Под гнетом проклятия
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Под гнетом проклятия

Подъ гнетомъ проклятiя.
Разсказъ Каркавитзаса.
(Переводъ съ ново-греческаго).

- Подожди-же, Димитрiй, подожди...

Служба въ маленькой церкви святаго Димитрiя только что окончилась. При громкомъ звоне обоихъ колоколовъ {Колоколовъ въ стране имеется немного. Турки ихъ совершенно изгнали изъ подвластныхъ имъ греческихъ земель. Колокола заменяются привешанной къ стене металлической доской, въ которую бьютъ по мере надобности.}, висевшихъ на перекладине, крестьяне, торопливо крестясь и еще не надевъ шапокъ, гурьбой высыпали на паперть.

Былъ великiй постъ, время говенья и усиленныхъ молитвъ, и потому небольшое пространство церкви было переполнено народомъ.

Въ ту пору благочестiе было высоко развито и отличалось искренностью. Недавно образовавшiеся приходы состояли частью изъ стариковъ, жизнь которыхъ протекла среди тяжело-угнетавшаго рабства, частью изъ людей пожилыхъ и молодыхъ, бывшихъ свидетелями борьбы за независимость и знавшихъ, какъ часто ихъ родина спасалась верой въ Бога. Въ сердцахъ-же юнаго поколенiя и детей религiозное чувство выросло и глубоко пустило корни подъ влiянiемъ разсказовъ отцовъ, колыбельныхъ песенъ и повествованiй матерей. Вотъ почему населенiе, теперь уже освобожденное отъ турецкаго ига и не имевшее больше повода выражать свою ненависть къ притеснителямъ, всецело и съ радостной готовностью отдавалось молитвенному настроенiю.

Такъ и сегодня они, веселые и довольные, толпились около церкви, одни въ фустанеллахъ и белоснежныхъ доломанахъ, другiе въ кожаныхъ поножахъ и широкихъ поясахъ, а некоторые, - ихъ было всего трое или четверо, - одетые съ претензiей на моду въ костюмахъ, приближавшихся къ европейскимъ, но сидевшихъ неуклюже и мешковато.

- Постой-же, Димитрiй, подожди! - кричалъ кому-то вследъ Ставросъ, коренастый, низкаго роста человекъ, прожевывавшiй на ходу кусокъ просфоры.

- Что тебе? - откликнулся тотъ, замедляя шагъ.

- Знаешь, у Мулоса пирогъ въ печи, и онъ ждетъ только насъ, чтобы его подать на столъ?

- Ну такъ куда-же мы въ такомъ случае отправимся?

- Эхъ, лучше къ Помонису, - со смехомъ отвечалъ Ставросъ.

Оба крестьянина не спеша дошли до узкаго деревяннаго моста, надъ которымъ тихо струились воды Стременоса. Этотъ мостъ, построенный еще до возстанiя, былъ обязанъ своимъ существованiемъ чуду, совершенному св. Димитрiемъ, покровителемъ местечка Лехайна.

Въ углубленiи одной изъ стенъ церкви имелась маленькая икона св. Димитрiя, на которую обратилъ разъ вниманiе проходившiй мимо изуверъ-турокъ, предводитель одного отряда; когда на его вопросъ ему объяснили, что это изображенiе святого, онъ началъ корчить разныя рожи и делалъ это до техъ поръ, пока судорогой не сжало ему челюстей.

Онъ обращался за помощью къ опытнымъ врачамъ и знахаркамъ, но ничто не могло его исцелить: ни пентаграмма, которую плутоватая гречанка начертала углемъ на его подбородке, причемъ, вместо заклинательныхъ формулъ, она изрекала хулу на его религiю, ни многочисленныя травы, которыми его снабдилъ дервишъ. Полный раскаянiя, онъ напоследокъ обратился къ самому св. Димитрiю, пожертвовалъ много на церковь и, наконецъ, на собственныя средства, построилъ мостъ. Такимъ образомъ чудо, содеянное святымъ, способствовало большему процветанiю местечка, такъ-какъ оно не только укрепило крестьянъ въ вере, но и доставило имъ средство сообщенiя, въ которомъ до того времени они сильно нуждались.

Димитрiй и Ставросъ перешли мостъ и поспешно, точно усталыя лошади, завидевшiя стойло, направились къ деревенскому тракту.

- Однако погоди, - сказалъ Димитрiй, внезапно останавливаясь, - что тамъ такое происходитъ?

Крестьяне, остававшiеся до конца обедни, вместо того, чтобы какъ всегда, выйдя на площадь, разойтись кучками по домамъ, трактирамъ или харчевнямъ, на этотъ разъ столпились на небольшой лужайке по левую сторону церкви. Женщины въ ихъ пестрыхъ одеждахъ стояли съ детьми впереди; народъ, бывшiй на рынке, также присоединился къ сборищу.

Но тотъ только презрительно фыркнулъ, думая, что имъ уже все известно и что они хотятъ надъ нимъ посмеяться.

- Пойдемъ тогда обратно и сами посмотримъ, - предложилъ Димитрiй и оба повернули, чтобы идти назадъ.

- Ахъ, знаешь что? - воскликнулъ вдругъ Ставросъ. - Ведь тамъ будутъ провозглашать анафему!

- По какому поводу?

- Почемъ я знаю? Вотъ увидимъ.

И въ самомъ деле, тамъ, где лужайка образовала возвышенiе, стоялъ опрокинутый громадный котелъ, покрытый толстымъ слоемъ сажи. Когда подоспели оба крестьянина, на этотъ котелъ взобрался почтенный седовласый священникъ, державшiй въ одной руке длинный развернутый списокъ, а въ другой черный смоляной факелъ. Два священника въ рясахъ яркаго цвета стояли по обеимъ его сторонамъ; у нихъ въ рукахъ также было по факелу. Остальные факелы были розданы толпе, въ немомъ и тревожномъ ожиданiи теснившейся вокругъ.

Теперь анафема или церковное проклятiе читается въ церкви, тогда какъ въ те времена о немъ возвещали подъ открытымъ небомъ, въ наиболее людныхъ местахъ. Такъ было и въ этомъ случае, при чемъ епископъ, издавшiй буллу, для приданiя ей вящаго веса и для усугубленiя страха въ слушателяхъ отдалъ приказъ, чтобы во время ея прочтенiя были зажжены факелы, долженствовавшiе изображать, что и душа человека, навлекшаго на себя проклятiе, также будетъ гореть въ аду.

Крестьяне, обнаживъ головы, въ ужасе и съ бьющимся сердцемъ ожидали провозглашенiя пастырскаго посланiя; но вотъ помещавшiйся на котле священникъ началъ громкимъ голосомъ:

- Преосвященный епископъ Патраса и Элиды - всемъ духовнымъ отцамъ, монашествующей братiи и прихожанамъ церкви въ Лехайне - шлетъ свое благословенiе и испрашиваетъ для нихъ мира у Господа Вседержителя...

Дальше шло въ томъ-же тоне изложенiе проступка, побудившаго епископа издать буллу и заключавшагося въ следующемъ:

- Торговецъ скотомъ, Георгiосъ Никасъ, проезжая въ январе прошлаго года черезъ местечко Лехайна, обронилъ дорожную сумку, въ которой находилось въ турецкихъ бумагахъ и мелкой монетой триста драхмъ и потому тотъ, кто, безъ сомненiя, нашелъ эти деньги, въ равной мере и те, кто его зналъ или кому о томъ было ведомо, вызываются немедленно сказать обо всемъ сущую правду.

Затемъ священникъ сталъ перечислять те страшныя последствiя, которыя вело за собой для всехъ причастныхъ къ делу лицъ неисполненiе епископскаго повеленiя; читая, онъ произносилъ каждое слово раздельно, съ особеннымъ ударенiемъ для того, чтобы сильнее запечатлеть его въ умахъ слушателей.

Лица крестьянъ омрачились; они стояли согнувшись, точно готовясь упасть на колени и не смели поднять глазъ изъ боязни встретиться съ разгневаннымъ ликомъ Божiимъ. Потрясающiя слова посланiя въ ихъ напуганномъ воображенiи облеклись въ плоть и кровь и, вызывая рядъ грозныхъ виденiй, заставляли ихъ содрогаться отъ ужаса.

Между темъ небо заволоклось тучами, совершенно закрывшими солнце; весело распевавшiя птицы умолкли, чуя приближенiе грозы, и попрятались въ свои гнезда. Беззаботно сновавшiя въ толпе ребятишки пугливо жались теперь къ матерямъ, какъ-бы невольно разделяя обуявшiй всехъ страхъ. Красное пламя факеловъ, разстилавшееся по воздуху, надъ головами присутствовавшихъ, черная пелена чаднаго дыма, нахмуренныя лица крестьянъ и, въ противоположность имъ, безучастныя сытыя физiономiи священниковъ - делали удручающимъ впечатленiе, получавшееся отъ всей картины. Только фигура почтеннаго старца, стоявшаго на опрокинутомъ котле, словно распространяла вокругъ себя кроткое сiянiе, и онъ съ его серебристыми волосами, ниспадавшими на плечи, съ высокимъ, яснымъ челомъ и светлымъ взоромъ, въ рясе лазурнаго цвета, казалось, возвышался надъ целымъ собранiемъ и напоминадъ собой древнихъ патрiарховъ, когда они увещевали свой народъ, пошатнувшiйся въ вере.

- Да будетъ ему анафема! - внезапно возвысивъ голосъ, заключилъ священникъ чтенiе епископской буллы.

- Анафема! - въ одинъ голосъ подтвердили крестьяне.

- Да будетъ онъ отрешенъ отъ церкви! - продолжалъ священникъ.

- Да будетъ! - вторили крестьяне.

- Пусть и въ земле онъ не будетъ освобожденъ отъ проклятiя!

въ угнетенномъ настроенiи.

Только Димитрiй не присоединялся къ общему хору, только онъ одинъ не анафематствовалъ, не предавалъ проклятiю того, кто нашелъ триста драхмъ, не отплевывался отъ него. Въ то время, какъ мужчины, дойдя до рынка, разделились на группы, а женщины пошли по домамъ, всю дорогу крестясь и бормоча молитвы, онъ стоялъ неподвижно, съ обнаженной головой, скрестивъ на груди руки и упорнымъ, мрачнымъ взглядомъ смотря вследъ священникамъ, которые, погасивъ свои факелы, удалялись оттуда.

- Вотъ ты где, братъ, а я-то выбился изъ силъ, тебя искавши! - воскликнулъ Ставросъ, подходя къ нему.

Димитрiй не переменилъ своего положенiя, какъ будто сказанное вовсе къ нему не относилось.

