъ утирать себе лицо ея платкомъ, влажнымъ отъ испарины, пить изъ ея стакана то молоко, до котораго касались ея губы... Нетъ, не оставитъ она свою дорогую добычу той, другой...

передъ катастрофой, казавшейся неизбежною, совершенно подавлялъ его.

Однако, въ те дни, когда она утверждала, что ей лучше, онъ все еще охотно верилъ.

- Да, да, я чувствую себя хорошо; я точно разомъ выздоровела. Ужь не действiе ли это прекраснаго дня, чуднаго солнца?

Она становилась доброю, милою, ласковою, какъ въ первые дни, даже подшучивала надъ собственной болезнью.

- Значитъ, победа останется за мною!... Такъ и должно быть! На моей стороне громадная сила: любовь!

И они шутили вместе.

Въ одинъ изъ такихъ дней Кончеттина захотела повидаться съ своимъ беднымъ старымъ свекромъ и попросила у него прощенiя за то, что была съ нимъ неласкова.

- Когда боленъ, не сознаешь, что делаешь, - говорила она. - Теперь, когда мне лучше, видишь, какая я?

Но дона Джакомо не обмануло это ложное улучшенiе.

Силы разомъ покинули ее, какъ будто готова была порваться нить, связывавшая ее съ жизнью. Кончеттина упала на спинку кресла, и во взгляде ея, брошенномъ на Лоренцо, сквозила ожесточенная зависть.

Такъ онъ остается? Онъ не исчезнетъ вместе съ нею?

Она поманила его къ себе головою.

- Я хочу, чтобъ меня вынесли на террасу на кресле. Хочу въ последнiй разъ видеть городъ и поля... Торопись, торопись!

- Взгляни на эту колокольню!

Онъ растерянно посмотрелъ въ ту сторону.

- Помни, что ты виделъ ее въ последнiй разъ со мною!... И эти холмы... эти деревья.... Помни, помни... что передъ моей смертью мы смотрели на нихъ вместе, и что я говорила тебе: гляди, гляди!... А эти куполы Santa Maria di Gesu... тамъ, налево... куда мы такъ часто ходили гулять... Помни, помни!...

Лоренцо говорилъ: да! да! и голосомъ, и наклоненiемъ головы, точно во сне.

А Кончеттина, привлекая его къ себе на грудь, съ последнимъ усилiемъ ища его губъ, въ то время какъ онъ поддерживалъ ее за талiю, все шептала:

- Умри со мной!... Умри со мной!...