Ипатия.
Глава XVIII. Злополучный префект

Глава XVIII

Злополучный префект

Судьба снова забросила Филимона к его старым друзьям - готам. Он искал два существеннейших условия своего благополучия: свободу и родного по крови человека. Свободу он нашел немедленно в том большом зале, где пировали и веселились готы. Остановившись в углу, у входа в зал, юноша совсем забыл недавний гнев и страх. Он думал только о своей сестре.

Может быть, она находится здесь, в этом самом доме?

Лелея эту мечту, Филимон соображал, которая из присутствующих девушек могла оказаться этим дорогим для него существом! Не Пелагия ли - самая прекрасная и самая грешная изо всех?

Ужасная мысль! Юноша вспыхнул от такого предположения, хотя, в сущности, оно было для него и приятным. Филимон припомнил, что на палубе судна, когда он плыл вместе с готами, одна из девушек обратила внимание на его внешнее сходство с Пелагией. Наверное, так оно и есть. Но надо ждать, стараясь любыми путями отыскать правду.

Мысли юноши внезапно были отвлечены в другую сторону.

- Идите сюда, идите! Посмотрите! На улице происходит схватка! - крикнула одна из девушек, стоя на лестнице.

Уличный шум все возрастал. Через несколько мгновений Вульф торопливо спустился по лестнице и прошел через зал во двор гарема, к амалийцу.

- Амальрих, нам представляется удобный случай, Негодяи-греки собираются убить наместника под самыми нашими окнами.

- А зачем нам вступаться?

- А зачем допускать его убийство, если можем его спасти и заручиться его расположением? Наши воины жаждут боя, а, ты знаешь, собакам иногда следует лизнуть крови, а то они совсем отучатся бегать за зверем.

- Хорошо! На это нам понадобится немного времени!

- Да, герои должны доказать на деле, что они умеют прощать врагов, когда те в нужде.

Это правда! И это вполне подобает амалийцу! И богатырь вскочил, призывая своих соратников.

- Прощай, моя радость! Что это, Вульф! - крикнул он старику, выбежав на двор. - Кажется, это опять наш монах! Клянусь Одином, я тебе рад, мой прекрасный юноша! Следуй за нами и сражайся в наших рядах!

- Он принадлежит мне! - ответил Вульф, положив руку на плечо Филимону. - Он должен отведать крови!

Все трое устремились к выходу. Охваченный возбуждением, Филимон был готов на все.

- Захватите плети, - мечи нам не нужны! Эти негодяи недостойны благородного оружия, - кричал амалиец, размахивая тяжелым ременным кнутом, длиною футов в десять. Он растворил ворота и в то же мгновение отступил перед густой толпой, которая хотела ворваться, но сейчас же попятилась, как только гот-великан начал прокладывать себе дорогу, продвигаясь вперед вместе со своими грозными товарищами и каждым ударом бича сшибая с ног по нескольку человек.

Они подоспели как раз вовремя. Четверка кровных белых рысаков в испуге жалась и путалась в упряжке, а сам Орест едва держался на ногах. Кровь заливала ему лицо. Десятка два свирепых монахов с кулаками наступали на него.

- Пощадите! - кричал несчастный префект. - Я христианин! Клянусь, я христианин! Меня крестил епископ Аттик в Константинополе.

- Трусливый пес, - произнес амалиец, внезапно останавливаясь, - не стоит выручать его!

Но Вульф ринулся вперед, раздавая удары направо и налево. Монахи подались назад, а Филимон, желая предупредить событие, столь позорное для еще дорогой ему религии, вскочил в колесницу и подхватил на руки истерзанного Ореста.

- Теперь ты в безопасности. Успокойся! - шептал он ему, между тем как монахи вновь бросились к своей жертве.

Несколько камней полетело в голову Филимона, но это только подкрепило его решительность спасти Ореста. Через одну-две секунды свист кнута и крики отступивших монахов возвестили о благополучном исходе побоища. Филимон отнес префекта в передний зал дома Пелагии, и Орест очутился среди встревоженных и щебечущих девушек. Руки самых прекрасных женщин Александрии подхватили наместника и унесли его во внутренние покои.