- Послушай, да что ты приросъ что-ли къ месту? Надень свою феску и пойдемъ, - продолжалъ Ставросъ, тряся его за рукавъ.

Димитрiй вскинулъ на него съ изумленiемъ глаза, затемъ огляделся вокругъ и наделъ феску.

- Я не пойду, - проговорилъ онъ холодно.

И онъ бросился отъ него въ сторону, точно воръ, такъ какъ, хотя имени не было названо, но все приводившiяся въ булле подробныя указанiя прямо относились къ нему.

Димитрiй Нуласъ былъ бедный работникъ, и все его богатство заключалось въ лопате, да въ обеихъ рукахъ, съ помощью которыхъ онъ честнымъ путемъ доставалъ себе пропитанiе. Онъ работалъ на поляхъ, рылъ канавы, строилъ плотины, обтесывалъ камни и этимъ неустаннымъ суровымъ трудомъ, длившимся круглый годъ, онъ добывалъ себе право на существованiе. Около года тому назадъ, въ зимнее время, Стременосъ прорезывающiй своими загрязненными водами всю местность Лехайну и награждающiй ея населенiе всевозможными болезнями, вследствiе обильныхъ дождей выступилъ изъ береговъ, - затопилъ все находящiеся отъ него по близости дома, сады, дворы и овечьи загоны, разбилъ и снесъ все деревянные мосты, - такъ что отдельныя жилища очутились совершенно отрезанными одно отъ другого. Заинтересованные въ деле владельцы сговорились между собой и, собравъ небольшую сумму денегъ, поручили Димитрiю расширить русло реки и укрепить ея берега.

Тогда Димитрiй съ двумя своими товарищами проработалъ целую неделю почти безъ отдыха; когда все было кончено, онъ собирался уже вследъ за товарищами отправиться во-свояси, какъ увиделъ скотопромышленника Никаса, который, будучи тяжело одетъ, намеревался переплыть черезъ Стременосъ.

- Лучше не пытайся, онъ очень глубокъ! - крикнулъ ему Димитрiй.

- Пусть глубокъ, для моей Цидiи это нипочемъ! - возразилъ тотъ, очевидно приписывая своей лошади какiя-то особенныя качества.

Действительно, Цидiя была крупнаго, могучаго сложенiя. У нея была тонкая нежная шерсть, крепкая шея и необыкновенно красивая голова съ белой отметиной на лбу, отличительнымъ признакомъ чистокровной породы.

Но едва только Никасъ пустился вплавь, какъ его подхватило теченiемъ и такъ начало швырять изъ стороны въ сторону, что онъ съ неимоверными усилiями еле добрался до другого берега. Тамъ онъ слезъ съ лошади, поправилъ съехавшее на бокъ седло и привелъ несколько въ порядокъ свое намокшее и забрызганное грязью платье. Затемъ онъ снова селъ на лошадь и быстро скрылся изъ виду.

Вскоре после этого Димитрiй, проходя темъ местомъ, где всадникъ сходилъ на землю, увиделъ на траве туго набитую кожаную сумку. Первой его мыслью было, что она принадлежитъ только-что проехавшему человеку и онъ, взбежавъ на холмъ, сталъ высматривать, не завидитъли где Никаса? Но того и следъ простылъ.

Димитрiю нельзя было отказать въ честности и, попади онъ въ какой-нибудь городъ, онъ тотчасъ отправился-бы въ управу и заявилъ о своей находке. Но жителямъ местечка Лехайна бургомистръ, полицiя и судейскiе чиновники были знакомы разве лишь по-наслышке; только когда происходила перемена въ составе высшихъ учрежденiй, и для нихъ въ этой области ощущалось некоторое оживленiе, такъ какъ тогда какой-нибудь пустовавшiй складъ преображался въ зданiе городского управленiя, появлялось тамъ на столе несколько толстыхъ запыленныхъ связокъ старыхъ делъ, откуда-то брались два-три писца, и машина пускалась въ ходъ. Димитрiй, успевшiй уже сосчитать, сколько денегъ заключалось въ сумке, вовсе не хотелъ доверить такую значительную сумму подобнымъ людямъ и потому решилъ, что за ночь хорошенько обдумаетъ, какъ ему следуетъ поступить. Онъ незаметно дошелъ до рынка, где было такъ темно, хоть глазъ выколи, и страшно усталый, измученный душевными колебанiями, повернулъ къ своему дому.

- Димитрiй! эй, Димитрiй! - внезапно донеслось ему навстречу.

- Здравствуй, Вангели, - ответилъ онъ, пожимая руку пастуха-валаха гигантскаго роста {Валахскiя пастушьи племена, какъ известно, довольно часто попадались въ северной и средней части Грецiи, такъ что слово "Βλάχος" было воспринято новогреческимъ языкомъ для обозначенiя "кочующаго пастуха", а въ переносномъ смысле для характеристики необтесаннаго, неуклюжаго человека. Въ обоихъ этихъ случаяхъ слово "валахъ" употребляется повсеместно въ Грецiи, но изъ этого не следуетъ заключать, чтобы тамъ действительно жили валахи. Какъ-бы то ни было, въ настоящее время во всемъ государстве не найдется ни одного человека, который-бы говорилъ по-валахски. Откуда и когда появился этотъ народъ и какимъ образомъ онъ исчезъ - неизвестно.}. - Какъ ты попалъ сюда?

- Лучше не спрашивай, братъ; было тутъ у меня одно дельце, я съ нимъ провозился весь день, да все попусту, вотъ ночь меня и застигла! То-то поздно придется теперь возращаться домой.

Димитрiй жилъ бобылемъ. У него не было ни жены, ни детей, ни отца съ матерью. Онъ былъ пришлымъ въ Лехайне, но въ теченiе долгимъ летъ потерялъ всякое отличiе отъ коренныхъ обывателей и занималъ теперь маленькiй ветхiй домишко, где, подобно аскету, самъ управлялся со всеми хозяйственными нуждами. За ужиномъ Вангелисъ {Собственное имя, происходящее отъ сокращеннаго слова Евангелистъ "Εῦαγγελιυὴς".}, издавна бывшiй съ нимъ въ большой дружбе, поведалъ ему свое горе.

приданое за дочерью. Между темъ тотъ решительно объявилъ, что не женится, пока не будетъ ему уплачено все сполна. Какъ старикъ ни старался достать требуемую сумму, у кого только ни просилъ онъ ее взаймы, обещаясь заплатить какiе угодно проценты, - все было напрасно. Воскресенье должно было наступить черезъ два дня, и потому отчаянiе пастуха не знало пределовъ.

- Скажи, сколько-же собственно тебе нужно? - неожиданно спросилъ его Димитрiй.

- Эхъ, что тутъ говорить: много-ли, мало-ли, а все взять неоткуда!

- Нетъ, скажи все-таки!

- Ну, триста драхмъ! Изъ-за этихъ- трехсотъ драхмъ я навлеку на себя безчестiе. - У старика показались на глазахъ слезы.

Димитрiй былъ глубоко потрясенъ этимъ разсказомъ. Онъ зналъ, что у валаховъ считается большимъ стыдомъ, если кто обручитъ свою дочь и не выдастъ ее замужъ. Такая девушка неизбежно бываетъ обречена на постепенное увяданiе, такъ какъ все другiе мужчины смотрятъ на нее, какъ на подержаную мебель, утратившую блескъ новизны. Исключенiя, когда находится желающiй съ ней обвенчаться, попадаются весьма редко. Вся семья страдаетъ подъ гнетомъ безчестiя: ни одинъ изъ ея членовъ, будь то отецъ, братъ или даже дальнiй родственникъ, не смеетъ ни съ кемъ вступать въ споръ, потому что всякiй можетъ имъ закинуть словечко о томъ, что у нихъ произошло, и имъ ничего не останется, какъ замолчать.

Димитрiю все это было известно, и поэтому у него сжалось сердце при виде слезъ старика. Вдругъ онъ вспомнилъ о своей находке. Это была именно та сумма, въ которой такъ нуждался пастухъ, и Димитрiю уже начало казаться, что тутъ замешана рука Провиденiя, предназначившаго эти деньги для Билiо, и что онъ былъ избранъ только орудiемъ для передачи ихъ ей.

Подъ наплывомъ этихъ чувствъ, онъ долго не раздумывая, весело, взглянулъ на Вангелиса и промолвилъ:

- Успокойся, старый, твоя дочь будетъ замужемъ!

И онъ выложилъ изъ сумки на столъ триста драхмъ.

- Вотъ, а больше у меня нетъ, - присовокупилъ онъ, придвигая ихъ къ старику.

- Братъ, ты меня спасъ, - воскликнулъ тотъ, бросаясь къ нему съ объятiями, - ты спасъ мое дитя, мое доброе имя...--но, уже протянувъ за деньгами руку, онъ вдругъ отдернулъ ее.

- Нетъ, - произнесъ онъ, - оставь пока у себя, завтра утромъ я приготовлю тебе росписку, и тогда ты можешь отдать ихъ мне.

- Что, росписку? Съ меня довольно одного твоего слова; больше мне ничего не требуется.

Ему удалось, наконецъ, уговорить пастуха, чтобы онъ взялъ деньги и тотъ такимъ образомъ могъ въ воскресенье отпраздновать свадьбу своей дочери. Теперь-же, по истеченiи года съ лишнимъ, торговецъ скотомъ выступалъ на сцену и требовалъ возвращенiя своихъ денегъ, въ случае утайки ихъ предавая виновника проклятiямъ всехъ "святыхъ отцовъ", какъ было сказано въ епископскомъ посланiи. Правда, дело было еще поправимо, надо было только возвратить деньги, но разве мыслимо было ему, бедняку - рабочему, где-либо достать эти триста драхмъ! Валахъ - пастухъ, отъ котораго онъ могъ-бы ихъ потребовать, уже умеръ, а къ его наследникамъ онъ не имелъ права предъявлять претензiю, такъ какъ у него не было росписки.

