Наулака.
Глава XX

XX

- Есть какие-нибудь приказания, мисс-сахиб? - спросил Дунпат Рай с восточным спокойствием, когда Кэт повернулась к женщине из пустыни и оперлась на ее крепкое плечо.

Кэт только покачала головой, сжав губы.

- Это очень печально, - задумчиво сказал Дунпат Рай, как будто это дело совершенно не касалось его, - но все случилось из-за религиозного ханжества и нетерпимости, составляющих главную особенность жителей здешних мест. Один-два раза я видел то же самое. Иногда из-за порошков, а однажды они сказали, что стаканчики для лекарства - священные сосуды, а цинковая мазь - коровий жир. Но никогда не видел я, чтобы сразу опустела вся больница. Не думаю, чтобы они вернулись, но я назначен правительством, - сказал он с кроткой улыбкой, - и потому буду по-прежнему получать мое официальное жалованье.

Кэт пристально посмотрела на него.

- Вы думаете, они не вернутся? - запинаясь, проговорила она.

- О, да, - со временем одна, другая, двое-трое мужчин, которых помял тигр, или больных воспалением глаз, но женщины - нет. Мужья никогда не позволят им. Спросите эту женщину.

Кэт жалобным, вопросительным взглядом посмотрела на женщину из пустыни, которая, нагнувшись, взяла горсть песчинок, пропустила их сквозь пальцы, сжала кулаки и покачала головой, Кэт с отчаянием следила за ее движениями.

- Видите, все лопнуло - ничего хорошего, - сказал Дунпат Рай довольно ласково, но будучи не в состоянии скрыть выражения удовольствия при виде поражения, заранее предсказанного умными людьми. - А что будет теперь делать ваша честь? Запереть аптеку, или вы примете счета на лекарства?

Кэт слабо махнула рукой.

- Нет, нет! Не теперь. Мне нужно подумать. Нужно время. Я пришлю сказать вам. Пойдем, дорогая, - прибавила она, обращаясь на местном языке к женщине из пустыни, и рука об руку они вышли из больницы.

Сильная раджпутанка, когда они очутились на воздухе, подхватила ее, как ребенка, посадила на лошадь и упрямо пошла по направлению к дому миссионера.

- А куда ты пойдешь? - спросила Кэт на родном языке женщины.

- Я была первой из всех, - ответила пациентка, - поэтому мне следует быть последней. Куда пойдешь ты, пойду и я, а потом будь что будет.

Кэт нагнулась и с благодарностью пожала женщине руку.

Подъехав к воротам дома миссионера, она должна была собрать все силы, чтобы не выказать упадка духа. Она столько рассказывала миссис Эстес о своих надеждах на будущее, с такой любовью останавливалась на том, чему хочет научить этих беспомощных созданий, так постоянно советовалась с ней о воображаемой пользе, которую приносила ежедневно, что признаться в крушении своего дела ей было невыразимо горько. Она старалась отогнать мысль о Тарвине. Слишком уж глубоко затрагивала ее эта мысль.

Но, к счастью, миссис Эстес не оказалось дома, а слуга матери-государыни дожидался Кэт с просьбой привезти во дворец магараджа Кунвара.

Женщина из пустыни попробовала было удержать ее, но Кэт сбросила ее руку.

- Нет, нет, нет! Я должна ехать. Я должна делать что-нибудь, - почти с яростью крикнула она, - пока останется еще кто-нибудь, требующий от меня дела! Я должна работать. Это единственное мое спасение, добрая вы моя. Ступайте ко дворцу.

Женщина молча повиновалась и поплелась по пыльной дороге, а Кэт поспешно вошла в комнату, где лежал мальчик.

- Лальджи, - сказала она, наклоняясь над ним, - чувствуете ли вы себя настолько хорошо, чтобы вас можно было отнести в экипаж и отвезти повидаться с вашей матерью?

