Наулака.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наулака. Глава VI. (старая орфография)

VI.

При некоторых обстоятельствах четыре дня могут показаться вечностью. Эти обстоятельства Тарвин встретил в телеге, из которой он вылез через девяносто шесть часов после того, как буйволы отошли от Равутской станции. Буйволы тащили телегу так тихо, что можно было съума сойти. В час они проходили только две с половиной мили. В Топазе - в счастливом Топазе! - можно было составить и потерять состояние в то время, пока телега тащилась по красному, раскаленному руслу реки, между двумя песчаными берегами. На западе могли бы возникнуть новые города и развалиться в развалины более древние, чем сами Фивы, в то время, как возница, после остановок около дороги, поил буйволов и потом начинал кричать на животных. Тарвину стало казаться, что вся дорога состояла только из остановок, и он стонал при мысли, что, теряя столько времени, он отстанет от американцев, так что никогда не догонит их.

В ущельях между гор, в высокой траве, на болотах, виднелись громадные серые журавли, с ярко-красными головами. Кулики и перепела не трудились улетать из-под самых ног буйволов, и однажды, в сумерках, отдыхая на гладком камне, он увидал двух молодых пантер, играющих друг с другом, как котята.

Проехав несколько миль от Равута, возница его вынул из под сиденья длинную саблю и повесил ее себе на шею, употребляя ее иногда вместо кнута. Тарвин увидать, что здесь, также как и в Америке, все ходили вооруженными. Но, по его мнению, кусок стали, длиною в три фута, не мог заменить деликатного и скромного револьвера.

Раз он вскочил в телеге на ноги и закричал от восторга, потому что ему представилось, что он видит белую вершину шхуны. Но это оказался громаднейший воз с хлопком, который тянули шесть буйволов, и который поднимался и опускался по холмистой местности. И все время палящее индийское солнце освещало его, и он только дивился, каким образом мог он хвалить вечное солнце в Колорадо. При восходе солнца скалы сверкали, как бриллианты, а в полдень пески у рек ослепляли, как миллионы разсыпающихся искр. В сумерки поднимался холодный сухой ветер, а горы, по горизонту, окрашивались в сотни цветов при свете заходящого солнца. Тут Тарвин понял значение выражения "блестящий восток", так как горы обращались в груды рубинов и аметистов, а туман в долинах походил на опал. Он лежал в телеге навзнич и смотрел на небо, мечтая об ожерельи с черным бриллиантом, и спрашивая себя: неужели оно действительно так хорошо?

-- Тучи знают, зачем я еду, - думал он, - и не собираются - это хорошее предзнаменование.

Он составлял план просто-на-просто купить это ожерелье, называвшееся Наулакой, за хорошую цену, собрав деньги с города. Топаз мог собрать деньги, продавая участки земли, а если Магараджа заломил бы слишком высокую цену, то ведь можно будет устроить синдикат.

В телеге, покачивавшейся со стороны в сторону, он раздумывал, где бы могла быть теперь Кэт. Если все благополучно, она могла быть теперь в Бомбее. Он предполагал это, тщательно изучив её маршрут. Одинокая девушка не могла перебраться из одного полушария в другое так быстро, как ни чем не связанный мужчина, подстрекаемый любовью к ней и к Топазу. Может быть, она отдыхала некоторое время в Зенановской миссии, в Бомбее. Он положительно отвергал мысль, что она могла заболеть дорогой. Она отдыхала, смотрела некоторые достопримечательности незнакомой страны, оставленные им совершенно без внимания; но через несколько дней она будет в Раторе, куда буйволы тащили его теперь.

Он улыбнулся и облизал губы от удовольствия при мысли об их встрече, и забавлялся, раздумывая о том, что она не знает о его настоящем местопребывании.