Димитрiй провелъ весь день, не выходя изъ своего жилища. Онъ двадцать разъ переворачивалъ въ уме одинъ и тотъ-же вопросъ, не находя даже тени надежды на его разрешенiе. Наступилъ вечеръ, а ему и въ голову не пришло что-нибудь съесть или выпить. Онъ то присаживался къ старому покоробленному столу и, положивъ на него руки, ронялъ на нихъ свою разгоряченную голову, то вскакивалъ и начиналъ ходить большими шагами по комнате, нервно затягиваясь папиросой. Его мысль лихорадочно перескакивала съ одного на другое, тщетно ища на чемъ ей остановиться; холодный потъ крупными каплями выступилъ у него на лбу. Его волосы, пришедшiе въ такой безпорядокъ, какъ будто они хотели изобразить смятенiе, обуявшее его умъ, падали ему на глаза толстыми слипшимися прядями, а часть ихъ топорщилась вверхъ; мускулы лица порой подергивались судоргой, по мере того, какъ его душа содрагалась въ теле. Въ конецъ измученный, онъ бросался на кровать, думая хоть немного забыться сномъ и отлагая терзавшiя его думы до следующаго дня. Но едва онъ опускалъ веки, какъ въ его воображенiи съ поразительной ясностью возставало все виденное имъ утромъ: длинные языки краснаго пламени, мрачныя лица крестьянъ, а надъ ихъ головами черная завеса дыма, заменившаго небо и придававшаго всей картине зловещiй видъ; ему явственно слышались слова священника, изрекавшаго проклятiе, и каждое изъ нихъ разило его, какъ ударъ молота; несмотря на темноту комнатъ онъ, казалось, виделъ и ощущалъ передъ собой густое непроницаемое облако смраднаго дыма, грозившее его задушить.

- Господи, пошли скорей светъ! - вскрикивалъ онъ, въ ужасе поднимаясь съ кровати.

Онъ радостно приветствовалъ первые робкiе лучи утренней зари въ надежде, что день, прогоняющiй ночную тьму, спугнетъ и разгонитъ его тяжелыя думы. Взявъ заступъ, онъ вышелъ изъ дому искать работы.

На площади заметно было большое оживленiе. Во время великаго поста обыкновенно перекапываются большiе участки земли, отведенной подъ пашни; множество рабочихъ съ острова Цанте, изъ Кефалонiи и Лехайны сбираются спозаранку на площадь и скучиваются около рынка, занимающаго всю ея середину. Разделясь затемъ на партiи, они стоятъ, выжидая того, кто имъ предложитъ наиболее высокую поденную плату, чтобы следовать за нимъ. Тутъ-же между ними и землевладельцами часто заключаются контракты; если какой-нибудь крупный помещикъ устанавливаетъ цену, то эта цена служитъ въ тотъ день для всехъ неизменной таксой на рабочiя руки. Мало по малу площадь пустеетъ и тогда, до самаго вечера, на ней больше не видать никого, кроме лавочниковъ, да разнаго празднаго люда, целый Божiй день коротающаго время въ подозрительнаго вида кофейняхъ.

Рядомъ съ Димитрiемъ собиралась уходить небольшая кучка рабочихъ, нанятыхъ богатымъ землевладельцемъ Схинасомъ.

- Нетъ, насъ только десятеро.

Тута Схинасъ заметилъ Димитрiя.

- Эй, Димитрiй, - произнесъ онъ, удивленно разглядывая его, - никакъ ты одинъ здесь?

- Одинъ, господинъ.

- Хочешь идти съ ними?

- Сейчасъ иду.

И онъ весело примкнулъ къ толпе рабочихъ.

Какъ только они пришли на участокъ, такъ стали правильными рядами и принялись за свой трудъ. Работали они дружно, съ воодушевленiемъ. Заступы мерно поднимались вверхъ и, сверкнувъ на мигъ въ воздухе, быстро падали на землю, вонзаясь въ ея твердую поверхность и разрыхляя ее. Добродушныя шутки и смехъ перелетали изъ устъ въ уста. Вскоре кто-то запелъ, робко и неуверенно, остальные подхватили, и полилась, все расширяясь, звонкая хватавшая за сердце песня.

Димитрiй съ наслажденiемъ отдавался работе. Свежiй, вольный воздухъ, всеобщее хорошее настроенiе, а главное самый трудъ, требовавшiй непрестаннаго напряженiя мускуловъ и заставлявшiй кровь правильнее и быстрее обращаться въ жидахъ, - все это действовало укрепляющимъ образомъ на его тело и направляло его мысли въ другую, более светлую сторону. Онъ не разъ вмешивался въ разговоръ, отпуская то или другое словечко и даже тихонько, точно боясь разбудить свою совесть, вторилъ любимой песне.

Появившiйся спустя некоторое время Схинасъ велелъ всемъ сделать роздыхъ и отправился покупать провизiю на завтракъ, состоявшiй, по обыкновенiю, изъ поджаренныхъ бобовъ, зелени, хлеба и вина.

- Георгакисъ {Имя Схинаса, уменьшительное отъ Георгiоса.}, сколько-же ты рабочихъ-то подрядилъ? - задалъ ему вопросъ торговецъ Димосъ, у котораго онъ забиралъ требуемые припасы.

- А что? Разве они не хороши? - встревожился Схинасъ, всегда отличавшiйся подозрительностью.

- Нетъ, не то, между ними попался тебе одинъ проклятый.

- Онъ накличетъ на тебя погибель! - прибавилъ другой.

- Чрезъ него вся земля у тебя засохнетъ! - выразилъ свое мненiе третiй.

Георгакисъ, услышавъ о томъ, какiя бедствiя должны обрушиться на его голову, стоялъ какъ громомъ пораженный. Онъ всматривался въ лица говорившимъ и старался уяснить себе смыслъ ихъ речей. Вдругъ ему вспомнились слухи, ходившiе на рынке про Димитрiя; тутъ онъ испугался не на шутку и, не взявъ даже своей покупки, чуть не бегомъ пустился къ себе обратно.

Онъ прямо направился къ Димитрiю и сурово сказалъ ему:

- Ты, Димитрiй, долженъ бросить работу.

- Почему, господинъ?

Такъ какъ Димитрiй стоялъ неподвижно, понуривъ голову и съ внутренней дрожью внимая словамъ хозяина, то этотъ подошелъ къ нему ближе и, вырвавъ у него изъ рукъ заступъ, перебросилъ его черезъ плетень на дорогу.

- Вонъ отсюда! - закричалъ онъ на него.

- Убирайся! - чуть не въ одинъ голосъ крикнули рабочiе, страшно раздосадованные темъ, что въ среде ихъ находился проклятый. Они потрясали ему вследъ своими заступами.

Димитрiй въ сильномъ волненiи поспешно удалялся оттуда, забывъ даже захватить съ собой заступъ. Итакъ, онъ былъ действительно преданъ анафеме и всеми отвергнутъ! О его находке знали въ местечке и она-то послужила ему уликой. А крестьяне, вместо того, чтобы хорошенько все обсудить и принять въ соображенiе обстоятельства, известныя каждому изъ нихъ, слепо и единодушно присоединились къ решенiю церкви, которой были совсемъ незнакомы подробности его проступка, и заодно съ нею предали его проклятiю.

- Хорошо, - думалъ онъ, рыдая всю дорогу, - хорошо; по ихъ мненiю, уже до того дошло, что я могу сделать землю безплодной!

Его взглядъ упалъ неожиданно на низенькiй домикъ изъ белаго кирпича, откуда доносилось гнусливое пенiе какой-то молитвы. Димитрiй, самъ не зная какъ, очутился въ Лехайне и теперь стоялъ передъ домомъ попа Ставроса.

- Самъ Богъ привелъ меня сюда, - решилъ онъ обрадовавшись.

И онъ вошелъ съ твердымъ намеренiемъ исповедаться священнику и испросить его совета. Обнаживъ голову, онъ со смиренiемъ поцеловалъ у него руку и опустился передъ нимъ на колени.

Попъ Ставросъ сиделъ, поджавши ноги, на кровати; въ девой руке у него были четки, а въ правой, упиравшейся въ колено, онъ держалъ молитвенникъ. Попъ Ставросъ былъ родомъ изъ Манолады {Манолада - село, расположенное на одинъ часъ езды отъ местечка Али-Челеби (получившаго свое названiе отъ своихъ прежнихъ владельцевъ, богатыхъ турокъ), къ северу отъ Лехайны.}. Въ молодости онъ пасъ свиней, затемъ читалъ по складамъ "апостола" въ сельской церкви, когда-же ему удалось внести установленную сумму - отъ пятидесяти до шестидесяти талеровъ - взятую имъ въ приданое за своей молоденькой женой, - его все признали заслуживающимъ быть посвященнымъ въ священники, и онъ былъ рукоположенъ. Вскоре открылась священническая ваканцiя при церкви св. Димитрiя, и попъ Ставросъ добился, съ помощью несколькихъ паръ гусей и каплуновъ, чтобы его перевели въ Лехайну, при чемъ, разумеется, новое положенiе ничуть не способствовало расширенiю его богословскихъ познанiй.

- Ну, такъ чего-же ты отъ меня хочешь? - спросилъ онъ Димитрiя своимъ густымъ сиповатымъ голосомъ; когда тотъ кончилъ говорить.

- Я прошу васъ, батюшка, дать советъ, какъ мне поступить?

- Какъ поступить? Возврати деньги и возврати ихъ какъ можно скорее, иначе ты совсемъ пропадешь, - проговорилъ попъ съ напускной суровостью, желая усилить впечатленiе, произведенное его словами.

- Но, ведь, у меня ихъ нетъ; разве я могъ скопить триста драхмъ?

- Есть оне у тебя или нетъ, а возвратить ты ихъ долженъ. Подумай только, сынъ мой, - прибавилъ онъ, несколько смягчившись, - ты проклятъ Богомъ и нами... твое жалкое тело отягчено проклятiемъ... ты будешь стонать и трястись, какъ Каинъ... будешь покрываться потомъ, а потомъ леденеть отъ ужаса...

И попъ Ставросъ сталъ приводить ему на память все муки, перечисленныя въ епископскомъ посланiи и неизбежно ожидавшiя его въ будущемъ. Димитрiй питалъ большое уваженiе къ духовнымъ лицамъ и воспринималъ ихъ слова, какъ глаголъ самого Бога. Какое-бы дело имъ ни затевалось, если только оно имело хотя косвенное отношенiе къ церкви, - онъ всегда шелъ советоваться со священникомъ. По средамъ и пятницамъ онъ держалъ строгiй постъ и вообще былъ воплощенiемъ богобоязненнаго, глубоко-религiознаго человека. Речь священника порождала въ его душе неописуемый страхъ, онъ дрожалъ съ головы до ногъ.

- Пощади, остановись ради самого Создателя, - какъ вопль, вырвалось, наконецъ, у него.

Онъ вскочилъ съ полу и направился къ выходу.

- Послушай, Димитрiй, - съ участiемъ сказалъ ему въ догонку попъ, - постарайся достать эти деньги, да мне принеси еще столько-же, чтобъ я могъ сорокъ дней молиться о твоей душе...