- Меня, как второго Гиласа [Красавец, любимец Геркулеса; морские божества (наяды), восхищенные его красотой, увлекли его в пучину, и Геркулес тщетно разыскивал его. В Греции Г. был посвящен особый праздник.], похитили нимфы, - с улыбкой сказал префект, скрываясь в гареме, откуда, впрочем, он скоро вернулся с забинтованной головой. Префект рассыпался в любезностях.

- Несколько мгновений тому назад тебе бы не пришло в голову говорить такие любезности, - заметил амалиец, посматривая на него, словно медведь на обезьяну.

- Не зарься на красоту, которая тебе не принадлежит, - грубо вымолвил кто-то позади префекта.

Это был Смид, вызвавший единодушный хохот своим замечанием.

- Мои спасители, мои братья, - продолжал Орест со своей обычной любезностью и не обращая внимания на общий смех. - Чем я могу расплатиться с вами?

- Позволь три дня пограбить этот квартал! - воскликнул один из готов.

- Истинная храбрость всегда пренебрегает опасностями. Вы забываете о своей малочисленности, - ответил префект.

- Берегись, наместник, - возразил амалиец. - Если ты воображаешь, что мы, сорок готов, в течение трех дней не перережем горло всем жителям Александрии, с тобою вместе, и не справимся с твоими солдатами, то...

- Половина их перейдет на нашу сторону! - воскликнул чей-то голос. - Они ведь и так наполовину наши!

- Простите меня, друзья, но я ни на минуту не сомневался в этом. Я хорошо знаю жизнь и людей и давно убедился, что при первом удобном случае овчарка разорвет ягненка, которого она обязана была охранять. Ну, что ты скажешь, почтенный старец? - обратился Орест, кланяясь Вульфу, только что подошедшему к группе. Вульф мрачно засмеялся и на германском наречии сказал амалийцу что-то насчет вежливости по отношению к гостям.

- Вы меня извините, мои геройские защитники, - начал Орест, - но с вашего любезного позволения осмеливаюсь заметить, что я ощущаю некоторую слабость и усталость после недавно происшедшего. Было бы непростительно далее пользоваться вашим гостеприимством. Не соизволите ли вы послать раба на поиски моих телохранителей...

- Ни за что, клянусь богами, - заревел амалиец. - Ты теперь у меня в гостях или, по крайней мере, в гостях у моих девушек. Никто и никогда не покидал моего дома в трезвом виде, если только я был в силах этому помешать.

- Уступаю сладостной неизбежности, - сказал Орест. Постойте, кажется, кто-то захватил в плен монаха? Он тут, конунг [У древних германских племен - король, властвующий над несколькими родовыми вождями.]. Мы его связали по рукам и ногам.

- Это восхитительно! Высокородный префект вынесет приговор, пока готовится трапеза, а Смид повесит негодяя, так как, занятый едой, он не принимал участия в схватке.

- Да, я согласен. Но существуют некоторые судебные формальности...

- Не болтай много, - вмешался один из готов. - Ты можешь повесить его сам, если желаешь; мы хотим только избавить тебя от лишних хлопот.

- Ах, достойный друг, неужели ты намереваешься лишать меня божественной отрады отомстить за себя? Я собираюсь завтра посвятить по меньшей мере четыре часа казни этого блаженного мученика.

- Ты слышишь, монах? - сказал Смид, ткнув пленника в подбородок.

Остальное общество со смехом следило за происходившей сценой и безо всякого стеснения издевалось то над наместником, то над его жертвой.

- Кровопийца сказал, что я мученик, - угрюмо возразил монах.

- Ну, ты еще не сразу им сделаешься.

- Смерть продолжительна, но слава вечна.

- Твоя правда, я это забыл, и потому отсрочу эту славу еще на год или на два. Кто бросил в меня камень?

Ответа не последовало.