Он выехать из Топаза в Сан-Франциск немного более, чем через сутки после разговора с м-с Метри, ни с кем не простившись и никому не сказав, куда он едет. Кэт, может быть, удивилась многозначительно произнесенному им "Прощайте", когда он ушел из их дома, вернувшись из поездки на Горячие Ключи. Но она ничего не сказала, а Тарвин ушел, не сказав, что уезжает. Он поспешно продал на следующий день несколько городских участков, спустив цену, чтобы собрать денег на поездку; но на это никто не обратил внимания, и, наконец, он, стоя на задней платформе поезда, простился с своим городом, в уверенности, что никто и не подозревает, как он намерен облагодетельствовать Топаз. Чтобы в городе могли объяснить чем-нибудь его отъезд, он, покуривая сигару, под строжайшей тайной, рассказал кондуктору, что намерен привести в исполнение маленький план - поискать золото в Аласке, куда он направлялся теперь.

Кондуктор смутил его немного, спросив, что же он намерен делать с выборами? Но Тарвин и на это был готов с ответом. Он отвечал, что вопрос этот он уже решил, и по секрету сообщил ему, что в голове у него составляются совсем иные планы. Мысленно же он задавал себе вопрос, исполнит ли м-с Метри свое обещание, и телеграфирует ли ему в Ратор о результате выборов? Не странно ли, что ему пришлось поручить даме уведомить его: член-ли он законодательного корпуса Колорадо, или нет? но ведь она была единственным живым существом, звавшим его адрес, а так как происшествие это, называемое ею "очаровательным заговором", очень ей нравилось, то Тарвин был очень доволен.

Когда он уже вполне убедился, что глаза его не только не увидят белого человека и не услышат понятного разговора, - телега въехала в ущелье между двух гор и остановилась за конечном пункте поездки Тарвина. Здание представляло двойной куб из красного песчаника, и Тарвин готов был обнять его, потому что оно было полно белыми людьми. Все они были раздеты до последней степени, и лежали на веранде на кушетках, с кожаными чемоданами подле них.

Тарвин вылез из телеги и вытянул отсиженные ноги, понемногу выправляя мускулы. Все лицо у него было покрыто пылью, какая нередко остается после вихря или циклона. Пыль забилась во все складки его платья и превратила его черную американскую жакетку на четырех пуговицах в белую, как жемчуг. Она уничтожила промежуток между краем его панталон и носком башмаков. Пыль падала с него при его малейшем движения. Его благочестивый возглас "Слава Богу!" замер в приступе кашля. Он взошел на веранду, протирая засорившиеся глаза.

-- Здравствуйте, господа, - сказал он. - Нет ли чего-нибудь выпить?

Никто не приподнялся, и только кто-то позвал слугу. А один из присутствующих в тонкой, шелковой ткани, широкой как шелуха на высохшем колосе, с совершенно безцветным лицом, кивнул ему и спросил:

-- А вы по каким делам?

-- Вот как! Так и здесь эти появились? - подумал Тарвин, узнав в этом вопросе общий лозунг странствующих приказчиков.

Он пошел по длинному ряду, каждому с радостью и благодарностью пожимая руку, прежде чем сделать сравнение между востоком и западом и задать себе вопрос: неужели эти безмолвные люди принадлежат к той профессии, с которой он обменивался рассказами, мнениями столько лет в вагонах и в отелях? Эти лица какие-то выродки и бездушные пародии живых, энергичных, веселых, пылких животных, которых он встречал на западе. Но, может быть - боль в спине напомнила ему о себе - все они приехали в телегах...

Он уткнулся носом в стакан содовой воды с коньяком и не поднялся, пока стакан не опустел; затем он опустился на незанятую кушетку и стал снова всех осматривать.

-- Кто-то спрашивал меня, по каким я делам? Я приехал по своим собственным делам и путешествую ради удовольствия.

Он не успел сообразить нелепости своего заявления, потому что все пять человек разразились хохотом, - хохотом людей, долгое время лишенных возможности хохотать.

-- Удовольствия! - крикнул один из них. - О Господи! удовольствия! ну так вы приехали не туда, куда надо.

-- Вы с таким же успехом могли бы попытаться добиться крови из камня. Я сижу тут уже целых две недели.

-- Господи! Зачем-же? - спросил Тарвин.

-- Мы все сидим тут более недели, - проворчал четвертый.

-- Какая же у вас цель, какое дело?

-- Вы, вероятно, американец?

-- Да, из Топаза, Колорадо. - Это указание не произвело на них никакого впечатления. Он мог с таким же успехом говорить с ними по гречески. - Но что же случилось?