Но тотъ уже ничего не слыхалъ; онъ выбежалъ изъ дому, какъ сумасшедшiй. Стало-быть наказанiя нельзя было предотвратить; его проступокъ не могъ быть ничемъ искупленъ: или онъ долженъ былъ немедленно вернуть деньги, или ему предстояло всю жизнь провести подъ гнетомъ проклятiя и после смерти быть изрыгнутымъ землей. Но где, какимъ образомъ могъ онъ достать такую большую сумму?

всехъ несчастныхъ, обиженныхъ судьбой, ссужалъ бедныхъ землевладельцевъ деньгами, не требуя съ нихъ большихъ процентовъ и потому считался всеми добрымъ христiаниномъ. Димитрiй работалъ у него несколько летъ подрядъ, пользовался его доверiемъ и расположенiемъ.

- Пойду къ нему, Богъ мне поможетъ, - решилъ онъ.

И Димитрiй пошелъ по прямому направленiю къ дому Руссоса. Всю дорогу сердце учащенно билось у него въ груди. Этотъ часъ былъ самымъ важнымъ въ его жизни. Вся его дальнейшая участь зависела отъ этого человека, одно слово котораго могло погубить или спасти его душу и тело, Димитрiй избегалъ смотреть въ лицо темъ, кто попадался ему навстречу, изъ боязни упасть духомъ и вернуться, ничего не сделавъ.

- Где твой господинъ? - спросилъ онъ слугу купца.

- Его нетъ дома; вотъ, получи свою плату и уходи о добру по здорову, - ответилъ тотъ, кладя на каменную скамью у воротъ дома свертокъ съ четырьмя драхмами.

- Да я пришелъ вовсе не за этимъ, - взволнованно заговорилъ Димитрiй, - мне надо видеть твоего господина.

- Я уже докладывалъ тебе, что его нетъ дома, - повторилъ грубо слуга.

Димитрiй задрожалъ всемъ теломъ. Еще только подходя къ дому, онъ разгляделъ въ одномъ изъ оконъ плотную фигуру купца. Повидимому, тотъ увидалъ его въ свою очередь и, предполагая, что онъ явился за недоданной ему платой, передалъ ее слуге, чтобы самому не входить съ нимъ ни въ какiя сношенiя. Значитъ и Руссосъ его избегалъ, не желая даже выслушать; а между темъ, онъ лучше, чемъ кто-либо зналъ, какъ были найдены деньги и на что оне были употреблены.

Димитрiй повелъ вокругъ себя безсмысленнымъ взглядомъ, ничего не видя, ничего не различая; затемъ онъ бросился бежать оттуда и пробрался къ себе закоулками, чтобы уберечь себя отъ язвительныхъ взглядовъ и насмешливыхъ замечанiй крестьянъ.

Отчаянiе Димитрiя было безгранично. Сердце у него билось неудержимо, судорожно сжимаясь при малейшемъ шорохе; разгоряченный приливомъ крови мозгъ жегъ ему черепъ, какъ расплавленный свинецъ; въ его душе царилъ невообозримый хаосъ, въ которомъ, непрерывно сменяясь, проносились, какъ тени, разные образы, обдававшiе его холодомъ ядовитаго смеха. Жизнь со всеми ея благами была для него утрачена; все связи между нимъ и остальнымъ мiромъ были порваны. Проклятiе, эта неумолимая жестокая кара, заклеймило его печатью Канна и онъ во веки не могъ ее стереть съ себя, вместе съ нею долженъ былъ лечь въ могилу и предстать на судъ Божiй.

Димитрiй съ каждымъ днемъ все больше и больше убеждался въ ненависти къ нему со стороны населенiя Лехайны; онъ часто слышалъ, какими ругательствами сопровождали его имя, какъ его поносили и горечь наполнила до краевъ его душу. Къ тому-же ему пришло на мысль, что если все это еще можно вытерпеть, то какъ вынести то, что ожидаетъ его после смерти?

И онъ теперь нередко задумывался о будущей жизни, о томъ, какая участь постигнетъ за гробомъ его душу и тело. Конечно, нить его существованiя должна будетъ рано или поздно оборваться и тогда, где его ни похоронятъ, - бросятъ-ли его трупъ куда-нибудь въ яму, зароютъ-ли его глубоко въ землю, нагромоздивъ на него целую гору, - на другой-же день могила раскроется отъ края до края, ветеръ развеетъ всю насыпь и его тело будетъ извергнуто вонъ. Земля, заботливо и любовно скрывающая въ своихъ недрахъ всехъ мертвецовъ, не принимаетъ праха проклятаго; она преследуетъ и гонитъ его, какъ живого, точно боится, что частицы ея оскверняются прикосновенiемъ къ нему и что она запятнаетъ свою добрую славу. Но это еще не все; тело, какому-бы поруганiю оно ни подвергалось, въ конце-концовъ обратится въ ничто, а вотъ душа, неразрушимая и безсмертная, будетъ непрестанно мучиться въ аду. Она будетъ кипеть въ большихъ котлахъ, наполненныхъ черной смолой, котлахъ, подобныхъ тому, стоя на которомъ священникъ провозгласилъ анафему; потомъ ее принудятъ ходить по раскаленнымъ до-бела прутьямъ и, наконецъ, низвергнутъ въ мракъ преисподней, где она закоченеетъ въ необозримомъ ледяномъ озере. Она будетъ страдать неутомимой жаждой и ненасытнымъ голодомъ, но ничто не принесетъ ей облегченiя. Бурливое шумное клокотанье смолы ошеломитъ, ее, богохульныя речи и адскiй хохотъ демоновъ заставятъ ее трепетать, стоны и вопли грешниковъ поразятъ ее ужасомъ, ее будетъ опалять жаркiй пламень огня и въ невыразимой муке она будетъ задыхаться отъ смраднаго чернаго дыма. И такъ будетъ идти вечно, до скончанiя временъ.

- Одно и то же, всегда одно и то же, - бормоталъ Димитрiй въ приливе отчаянiя.

Ему все это было известно изъ его любимой книжки "Путь къ спасенiю", составлявшей его обыкновенное чтенiе, а также по наслышке. До него часто доходили слухи, что въ окрестныхъ деревняхъ земля извергала вонъ покойниковъ, и священники неминуемо признавали въ нихъ людей, преданныхъ при жизни церковному проклятiю. Крестьяне вырывали тогда более глубокую могилу, но земля вторично выбрасывала мертвеца изъ своихъ недръ, и эта упорная борьба между нимъ и землею продолжалась до техъ поръ, пока у него не находились богатые и добрые родственники, которые, заплативъ крупную сумму, добивались того, что надъ его могилой прочитывалось отпущенiе. Тогда земля примирялась съ нимъ и по истеченiи трехъ субботъ трупъ предавался разложенiю.

Но разве найдется кто, думалось Димитрiю, чтобы сделать то же самое для него? Если теперь, когда онъ могъ бы отплатить за благодеянiе, ни одна душа не хочетъ ему помочь, то кто же пожалеетъ его, мертваго?

- Никто, никто не дастъ за меня ни гроша. - скорбно отдавалось во всемъ его существе.

Димитрiй съ каждымъ днемъ все больше и больше опускался; онъ сталъ положительно неузнаваемымъ. Глаза у него ввалились; черты лица отъ постоянной душевной муки вытянулись и потемнели, придавъ ему угрюмый, жесткiй видъ; его всклокоченные волосы и борода, сделавшiеся грязными отъ того, что онъ колотился головой объ стену, придавали ему сходство съ преступникомъ, только что выпущеннымъ изъ тюрьмы.

Скоро и голодъ заявилъ ему о себе. Немного денегъ, полученныхъ имъ за работу, ушли почти целикомъ на пропитанiе, про черный же день у него ничего не было накоплено. Онъ попросилъ старуху соседку побывать у двухъ - трехъ землевладельцевъ, не расплатившихся съ нимъ сполна, но те, принявъ ее очень нелюбезно, отослали ни съ чемъ.

Разъ, когда нужда особенно дала ему себя знать, онъ решилъ пойти къ рынку искать работы. Приближалась весна, пашни у всехъ перекапывались, и потому на рабочихъ былъ большой спросъ.

- Они увидятъ, что со мной сделалось и почувствуютъ ко мне состраданiе, - думалось ему.

его за самаго лучшаго добросовестнейшаго работника, даже купцы прежде всегда оказывавшiе ему доверiе, все они молча проходили мимо только взглядывая на него украдкой.

- Напрасно, - сказалъ онъ себе, - меня никто не найметъ.

И онъ вернулся къ себе глубоко разочарованный.

Вечеромъ онъ вышелъ опять, чтобы купить масла для лампады, висевшей у него передъ образомъ. Отверженный всеми, онъ решилъ жить совершеннымъ отшельникомъ, всецело посвятивъ себя молитве. Онъ избралъ Пресвятую Деву, Скорбящую Матерь Божiю, въ свидетельницы своей необъятной печали и ни на кого больше, кроме Нея, не надеялся. Чтобы Ее не прогневать, онъ былъ готовъ претерпеть всевозможныя лишенiя, только бы передъ Ея иконой теплилась неугасаемая лампада, а по праздникамъ горела восковая свеча изъ желтаго воска.

Когда онъ возвращался назадъ, на улице, несмотря на холодъ и грязь, резвились и играли босоногiе, одетые въ какую-то рвань, ребятишки; щеки у нихъ были розовыя, отъ нихъ такъ и веяло здоровьемъ.

Вдругъ они заметили Димитрiя и узнали его, хотя онъ закутался въ плащъ и закрылъ лицо капюшономъ, накинутымъ на голову.

- Проклятый, проклятый! - закричали они хоромъ.

Окруживъ его, они все-таки держались отъ него въ отдаленiи, но затемъ, ободренные его безответнымъ страдальческимъ видомъ, подступили къ нему ближе, начали на него плевать и забрасывать его комками грязи. А одинъ, посмелее, подкрался къ нему сзади и такъ толкнулъ подъ локоть, что вышибъ у него изъ рукъ бутылку съ масломъ.

- Ахъ, ты бесенокъ! - разсердился Димитрiй и ударилъ мальчугана по спине своей камышевой тростью. Тогда ребята все заразъ подняли страшный вопль и разбежались отъ него въ разныя стороны, точно стадо гусей во время дождя. На эту кутерьму изъ ближайшихъ домовъ повыскочили женщины и, узнавъ причину детскаго крика, стали швырять въ Димитрiя камнями и поленьями дровъ.

- Ступай къ чорту, проклятый, провались!

- Ты еще всехъ насъ погубишь!

- Уходи ты отъ насъ, уходи!

- Убирайся вонъ, сгинь нечестивецъ, проклятый Богомъ!

