Могильщики

Это был жирный голос - густой голос, который заставил бы вас вздрогнуть, - голос такой, как если бы что-то мягкое разваливалось надвое. В нем были дрожь и резкое завывание.

- Уважайте старость! О, населяющие реку, уважайте старость!

На широкой поверхности реки не было ничего, кроме нескольких гружённых строительным камнем деревянных барж с квадратными парусами. Они плыли вниз по течению и только что прошли под железнодорожным мостом. Приподняв неуклюжий руль, они миновали песчаные наносы у мостовых опор, и, в то время как они проходили по три в ряд, устрашающий голос раздался снова:

- О владыки реки, уважайте старых и бессильных!

Сидящий на борту лодочник повернулся, поднял руку, произнёс нечто, весьма далёкое от благословения, и лодки, поскрипывая, двинулись в сумерках дальше. Широкая индийская река, больше похожая на цепь соединённых протоками стеклянно-гладких озёр, отражала песчано-красное небо, но возле низких берегов была испещрена пятнами желтизны и тёмного пурпура. В сезон дождей её пополняли маленькие ручьи, теперь же их пересохшие устья чётко обозначались выше уровня воды. На левом берегу, почти под самым мостом, стояла деревня, слепленная из глины, кирпича, соломы и прутьев. Её главная улица, забитая возвращающимся в стойла скотом, шла прямо к реке и оканчивалась грубым кирпичным пирсом, где, по ступенькам сойдя в воду, люди могли свершить омовение. Это была пристань деревни Магер-Гот^[74].

Ночь быстро опускалась на поля чечевицы, риса и хлопка, расположенные в ежегодно затопляемых низинах, и на густо спутанные заросли пастбищ, отделённые от полей спокойными тростниками. Во всё время вечернего водопоя там трещали и орали вороны и попугаи; с наступлением ночи они улетали, встречаясь на пути к лесу с батальонами крылатых лисиц^[75], а в тростники со свистом и щёлканьем спускались тучи водоплавающих. Там были длинноголовые гуси с чёрными спинами, чирки, свиязи, утки, пеганки, кроншнепы, кое-где - фламинго.

Неуклюжий аист-марабу^[76], задрав зад, переваливался в воздухе с таким видом, будто каждый взмах крыльев был для него последним.

- Уважайте старость! Старейшины реки, уважайте старость!

Марабу слегка повернул голову, свернул по направлению к голосу и неловко приземлился на песчаную косу, намытую возле моста. Теперь стало видно, до чего же он безобразен. Если смотреть сзади, всё было в порядке, он был почти что шести футов ростом и поразительно напоминал лысого пастора. Зато спереди на его тощей шее и круто обрубленной голове не росло ни единого пёрышка, а у подбородка висел кошмарный кожаный мешок - вместилище всего, что он мог украсть своим топорообразным клювом. Ноги его были длинными, тонкими и морщинистыми, но он их передвигал аккуратно и глядел на них с гордостью, приглаживая клювом пепельно-серые перья хвоста, потом глянул через гладкое плечо и стал по стойке «смирно».

Маленький паршивый шакал, тявкавший от голода на пологом откосе, насторожил уши, задрал хвост и поскакал через лужицы, чтобы присоединиться к марабу. В своей касте он был нижайшим. Не то чтобы лучший из шакалов годился на многое, но этот был особенно гадок, полупопрошайка, полубандит, он в вечных поисках еды обшаривал деревенские помойки, то унизительно смирный, то необузданно дикий, исполненный коварства, которое ещё ни разу не помогло ему достичь цели.

- Ух! - сказал он, горестно отряхиваясь, перед тем как сесть. - Чтоб всем деревенским собакам от парши сдохнуть! На мне укусов втрое больше, чем блох, и всё из-за того, что я поглядел - обратите внимание, только поглядел - на старый башмак в коровьем хлеву. Разве я уж так неразборчив?! - Он почесал за ухом.

- Одно дело слышать, другое - знать, - сказал шакал, сам знавший множество поговорок. Он насобирал их, подслушивая по вечерам разговоры у деревенских костров.

- Совершенно верно. Поэтому я всё проверил и позаботился об этом щенке, пока собаки были чем-то заняты.

- Они были очень заняты, - вздрогнул шакал. - Итак, некоторое время мне нельзя будет ходить в деревню за отбросами. Так, значит, в башмаке и вправду был слепой щенок?

- Он здесь, - сказал марабу, скосившись через клюв на свой полный мешок. - Существо маленькое, но приемлемое сейчас, когда милосердие мертво в этом мире.

- Ах-ха! Мир стал железным в наши дни, - подвыл шакал. Затем его неустанно рыщущий взгляд уловил чуть заметную рябь на воде, и он быстро продолжил: - У всех у нас тяжкая жизнь, и я не сомневаюсь, что даже наш блистательный повелитель, Гордость Пристани и Предмет Зависти Всей реки…

- Лжец, льстец и шакал из одного яйца вылупились, - сказал марабу, не обращаясь ни к кому конкретно, так как в случае необходимости он сам бывал отменным лжецом.

- Да, Предмет Зависти Всей Реки, - повторил, возвысив голос, шакал. - Даже он, я не сомневаюсь, находит, что, с тех пор как построили мост, хорошей еды стало меньше. Но, сп другой стороны, хотя я никогда не скажу этого ему в лицо, он так мудр и добродетелен, увы! - не то что я…

- Если шакал признает, что он сер, до чего же он должен быть чёрен, - пробормотал марабу, не видя, к чему идёт дело.