- Скажи мне правду, и в то мгновение, когда виновного схватят ликторы [Почетная стража римских высших сановников. Знаком их должности была связка прутьев.], ты будешь прощен и выпущен на свободу.

- Прощен, - засмеялся монах. - На что твое прощение человеку, которого ожидает вечное блаженство и все то неизъяснимое, что сулит Бог мученикам? Тиран и мясник! Я, я ранил тебя, второго Диоклетиана! [Диоклетиан (дата рождения точно не известна, дата смерти 313 г.). Римский император. Диоклетиан происходил из "низов" и начал свою карьеру в армии рядовым солдатом. Постепенно он выдвинулся, проявил незаурядные стратегические таланты и в 284 году был провозглашен легионерами императором. Свое царствование ознаменовал рядом государственно-административных реформ. Он свел на нет значение сената, постарался упорядочить государственные финансы, разделил империю на две части - восточную и западную, и назначил себе соправителя, ведавшего западной половиной империи. Руководство всей империей Диоклетиан сохранил за собой. Одной из особенностей его правления было преследование христиан, или, вернее, епископальной верхушки христианской церкви.] Я бросил камень, я - Аммоний! Жалею, что он не пронзил тебя насквозь!

- Благодарю покорно, приятель. Герои, надеюсь, что у вас найдется погреб для монаха. К сожалению, я только завтра пришлю за ним служителей суда, а эту ночь он будет услаждать ваш слух пением псалмов.

- Если он завоет, когда мы уже удалимся на покой, то к завтрашнему утру от него немного останется, - заметил амалиец. - Но вот уже рабы сообщают, что наш ужин готов.

- Погодите, - произнес Орест, - мне еще нужно свести кое с кем счеты. Вот с тем молодым философом!

- Он сам идет сюда. Я готов побиться об заклад, что бедный малый еще отроду не напивался. Давно пора начать его обучение.

- Юноша принадлежит мне, конунг, - вступился Вульф. - Он еще не пьяница, и я не хочу, чтобы он сделался таковым в будущем. К сожалению, я не могу ожидать того же от многих других, - процедил он сквозь зубы. - Вышлите нам чего-нибудь поесть; половины барана будет с нас довольно, но не забудьте и вина покрепче, чтобы залить жир. Смид знает, сколько мне требуется.

- Но почему ты не хочешь остаться с нами?

- Часа через два, я уверен, монахи начнут штурмовать ворота нашего жилища. Кто-нибудь должен остаться на страже, и лучше всего, если эту обязанность возьмет на себя человек, у которого голова не кружится от вина, а на губах не горят поцелуи женщин. Юноша останется при мне.

Все общество направилось вглубь дома, а Вульф с Филимоном остались наедине под портиком двора.

Они сидели уже около получаса, украдкой поглядывая друг на друга и как будто стараясь угадать, что совершается в душе другого.

Громкий шум и хохот, долетавшие до них, заставили встрепенуться старого воина.

- Как ты называешь это времяпрепровождение? - спросил он Филимона по-гречески.

- Безумием и суетой.

- А как бы это назвала она, альруна, вещая дева?

- Кого ты имеешь в виду?

- Ну, ту греческую девушку, которую мы слушали сегодня утром?

- Безумием и суетой.

- Почему она не излечит от этого безумия того римского вертопраха?

Филимон молчал.

- Почему же? - повторил Вульф.

- Разве ты думаешь, что она может исцелить кого бы то ни было?

- Должна бы. Она замечательная женщина. Никогда не видывал я подобной, а я немало встречал их на своем веку. Когда-то на одном из островов Везера тоже жила пророчица, и эта девушка удивительно на нее похожа. Она годится в жены любому конунгу.

Филимон встрепенулся. Почему испытывал он такое негодование при последних словах старика? Какое-то смутное чувство шевельнулось и заговорило в нем.

- Красота! - продолжал Вульф. - Но на что тело без души? К чему красота без мудрости? Красивое существо без целомудрия, бессмысленно утопающее в грязи. А та дева-альруна чиста?

