Автор: | Кингсли Ч., год: 1853 |
Категории: | Роман, Историческое произведение |
Глава XIX
Еврей против христиан
Исполнив поручение Арсения, маленький носильщик побежал назад, чтобы разыскать Филимона и его приемного отца. Но ему не удалось их найти и он пришел домой в страшном волнении. Только голод и жажда принудили его остаться дома. Во время трапезы, ради успокоения, маленький человечек принялся за свое любимое занятие: стал бить жену. Но две сирийские невольницы Мириам, привлеченные воплями несчастной жертвы, подоспели к ней на помощь и вытолкали его за дверь, предварительно окатив холодной водой.
Однако это не лишило носильщика его обычного самообладания. Подпрыгивая, точно сорока, Евдемон прогуливался по улице в течение нескольких часов подряд и осыпал прохожих остроумными насмешками. Наконец, после долгого ожидания, он увидел Филимона, стремительно бежавшего домой.
- Стой! Ко мне! Твоя звезда еще не закатилась! Она зовет тебя!
- Кто?
- Старуха Мириам. Будь нем, как могила. Мириам хочет тебя видеть и говорить с тобой. Она отвергла предположение Арсения с такой гордостью, что я удивился. Иди, но будь с ней приветлив, ведь она волшебница. Она может остановить движение светил, она повелевает духами третьего неба!
Филимон вместе с Евдемоном поспешил домой. Предостережения Ипатии относительно Мириам теперь не тревожили его. Ведь он искал свою сестру!
- А, ты все-таки вернулся, презренный человек, - воскликнула одна из девушек Мириам, когда хозяин и жилец постучались у наружных дверей квартиры еврейки. - С чего это ты вздумал приводить к нам молодых людей в ночную пору?
- Молчите, девушки! Я привел сюда молодого философа по личному приказанию вашей госпожи.
- Так пусть он подождет в передней; у моей повелительницы теперь другой посетитель.
В это время Мириам с усмешкой выслушивала рассказ молодого загорелого еврея.
- Я знал, мать Израиля, что все зависит от моей быстроты, и потому скакал день и ночь из Остии в Терент. Но так как лошадь моего врага была лучше, то я подкупил врага, и он искалечил ей ногу. На следующий день мне удалось опередить его на целый перегон. Но ночью филистимлянин меня снова настиг. Ему покровительствовали злые духи, и моя душа изнывала от обиды.
- Дальше, дальше!
- Мы были одни, я убил его...
- А потом?
- Из Терента я отплыл на галере, нанятой у морских разбойников. На полпути нас нагнала другая галера. Я узнал в ней александрийское судно, и капитан его сообщил мне, что она направляется в Брундузиум с письмами от Ореста.
- Ну?
- Переговорив с атаманом разбойников, я предложил ему из своих собственных средств двести золотых. Посоветовавшись, пираты решили потопить судно.
- И им это удалось?
- Конечно, иначе меня бы тут не было. Бог передал их в наши руки, и они погибли, как фараон со своим войском.
- Совершенно невозможно! Так уверял меня капитан, ибо с юга надвигался ураган.
- Хорошо. Вот возьми эти письма к верховному раввину и передай ему вместе с благословением матери Израиля. Ты оказался достойным сыном своего народа и сойдешь в могилу в глубокой старости, щедро осыпанный почестями.
Еврей повернулся и ушел, считая себя счастливейшим из смертных во всем Египте. После его ухода Филимона тотчас же провели к Мириам.
Старуха лежала на диване, свернувшись, как змея, и то-то записывала что-то на табличках, лежавших у нее на коленях. Возле нее на подушке сверкали великолепные драгоценные камни, которыми она забавлялась, как ребенок игрушками. Вдоль стен стояли шкафы и сундуки, разукрашенные фантастической восточной резьбой; исписанные свитки пергамента громоздились в углу, а с потолка спускалась лампа причудливой формы и тусклыми лучами освещала все предметы.
Старуха заговорила, наконец, резким, пронзительным голосом:
- Что скажешь, мой прекрасный юноша, зачем тебе понадобилась старая гонимая еврейка?
Филимон сообщил ей причину своего посещения. Старуха слушала, не спуская с него пронизывающего взгляда, а затем медленно возразила:
- А что, если ты на самом деле раб?
- Я - раб? Неужели это правда?
- Без сомнения. Арсений сказал правду. Я сама видела, как пятнадцать лет тому назад он купил тебя в Равенне. Одновременно с ним я купила твою сестру. Теперь ей двадцать два года. Ты казался моложе ее года на четыре.