- …Что его пища никогда не иссякнет, и следовательно…

Послышалось шуршание, как будто лодку протащили по мелководью. Шакал быстро повернулся и оказался лицом к лицу (всегда лучше оказаться лицом к лицу) с созданием, о котором говорил. Это был двадцатичетырехфутовый крокодил, закованный в нечто, похожее на броню из огромных гнойников, которые вздымались и пересекались рядами, хребтами, вершинами, жёлтые концы его верхних зубов нависали над фигурными вырезами нижней челюсти. Это был тупорылый магер деревни Магер-Гот. До постройки железнодорожного моста - демон речных струй, убийца, людоед и местный фетиш одновременно, он дал деревне своё имя и был старше любого из её жителей. Он утвердил подбородок в мелкой воде, удерживаясь на месте почти незаметными колебаниями хвоста, и шакал знал отлично, что один удар этого же хвоста вынесет магера на берег с силой парового двигателя.

- Благословенно появление Покровителя Бедных! - залебезил шакал, пятясь при каждом, слове. - Моё бесхвостое нахальство и впрямь толкнуло меня на разговоры о тебе. Надеюсь, они не были услышаны.

Разумеется, шакал говорил только для того, чтобы его услышали, ибо он знал, что лесть - лучший способ добывать пропитание, и магер знал, для чего говорил шакал, и шакал знал, что магер знал, так что все остались довольны.

Старое чудовище потолкалось, поотдувалось и полезло на берег, бормоча: .

- Уважайте старых и бессильных! - Его глаза под тяжёлыми роговыми веками наверху треугольной головы горели, как два угля, всё время, пока он враскачку тащил своё цилиндрическое туловище, упористо переставляя короткие ноги. Наконец он устроился, и как ни был шакал многоопытен, но и он вздрогнул, увидав, до чего точно притворился магер приставшим к отмели бревном. Он даже озаботился тем, чтобы составить естественный угол с течением, с учётом сезона, времени и места. Это, конечно, было всего лишь привычкой, потому что магер выполз на берег просто так, но крокодил никогда не бывает полностью сыт, и если бы шакал обманулся сходством, то он не успел бы об этом пофилософствовать.

- Дитя моё, ничего я не слышал, - сказал магер, закрывая один глаз. - В мои уши налилась вода, и к тому же я ослабел от голода. С тех пор как построили мост, люди из моей деревни перестали любить меня, и это разрывает мне сердце.

- Ах, позор! - сказал шакал. - И такое благородное сердце! Но по мне, так все люди одинаковы.

- Нет-нет, они, право же, весьма различны, - мягко отвечал магер. - Одни тощие, как лодочные шесты. Другие, опять-таки, пухлые, как молодые шака… собаки. Никогда я не оскорблю людей беспричинно. Они бывают на любой вкус, и за долгие годы я убедился, что так или иначе они все хороши. Мужчины, женщины, дети - я к ним придираться не стану. И запомни, дитя, что тот, кто отвергает мир, бывает отвергнут миром.

- Лесть хуже, чем пустая жестянка в брюхе, но то, что мы сейчас услышали, поистине мудро, - сказал марабу, опуская ногу.

- Но как быть с их неблагодарностью к Сиятельному, - вкрадчиво начал шакал.

нового моста. О стариках, может быть, не стоило бы и рассуждать, но я опечален, поистине опечален из-за маленьких, мягоньких ребятишек. Впрочем, я думаю, что вскоре, когда новизны у моста поубавится, мы увидим, как босые загорелые ноги моих людей шлёпают по броду так же храбро, как и раньше. Тогда старого магера снова зауважают.

- Но я, точно, видел, что как раз сегодня от пирса плыли венки из ноготков, - сказал марабу. Венок из ноготков по всей Индии служит знаком особого уважения.

- Ошибка, ошибка. Это ошиблась жена торговца сладостями. Её зрение год от года слабеет, и она бревно принимает за меня, меня - здешнего магера! Я заметил её ошибку, как только она бросила венок, потому что лежал у самого основания пирса, и, сделай она ещё один шаг, я показал бы ей, что кое-какая разница всё-таки есть. Но у неё были добрые намерения, и мы должны это учитывать.

- Что толку от венков, если ты валяешься на мусорной свалке? - спросил шакал, выкусывая блох, но не забывая одним глазом бдительно следить за Покровителем Бедных.

- Верно, только нет у них ещё такой свалки, куда бы меня выбросили. Пять раз видел я, когда вода отступала от деревни, добавляя новый кусок земли в канал улицы, - пять раз я видел, как деревня отстраивалась на этих берегах, и ещё пять раз увижу это. Я - не лишённый веры рыбоед-гавиал, я, как говорится, сегодня в Каши, завтра в Праяге, но всегда верно и неустанно сторожу брод. Ведь не просто так, дитя моё, носит деревня моё имя, и, как говорится, терпеливого награда ждёт.

- Я терплю долго, очень долго, почти всю мою жизнь, а в награду получаю только укусы и побои, - сказал шакал.

Родился в августе шакал,

А в сентябре заморосило.

Сказал он: в жизни не видал

Дождей такой ужасной силы.