"Чиста и непорочна, как... Пресвятая Дева", - хотел сказать Филимон, но вовремя удержался. Печальные воспоминания соединялись с этим словом.

Вульф снова зашагал, а Филимон опять стал думать о единственной цели, придававшей значение и смысл его жизни. Не может ли Вульф оказаться полезным в поисках его сестры? Из отдельных намеков старого воина юноша понял, что тот недоволен присутствием Пелагии около амалийца. Внезапная надежда зародилась в сердце Филимона, и он постарался намекнуть старику, что есть люди, которые охотно вырвали бы ее из настоящих условий ее жизни. Вульф понял его и попытался, со своей стороны, выведать у Филимона некоторые подробности. Юноша не долго колебался: он убедился, что откровенность - лучшая политика, и рассказал старику не только все утренние происшествия, но и тайну, только наполовину открытую ему Арсением.

- А что ты скажешь, если сама Пелагия окажется твоей сестрой?

Филимон хотел сказать что-то, но старик прервал его и продолжал, устремляя на него испытующий взор:

- Когда бедный молодой монах заявляет о своем родстве с женщиной, которая пьет из одной чаши с царями и занимает место, достойное любой царской дочери, то старик, вроде меня, вправе питать некоторые подозрения... Не имеет ли молодой монах в виду собственную выгоду - а?

- Мою выгоду? - вскакивая с места закричал Филимон. - Великий Боже! Какую же цель могу я преследовать, кроме страстного желания вырвать сестру из когтей позора и вернуть ей прежнее положение?

Пожалуй, Филимон поспешил с таким высказыванием.

- Позор? Ах, ты проклятый египетский раб! - воскликнул побагровевший викинг, срываясь с места, чтобы схватиться за кнут, который висел над его головой. - Позор? Как будто вы оба, ты и она, не должны быть глубоко польщены, если ей будет разрешено мыть ноги амалийцу?

- О, прости меня, - заговорил Филимон, испугавшись возможных последствий своей откровенности. - Но ты забываешь, забываешь, что она ему незаконная жена!

- Как! Законная жена! Она, вольноотпущенная раба? Нет, благодарение Фрейе, он еще не пал так низко и никогда до этого не дойдет, хотя бы мне пришлось задушить собственными руками чародейку. Вольноотпущенная раба!

Филимон закрыл лицо руками и разразился горькими рыданиями.

- Перестань, перестань, - внезапно смягчаясь, заговорил суровый воин. - Женские слезы меня не трогают, но мне тяжело смотреть на плачущего мужчину. Когда ты станешь спокойнее и вежливее, мы еще потолкуем обо всем. Только тише, на сегодня довольно! Нам несут еду, а я проголодался, как волк.

И Вульф начал пожирать пищу с жадностью своего тезки - "серого зверя лесов". Со свойственным ему грубым гостеприимством он угощал и своего собеседника.

- Вот и полегчало! - заметил, наконец, Вульф. - В этом проклятом гнезде только и дела, что есть да спать. Я не могу здесь ни охотиться, ни ловить рыбу. Я ненавижу женщин так же, как и они меня. Впрочем, кроме еды, я, кажется, все ненавижу. Теперь, когда девушки стали играть на флейте и арфе, ни у кого нет охоты слушать настоящую боевую песню. Теперь они опять затянули свою кошачью музыку и кричат все разом, как стая скворцов в туманное утро! Но я знаю, чем заглушить этот писк!

Вульф запел одну из диких, но прекрасных северных мелодий и едва успел окончить ее, как растворились двери гарема и показалась целая вакхическая группа, привлеченная громким пением сурового старого барда. Орест, увенчанный цветами, с чашей в руке, шел между Пелагией и амалийцем, которые его поддерживали с обеих сторон.

- Вот мой философ, мой спаситель, мой ангел-хранитель, - лепетал он. - Приведите его в мои объятия, и я украшу его красивую шею индийским жемчугом и золотом варваров.

- Ради Бога, позволь мне уйти, - шепнул Филимон Вульфу, видя, что вся толпа направляется к нему.