- Мне больше хотелось бы видеть отца, - ответил мальчик с софы, на которую его перенесли в виде награды за улучшение, обнаружившееся накануне. - Я хочу поговорить с отцом об очень важном деле.

- Хорошо, я поеду.

- Ну, так я велю приготовить экипаж.

Кэт повернулась, чтобы выйти из комнаты.

- Нет, мне хочется ехать в своем собственном. Кто там рядом?

- Небеснорожденный, это я, - ответил низкий голос кавалериста.

- А! Ну скачи скорее и скажи, чтобы поскорее прислали мою коляску и конвой. Если они не будут здесь через десять минут, скажи Сиропу Сингу, что я прекращу выдачу жалованья и разобью ему лицо перед всеми моими людьми. Сегодня я хочу выехать.

- Да будет милость Господня с небеснорожденным в целые десять тысяч лет, - ответил голос.

Кавалерист сел в седло и поскакал.

К тому времени, как магарадж Кунвар был готов, у дверей дома миссионера уже дожидался громоздкий экипаж, набитый подушками.

Кэт и миссис Эстес помогали ребенку и почти внесли его в экипаж, хотя он и старался стоять на веранде и принимать приветствия конвоя, как следует мужчине.

- Ай! Я очень слаб, - с легким смехом сказал он, когда они ехали во дворец. - Мне, право, кажется, что я никогда не поправлюсь в Раторе.

Кэт обняла его и привлекла к себе.

- Кэт, - продолжал он, - если я попрошу у отца кое-что, вы скажете, что это хорошо для меня?

Кэт, мысли которой были далеко и еще полны горечи, рассеянно погладила его по плечу, подняв заплаканные глаза к красной возвышенности, где стоял дворец:

- Как я могу сказать, Лальджи?

Она улыбнулась, взглянув на его обращенное к ней личико.

- Но это что-то очень умное.

- В самом деле? - ласково спросила она.

- Да, я сам придумал это. Я сам - царственная особа и хочу поступить в школу, где сыновей государей учат, как стать раджами. Это в Аджмире. Я должен поехать учиться сражаться и ездить верхом вместе с другими государями Раджпутаны, и тогда я буду совсем мужчиной. Я поеду в школу для молодых раджей в Аджмире, чтобы научиться всему на свете. Вы увидите, как это будет умно. Свет кажется огромным с тех пор, как я заболел. Кэт, как велик мир, который вы видели за Черной Водой? Где Тарвин-сахиб? Мне хотелось бы видеть его. На кого сердится Тарвин-сахиб, на меня или на вас?

Он осыпал Кэт сотнями вопросов, пока они не остановились перед воротами в той стороне дворца, которая вела к флигелю его матери. С земли поднялась женщина из пустыни и протянула руки.

- Я слышала, как приехал посланный к вам слуга, - сказала она Кэт, - и знала, чего требуют. Дайте мне ребенка, я отнесу его. Ну, мой князек, нечего бояться. Я хорошей крови.

- Один закон для тебя и твоих и другой - для меня и моих, - со смехом ответила женщина. - Мы, зарабатывающие себе хлеб работой, не можем ходить укутанными в покрывала, но наши отцы жили за много сот лет до нас, как и твои, небеснорожденный. Ну, пойдем, белая волшебница не может отнести тебя так нежно, как я.

Она обхватила его руками и прижала к груди так легко, как будто это был трехлетний младенец. Он с удовольствием откинулся назад и махнул исхудалой рукой. Негостеприимные ворота распахнулись, заскрипев на петлях, и все - женщина, ребенок и молодая девушка - вошли вместе.

Эта часть дворца не отличалась обилием украшений. Пестрая облицовка на стенах облупилась и осыпалась во многих местах; ставни, с которых сошла краска, висели криво; а за воротами во дворе лежал всякий мусор. Лишившаяся милости государя царица лишается также и многих материальных удобств.