У марабу есть одна малоприятная особенность. Он подвержен нерегулярным, но жестоким припадкам подёргивания или судорог в ногах, и хотя он представительнее любого из сверхреспектабельных аистов, он пускается тогда в дикие, неуклюжие воинственные пляски; наполовину расправляя крылья, он размахивает головой вверх и вниз и по известным только ему причинам к самым тяжёлым припадкам приберегает самые ядовитые реплики. С последним словом своей песенки он снова вернулся в свою обычную стойку, застыв втрое напыщеннее прежнего.

Шакал отшатнулся, хотя был уже трехлетком: не стоит изображать обиду, когда над тобой нависает клюв длиной в ярд, который может вонзаться, как дротик. Марабу был трусом известнейшим, но шакал ещё большим.

- Чтобы чему-то научиться, надо пожить, - сказал магер, - и надо ещё сказать, что маленьких шакалов много, но таких магеров, как я‚ очень мало. Я не горжусь этим, гордость умаляет силу, но, видите ли, это - Судьба, а с Судьбой не может спорить ни один из тех, кто плавает, бегает или ползает. Я Судьбою доволен. Немного удачи, острый глаз, привычка замечать, есть ли выход из ручья и запруды, - и тогда многого можно достичь.

- Однажды я слышал, что даже Покровитель Бедных совершил ошибку, - ехидно заметил шакал.

- Да, но и здесь мне пришла на помощь моя Судьба. Это было тогда, когда я ещё не достиг полной длины - перед пред-пред-пред-предпоследним голодом. Клянусь берегами Ганги, до чего полноводны были реки в те дни! Я был молод и несмышлён, и когда пришло наводнение, никто не радовался ему больше, чем я. Мало мне тогда надо было для счастья. Деревня была совсем затоплена, и я проплыл над пирсом и забрался далеко от берега, к рисовым полям, залитым слоем чудесного жидкого ила. Ещё я помню пару браслетов, которые нашёл в тот вечер (они были стеклянные и ничуть мне не помешали). Стеклянные браслеты и, если мне память не изменяет, туфля. Мне бы надо было стряхнуть обе туфли, но я был голоден. Потом я стал умнее. Итак, я насытился и отдохнул, но когда я был готов к возвращению, вода уже спала, и я пошёл по главной улице, покрытой илом.

Я, и никто другой. Люди мои все вышли, жрецы, и женщины, и дети, и я благосклонно взирал на них. В грязи плохо сражаться. И сказал тогда лодочник: «Возьмите топоры и убейте его, потому что это - магер брода». - «Отнюдь, - ответил брамин^[77]. - Взгляните, он гонит воду перед собой! Это наш хранитель». И они забросали меня множеством цветов, а один, счастливо осенённый, вывел на улицу козу.

- Как хорошо, как великолепно: козу! - облизнулся шакал.

- Шерсть. Слишком много шерсти, а если находишь её в воде, то более чем вероятно обнаружить в ней крестообразный крюк. Но ту козу я принял и весьма торжественно спустился к пирсу. Впоследствии моя Судьба ниспослала мне лодочника, пожелавшего отсечь топором мой хвост. Его лодка застряла на мели, которую вы не помните.

- Там было две, - сказал магер. - Верхняя и нижняя мель.

- Ну да, я помню. Поначалу их разделял проток, но потом он высох, - сказал марабу, гордясь своей памятью.

- На нижнюю мель, дети мои, и наткнулось судёнышко моего доброжелателя. Он спал, скорчившись, и, полусонный, выпрыгнул в воду по пояс… Нет, вода доходила ему только до колен… чтобы оттолкнуться… Пустая лодка поплыла дальше и снова уткнулась там, куда её вынесло тогдашним течением реки. Я последовал за ней, зная, что её будут вытаскивать на берег.

- И так и было? - спросил потрясённый шакал. Такой размах поразил его.

- Да, так оно и было. Дальше я не поплыл, но за один день мне достались трое - все упитанные манджи, лодочники‚ и ни один из них не спугнул тех, кто оставался на берегу. Только последний вскрикнул, но это уже не имело значения.

- Благородное развлечение! Но какой мудрости оно требует и какой рассудительности! - сказал шакал.

- Не мудрости, дитя моё, а размышления. Размышление в жизни, что в рисе соль, так говорят лодочники, а я всегда и обо всем размышляю. Мой брат, рыбоед-гавиал, рассказывал мне, как ему трудно гоняться за рыбой, и как одна рыба отличается от другой, и как он должен узнавать их, всех вместе и порознь. Это мудрость, но, с другой стороны, мой брат гавиал живёт вместе со своими подданными. Мои же люди не плавают стаями, высовывая рты из воды, как делают рева, не поднимаются к поверхности, поворачиваясь при этом набок, как моху и маленькие чапта, и не скапливаются после наводнений на отмели, как чильва и бачуа.

- Все очень вкусны, - сказал марабу, щёлкнув клювом.

- И кузен мой, целиком поглощённый их преследованием, говорит то же самое, но они не вылезают на берег, спасаясь от его острозубой пасти! С моими людьми не так. Они живут на суше - в домах, среди своих стад. Я должен знать, чем они заняты и чем собираются заняться, и, складывая, по пословице, хобот с хвостом, я составляю слона. Старый магер знает, что в этом доме родился мальчик, который когда-нибудь придёт поиграть к пирсу. Выходит девушка замуж? Старый магер знает, он видит, как носят взад и вперёд свадебные подарки, а она спускается к пирсу, чтобы совершить омовение перед свадьбой, и я - я здесь. Изменила своё течение река, намыв новые земли там, где раньше был лишь песок? Магер знает.