Вульф сейчас же открыл дверь, и юноша бросился на улицу. Старик сказал ему вдогонку:

- Навести меня опять как-нибудь, сын мой. Меня одного. Старый воин тебя не обидит.

В последний раз обернувшись, Филимон увидел, как готы в беспорядке вертелись с девушками по двору в такт древнего тевтонского вальса. Высоко над ними мелькала фигура Пелагии, приподнятой могучими руками амалийца. Она сорвала венок с распущенных волос и осыпала розами танцующих.

- И это, быть может, моя сестра!

Юноша закрыл лицо руками и убежал.

Прошло часа четыре. Пировавшие готы крепко спали после веселой оргии. Месяц ярко светил, заливая своим блеском пустой двор, когда из дома вышел Вульф в сопровождении Смида. Первый нес тяжелый кувшин с вином, второй - две чаши.

- Все до одного. Как тут хорошо и свежо после душного воздуха комнат... А жаль, что только у немногих головы вроде наших.

- Теперь слушай, Смид. Никому на свете я никогда не доверяюсь, но думаю, что ты все-таки не изменишь мне! Видел ты вещую деву-альруну?

- Конечно.

- Не полагаешь ли ты, что она будет прекрасной женой для достойного мужа?

- Ну?

- Это их дело, а не наше!

- Но я думаю, она сочтет за честь стать супругой сына Одина?

- Она должна удовлетвориться честью, от которой не отказалась даже дочь императора.

- Удовлетвориться?! Амальрих - амалиец чистой крови, сын Одина с обеих сторон!

- Ее надо устранить.

- Это невозможно!

- Сегодня утром я бы с тобой согласился, но дело в том, что через неделю все изменится. Молодой монах, который сегодня был у нас, подозревает, и по моему, его предположения правильны, - что Пелагия его сестра...

- Его сестра? Какое же отношение имеет это к нашим делам?

- Кто мне становится поперек дороги, Смид, того я отбрасываю... Тем хуже для людей, которые мне препятствуют. Старый Вульф никогда не отступал ни перед человеком, ни перед зверем; таким он будет и теперь.

- Собственно говоря, это будет поделом девчонке! Но Амальрих?

- Он забудет Пелагию, как только она скроется с глаз.

- Но говорят, что наместник женится на Ипатии?

- Но он думает об этом. Весь город толкует о его планах. Сначала нам нужно убрать наместника.

- Стража перейдет на нашу сторону. Я схожу к ней и расспрошу обо всем, - если хочешь, хоть завтра. Я бывал в походах с некоторыми из его телохранителей. Но если даже удастся наше дело, викинг Вульф, - ты ведь всегда и везде прав и мы все это знаем, - то какая польза от брака амалийца с Ипатией?

- Какая польза? - воскликнул Вульф, порывисто бросив чашку на мощеный двор. - Какая польза? Значит, ты просто старый слепой хомяк. Дать ему жену, достойную героя, каким он считался у нас до сих пор, жену, которая будет его удерживать от попоек, приучит к трезвости, превратит безумца в рассудительного человека, ленивца - в храбреца! Она сумеет, в наших интересах, повлиять на местную знать, а когда мы тут утвердимся, то нашу мощь никто и никогда не сломит. Если они вдвоем будут властвовать над Александрией, то через три месяца мы овладеем и Африкой.

- Когда мы все приведем в порядок в Африке, я подберу себе отряд доблестных героев и мы отправимся на юг, к Асгарду. На этот раз я попытал бы счастья со стороны Красного моря. Я хочу узреть Одина лицом к лицу или умереть в поисках его града.

- Да, - вздыхая, сказал Смид, - я надеюсь, что ты и меня взял бы с собой и не покинул бы нас на полпути. Прекрасно! Я завтра же схожу к солдатам, если только у меня не будет болеть голова.

- А я переговорю с юношей насчет Пелагии. Выпей за осуществление нашего замысла!

И старые рубаки пили до зари, пока в темном небе не потухли звезды, а на востоке не загорелся свет.