Раскрылась дверь, и послышался чей-то голос. Все трое очутились в полутьме и прошли по длинному проходу с белыми, блестящими оштукатуренными гладкими полами, который вел в апартаменты царицы.

Мать магараджа Кунвара жила большей частью в длинной низкой комнате, выходившей на северо-восток. Тут она могла, прижавшись лицом к мраморным украшениям, мечтать о своей родине за песками, в восьмистах милях, среди гор Кулу. Тут не было слышно журчания переполненного дворца, и только шаги ее немногочисленных горничных нарушали тишину.

Женщина из пустыни, еще крепче прижимая мальчика к груди, двигалась среди лабиринта пустых комнат, узких лестниц и крытых дворов с видом заключенной в клетку пантеры. Кэт и магарадж Кунвар привыкли к темноте и извилистости, безмолвию и угрюмой таинственности прохода. Для одной это была часть ужасов, среди которых она решила действовать, для другого это была повседневная жизнь.

Наконец путешествие закончилось. Кэт приподняла тяжелую завесу, когда мальчик окликнул мать. Царица поднялась с кучи белых подушек у окна и страстно вскрикнула:

- Здоров ли ребенок?

Мальчик с трудом вырвался из рук женщины. Мать, рыдая, бросилась к нему, называя его тысячами ласкательных имен и осыпая поцелуями. Сдержанность ребенка исчезла - одно мгновение он пытался вести себя, как человек из расы раджпутов, то есть как невыразимо возмущенный всяким публичным проявлением волнения - он смеялся и плакал в объятиях матери. Женщина из пустыни провела рукой по глазам, бормоча что-то про себя, а Кэт отвернулась и стала смотреть в окно.

- Как мне благодарить вас! - сказала наконец царица. - О, мой сын, мой маленький сын, дитя моего сердца, боги снова сделали тебя здоровым! Но кто это там?

Ее взор впервые упал на стоявшую у дверей женщину из пустыни, укутанную в темно-красное покрывало.

- Она принесла меня сюда из экипажа, сказав, что она раджпутанка хорошей крови.

- Я чоханской крови, раджпутанка и мать раджпутов, - просто, не двигаясь с места, сказала женщина. - Белая волшебница сотворила чудо над моим мужем. Он был болен головой и не узнавал меня. Правда, он умер, но при последнем вздохе узнал меня и назвал по имени.

- И она несла тебя? - с дрожью в голосе сказала царица, привлекая к себе сына еще ближе; как все индусские женщины, она считала зловещим знамением всякое прикосновение, всякий взгляд вдовы.

Женщина упала к ногам царицы.

- Прости меня, прости меня! - вскричала она. - Я родила трех малюток, а боги взяли у меня всех их и, наконец, мужа. Так хорошо, так хорошо было снова держать на руках ребенка! Ты можешь простить, - простонала она, - ты богата твоим сыном, а я только вдова!

- Но я вдова по жизни, - прошептала царица. - Действительно, я могу простить. Встань.

Женщина продолжала лежать, судорожно ухватившись за голые ноги царицы.

- Вставай же, сестра моя, - шепнула царица.

- Мы жители полей, - пробормотала женщина, - мы не знаем, как надо разговаривать со знатными людьми. Если мои слова грубы, прости меня.

- Конечно, прощаю. Твоя речь нежнее речи женщин с гор Кулу, но некоторые слова новы для меня.

Кэт слушала рассеянно. Она исполнила свои обязанности, и ее освобожденная мысль снова вернулась к опасности, угрожавшей Тарвину, и к воспоминанию о постыдном крушении, постигшем ее час тому назад. Она мысленно видела, как женщины, одна за другой, исчезают из больницы, как уничтожается ее труд и рушатся все надежды; ей представлялось, что Тарвин умирает самой ужасной смертью, и она чувствовала, что это дело ее рук.

- Что такое? - устало проговорила она, когда женщина дернула ее за юбку. Потом она обратилась к царице: - Эта женщина - единственная из всех, кому я старалась помочь, осталась сегодня со мной, государыня.