- Ну, а в таком знании что за польза? - спросил шакал. - Река блуждала даже на моей короткой памяти. Индийские реки почти всё время меняют свои русла, отклоняясь порой на две-три мили за сезон, затопляя поля на одном берегу и оставляя плодородный ил на другом.

- Есть ли знание полезней этого, - отвечал магер. - Новые земли вызывают новые ссоры. О! Магер знает. Как только вода схлынет, он заползает в маленькие канальчики, где, по мнению людей, не укроется и собака, и там ждёт. И вот идёт крестьянин и объясняет, что на новой земле, подаренной ему рекой, он будет сажать здесь огурцы, а там дыни. А вот идёт другой крестьянин и говорит, что он посадит там-то и там-то лук, морковь и сахарный тростник. Они сближаются, как дрейфующие лодки, и каждый в сторону другого вращает глазами под большим голубым тюрбаном. Старый магер видит и слышит. Каждый зовёт другого братом, и они идут разметить границы новых земель. Магер спешит за ними повсюду, низко-низко вжимаясь в ил. Но вот они начинают ссориться! Вот они повышают голоса! Вот они поднимают свои латхи, дубинки, и наконец один из них валится навзничь в грязь, а другой убегает. Когда он возвращается с другими, спор стихает, как покойна теперь окованная железом дубинка вовремя исчезнувшего свидетеля. И ведь нет, чтобы сказать просто спасибо старому магеру. Нет, они кричат: «Убийца!» И целые семьи, по двадцать человек в каждой, дерутся палками. Мои люди - славные люди, крестьяне Мальвайского плато. Они наносят удары не просто так, и, когда схватка кончается, старый магер поджидает далеко внизу по реке, там, откуда деревня не видна, вон за той порослью кикара. И они приходят, мои широкоплечие крестьяне, восемь или девять человек, при свете звёзд неся убитого на носилках. Все они седобородые старики, с голосами, такими же густыми, как мой, они разводят небольшой костёр (ах! как хорошо знаю я эти костры!), и пьют табачный дым, и согласно кивают головами к центру круга или в сторону мертвеца на берегу. Они говорят, что английский закон припас на этот случай верёвку и что семья такого человека будет опозорена, ибо «такой человек» будет повешен на большом тюремном дворе. Тогда друзья убитого говорят: «Пусть его вешают!» И весь разговор начинается снова - раз, другой, двадцатый, пока длится ночь. Тогда, наконец, кто-нибудь говорит: «Драка была честной. Давайте возьмём выкуп за кровь больше, чем предлагает убийца, и забудем об этом». Тогда они торгуются о выкупе, ведь покойный был сильным человеком и оставил много сыновей. Всё-таки перед восходом они, как велит обычай, придвигают костёр ближе к нему, и мертвец отправляется ко мне, и он-то больше не вспомнит об этом деле. Ах-ха! Дети мои, магер знает, магер знает, и мои мальвайцы - славный народ!

- Они слишком туги, слишком прижимисты, на мой взгляд, - каркнул марабу. - Как говорится, они не полируют маслом коровьи рога, или вот ещё: что можно подобрать за мальвайцем?

сородичи поулетали оттуда. Одно дело чистота, но подметать, вытирать, намывать по семь раз в день - этого и боги не вынесут.

- Один шакал из нижней Индии слышал от брата и мне рассказал, что на юге, в Калькутте, все шакалы толстые, как выдры во время дождей, - сказал шакал, и рот его наполнился слюной при одной мысли об этом.

- Да, но там бледнолицые - англичане, - и они привозят собак откуда-то с низовьев реки, здоровенных огромных псов, чтобы эти самые шакалы оставались бы стройными, - сказал марабу.

- Значит, они так же жестокосердны, как здешние жители? Что ж, мог бы я и сам вспомнить, что ни земля, ни небо, ни воды не бывают милосердны к шакалу. По окончании прошлого сезона дождей я видел палатки бледнолицых, я ещё тогда съел новую жёлтую уздечку. Бледнолицые не умеют выделывать кожу. Мне было очень худо.

- Всё же не так, как мне, - сказал марабу. - Когда мне шёл третий год, я был молод и смел и отправился вниз по реке, туда, куда заходят лодки белых. Лодки англичан втрое больше, чем вся эта деревня.

- Он добрался до Дели и теперь уверяет, что там ходят на головах, - пробурчал шакал.

Магер приоткрыл левый глаз и внимательно посмотрел на марабу.

- Это так, - настаивал аист. - Лжец лжёт только тогда, когда хочет, чтобы ему поверили, а в то, что это правда, не поверит никто, кроме тех, кто сам видел эти лодки.

- Вот это точно, - сказал магер. - И что же дальше?

- Изнутри этих лодок они доставали куски чего-то белого, быстро превращавшегося в воду.

Много откалывалось и падало вокруг, а остальное они торопливо прятали в толстостенный дом; Но лодочник, который всё смеялся, взял кусок не больше маленькой собачонки и швырнул его мне. Я, как и весь наш народ, глотаю без размышлений, и тот кусок я сглотнул, как обычно. И тогда на меня обрушился невероятный холод, начавшись в зобу, он пронзил меня до кончика лап, лишив даже дара речи, а лодочник смеялся надо мной. От горя и изумления я плясал, пока не восстановил дыхание, а потом снова плясал и громко обличал всеобщую лживость, а лодочник хохотал надо мной до упаду.