Привлеченные шумомъ, одинъ за другимъ подходили крестьяне и, услышавъ отъ женщинъ въ чемъ дело, принимались действовать съ ними заодно. Мужчины, дети и женщины все вместе бросали въ него камнями и осыпали его проклятiями, подобно тому, какъ некогда разъяренный iерусалимскiй народъ бросалъ камнями въ мученика Стефана. Ихъ ярость не знала больше пределовъ. Изступленiе ихъ доходило до того что по такому ничтожному поводу они были готовы разорвать его на части въ полной уверенности, что этимъ только угодятъ Богу.

Димитрiй понялъ, что ему немыслимо дольше оставаться среди фанатически возбужденнаго противъ него населенiя. "Гласъ народа - гласъ Божiй". Не нашлось ни одного человека, который бы поднялъ свой голосъ въ защиту его. Все были убеждены въ его виновности и изгоняли его, подобно тому, какъ во время грозы выгоняютъ изъ дома собаку, такъ какъ, по народному поверью, ея шерсть обладаетъ свойствомъ притягивать молнiю. Окончательно упавъ духомъ, подавленный, уничтоженный злобными криками, онъ, не заходя даже въ свое жилище и точно повинуясь тайнымъ веленiямъ неотвратимой судьбы, бросился бежать по дороге, которая вела за черту местечка. Вследъ ему еще доносились проклятiя и угрозы.

Всю ночь онъ шелъ, куда глаза, глядятъ, и никакiя препятствiя, попадавшiяся ему на пути, не могли его удержать. Все спуталось въ его потрясенномъ существе; его мысль трепетала и билась, какъ крыло на смерть подстреленной птицы. Онъ не могъ себе уяснить ни того, что съ нимъ произошло, ни того, куда собственно онъ идетъ. Онъ ничего не различалъ вокругъ, кроме белевшей подъ ногами узкой тропинки, не слышалъ онъ ни жалобнаго плача ветра, ударявшаго въ сплошную стену придорожнаго тростника, ни пронзительнаго крика совы, залетевшей въ кустарникъ, ни волчьяго воя, раздававшагося въ ближнемъ калиновомъ лесу.

Онъ ощущалъ только, какъ сильно колотилось у него въ груди сердце, точно хотевшее разрушить все преграды и вырваться на волю.

Когда забрезжилось утро, онъ очутился у отроговъ горнаго кряжа и былъ внезапно окруженъ стаей неистово лаявшихъ на него овчарокъ. Онъ пришелъ въ себя и сталъ озираться кругомъ.

- Куда же это я попалъ? - въ изумленiи спрашивалъ онъ себя.

Действительно, онъ былъ далеко въ стороне отъ Лехайны, въ местности, где находилось селенiе Калотихонъ, впоследствiи снова получившее свое древнее наименованiе Бупразiонъ. Тамъ жили валахскiе пастухи, все поголовно приходившiеся другъ другу свойственниками. На бледномъ фоне занимавшейся зари обрисовывались, подобно темнымъ массамъ, ихъ раскинутые бокъ-о-бокъ шатры съ примыкавшими къ нимъ овчарнями, остроконечными шалашами для скота и похожими на улья курятниками.

Валахскiя женщины съ открытой высокой грудью прекрасной формы, съ обнаженными до локтя сильными руками, усердно сбивали масло, выходившее изъ восьми отверстiй маслобойки въ виде густой белоснежной пены. Дети-подростки собирали сухiе сучья и подкидывали ихъ въ два огромныхъ, далеко отбрасывавшихъ светъ костра, тогда какъ совсемъ маленькiе ребятишки покоились въ люлькахъ, привешанныхъ къ деревьямъ и, открывъ на минуту глаза навстречу переливавшимъ волшебными красками лучамъ утренней зари, снова засыпали, сами себя укачивая.

- Эге, отчего это собаки такъ лаютъ? - вопросительно сказалъ одинъ изъ валаховъ.

- Кажись, кто-то идетъ оттуда, не слышишь?

Молодой валахъ, поднявъ голову, крикнулъ сильнымъ голосомъ:

- Гей, добрый человекъ, кто ты, эй!

Но ответа не последовало. Димитрiй, окруженный собаками, отчаянно отъ нихъ отбивался; его трость давно разлетелась на мелкiе куски, и онъ съ ужасомъ ждалъ, что стая его загрызетъ.

- Гей ты... странникъ ты что-ли, гей! - продолжалъ тотъ кричать еще громче.

Онъ вложилъ въ ротъ два пальца и издалъ короткiй, резкiй свистъ. Услышавъ знакомый имъ звукъ, собаки перестали лаять, но остались стоять на местахъ, не спуская съ Димитрiя своихъ большихъ выпуклыхъ глазъ и готовясь, при малейшемъ его движенiи, снова броситься на него.

- На, ужъ нетъ-ли тамъ какой дичи?

- А что, если это волкъ?

Между валахами поднялась тревога. Необычайное упорство собакъ, которымъ они приписывали особенную прозорливость, заставляло ихъ предполагать, что тутъ дело идетъ не о простомъ человеке, а о воре, забравшемся въ засаду, чтобы выкрасть изъ стада несколько штукъ овецъ или о волке, соблазнившемся возможностью легкой поживы.

- Эй, Нассосъ, отправляйся живей да посмотри что тамъ такое, - обратился къ молодому валаху седой, какъ лунь, старикъ Алексей, старейшiй изъ всехъ, глаза многочисленной семьи; онъ уже не доилъ овецъ, а только, опираясь на посохъ, переходилъ отъ одного работника къ другому и наблюдалъ за ними.

Нассосъ немедленно повиновался и, взявъ палку, пошелъ въ направленiя къ Димитрiю. Онъ мигомъ разогналъ собакъ.

- Эй, божiй человекъ, какъ ты попалъ сюда такую рань? спросилъ онъ Димитрiя.

Онъ подошелъ къ нему ближе, чтобы заглянуть ему въ лицо и вдругъ, къ своему крайнему удивленiю, узналъ въ неведомомъ пришельце стариннаго друга покойнаго Вангелиса.

- Кумъ! Ты-ли это, кумъ! - произнесъ онъ, глубоко обрадованный, обнимая его.

- Я, сынъ мой! - взволнованно ответилъ Димитрiй.

Онъ съ самаго начала узналъ местность, куда его привелъ случай, но, опасаясь, что валахи отнесутся къ нему враждебно, онъ хотелъ было спрятаться, а затемъ идти дальше, насколько у него хватитъ силъ, но собаки его увидали. Когда-же онъ заметилъ, съ какимъ радушiемъ простеръ къ нему свои объятiя Нассосъ, то подумалъ, что тотъ или ничего не знаетъ или щадитъ его изъ состраданiя и, чувствуя смертельную усталость, охотно последовалъ за нимъ въ его шатеръ.

- Билiо! Билiо! - весело позвалъ жену Нассосъ.

- Ау!

- Кумъ пришелъ, или скорей съ нимъ здороваться.

были шерстяные чулки и широкiе грубые лапти; въ правой руке она держала длинный посохъ.

- Будьте здоровы! - приветствовалъ ее Димитрiй по-валахски.

- Добро пожаловать, батюшка, будь здоровъ и свежъ, какъ вода, - съ улыбкой возразила ему Билiо и поцеловала у него руку.

Билiо была красивая валашка, средняго роста, стройнаго и крепкаго сложенiя; у нея было круглое лицо и миндалевидные глаза, оттененные длинными, густыми ресницами. Ея кожа слегка потемнела отъ загара, такъ какъ она целый день проводила на воздухе: то пасла стадо овецъ, то стирала белье на речке, протекавшей на дне большаго оврага; вообще она славилась, какъ хозяйка, не только между своими, но даже въ соседнихъ селенiяхъ.

Между темъ все овцы были выдоены, и пастухи уносили къ себе большiе котлы и деревянныя чаши, полные до краевъ теплымъ, ленившимся молокомъ.

Все валахи по очереди входили въ шатеръ массоса и здоровались съ Димитрiемъ такъ просто и сердечно, что онъ былъ тронутъ до слезъ. Нассосъ подалъ ему большую чашку съ молокомъ, чтобы онъ могъ проглотить его съ пеной.

- Пей, батюшка, на здоровье, подкрепись, - въ свою очередь упрашивала его Билiо, подавая ему ложку, украшенную резьбой.

Димитрiй, изнемогшiй отъ усталости и душевныхъ терзанiй, принялся съ наслажденiемъ втягивать въ себя белоснежную цену парного молока; мало-по-малу, подъ впечатленiемъ окружавшей его мирной природы и любовнаго ласковаго прiема, оказаннаго ему валахами, онъ началъ отдыхать душой. Его сердце, измученное пыткой последнихъ дней, забилось спокойнее, правильнее, такъ-какъ онъ обрелъ другiя сердца, не воздвигавшiя на него гоненiй. Нервное потрясенiе постепенно въ немъ улеглось, веки отяжелели, его стало клонить ко сну, и онъ улегся подъ открытымъ небомъ на разостланномъ плаще и положивъ голову на большой камень.

Радостное блеянiе маленькихъ ягнятъ, выпущенныхъ на свободу изъ хлевовъ, куда ихъ запираютъ на ночь отдельно отъ матерей, чтобы они не могли ихъ сосать, веселый смехъ детей, певучiй говоръ чернаго дрозда, этого перваго предвозвестника утра, сладкiе звуки свирели - все это мягкой, нежной волной доходило до его слуха, объятаго дремотой, и незаметно его убаюкивало.

Прошло уже два дня, какъ Димитрiй поселился у Нассоса съ Билiо, а они относились къ нему все съ той-же неподдельной любовью, съ какой его къ себе приняли. Они, какъ съ роднымъ, разделяли съ нимъ пищу и кровъ; ту самую дружбу, которую раньше питалъ къ нему старый Вангелисъ, возымели къ нему дочь и зять этого последняго. Характеръ валаховъ съ ихъ прямотой и простосердечiемъ таковъ, что они и чувства считаютъ преемственными наравне съ шатромъ и стадомъ овецъ. Узы дружбы они наследуютъ отъ своихъ отцовъ и часто оне становятся для нихъ даже прочнее, чемъ узы родства.