- Во дворце шел разговор, - сказала мать магараджа, обняв мальчика за шею, - что в вашей больнице были волнения, сахиба.

- Больницы уже не существует, - угрюмо проговорила Кэт.

- Вы обещали взять меня туда когда-нибудь, Кэт, - по-английски сказал мальчик.

- Женщины - дуры, - сидя на полу, спокойно сказала женщина из пустыни. - Какой-то сумасшедший жрец сказал им ложь, будто среди снадобий были чары...

- Спаси нас ото всех злых духов и бесовских заклинаний, - пробормотала царица.

- Чары в снадобьях, которые она приготовляет своими собственными руками, и потому, сахиба, они выбежали, крича, что дети их родятся обезьянами, а их трусливые души будут отданы дьяволу. Ао! Через неделю не одна-две, а многие узнают, куда пойдут их души, потому что они умрут: и зерна и колосья зараз.

Кэт вздрогнула. Она слишком хорошо знала, что женщина говорит правду.

- Но снадобья! - начала царица. - Кто знает, какая сила может быть в этих снадобьях? - она нервно рассмеялась, смотря на Кэт.

- Взгляни на нее, - со спокойным презрением проговорила женщина. - Она только девушка, ничто иное. Что могла она сделать Вратам Жизни?

- Она вылечила моего сына, поэтому она - моя сестра, - сказала царица.

- Она сделала так, что мой муж заговорил со мной перед своим смертным часом, поэтому я ее служанка, равно как и твоя, сахиба, - сказала женщина из пустыни.

Мальчик с любопытством взглянул в лицо матери.

- Она говорит тебе "ты", - сказал он, как будто женщина не существовала. - Это неприлично между поселянкой и царицей - "ты" и "тебе".

- Мы обе женщины, сынок. Сиди смирно в моих объятиях. О, как хорошо чувствовать тебя опять здесь, негодник!

- Небеснорожденный слаб на вид, как засохший маис, - быстро проговорила женщина.

- Скорее, как высохшая обезьяна, - возразила царица, прижимая губы к головке ребенка. Обе матери говорили громко и выразительно, чтобы боги, завидующие человеческому счастью, могли слышать и принять за правду уничижение, прикрывающее глубочайшую любовь.

- Ао, моя маленькая обезьяна умерла, - сказал мальчик. Он беспокойно задыхался. - Мне нужна другая. Позволь мне пойти во дворец и выбрать другую обезьяну.

- Он не должен выходить из этой комнаты во дворец! - страстно сказала царица, обращаясь к Кэт. - Ты еще слишком слаб, возлюбленный. О, мисс-сахиб, он не должен идти!

По опыту она знала, что бесполезно противиться желанию сына.

- Останься с нами, дорогой, - сказала Кэт.

Она раздумывала, можно ли будет через три месяца снова наполнить больницу и не преувеличила ли она опасность, угрожающую Нику.

- Я иду, - сказал мальчик, вырываясь из рук матери. - Я устал от этих разговоров.

- Позволите, государыня? - шепотом спросила женщина из пустыни.

Мать утвердительно кивнула головой, и мальчик очутился в объятиях смуглых рук, бороться с силой которых было невозможно для него.

- Пусти меня, вдова! - бешено крикнул он.

- Не хорошо раджпуту пренебрежительно относиться к матери раджпутов, царь мой, - бесстрастно ответила она. - Если молодой бычок не слушается коровы, он учится послушанию с помощью ярма. Небеснорожденный не силен. Он упадет среди проходов и лестниц. Он останется здесь. Когда ярость покинет его тело, он станет еще слабее. Даже теперь, - большие, блестящие глаза устремились на лицо ребенка, - даже теперь, - продолжал спокойный голос, - ярость проходит. Еще одно мгновение, небеснорожденный, и ты станешь не князем, а только маленьким-маленьким ребенком, таким, как те, которых я рожала, и увы! каких я уже не буду рожать.