Главное же чудо во всем этом - это то, что, когда я кончил плакать, в моем зубу ничего не оказалось!

Марабу постарался, как мог, описать, что он испытал, проглотив семифунтовый кусок льда производства «Венхем лэйк айс», доставленного американским пароходом в Калькутту, где своего льда в те дни ещё не производили. Но так как он не знал, что такое лёд, а шакал и магер знали об этом ещё меньше, то его усилия не достигли цели.

- Что угодно, - сказал магер, снова закрывая левый глаз, - что угодно может случиться на лодке, в три раза длиннее, чем Магер-Гот. Моя деревня не так мала.

Сверху, с моста, донёсся свисток. Делийский почтовый промчался, сверкая освещёнными вагонами, и тени послушно бежали за ними по воде. Перестук колёс замер вдали, но магер и шакал настолько привыкли к этому, что даже не повернули головы.

- Разве это понятнее, чем лодка размером с три Магер-Гот? - глядя наверх, спросил марабу.

- Я видел, как его строили, дитя моё. Я наблюдал, как, камень за камнем, растут опоры, и когда человек падал оттуда, - большей частью они держались удивительно цепко, но если они падали, - я был наготове. Дальше первой опоры они уже и не думали искать тело, чтобы сжечь его. Опять-таки я избавлял их от лишних хлопот. Ничего странного в постройке моста не было, - заключил магер.

- Но то, что по нему бежит и тащит за собой крытые повозки, оно - очень странное, - повторил марабу.

Оба они были абсолютно уверены, что паровоз - это что угодно, только не вол. Шакал подсматривал за поездами время от времени из-за зарослей алоэ у рельсов, а марабу знал их с тех пор, как в Индии появились первые паровозы. Но магер глядел на них только снизу, откуда медный котёл и впрямь напоминал горб вола.

- М-да, новая разновидность вола, - решительно повторил магер, чтобы окончательно убедить себя в собственной правоте.

- И потом, может быть, это… - сварливо начал магер.

- Конечно, конечно, наверняка, - сказал шакал, не ожидая окончания.

- Что? - сердито спросил магер, чувствуя, что другие знают больше, чем он. - Что наверняка? Я ещё не кончил говорить, а ты уже заявляешь, что это вол.

- Это то, что пожелает Покровитель Бедных. Я служу ему, а не той штуке, которая перебегает через реку.

- Как бы там ни было, это работа бледнолицых, - сказал марабу, - и лично я не стал бы лежать так близко к этому мосту.

- Ты не знаешь бледнолицых так, как знаю их я, - сказал магер. - Когда строился мост, здесь был один бледнолицый, по вечерам он садился в лодку, шаркал ногами по днищу и шептал: «Он здесь? Он там? Подайте моё ружьё!» Я его слышал прежде, чем видел, каждый звук, который он издавал, как он скрипел, пыхтел и трещал ружьём, плавая то вверх, то вниз по реке. И каждый раз, когда я подбирал его рабочих, экономя таким образом большие деньги на дрова для сожжения, каждый раз он спускался к пирсу и кричал громким голосом, что он меня выследит и избавит реку от меня, меня - повелителя Магер-Гот! Дети мои, час за часом я плавал под его лодкой и слушал, как он палит по брёвнам, а однажды уверясь, что он устал, я вынырнул сбоку и челюстями щёлкнул ему в лицо. Когда мост был готов, он уехал. Англичане всегда так охотятся, кроме тех случаев, когда охотятся на них.

- Кто же охотится на бледнолицых? - возбуждённо тявкнул шакал.

- Я мало помню о той охоте. Я был тогда молод, - сказал марабу, важно щёлкая клювом.

- Я прочно обосновался здесь. Моя деревня отстраивалась, насколько я помню, в третий раз, когда мой брат гавиал принёс мне весть о богатых водах за Бенаресом. Поначалу я не захотел трогаться с места, потому что мой брат-рыбоед не всегда правильно разбирался, что к чему. Но, услышав вечерние разговоры моих людей, я решился.

- Они сказали достаточно, чтобы я, повелитель Магер-Гот, вылез из воды и пошёл пешком. Я шёл ночами, используя малейшие ручейки, но начинался жаркий сезон и всё обмелело. Я пересекал пыльные дороги, я шёл склонами холмов, даже на скалы я забирался, дети мои, - подумайте об этом хорошенько! Я пересёк окраину безводного Сирхинда и наконец добрался до системы маленьких речек, текущих к Ганге. Я был в месяце пути от моих людей и от знакомых мне берегов, вот что поразительно!

- Чем ты питался в пути? - спросил шакал, не умевший сосредоточиться ни на чем, кроме проблем своего маленького желудка. Сухопутные крокодильи странствия поразили его меньше всего.

- Тем, что находил, братец, - медленно выговаривая каждое слово, ответил магер. В Индии называют кого-либо братом, только подразумевая наличие действительно кровного родства, и так как лишь в старых сказках бывало, чтобы магер породнился с шакалом, то шакал понял, отчего его внезапно удостоили чести быть введённым в семейный круг магера. Будь они наедине, он пропустил бы это мимо ушей, но марабу даже сморгнул от наслаждения мерзкой шуткой.

- Ах, ну конечно, папенька, я мог бы и догадаться, - сказал шакал.