Старый Вангелисъ никогда, ни однимъ словомъ не проговорился своей дочери или ея мужу о благодеянiи, оказанномъ ему Димитрiемъ. Они сами привязались къ нему, такъ какъ со дня ихъ свадьбы онъ приходилъ къ нимъ каждый праздникъ и оставался у нихъ отъ одного утра до другого. Целый день они проводили вместе, какъ одна дружная семья. Старикъ Вангелисъ закалывалъ ягненка, Нассосъ его свежевалъ, Билiо приготовляла изъ него жаркое, а Димитрiй заботился о томъ, чтобы былъ накрытъ столъ. Часто, окончивъ свою скромную трапезу, они въ веселiи сердца затягивали хоромъ пасхальную песню, такъ верно и трогательно изображающую жизнь бедняка - валаха. Только передъ самой смертью старый Вангелисъ сказалъ своимъ про Димитрiя:

- Димитрiй мне братъ.

И больше ничего. Но и этого было достаточно, чтобы онъ заступилъ имъ место отца.

Оттого и теперь ни Нассосъ, ни Билiо не разспрашивали его о причине, заставившей его покинуть свой домъ и такъ долго гостить у нихъ. Димитрiй съ первыхъ-же дней пребыванiя съ ними ощутилъ всю отраду спокойствiя. Внутри ихъ жилища онъ виделъ счастье и нежную любовь, плодъ которой толстый краснощекiй бутузъ Митросъ составлялъ для всехъ утеху. Этой любовью скрашивалась вся скудость ихъ обстановки и Димитрiй, сознававшiй, что счастье молодой четы создано его руками, минутами гордился этимъ и былъ готовъ нести безъ ропота ниспосланную на него кару. Вне прiютившаго его шатра, его поражала чистота нравовъ валахскихъ пастуховъ, непритворность ихъ дружбы и ихъ горячая вера въ Бога. Онъ виделъ, какой миръ царитъ въ ихъ семьяхъ, и переживалъ въ этомъ бедномъ пастушескомъ селенье, далеко отъ людской зависти, злобы и насмешки, - часы истиннаго тихаго счастья.

Когда валахи расходились по разнымъ направленiямъ со своими стадами, Димитрiй оставался съ женщинами, слушалъ ихъ разсказы, беседовалъ съ ними о погоде и овцахъ или разсуждалъ съ Билiо о шерсти и другихъ хозяйственныхъ заботахъ, при чемъ, обыкновенно, носилъ и укачивалъ ея малютку - сына.

Но съ теченiемъ времени и эта жизнь перестала действовать на него благотворно. Ничто изъ того, что его окружало: - ни смеющаяся природа, ни светлыя воды всюду протекавшихъ ручейковъ, ни забавные прыжки ягнятъ, ни мелодичное пенiе свирели, - не имело больше для него обаянiя, не находило больше въ его душе радостнаго отклика. Въ его воображенiи снова стали съ неутомимой последовательностью развертываться картины будущаго, заставлявшiя его холодеть отъ ужаса. Лихорадка медленно, но верно пожирала его тело, какъ пламя пожираетъ свечу, подтачивая его силы и безследно унося здоровье. Щемящая тоска грызла его сердце, мрачныя думы о будущемъ держали его нервы въ постоянномъ истощавшемъ его возбужденiи. Что было изъ того, что онъ пока нашелъ себе прiютъ подъ дружеской кровлей? Все и навсегда было для него потеряно: доброе имя, уваженiе, заслуженное имъ примерной жизнью, безмятежное прошлое, душевное спокойствiе и даже - загробное бытiе.

- Ничего, i^iчего они мне не оставили, - наболевшимъ стономъ вырывалось у него.

Димитрiй подумывалъ о томъ, какъ-бы спросить у Нассоса обратно триста драхмъ и такимъ образомъ снова все вернуть. Но каждый разъ его останавливала мысль, что у того не больше восемнадцати штукъ овецъ, а денегъ ни гроша.

У валаховъ только три раза въ годъ бываютъ деньги, когда они продаютъ сыръ, шерсть и овецъ. Тогда они, живо уплативъ долги, закупаютъ все необходимое для обихода и попрежнему остаются съ пастушьей палкой въ рукахъ, женой и детьми въ шатре и овцами, этимъ источникомъ ихъ благосостоянiя.

Такъ Димитрiй и промолчалъ, еще сильнее упавъ духомъ.

удастся скорее всехъ сбыть съ рукъ своихъ овецъ. Страстная пятница - день ликованiя для валаховъ; они поднимаются тогда съ зарей и весь день проводятъ въ Лехайне, где выставляютъ своихъ овецъ для продажи на самыхъ бойкихъ местахъ. Этотъ день имеетъ для нихъ такое-же значенiе, какъ августъ для виноделовъ. Ихъ пояса раздуваются отъ денегъ и, согласно установившейся между ними поговорке, они идутъ тогда къ своимъ заимодавцамъ и, принявъ спесивый, важный видъ, требуютъ онъ нихъ свои расписки.

У Нассоса въ тотъ годъ было мало ягнятъ, такъ какъ пiявки произвели зимой большiя опустошенiя въ его стаде. Все-таки и онъ оправился съ остальными, захвативъ съ собой жену, чтобы купить съ ней вместе масла для лампадъ и всего, что имъ было нужно для самихъ себя и для хозяйства.

- А ты, батюшка, пойдешь съ нами? - спросилъ его Нассосъ.

- Нетъ, мои милые, я останусь. Прощайте.

- Заглядывай почаще къ овцамъ, въ хлевъ, - промолвила смеясь Билiо.

Димитрiй целый день провелъ въ сильной, мучительной тревоге. Ему казалось невозможнымъ, чтобы валахи не узнали въ Лехайне обо всемъ случившемся съ нимъ и о томъ, что къ этому могло быть присочинено, такъ-какъ сплетни въ маленькихъ местечкахъ растутъ и раздуваются съ каждымъ днемъ все больше, пока не делаются, наконецъ, похожими на знаменитыя исторiи Мюнхгаузена. Димитрiй хорошо зналъ техъ, съ кемъ ему пришлось жить въ теченiе столькихъ летъ. Любители позлословить, они всегда были рады подхватить какой нибудь слухъ и разнести его повсюду, лишь-бы только подорвать добрую славу соседа. Ограниченность и скученность населенiя, отсутствiе всякихъ новостей, дававшихъ пищу ихъ уму, - все это поневоле заставляло ихъ выбирать предметомъ своихъ беседъ кого-нибудь изъ своей-же среды и вотъ, коротая свои досуги въ кофейняхъ и трактирахъ они, бывало, примутся за кого-нибудь и безъ стесненiя начнутъ промывать ему косточки, а потомъ, бросивъ его, какъ выжатый лимонъ, перейдутъ къ другому, къ третьему, все больше входя во вкусъ злословiя, усердно копаясь въ личной и семейной жизни того, кто въ данную минуту имелъ несчастiе попасть имъ на зубокъ.

Такимъ образомъ едва-ли можно было отъ нихъ ожидать, что они пощадятъ Димитрiя въ его горе и откажутъ себе въ удовольствiи пройтись на его счетъ. Наверное и на рынке, и въ харчевняхъ будутъ говорить о немъ, такъ что Нассосъ и Билiо неминуемо узнаютъ обо всемъ и тогда ему нельзя будетъ дольше у нихъ оставаться.

- Скоро придется мне и отсюда уйти, - скорбелъ онъ,

Эта мысль не давала ему покоя целый день. Къ вечеру валахи въ самомъ веселомъ настроенiи порознь и вместе стали возвращаться домой, ягнятъ у нихъ было мало, за то пояса были туго набиты деньгами. Одни изъ нихъ, бывшiе немножко подъ хмелькомъ, громко и радостно выражали свое ликованiе и наигрывали на свиреляхъ. За ними плелись женщины, тащившiя покупки, а некоторыя изъ нихъ еще въ придачу къ нимъ своихъ детей. Какъ только Димитрiй различилъ въ толпе Нассоса и Билiо, онъ робко, точно преступникъ въ своего судью, вгляделся въ нихъ; ихъ лица сiяли довольствомъ, но сквозь него пробивалась едва уловимая черта досады и легкаго недоуменiя.

"На, змеи запустили въ меня свое жало", - подумалъ онъ, почувствовавъ, какъ у него оборвалось сердце.

Вечеромъ, когда все улеглись спать, ему довелось узнать всю правду.

- Да, какъ я говорилъ тебе, милая, - шепталъ Нассосъ жене. - Онъ укралъ, сказываютъ они.

- И тогда они его прогнали?

- Да, но раньше предали анафеме съ черными факелами въ рукахъ и осыпали его проклятiями.

- По этому онъ и пришелъ сюда?

- По этому, что-жъ теперь намъ делать?

- Во всякомъ случае мы не можемъ также прогнать его отъ себя.

- Прогнать - конечно нетъ, Боже упаси, но...

Димитрiй все слышалъ и его бросало то въ холодъ, то въ жаръ. Всю ночь напролетъ онъ не могъ сомкнуть глазъ, а утромъ его трясла такая лихорадка, что если бы онъ тотчасъ хотелъ покинуть своихъ гостепрiимныхъ хозяевъ, раньше, чемъ они могли дать ему заметить свое неудовольствiе, то не былъ-бы въ состоянiи подняться со своего ложа. Только вечеромъ онъ всталъ съ трудомъ и вышелъ посидеть на воздухе.

Ягнята, заколотые по случаю Пасхи, съ жиромъ белымъ, какъ снегъ, висели у входовъ въ шатры и были совсемъ приготовлены для того, чтобы быть насаженными на вертелъ. Несколько валаховъ обстругивали вырезанныя изъ дикаго оливковаго дерева толстыя палки, долженствовавшiя изображать собой вертелъ. Женщины все были въ большихъ хлопотахъ; одне изъ нихъ мыли противни, надъ которыми должны были жариться ягнята, другiя делали сырники или, затопивъ маленькiя печки, месили темное, но чрезвычайно вкусное тесто для хлебовъ изъ ячменя и маиса.

неся на головахъ кувшины съ студеной водой.

- Что скажешь, батюшка, разве не хорошъ нашъ ягненокъ? - спросилъ Нассосъ Димитрiя, съ гордостью указывая чуть не на самаго жирнаго изо всехъ ягнятъ.

- Хорошъ, сынъ мой, и очень лакомъ съ виду; пошли вамъ Богъ свое благословленiе.

Мало-по-малу спустились вечернiя сумерки. Каждый изъ валаховъ подоилъ своихъ овецъ, вылилъ молоко въ большой котелъ и, продевъ сквозь его ушки надежный шестъ, оба конца котораго были укреплены на воткнутыхъ въ землю подпоркахъ, оставилъ молоко въ прохладе ночи. Затемъ они все разошлись по своимъ жилищамъ и растянулись на служившихъ имъ постелями шерстяныхъ одеялахъ, чтобы хотя немного вздремнуть до наступленiя пасхальнаго торжества.