- О, Боже! И ты знаешь мою сестру? Это Пелагия?
- Ты был хорошенький мальчик, - продолжала колдунья, словно не расслышав вопроса юноши. - Я бы сама купила тебя, если бы могла предвидеть, что ты станешь таким красивым и умным. Арсений заплатил за тебя только восемнадцать или двадцать золотых. Я старею и, кажется, начинаю забывать многое. А ведь мне пришлось бы воспитывать тебя за свой счет, да и сестра твоя обошлась очень дорого. Громадные суммы истратила я на нее! Однако она стоит затраченных на нее денег. Это милое создание!
- И ты знаешь, где она? О, скажи мне, скажи! Я готов служить тебе, если ты поможешь мне разыскать ее...
- Вот как! А если я тебя к ней приведу? И если это окажется сама Пелагия, - что тогда? Она теперь богата и счастлива. Можешь ли ты сделать ее еще богаче и счастливее?
- И ты еще спрашиваешь! Я должен, я хочу вырвать ее из того круга, в котором она находится. Спасти от порока, которому она предается!
- А, так вот что, почтеннейший монах! Я ожидала чего-нибудь в этом роде... Я не обещаю тебе, что ты ее увидишь, но и не помешаю свиданию; я не утверждаю, что это Пелагия, но и не отрицаю этого. Знай, теперь ты в моей власти. Не гневайся, красавчик. Я могу выдать тебя Арсении как его раба в любой момент. Мне стоит сказать Оресту одно слово, и ты очутишься в оковах, как беглый невольник.
- Я убегу...
- Убежишь от меня! - Она засмеялась и указала пальцем на терафима. - Если ты скроешься от меня за горами Каф или схоронишь себя на дне океана, по моему велению эти мертвые уста заговорят и откроют мне твое местонахождение а демоны, по одному моему слову, принесут тебя ко мне на своих крыльях. Убежать от меня!.. Слушайся лучше меня, и ты увидишь свою сестру.
Филимон покорился, дрожа от страха. Отуманенный властным взором старухи и ее ужасными словами, невольно внушавшими доверие, юноша прошептал:
- Я буду тебе повиноваться, только... только...
- Думаю, что я все-таки мужчина.
- Не могу согласиться. Если бы ты был настоящим мужчиной, то давно увивался бы вокруг какой-нибудь языческой женщины, как делают это все.
- Мне? Мне увиваться? Ухаживать?
- Да! Тебе! - повторила Мириам, грубо передразнивая смущенного юношу. - Да, ты должен ухаживать за нею, потому что ты самый красивый мужчина в Александрии, а она - самая тщеславная женщина города. В этом заключается твоя сила и превосходство, и ты можешь вить из нее веревки и заставить ее пасть к твоим ногам. Все это свершится, как только ты откроешь глаза и поймешь, что ты красивый мужчина.
Филимон вспыхнул. Сладостная отрава проникла в его кровь, и томительное, неведомое чувство загорелось огнем в его венах. Мириам видела, какое она произвела на него впечатление.
- Ну, не пугайся новой науки! Скажу тебе по правде, что ты понравился мне с первого мгновения, как только я встретила тебя. Я расспрашивала о тебе своих демонов и они мне дали ответ. Какой ответ! Я тебе сообщу его со временем. Оттого-то бедная, старая, мягкосердечная еврейка начала бросать на ветер свои деньги. Знаешь ли ты, от кого ты получал каждый месяц таинственный золотой?
Филимон оцепенел от изумления, а Мириам разразилась громким хохотом.
- Готова побиться об заклад, - ты считал, что этот золотой является даром прекрасной греческой женщины и ни разу не подумал о бедной, старой еврейке. Не так ли, глупое, тщеславное дитя?
- Неужели это ты? Значит тебе должен я выразить свою признательность за такое редкое великодушие? - пробормотал Филимон.
- Мне вовсе не нужна твоя признательность. Я требую только одного: повиновения. Знай, я всегда могу доказать твой долг и потребовать обратно свои деньги, как только захочу. Но не тревожься, я не буду так жестока по отношению к тебе, не буду потому, что ты и так в моей власти. Я умею расточать свои дары ради счастья молодежи, и, следовательно, тебе нечего страшиться принимать помощь от доброй старой женщины. Итак, ты вчера спас жизнь Оресту.
- Как ты узнала об этом?
- Я? Я все знаю. Теперь ты должен поступить на службу к Оресту. Что такое? Тебе это как будто неприятно? Разве ты не знаешь, что он к тебе расположен? Он сделает тебя своим секретарем, а со временем, если ты сумеешь воспользоваться своим счастьем, ты сможешь занять даже более высокий пост.