- Покровитель Бедных признал во мне родственника. Могу ли я установить точную степень родства? Более того, мы едим одинаковую пищу. Это его собственные слова.

Это резко ухудшило ситуацию. Шакал намекнул, что в пути магер ел свежую пищу, причём каждый день и много дней подряд, вместо того чтобы выдержать её до нужной кондиции, как делает любой уважающий себя магер, да и большинство дикого зверья. Для речного жителя одно из худших оскорблений: свежеед. Это всё равно что человека назвать каннибалом.

- С этой едой покончено тридцать лет назад, - спокойно сказал марабу. - Проспорив ещё тридцать лет, мы уже не вспомним, о чём беседовали. Поведай же нам, что происходило в тех замечательных водах, которых ты достиг после столь удивительного сухопутного путешествия. Говорят ведь, что если слушать вой каждого шакала, замрёт вся жизнь в городе.

Магер был явно благодарен за вмешательство и быстро продолжил:

- Клянусь берегами Ганги! Никогда я не видывал таких вод!

- Они были лучше, чем прошлогодний большой разлив? - спросил шакал.

- Лучше! Такой разлив бывает раз в пять лет: несколько утопленников, цыплята да сдохший вол в грязном водовороте. Но в год, о котором я вспоминаю, река была мелкой, спокойной и гладкой, как стекло, и, как мне и говорил гавиал, по ней, сталкиваясь, плыли мёртвые англичане. Я раздобрел тогда, раздобрел и набрался сил. Из Агры, мимо Этавы, по широким рекам к Аллахабаду…

- О, какими толпами они шли к стенам Аллахабадского форта! - воскликнул марабу. - Их было, как уток в камышах, и они крутились, бежали и прыгали - вот так!

Он вновь пустился в свою кошмарную пляску, а шакал с завистью глядел на него. Он, конечно, не мог помнить страшный год мятежа^[78], о котором они говорили.

- Да, у Аллахабада можно было лежать в стоячей воде, выбирая из двадцати одного, причём англичане не были перегружены драгоценностями, носовыми кольцами и браслетами, как это нынче модно среди моих женщин. Балуешься с украшениями - кончишь верёвкой от бус, - так говорит пословица. Все магеры всех рек тогда растолстели, но моя Судьба позаботилась о том, чтобы я стал толще их всех. И пронёсся слух, что по рекам идёт охота на англичан, и - клянусь берегами Ганги! - мы в это поверили. Тронувшись на юг, я верил в это, и вниз по течению проплыл я мимо Монгхира и гробниц, что смотрятся в реку.

- Знаю эти места, - сказал марабу. - С тех пор Монгхир пуст. Мало кто живёт там ныне.

- Медленно и лениво поплыл я вверх, и вот чуть выше Монгхира я встретил лодку, полную бледнолицых - живых! Насколько я помню, там были женщины, они лежали под покрывалами, натянутыми на палки, и громко плакали. Ни одно ружьё не выстрелило в те дни в нас, стороживших переправы. Им было некогда. Мы слышали пальбу день и ночь, то ближе, то дальше, смотря по тому, куда дул ветер. Я вынырнул перед лодкой во весь рост. потому что никогда не видел бледнолицых живьём, хотя неплохо знал их - в другом смысле. Голенький белый мальчик стоял на коленках у самого борта и, перегнувшись, пытался, должно быть, окунуть руки в воду. Забавно, до чего малыши любят бегущую водичку. Я уже ел в тот день, но небольшое у незаполненное местечко во мне ещё оставалось. Не для еды, а развлечения ради поднялся я к детским ручонкам. Они были так ясно видны, что я захлопнул пасть, не глядя, но они были так малы, что, хотя я всё сделал правильно, я уверен в этом, ребёнок быстро вытащил их неповреждёнными. Видимо, они проскользнули между зубов, эти маленькие белые ручки. Мне бы надо было схватить их за локти наперекрёст, но, как я уже сказал, только из любопытства и для забавы всплыл я тогда. В лодке закричали - один голос за другим, и тогда я опять поднялся посмотреть на них. Лодка была слишком тяжела, чтобы перевернуть её. Там были только женщины, но недаром говорят: доверься женщине, и тебя поведут по ряске, как посуху. И, клянусь берегами Ганги, это правда!

- Однажды женщина бросила мне сушёную рыбью кожуру, - сказал шакал. - Я?то надеялся добраться до её ребёнка, но, как говорится, сухая кость лучше отравы. А что сделала твоя женщина?

- Она выстрелила в меня из короткого ружья, какого я раньше никогда не видал (магер, видимо, познакомился со старинным револьвером), пять раз подряд, а я застыл с открытой пастью, таращась сквозь густой дым. Пять раз подряд, так же быстро, как я гребу хвостом, - вот так!

Шакал, всё больше и больше поглощённый рассказом, едва успел отпрянуть от огромного хвоста, взлетевшего, как молотильный цеп.

- Лишь после пятого выстрела, - говорил магер, как будто не он собирался только что вышибить дух из одного из своих слушателей, - лишь после пятого выстрела я погрузился, а всплыл как раз вовремя, чтобы услышать, как лодочник говорит этим женщинам, что я наверняка мёртв. Одна из пуль попала мне в шейную броню. Там ли она сейчас, я не знаю, потому что не могу поворачивать голову. Взгляни ты, дитя моё. Это докажет правдивость моей истории.

повелитель рассказал нам, что однажды его ранила женщина, и я передам это своим детям, не требуя никаких доказательств.