При последних словах голова магараджа упала на ее плечо. Порыв страсти иссяк, оставив его, как она и предвидела, настолько ослабевшим, что он сразу уснул.

- Стыдно, стыдно! - неясно пробормотал он. - Право, я не хочу идти. Оставьте меня спать.

Она гладила мальчика по плечу, пока мать не протянула жадных рук и не взяла обратно свое дорогое дитя. Она положила ребенка на подушку рядом с собой, прикрыла его своим длинным кисейным платьем и долго смотрела на свое сокровище. Женщина сидела на полу, на корточках. Кэт присела на подушку и прислушивалась к тиканью дешевых американских часов в нише стены. Женский голос, певший какую-то песню, глухо и слабо доносился через стены. Сухой полуденный ветер вздыхал через изъеденные рамы окон. Кэт слышала, как лошади конвоя обмахивались хвостами и пережевывали пищу во дворе, в ста футах от дворца. Она слушала и думала о Тарвине с возрастающим ужасом. Мать еще ниже нагнулась над сыном; глаза ее были влажны от материнской любви.

- Он спит, - сказала она. - Что это он говорит об обезьяне, мисс-сахиб?

- Она умерла, - сказала Кэт и заставила себя солгать. - Я думаю, она наелась вредных плодов в саду.

- В саду? - быстро переспросила царица.

- Да, в саду.

Женщина из пустыни переводила глаза с одной на другую. Эти разговоры были слишком недоступны ей, и она стала робко поглаживать ноги царицы.

- Обезьяны часто умирают, - заметила она. - Я видела раз мор среди обезьян, там, в Бансварра.

- Как она умерла? - настаивала царица.

- Я... я не знаю, - запинаясь, проговорила Кэт, и снова длинное безмолвие воцарилось в жарком полуденном воздухе.

- Мисс Кэт, что вы думаете о моем сыне? - прошептала царица. - Здоров он или нездоров?

- Он не очень здоров. Со временем он станет сильнее, но лучше, если бы теперь он уехал на некоторое время.

Царица спокойно наклонила голову.

мире, куда он отправится, и как я могу быть уверенной в его безопасности? Здесь, даже здесь... - Она внезапно остановилась. - С тех пор как вы приехали, мисс Кэт, сердце мое немного успокоилось, но я не знаю, когда вы уедете.

- Я не могу сохранить ребенка от всякого зла, - ответила Кэт, закрывая лицо руками, - но отошлите его отсюда как можно скорее. Ради Бога, отпустите его.

- Это правда! Это правда!

Царица обратилась к сидевшей у ее ног женщине.

- Ты родила троих? - спросила она.

- Да, трех и одного, который ни разу не вздохнул. Все были дети мужского пола, - сказала женщина из пустыни.

- И боги взяли их?

- Один умер от оспы, двое - от лихорадки.

- Ты уверена, что это дело богов?

- Я была с ними до конца.

- Твой муж, значит, был вполне твой?

- Нас было только двое, он и я. В наших деревнях люди бедны, и одной жены бывает достаточно.

- Увы! В деревнях люди богаты. Выслушай меня. Если бы другая жена покушалась на жизнь твоих трех...

- Я убила бы ее. Как же иначе? - Ноздри женщины расширились, она поспешно сунула руку за пазуху.

- А если бы вместо троих был только один, восторг твоих глаз, и ты знала бы, что у тебя никогда больше не будет ребенка, а другая жена, действуя втайне, покушалась бы на жизнь этого одного? Что тогда?

- Я убила бы ее... не легкой смертью. Рядом с ее мужем, в его объятиях убила бы ее. Если бы она умерла раньше моей мести, я отыскала бы ее в аду.

- Ты можешь выйти на солнце и гулять по улицам, и ни один человек не повернет головы, - с горечью сказала царица. - Твои руки свободны и лицо открыто. Что если бы ты была рабыней среди рабынь, чужой среди чужих, и - голос ее задрожал, - лишена милости своего господина?