Пораженный, Филимон, наконец, вымолвил:
- Быть слугой этого человека! Зачем мне почести, которыми он может меня осыпать? Зачем ты меня так терзаешь? У меня только одно желание: увидеть свою сестру!
- Ты гораздо скорее найдешь сестру, если будешь служить при дворе в качестве высокопоставленного сановника. Что возможно для сановника, то недостижимо для монаха. Но я тебе не верю. Это не твое единственное желание. А разве тебе не хотелось бы видеть прекрасную Ипатию?
- Мне? Как же мне ее не видеть? Ведь я ее ученик!
- Ну, недолго еще будут у нее ученики, дитя мое. Если в будущем ты пожелаешь упиваться ее мудростью, - Да послужит она тебе на пользу, - то тебе придется пристроиться поближе к дворцу Ореста. Ага, ты удивлен... поражен. Теперь мне удалось, кажется, убедить тебя. Возьми-ка эти письма; завтра утром ступай во дворец Ореста и спроси его секретаря, халдея Езана. Заяви смело, что принес важные государственные вести и следуй за своей звездой, намного лучезарнее, чем ты предполагаешь. Ступай! Повинуйся мне, или ты никогда не увидишь своей сестры.
Филимон чувствовал себя связанным по рукам и ногам. "Но, кто знает, - думал он, - может быть, эта старая женщина действительно сделает для меня многое". Он взял письма и удалился в свою каморку.
- И ты полагаешь, что получишь ее, свою сестру! - со злобным смехом прошептала Мириам вслед ушедшему юноше. - Нет, почтеннейший монах! Пусть она лучше умрет! Иди только следом за моей приманкой! Теперь ты в моей власти, да и Орест попал в мои руки... Завтра, я думаю, надо покончить дело с новым займом. Правда, я ни гроша не получу обратно, но власть... Вот что важно! Подождем, пока Орест сделается императором на юге, а он будет им, хотя бы мне пришлось заложить все драгоценности Рафаэля. Он женится на гречанке - это тоже несомненно. Она его ненавидит. Тем лучше, тем действительнее моя месть! Она любит монаха, это я прочла в ее глазах еще тогда, в саду. Тем лучше для меня! Филимон добровольно последует по пятам Ореста, чтобы оставаться возле нее, жалкий безумец! Он будет секретарем или камердинером. На это, как и на все прочее, у него хватит разума. Таким образом, Орест и Филимон изобразят из себя клещи, которыми я извлеку из этой греческой Иезавели все, что мне нужно. И тогда, тогда - черный агат!
При этих словах Мириам сняла с груди сломанный талисман, совершенно сходный с тем, которого она так страстно добивалась. Она долго смотрела на него, целовала, орошала слезами, обращалась к нему с речью и, прижимая к груди, как мать ребенка, бормотала отрывки старинных колыбельных песен. Постепенно злобное выражение ее лица сменилось возвышенным.
самого патриарха и Арсения, с жадностью внимавших следующему рассказу.
- Узнав, что евреи наняли судно пиратов, я отправился к капитану и упросил его дать мне место гребца. Из всего услышанного я заключил, что евреи спешат доставить в Александрию весть о поражении Гераклиана. Я чуть не умер, так мне было нехорошо: тошнота, головная боль... Я не мог ничего есть. Но я не унывал, поддерживаемый мыслью, что тружусь и страдаю ради великой христианской церкви!
- А. какой награды требуешь ты за исправную службу? - спросил Кирилл.
- С меня вполне достаточно сознания, что я действительно был полезен. Но если святой патриарх хочет наградить меня свыше моих заслуг, то старая христианка, мать моя во плоти...
- Хорошо, хорошо. Приходи завтра и приведи ее с собой, я позабочусь о ней. Может быть, я тебя сделаю со временем городским дьяконом, когда Петр получит повышение.
Монах поцеловал руку архипастыря и удалился. С сияющим от радости лицом Кирилл повернулся к Арсению.
- Итак, мы победили язычников! - весело воскликнул он, а затем, переходя к обычному сдержанному тону духовного лица, медленно добавил:
- Как посоветуешь ты, отец мой, воспользоваться преимуществом, дарованным нам милостью Всевышнего?
Арсений молчал.
- Я почти уже решил, - продолжал Кирилл, - огласить эту новость сегодня вечером, во время проповеди.
Арсений покачал головой.
- Почему же нет? Почему же нет? - горячо заметил Кирилл.