- Слишком большая угодливость порой не лучше полной невоспитанности. Твоим детям совершенно ни к чему знать, что повелитель деревни Магер-Гот единственную свою рану получил от женщины. Если они унаследуют судьбу отца, то им и так найдётся, о чем подумать.

- Это давно забыто! Ничего такого не было сказано! Не было никакой белой женщины! Не было никакой лодки! Ничего вообще не было!

Шакал завилял своей щёткой, показывая, как чисто он стёр всё в памяти, и со вздохом уселся.

- Да, бывало всякое, - проговорил магер, вторично потерпев неудачу в попытке добраться до приятеля. (Никто, впрочем, не держал ни на кого зла. Жри ты, сожрут и тебя - таков честный закон речной жизни, и шакал имеет долю в добыче, когда магер насытится.) - Я оставил эту лодку и поплыл вверх по течению, и когда я достиг Агры и близлежащих заводей, там уже не было мёртвых англичан. Река ненадолго опустела. Потом показались двое мёртвых в красных мундирах, но не англичане, а другого сорта - хинди или пурби, потом разом пять или шесть, и, наконец, от Арры до Агры и дальше к северу, казалось, целые деревни отправились в воду. Люди выплывали один за другим, из всех каналов, как бревна в половодье. Когда река поднялась, они вместе с нею толпами поднимались с мелей, на которых покоились, и вздувшийся поток тащил их за длинные волосы по полям и через джунгли. Двигаясь к северу, я слышал по ночам выстрелы, а днём подкованные ноги мужчин пересекали броды и слышался шорох тяжёлых колёс, катившихся по песку под водой. В конце концов я даже испугался и сказал: «Если такое бывает с людьми, то может ли спастись магер из Магер-Гот?» Ещё там были лодки, которые поднимались вслед за мною без парусов, они всё время горели, как иногда горят лодки с хлопком, но эти не тонули.

- Ага! - сказал марабу. - Такие лодки были и на юге, в Калькутте. Они высокие и чёрные, они бьют за собой хвостом по воде, и они…

- Втрое больше моей деревни. Те лодки были низкими и белыми, они били воду по бокам и были не больше тех, которые бывают в правдивых рассказах. Но они напугали меня, и я вышел из воды и отправился к этой моей реке, прячась днём и передвигаясь ночью, если не находил себе в помощь маленьких ручейков. Я вернулся к моей деревне, хотя и не надеялся вновь увидеть моих людей. Но они были на месте, пахали, сеяли, жали и ходили по своим полям взад и вперёд так же невозмутимо, как их буйволы.

- Была ли ещё в реке хорошая еда? - спросил шакал.

- Больше, чем я мог рассчитывать. Даже я, - а я привык на широкую ногу жить, - даже я утомился и, помнится, был слегка напуган этим бесконечным потоком молчаливых. Я слышал, как мои люди в деревне говорили, что все англичане мертвы, но те, что плыли вниз лицом по течению, были не англичане, и мои люди видели это. Потом мои люди сказали, что самое лучшее - молчать, платить налог и пахать землю. Спустя долгое время река очистилась, и те, что по ней плыли, явно утонули в наводнение (мне-то это было сразу видно), и хотя добывать еду стало труднее, я был от души рад. Несколько мертвецов тут и там - дело неплохое, но, как говорится, даже магер порою бывает сыт.

- Просто невероятно! - облизнулся шакал. - Мне кажется, я от одних разговоров растолстел. А после того что, если позволено мне узнать, делал Покровитель Бедных?

ними год за годом, и они возлюбили меня так, что бросали мне венки на голову, лишь стоило мне поднять её из воды.

Да, моя Судьба всегда была добра ко мне, и вся река настолько благонравна, что уважает меня, бедного и бессильного. Вот только…

- Никто не бывает счастлив от клюва до хвоста, - сочувственно кивнул марабу. - Чего ещё недостаёт властителю Магер-Гот?

- Того маленького белого ребёнка, которого я упустил, - глубоко вздыхая, ответил магер. - Он был очень мал, но я его помню. Я уже в годах, и всё же перед смертью хочется попробовать чего-нибудь новенького. О да, конечно, это неповоротливый, шумный и глупый народ, и удовольствие будет невелико, но я помню давние времена под Бенаресом, и если ребёнок жив, то помнит о них и он. Может, он бродит по берегу какой-то реки, рассказывая, как выдернул однажды руки из пасти повелителя Магер-Гот и выжил, чтобы об этом рассказывать.

Моя Судьба всю жизнь неизменно добра ко мне, но это порой терзает меня во сне - воспоминание о маленьком белом ребёнке из той лодки. - Зевнув, он свёл челюсти. - А теперь я предамся отдыху и размышлению. Помолчите, дети мои, уважьте старость.

- Вот уж, точно, приятная и необременительная жизнь, - усмехнулся шакал, вопросительно глядя на аиста. - И ни разу, заметьте, он и не подумал даже намекнуть мне, остался ли где-нибудь у берега кусочек съестного. А я сотни раз наводил его на разное добро, несомое по течению! До чего же правдива поговорка: «Выспросив новости, никто больше не вспомнит ни про шакала, ни про цирюльника». Теперь он пошёл спать. Ар-р-ра!

- Как может шакал охотиться вместе с магером? - холодно сказал марабу. - Пошли на добычу воришка и вор, кому достанется краденое?