Женщина нагнулась и поцеловала бледные ноги, которые держала в руках.

- Тогда я не стала бы утомлять себя борьбой, но, помня, что мальчик может вырасти и стать государем, отослала бы его подальше от власти другой жены.

- Разве так легко отрезать себе руку? - рыдая, проговорила царица.

- Лучше руку, чем сердце, сахиба. Кто мог бы уберечь ребенка в здешнем месте?

Царица указала на Кэт.

то говорил мой муж еще прошлой осенью - но может быть, это так. Однако я знаю боль в груди и любовь к новорожденному ребенку... как знала ты.

- Как знала я.

- Мой дом пуст, я вдова и бездетная, и никогда ни один мужчина не предложит мне выйти замуж за него.

- Как я... как я.

- Нет, малютка остался, если ушло все другое, и его нужно хорошенько охранять. Если кто-нибудь завидует ребенку, то нехорошо оставлять его в этой навозной куче. Отпусти его.

- Но куда? Мисс Кэт, не знаешь ли ты? Мир темен для нас, сидящих за занавесками.

- Я знаю, что сам ребенок желает, по собственному почину, отправиться в школу в Аджмире. Он говорил со мной об этом, - сказала Кэт, которая, сидя на своем месте на подушке, не пропустила ни слова из разговора двух женщин. Она нагнулась вперед и подперла подбородок обеими руками. - Это только на год, на два.

Царица рассмеялась сквозь слезы.

- И он может вернуться по твоему зову, но никакие слезы не вернут мне моих детей. Только год-два. Мир темен и для тех, кто не сидит за занавесками, сахиба. Это не ее вина. Как может она знать? - шепнула царице женщина из пустыни.

Против воли Кэт становилось неприятно, что ее постоянно исключали из разговора. Неприятно было и предположение, что она, сама испытывавшая такие волнения, имевшая дело преимущественно с печальной стороной жизни, считалась чужой для этих двух женщин, переживавших одинаковое горе.

- Как я могу не знать? - порывисто сказала Кэт. - Разве я не знаю печали, боли? Это - моя жизнь.

- Нет еще, - спокойно сказала царица, - ни горя, ни радости. Мисс Кэт, ты очень умна, а я женщина, которая никогда не выходила за стены дворца. Но я умнее тебя, потому что знаю то, чего ты не знаешь, хотя ты возвратила мне сына, а мужу этой женщины речь. Как мне отплатить тебе за все, чем я обязана тебе?

Царица схватила руки Кэт и нежно потянула, пока голова девушки не упала на колени царицы. Измученная утренними волнениями, невыразимо уставшая телом и душой, Кэт не хотела поднять голову. Маленькие ручки откинули волосы с ее лба, и большие темные глаза, утомленные частыми слезами, заглянули в ее глаза. Женщина из пустыни обвила рукой ее талию.