Димитрiй последовалъ ихъ примеру; но заснуть и подкрепить свои силы ему никакъ не удалось: онъ весь горелъ въ лихорадочномъ жару. Упорныя думы о его проступке и о томъ, что онъ сталъ известенъ Нассосу и Билiо, единственнымъ людямъ, оказывавшимъ ему расположенiе, поддерживали возбужденную въ немъ лихорадкой безсонницу. Онъ то поднимался съ постели, то. снова въ изнеможенiи падалъ на нее; разъ десять наполнялъ онъ маленькую деревянную кружку свежей водой изъ большого чана и залпомъ выпивалъ ее; его мучила такая жажда, для утоленiя которой, казалось, было мало целой реки, а тутъ ему еще мнилось, что онъ слышитъ ея шумъ и видитъ прозрачныя кристальныя струи безчисленныхъ ручейковъ. Во рту онъ ощущалъ горечь, языкъ у него былъ совсемъ сухой. Борясь такимъ образомъ съ лихорадкой, онъ провелъ ночь до техъ поръ, пока не пришло время вставать.

- Что тебе?

- Вставай, пойдемъ встречать праздникъ.

Когда они вышли изъ шатра, то вся долина съ окружавшими ее горными скатами звучала отъ смутнаго гула людскихъ голосовъ.

Все валахи изъ соседнихъ селенiй собрались сюда, одетые по праздничному, со свечами въ рукахъ и ждали наступленiя великаго праздника.

и основались тамъ, одни въ небольшихъ поселкахъ, какъ Бакаянейка и Витинейка, другiе отдельными семьями, а третьи утвердились въ маленькихъ деревенькахъ, изъ которыхъ некоторыя насчитывали не больше десятка дворовъ.

Въ долины валахи спускаются только на зимнее время. Съ апреля они со своими семьями и стадами перекочевываютъ въ горы, где проводятъ все лето. На всемъ протяженiи занимаемой ими местности не имеется ни одной церкви, за исключенiемъ крохотной, какъ часовня, церковки въ одной изъ расположенныхъ по высотамъ деревень. Но эти деревушки не въ состоянiи платить жалованье священнику, такъ-какъ ихъ обитатели большею частью состоятъ изъ дровосековъ и угольщиковъ и до того бедны, что съ трудомъ достаютъ себе на скудное пропитанiе и на еще более скудную одежонку. Но, чтобы имъ совсемъ не забыть Бога, они сообща устроили складчину и пригласили священника, принявшаго на себя обязательство каждый праздникъ по очереди служить въ одной изъ окрестныхъ деревень. Также валахи близлежавшихъ селенiй внесли на это свою лепту, такъ что когда священникъ служилъ где-либо обедню, то тамъ могъ присутствовать каждый, кто хотелъ.

Но праздникъ Воскресенiя Христова долженъ праздноваться непременно всеми вместе, такъ какъ все хотятъ принять участiе въ встрече, этого праздника праздниковъ и торжества изъ торжествъ. Поэтому, чтобы не отдавать предпочтенiя одному месту передъ другимъ и не вызвать этимъ жалобъ и ропота, решено было пасхальную заутреню служить подъ открытымъ небомъ, на фоне необъятнаго горизонта.

Ожидавшiйся всеми часъ уже приближался. Утренняя звезда, сверкая, взошла надъ высотами, точно предвозвестница христiанской веры, дающей людямъ истинный светъ. Валахи съ женами и детьми стояли около своихъ шатровъ. Крестьяне окрестъ лежащихъ деревень, какъ юноши, такъ и убеленные сединами старцы, взобрались на пологiй горный скатъ. Дети и женщины, старыя и молодыя, остававшiяся внизу, въ долине, устремили глаза на востокъ, где, какъ оне знали, на окутанной тьмою вершине высокаго холма, долженъ будетъ появиться священникъ, съ горящимъ факеломъ въ руке, чтобы провозгласить великую весть о Воскресенiи Христовомъ. Яркое пламя разложенныхъ на боковыхъ высотахъ громадныхъ костровъ бросало нежный розовый отсветъ на лица женщинъ, на ихъ светлыя праздничныя одежды и отразилось въ ихъ серебряныхъ украшенiяхъ. У нихъ всехъ нетерпеливо бились сердца въ ожиданiи великаго священнаго мгновенiя. Каждую звезду, появлявшуюся надъ холмомъ, оне принимали за факелъ священника и тотчасъ одна или две изъ нихъ радостно вскрикивали:

- Вотъ онъ, вотъ онъ!

- Протри себе глаза, тогда и увидишь.

Смеясь и дразня другъ друга, оне вели между собой оживленный разговоръ или слушали разсказы старухъ о давно-минувшихъ временахъ.

- Вотъ онъ, вотъ онъ! Да вотъ-же онъ! - внезапно крикнулъ чей-то полный ликованiя голосъ.

Действительно, на востоке показался светъ факела, колебавшiйся отъ порывовъ налетавшаго ветра. Но вотъ светъ окрепъ, победоносно прорезалъ темноту и все вокругъ озарилъ своимъ отраднымъ, яркимъ сiянiемъ, служа какъ-бы изображенiемъ христiанства, некогда разсеявшаго тьму невежества и варварства. По тому направленiю обратили свои взоры и навострили уши крестьяне и валахи, когда вдругъ раздалось:

Звучно и выразительно пронесся этотъ возгласъ надъ долиной и, отпрянувъ отъ скатовъ горъ, нашелъ откликъ въ сердцахъ собравшихся слушателей, вызвавъ въ нихъ восторженное умиленiе и чувство блаженства, подобное тому, какое испытываетъ мать при первомъ звуке голоса своего первенца.

- Христосъ воскресе!

Еще громче прозвучалъ голосъ. Валахи и крестьяне наклонили головы и стали креститься. Вся местность походила въ эту минуту на обширный храмъ, въ которомъ славилось величiе Божiе.

- Христосъ воскресе, да слышатъ все!

Воскресенiи Христовомъ, вместе съ темъ давалъ сигналъ къ изъявленiю всеобщаго ликованiя и къ стрельбе изъ ружей.

Внезапно вся долина огласилась безъ умолку трещавшей ружейной пальбой, какъ будто ея жители отбивались отъ неожиданно напавшаго на нихъ непрiятеля; огонь, вспыхивавшiй и потухавшiй съ быстротой молнiи, на мигъ выхватывалъ изъ мрака деревья и шатры, овецъ и ихъ загоны. Валахи съ необузданной радостью передавали другъ другу благую весть о воскресенiи:

- Христосъ воскресе, братья!

- Во истину воскресе!... Во истину воскресе!

- Онъ живъ и царствуетъ надъ нами, дорогiе братья! Онъ живъ и царствуетъ!

засверкали маленькими огоньками, словно брильянтами. Въ селенiи все еще шла трескотня ружей и пистолетовъ, оправленныхъ въ серебро, нули которыхъ со свистомъ скрещивались въ воздухе. Овцы блеяли и испуганно метались въ своихъ хлевахъ, собаки выли, а лошади ржали, - однимъ словомъ, стоялъ страшный невообразимый шумъ.

Тотъ холмъ, откуда пролился первый светъ, теперь весь сверху до низу горелъ огнями. Несколько десятковъ крестьянъ и валаховъ стояли тамъ съ обнаженными головами, съ зажженными факелами въ рукахъ, окруживъ священника и съ благоговенiемъ слушая пенiе "Христосъ воскресе". Все остальные разбрелись по своимъ хижинамъ и шатрамъ, чтобы приняться скорей со своими домочадцами за приготовленныя пасхальныя явства.

- Кумъ! эй, кумъ! Пойдемъ садиться за столъ! - звалъ Нассосъ Димитрiя, подходя къ своему шатру и думая найти его тамъ. Но его тамъ не было. Нассосъ обошелъ кругомъ, кликалъ его безъ перерыва, свисталъ, разспрашивалъ о немъ у соседей, - но Димитрiя все-таки не оказывалось.

- Онъ ушелъ, - сказалъ онъ Билiо, вернувшись со своихъ поисковъ.

Они молча поглядели другъ на друга.

А Димитрiй въ то время былъ уже далеко отъ нихъ. Какъ только онъ убедился, что Нассосу и Билiо известно о тяготеющемъ надъ нимъ проклятiи, у него созрело решенiе ихъ покинуть. Онъ зналъ, что какъ-бы они его ни любили, а пребыванiе его у нихъ неминуемо должно внушать имъ страхъ, такъ какъ Богъ караетъ не только преданнаго проклятiю, но и всехъ техъ, кто ему благодетельствуетъ, подобно тому, какъ законъ наравне съ воромъ преследуетъ и укрывателей.

И, выбравъ удобную минуту, когда за нимъ никто не наблюдалъ, онъ незаметно отошелъ въ сторону и бросился бежать, точно кто гнался за нимъ по пятамъ. Громкiе ликованiя и огни, вся светлая радость этой святой ночи не находили доступа къ его сердцу, словно сжатому чьей-то гигантской железной рукой.

После того, какъ люди его отвергли и церковь изгнала его изъ своего лона, Димитрiй почувствовалъ, какъ въ его душе постепенно зарождалась ненависть ко всему. Въ своемъ безумiи и сознанiи того, что онъ уничтоженъ, убитъ, онъ не хотелъ больше верить даже въ то, что Христосъ воскресъ, такъ какъ ему самому не суждено было не только, подобно другимъ христiанамъ, воскреснуть изъ мертвыхъ, но онъ не могъ надеяться даже на мирную кончину. Обуреваемый этими мыслями, онъ долго шелъ въ темноте наудачу, пока утренняя заря не застала его на большой возвышенности, около часовни св. Георгiя. Позади часовни, у самой ея стены, онъ заметилъ свежую насыпь могилы, на ней не было ни могильной плиты, ни креста съ именемъ; ее не укрывали своей тенью ни ива, ни кипарисъ - эти неизменные символы печали и смерти. Только глиняный сосудъ, да и тотъ полуразбитый, обозначалъ место, где покоилась голова умершаго; рядомъ съ черепками были разбросаны потухшiе уголья и перегоревшiй ладанъ.

Димитрiй робко приблизился къ могиле, точно боясь, что изъ нея поднимется мертвецъ, чтобы его прогнать; онъ всталъ на колени и благоговейно припалъ съ поцелуемъ къ земле.