Нетерпеливо подвывая, шакал отвернулся и собрался уже пристроиться возле ствола. Вдруг он вздрогнул и через спутанные ветви посмотрел вверх, в сторону моста.

- Погоди, увидим. Ветер дует в их сторону, но они не нас ищут, эти двое.

- Люди? Обычай защитит меня. Вся Индия знает, что я священен.

Марабу - первоклассный мусорщик. Он может беспрепятственно ходить, где ему вздумается, поэтому наш герой даже не шевельнулся.

- И я не стою того, чтобы тратить на меня удар сильнее, чем старым башмаком, - ответил шакал и снова прислушался. - Послушай, какой грохот, - продолжал он. - Это не деревенские туфли, это кованая обувь бледнолицых. Слушай ещё. Там, вверху, железо звякнуло о железо! Это ружьё! Дружище, эти глупые, неуклюжие англичане решили добраться до магера.

- Пускай мой братец сам заботится о своей шкуре. Он постоянно твердит, что бледнолицых бояться нечего, а это, кажется, бледнолицые. Никто из жителей Магер-Гот не посмеет выйти на него. Видишь, я говорил, что это ружьё! Ну, если теперь всё пойдёт, как надо, то мы сможем перекусить ещё до рассвета. Из под воды он слышит плохо, и на сей раз это не женщина!

Над парапетом на мгновение мелькнул в лунном свете блестящий ствол. Магер лежал на песчаной косе неподвижней собственной тени. Слегка растопырив все четыре лапы, он уронил голову на песок и храпел - как магер.

- Выстрел необычный, он распростёрт почти прямо внизу, но зато и не промахнёшься. Ух ты! Ну и зверюга! А крестьяне на дыбы встанут, если мы его пристрелим! Он - деота, божок здешних мест.

«мартини» рядом, как только я всажу в него оба заряда.

- Берегись отдачи. Две учетверённые порции - это не шутка.

Последовали: грохот, как из небольшой пушки (ружьё для охоты на слонов мало чем отличается от орудия), сдвоенная струя пламени и острый хлопок «мартини», чьи удлинённые пули с лёгкостью пробивают крокодилью броню. Но уже разрывные пули сделали своё дело. Одна попала в магера около шеи, сместившись на ладонь к левой лопатке, другая взорвалась ниже, у самого основания хвоста. В девяносто девяти случаях из ста смертельно раненный крокодил добирается до глубины и исчезает, но повелитель деревни Магер-Гот был буквально разорван натрое. Из последних сил он едва шевельнул головой и распростёрся так же неподвижно, как… шакал.

- Гром и молния! Молния и гром! - вымолвило жалкое создание. - Штука, которая тянет за собой крытые повозки, наконец свалилась?

Два англичанина поспешно спустились с моста на песчаную косу и встали около магера, восхищаясь его длиной. Потом индус отрубил топором огромную голову и четверо мужчин поволокли её по песку.

- Последний раз моя рука была в пасти магера, - нагнувшись, сказал один из англичан, - мне было тогда пять лет - во время спуска к Монгхиру. Я ведь, что называется, дитя мятежа. Бедная мама тоже была в той лодке и часто рассказывала, как она стреляла из старого отцовского пистолета прямо страшилищу в голову.

- Ну что ж, пусть ружьё разбило тебе до крови нос, ты отомстил теперь вождю всего клана. Эй, там, лодочник! Вытяни голову на берег, мы из неё череп откипятим. Шкуру не сохранить, она слишком попорчена. Пошли спать. Ради этого стоило всю ночь просидеть, верно?

Любопытно, что не прошло и трёх минут, как шакал и марабу дословно повторили последнюю фразу.

Возле брода на реке

Лижут волны склон прибрежный,

Ластясь к девичьей руке,

Тоненькой и нежной.

…

Гладь воды таит обман!

«Дева, стой! - журчит волна, -

Смерть во мне заключена!»

«Ждёт меня любимый мой,

…

Рыба ходит под водой -

Что её бояться?»

Стройный стан, влюблённый взгляд…

Сделай, сделай шаг назад!

«Воротись! - журчит волна, -

Смерть во мне заключена!»

«Ждёт любимый, как всегда,

Обмануть его - жестоко…»

Шаг - и вспенилась вода

…

Лёгкий след девичьих ног

Уж не ляжет на песок…

И журча, красным-красна

Вдаль уносится волна!^[79]

Магер - большой индийский крокодил (в отличие от гавиала, нападает на людей и животных), Гот - пирс, пристань; Магер-Гот - крокодилий причал.

Крылатая (летучая) лисица - крупная летучая мышь, по ночам кормится, опустошая фруктовые сады.

В оригинальном английском тексте эта птица называется Adjutant-crane. Имеется в виду, очевидно, индийский марабу, которого также называют зобатым аистом. А. Колотов в своём переводе использует термин «зобастый аист», однако в России эта птица больше известна как «марабу», в связи с чем Azarica (составительница сборника) сочла возможным заменить название.

Имеется в виду Восстание Сипаев (наёмных солдат индийского происхождения) 1857-1859 гг. Восстание началось массовыми убийствами англичан, а завершилось жестокой расправой над его участниками. В центре боевых действий оказались Агра, Лакхнау, позднее - Бенарес и Аллахабад.

Автор:	Киплинг Д. Р.
Примечание:	Перевод А. Колотова
Категории:	Рассказ, Сказка, Детская литература


Предыдущая страница	Оглавление	Следующая страница