- Лучше подождать, пока это не разгласится иным путем. Сокрытое знание - все равно, что нерастраченные силы. Пусть Орест сам себя погубит, если он действительно затевает восстание. Ты заговоришь потом, когда захочешь разрушить его вавилонскую башню.
- Ты думаешь, он еще не знает о поражении Гераклиана?
- Если он и знает, то, без сомнения, будет скрывать эту весть от народа.
- Прекрасно! Существование христианской церкви в Александрии зависит от этой борьбы, и необходима крайняя осмотрительность. Какое счастье, что я пользуюсь твоими советами!
После бессонной ночи и освежающего купания в общественных банях Филимон отправился во дворец наместника чтобы исполнить данное поручение.
Орест, удивлявший за последнее время все александрийское общество своей необычайной деловитостью, был уже в соседней с дворцом базилике [Общественное здание, предназначенное для суда и торговли. В христианскую эпоху базилики были использованы для религиозных собраний и отчасти обращены в церкви.]. Юношу проводил туда один из телохранителей и оставил его посреди огромной комнаты, которая была роскошно украшена фресками и разноцветным мрамором.
Миновав толпу озабоченных просителей и истцов Филимон направился в противоположный конец зала, где стоял пустой трон наместника. Пройдя еще два покоя, он очутился в боковой комнате, где увидел дородного халдейского евнуха с бледным лицом и маленькими свиными глазками. Писарь взял письмо из рук Филимона, развернул его с торжественной медлительностью, но затем, почти подпрыгнув от удивления, кинулся прочь из комнаты, оставив юношу в совершенном недоумении. Писарь вернулся через полчаса крайне оживленный и радостный.
Евнух и Филимон вместе вышли из комнаты. В другом покое, двери которого охранялись вооруженной стражей, тревожно расхаживал Орест. Он был сильно возбужден; на лице его еще виднелись следы ночного кутежа, и он часто прихлебывал какой-то напиток из стоявшего на столе кубка.
- А-а, не кто иной, как мой спаситель! Юноша, я хочу осчастливить тебя. Мириам говорит, что ты хочешь поступить ко мне на службу.
Не зная, как ответить, Филимон молча поклонился.
- А-а, недурно кланяешься, только не по-придворному. Но ты, секретарь, скоро обучишь его, не правда ли? Ну, теперь за дела. Подай мне приказы для подписей и проставления печати. Начальнику гарнизона...
- Вот он, высокородный префект!
- Два, мой повелитель.
- Хорошо. Теперь приказы тюремщикам по поводу гладиаторов.
- Здесь, высокородный префект!
- Письмо Ипатии. Нет, мою возлюбленную невесту я удостою личным посещением. Клянусь жизнью, слишком много работы для человека с отчаянной головной болью!
"Моя возлюбленная невеста!" Эти слова поразили Филимона, Но в это мгновение наместник произнес другое, еще более дорогое для юноши имя.
- А теперь относительно Пелагии. Мы все-таки можем попытаться...
- Боюсь, что высокородный префект оскорбит гота...
- Да будет проклят этот гот! Я предоставляю ему свободу выбора между всеми красавицами Александрии и сделаю его наместником Пентаполиса, если ему это желательно. Публика жаждет зрелищ, а никто, кроме Пелагии, не может танцевать Венеру Анадиомену!
Вся кровь Филимона хлынула к его голове. Он едва владел собой от охватившего его отвращения и стыда.
- Высокородный префект живет лишь для блага своих рабов!
- Слушай, юноша! Это письмо нужно доставить Пелагии. Что? Почему ты не берешь послания из моих рук?
- Пелагии? - пробормотал юноша. - Она будет выступать в театре? Публично? Будет изображать Венеру Анадиомену?
- Да, что это!? Кажется, ты оглох! Верно, ты тоже был пьян прошлую ночь?
- Ну, так что же из этого? Впрочем, я не верю тебе, мужик!..- Мгновенно сообразив в чем дело, Орест позвал телохранителей.
Дверь растворилась и появилась стража.
- Этот парень хочет изображать из себя шута. Сделайте его безвредным на несколько дней, но не причиняйте ему зла. Вчера он спас мне жизнь в то время, когда все вы, негодяи, разбежались.
Солдаты молча окружили юношу и повели его к себе в караульную службу. Тут они стали осыпать его насмешками и издеваться, желая отомстить за его вчерашнюю отвагу. Надев на Филимона тяжелые оковы, солдаты отвели пленника в тюрьму и наглухо заперли двери. Несчастный юноша остался один.