И онъ окинулъ могилу взглядомъ, полнымъ умиленiя и участiя, искренно завидуя тому, кто былъ въ ней схороненъ далеко отъ людского горя. Слезы неудержимо потекли у него по щекамъ, такъ какъ яснее чемъ когда-либо онъ понялъ, какую вопiющую несправедливость совершила церковь относительно его души. Смиренiе въ немъ уступило место тяжелымъ страданiямъ и боли, разрывавшей на части его сердце, и потому не было ничего необычайнаго въ томъ, что онъ, раньше не дерзавшiй даже думать о церковныхъ постановленiяхъ изъ боязни греха, теперь возроптавъ осуждалъ ихъ и находилъ жестокими. Ножъ вонзился ему въ самую душу, и ничто больше его не страшило. У каждаго человека, пока онъ живъ, три прибежища: люди, среди которыхъ онъ проводитъ свой векъ, земля, куда его кладутъ после смерти и небо, куда устремляется его душа, освобожденная отъ земныхъ оковъ. Но и люди, и земля, и небо отвергаютъ того, на кого церковь наложила свое проклятiе. Ему суждено скитаться всю жизнь. Такъ и Димитрiй, подобно вечному жиду, не находилъ себе места, где могъ-бы успокоиться. Жизнь делалась ему противной и все-таки онъ пугался смерти, какъ дитя пугается оскалившей зубы страшной образины.

Димитрiй долго сиделъ надъ могилой, погруженный въ глубокую думу и плакалъ. Онъ целовалъ свеже разрыхленную землю, орошалъ ее слезами и что-то шепталъ про себя, точно молилъ ее также ему дать желанный покой.

Но вскоре онъ почувствовалъ сильную жажду и всталъ, чтобы идти посмотреть, нетъ-ли по близости воды. Онъ такъ ослабелъ, что еле держался на ногахъ. Голова у него была тяжела, въ ушахъ стоялъ сильный звонъ, глаза глядели неподвижно, помутившимся взоромъ. Съ большимъ трудомъ ему удалось спуститься внизъ, въ роскошную долину Васта.

Здесь, посреди высокихъ травъ и цветовъ, подъ сквозной изумрудной тенью плакучихъ изъ, мирно струились чистыя, какъ слеза, воды маленькой речки. Высокiе платаны и разросшiеся на приволье серебристые тополи протягивали свои ветви далеко за ограду часовни св. Георгiя, ограду, всю окаймленную цепью лимонныхъ, персиковыхъ, фиговыхъ и узколистныхъ миндальныхъ деревьевъ.

завесу, за которой, мнилось, нашли себе прiютъ нимфы долины.

Тамъ и сямъ ярко алели большiе цветы олеандровъ рядомъ съ белоснежными лепестками мирты и пышной зеленью тутовыхъ деревьевъ. У самой подошвы горнаго ската струя студеной, прозрачной, какъ кристалъ, родниковой воды съ тихимъ плескомъ падала въ небольшой мраморный бассейнъ. Дальше, по пригоркамъ, бродили стада овецъ и козъ, подъ охраной мальчиковъ-пастуховъ и ихъ собакъ. На западе, тамъ, где долина кончалась, темной волнообразной линiей тянулись холмы, а въ просветахъ между ними то выступала темная зелень виноградниковъ съ белевшими около нихъ домиками сторожей, то синело и сiяло голубымъ блескомъ Іоническое море, а надъ нимъ, въ дали, вся словно окутанная нежной лиловатой дымкой, едва-едва намечалась причудливая вершина исполинскаго Айноса въ Кефалонiи.

Между темъ солнце поднялось уже высоко и подъ его лучами высыхала ночная роса; въ воздухе носились волны благоуханiй проснувшихся цветовъ. Соловьи, дрозды и много другихъ неведомыхъ птичекъ пели - разливались на все лады, точно имъ хмелемъ бросилась въ голову вся несказанная прелесть этого утра. Подъ ногами, въ траве, стрекоталъ и звенелъ целый мiръ насекомыхъ, словно опьяневъ отъ аромата и воздуха, такъ что вся долина была полна серебристымъ смутнымъ гуломъ. Димитрiй, употребившiй невероятныя усилiя, чтобы спуститься въ долину по каменистой, почти отвесной тропе, не могъ больше сделать ни шагу. У него подкосились ноги и, не добравшись даже до источника, онъ упалъ въ самую чащу олеандровыхъ кустовъ. Онъ пытался доползти до него на коленяхъ, но не былъ въ состоянiи даже двинуть рукой.

Въ эту минуту послышались тяжелые шаги, подъ которыми, казалось, дрожала земля и въ просвете деревьевъ обрисовался силуэтъ молодого валаха, онъ шелъ медленно и пелъ:

Онъ пелъ съ такимъ неподдельнымъ увлеченiемъ, такой радостью веяло отъ каждаго звука его песни, что простыя безъискусственныя слова точно оживали въ его устахъ. Онъ шелъ, высоко поднявъ голову, то скрываясь за сплошной стеной кустовъ и деревьевъ, то снова показываясь, смотря по тому, какъ извивалась тропа; его голосъ звучалъ тихо и нежно, на высокихъ нотахъ выделывая трели, подобныя соловьинымъ. Все слаще и неопределеннее раздавалась песня по мере того, какъ валахъ удалялся.

Димитрiй, одну минуту надеявшiйся, что тотъ пройдетъ мимо, услышалъ его терявшiеся въ дали шаги и впалъ въ безысходное отчаянiе

Спустя некоторое время опять послышались шаги и на этотъ разъ это былъ никто иной, какъ торговецъ скотомъ Георгiосъ Никасъ. Его лошадь шла за нимъ следомъ. Онъ выехалъ изъ дома еще накануне, чтобы осмотреть луга, принадлежавшiя часовне св. Георгiя, которые онъ хотелъ арендовать для разведенiя на нихъ виноградниковъ. Въ долину онъ завернулъ по пути, чтобы напоить у источника лошадь и затемъ отправиться въ Андравиду, где его дожидался попутчикъ.

На голове у Никаса была черная, похожая на баретъ, шапка; его светлый жилетъ, отороченый чернымъ, расходился на рубашке съ широкими висячими рукавами, а поверхъ была накинута довольно загрязнившаяся отъ пыли фустанелла. За поясомъ торчала рукоятка кинжала и чуть виднелся стволъ пистолета. Въ рукахъ у него была палка съ толстымъ наконечникомъ.

Онъ бодро и весело пересекъ долину и свистомъ подозвалъ лошадь къ ключу. Вдругъ, въ то время, какъ онъ былъ ею занятъ, его чуткое ухо уловило чей-то вздохъ.

- Гм... Неужели здесь кто-нибудь есть? - проговорилъ онъ съ недоуменiемъ и, предоставивъ лошадь самой себе, направился въ ту сторону, откуда донесся вздохъ. Въ чаще кустарника онъ нашелъ Димитрiя лежавшимъ съ воспаленнымъ лицомъ и закрытыми глазами.

- Воды, воды, - еле пролепеталъ Димитрiй слабымъ угасшимъ голосомъ.

Торговецъ скотомъ отцепилъ отъ пояса небольшой серебряный стаканъ и зачерпнулъ имъ воды. Димитрiй приподнялся на локте и жадно припалъ пересохшими губами къ холодной влаге.

Онъ бросилъ на Никаса взглядъ, полный благодарности.

Но неожиданно по его лицу разлилась смертельная бледность, зубы застучали, какъ въ лихорадке, и стаканъ выпалъ изъ задрожавшихъ рукъ. Димитрiй узналъ собственника трехсотъ драхмъ и виновника всехъ его бедствiй. Все вынесенныя имъ страданiя съ быстротой молнiи пронеслись въ его памяти.

- Что тебе надо? - спросилъ тотъ, принимая его слова за бредъ.

- Спаси меня, сними съ меня проклятiе!.. Твои деньги... это я... я ихъ нашелъ.

- Такъ ты Нуласъ?

- Да, да.

какъ былъ преданъ анафеме. Онъ разсказалъ, съ какимъ уничтожающимъ презренiемъ стали относиться къ нему крестьяне, какъ они старались его уязвить и взглядами, и насмешливымъ хохотомъ, и оскорбительными речами. Онъ нарисовалъ картину постигшей его нищеты и своего необъятнаго горя и открылъ всю свою душу, снедаемую непрестанными муками.

- Сними съ меня проклятiе, - молилъ онъ, простирая къ Никасу руки; - избавь меня отъ этой пытки. Посмотри, что со мной сталось; пожалей меня, тебе воздастъ за это Господь.

Торговецъ скотомъ слушалъ его съ изумленiемъ и сокрушался всемъ сердцемъ. Онъ горько упрекалъ себя за то, что по поводу потери такой незначительной суммы онъ выхлопоталъ изданiе буллы, предававшей отлученiю отъ церкви и проклятiю, чемъ въ конецъ погубилъ честнаго, хорошаго человека. Съ техъ поръ, какъ онъ потерялъ эти триста драхмъ, счастье ему сопутствовало во всехъ его предпрiятiяхъ, такъ что его состоянiе значительно прiумножилось.

- Ты будешь прощенъ, братъ! - тепло воскликнулъ онъ, обнимая Димитрiя со слезами на глазахъ. - Я, право, не виноватъ, не сердись на меня.

- Я знаю, что ты не виноватъ, но... сними съ меня проклятiе!

И онъ обещалъ Димитрiю тотчасъ отправиться въ Лехайну и употребить все старанiя, чтобы его вновь приняли въ лоно церкви и сняли съ него проклятiе.

- Правда это? - словно боясь ему верить, спросилъ Димитрiй.

- Клянусь Богомъ - правда! - выразительно подтвердилъ Никасъ.

- И отпущенiе будетъ прочитано всенародно въ Лехайне?

- Но я не могу; у меня нетъ силъ...

И онъ въ изнеможенiи опустился на свое зеленое ложе. Его полупомеркшiй взглядъ окинулъ всю роскошь окружавшей его природы, скользнулъ по синему бархату неба и по тихо шелестевшимъ отъ ветра верхушкамъ деревьевъ. Его угасавшiй слухъ еще ловилъ мягкое жужжанiе насекомыхъ и затихавшее пенiе птицъ. Вся его жизнь съ ея радостями и счастливыми минутами пронеслась передъ нимъ и слезы хлынули у него изъ глазъ.

- Пойдемъ, братъ, я помогу тебе взобраться на седло, - сказалъ Никасъ и подозвалъ свистомъ лошадь.

Цилiя подвигалась, медленно переступая своими тонкими, точно точеными ногами и красиво выгнувъ стройную шею.

Она тотчасъ ему повиновалась, подогнувъ сперва переднiя, а потомъ заднiя ноги. Никасъ наклонился къ Димитрiю, чтобы поднять его и посадить на седло, но въ ту-же минуту тело страдальца откинулось назадъ, по немъ пробежала судорога: онъ былъ мертвъ. Димитрiй испустилъ духъ после того, какъ онъ примирился съ землей.