- Слушай, сестра моя, - начала царица с бесконечной нежностью. - Среди моего народа, в горах севера, есть пословица, что крыса нашла кусок желтого имбиря и открыла лавку москательных товаров. То же и с горем, которое ты знаешь и лечишь, возлюбленная. Ты не сердишься? Нет, ты не должна оскорбляться. Забудь, что ты белая, а я черная, и помни, что все мы три - сестры. С нами, женщинами, всегда бывает так, а не иначе, сестричка. Целый мир сокрыт от всех, кроме тех, что рождали детей. Дрожа, я обращаюсь с молитвами к тому или иному богу, про которого ты говоришь, что это черный камень, и дрожу при порывах ночного ветра, потому что верю, что дьяволы пролетают мимо моих окон в такие часы. Я сижу здесь во тьме, вяжу и готовлю для стола моего повелителя лакомства, которые возвращаются непопробованными. А ты, явившаяся из-за десяти тысяч миль отсюда, очень умная, ничего не боящаяся, ты научила меня десяти тысячам вещей. Но все же ты - дитя, а я - мать, и что знаю я, того ты не можешь знать. Ты не можешь измерить ни источников моей радости, ни горьких вод моего горя, пока сама не испробуешь этой радости и этого горя. Я рассказала тебе про ребенка все и даже больше, чем нужно, говоришь ты. Сестричка, я рассказала меньше, не рассказала о начале моей любви к нему, так как знала, что тебе не понять меня. Я рассказала тебе все мои печали, все, и даже больше, чем нужно, говоришь ты, когда положила голову тебе на грудь. Как могла я рассказать тебе все? Ты - девушка, и сердце в твоей груди, под моим сердцем, самим своим биением обнаружило твое непонимание. Ну а вот эта женщина, пришедшая из пустыни, знает обо мне больше, чем ты. Ты говорила мне, что тебя учили в школе, как надо лечить, и что нет болезни в жизни, которую ты не поняла бы. Сестричка, как могла ты понять жизнь, когда сама никогда не давала ее? Чувствовала ли ты, как тянет ребенок грудь матери? Нет, к чему краснеть? Разве чувствовала? Я знаю, что нет! Я узнала бы это, в первый раз услышав твою речь и увидев из окна твою походку. И другие - мои сестры в мире - знают это так же. Но они не говорят тебе всего, как я. Когда жизнь усиленно бьется под сердцем, просыпаясь ночью, им кажется, что вся земля движется в том же ритме. Зачем они станут рассказывать это тебе? Сегодня вся больница восстала против тебя. Не так ли? И женщины ушли, одна за другою. А что ты сказала им?

Женщина из пустыни ответила за Кэт.

- Она сказала: "Вернитесь, и я вылечу вас".

- Клятвы не было, - сказала женщина. - Она стояла в воротах и призывала...

- А чем бы могла призвать девушка колеблющихся женщин? Трудом, который она выполняла ради них? Они не видели этого. Ну а женщина знала бы страдания, которые разделяла с ними. В твоих руках не было ребенка. Материнского взгляда не было в твоих глазах. Какое же волшебное слово могла сказать ты? В снадобьях было какое-то колдовство, и дети их будут уродливы, говорили они. Что ты знаешь об источниках жизни и смерти, чтобы научить их иному? В книгах твоей школы, я знаю, написано, что таких вещей не бывает. Но мы, женщины, не читаем книг. Не по ним учимся мы жизни. Как может такая, как ты, одержать верх без помощи богов? А боги очень далеко. Ты отдала свою жизнь, чтобы помогать женщинам. Сестричка, когда же ты сама станешь женщиной?

Голос умолк. Кэт глубоко зарылась головой в колени говорившей и не двигалась.

одинокой, одна зарабатывать себе хлеб и думать об умерших. Но если бы я знала, что это случится через год, а не через десять лет, я все же благодарила бы богов, которые дали мне любовь и ребенка. Может быть, мисс-сахиб примет мои слова в благодарность за все, что она сделала для моего мужа. "Бродячий жрец, бездетная женщина и камень в воде - одной крови". Так говорит наш народ. Что будет теперь делать мисс-сахиб? Государыня сказала правду. Боги и твоя собственная мудрость, превышающая девическую мудрость, помогали тебе до сих пор, как это видела я, все время бывшая с тобой. Боги предупредили тебя, что их помощь кончается. Что остается? Разве этот труд для таких, как ты? Разве не то говорит государыня? Она, одиноко сидя здесь и ничего не видя, увидела то, что видела и знала я, день за днем ходившая с тобой среди больных. Разве не так, сестричка?

- Возьмите ребенка и отпустите нас, - хриплым голосом сказала она.

Милосердная тьма, царившая в комнате, скрыла ее лицо.

- Нет, - сказала царица, - это женщина возьмет его. Ты иди одна.

Кэт исчезла.