-- Вчера король обвенчался с двумя женами. Можете и сегодня слышать, как бьют в литавры. Он старается экипировать новый кавалерийский полк на службу индейского правительства и поссорился с своим политическим резидентом. Я прожил три дня у дверей полковника Нолана. Он говорит, что ничего не может делать без приказания верховного правительства. Я пытался поймать короля, когда он отправлялся на голубиную охоту. Я каждый день пишу первому министру, если только не объезжаю город на верблюде; и тем не менее, я получил целую пачку писем от фирмы, спрашивающей меня, почему я не требую денег.

Через десять минуть Тарвин стал понимать, что это были представители различных фирм Калькутты и Бомбея, безнадежно осаждающие регулярно каждую весну этот город, чтобы получить хоть что-нибудь по счетам с короля, заказывающого пудами, а платящого золотниками. Он покупал ружья, наряды, зеркала, украшения на камины, стеклянные шары, что вешают на ёлки, седла, экипажи, духи, хирургические инструменты, подсвечники, фарфоровые вещи, дюжинами и массами, смотря по своей царской прихоти. Теряя интерес к приобретенным вещам, он терял и желание платить за них; а так как его мало что занимало более двадцати минут, то зачастую бывало, что его удовлетворяла одна покупка вещей, и ящики, присланные из Калькутты, стояли нераскупоренными. Водворенный мир в стране мешал ему взяться за оружие против своих товарищей государей, единственное развлечение, которое имели в продолжении тысячи лет цари; но у них остался интерес вести войну несколько измененную, с приказчиками, получающими по счетам. С одной стороны стоял политический резидент, назначенный для того, чтобы обучать короля уменью править и, главное, экономии; а с другой стороны, то-есть, у самых ворот дворца, находится обыкновенно какой-нибудь странствующий приказчик, чувствующий презрение к уклоняющемуся должнику, и в то же самое время врожденное англичанину чувство благоговения к королю. Между этими двумя лицами король проезжал, отправляясь на голубиную охоту, на бега, на смотр своей армии, отдавая массу безполезных приказаний и управляя своими женщинами, которые знали о представляемых счетах гораздо более, чем первый министр. За всем этим стояло правительство Индии, положительно отказывающееся гарантировать уплату долгов короля, и от времени до времени посылающее ему на голубой бархатной подушке бриллиантовые знаки императорского ордена, чтобы смягчить выговоры политического резидента.

-- Я надеюсь, вам ведь платят за это, - сказал Тарвин.

-- Как так?

-- Когда у нас в Америке должник обещает кредитору явиться, ну хоть бы в отель, и не является, обещая на другой день придти в лавку, чтобы заплатить, приказчик говорит: "Так не угодно ли будет заплатить за еду и вино, и сигары, взятые мною, пока я вас ждал". А по прошествии второго дня он принимает решительные меры.

-- Вот это интересно! Как же он получает долг?

-- Он вносит все расходы в следующий счет того, что забирается товарами. Цены ставятся в таких случаях хорошия.

-- Мы можем ставить цены, какие угодно. Затруднение заключается только в трудности получить деньги.

-- Я не понимаю, как же можно тратить так много времени, - заметил Тарвин. - У нас дома время точно разсчитано, а если приказчик опоздает на один день, он телеграфирует своему покупщику, чтобы он пришел на станцию, и продает ему товары во время остановки поезда. Можно продать всю землю, пока ваша телега проедет одну милю. Что же касается получки денег, то почему вы не арестуете старого греховодника? На вашем месте я наложил бы арест на все государство, на дворец, на его корону. Отдал бы его под суд, и наказал бы его, если нужно, лично. Я запер бы старика и за него управлял бы Раджпутаной, но деньги бы получил.

На лицах всех присутствующих появилась улыбка сострадания.

-- Это потому, что вы не знаете, - сразу сказало несколько голосов; затем они начали объяснять. Вся их вялость вдруг пропала, и все они заговорили вместе.

Спустя некоторое время, Тарвин заметил, что люди, сидевшие на веранде, хотя и казались ленивыми, но были далеко не глупыми. Спокойно лежать, вроде нищих у дверей величия, включалось им в обязанность. Времени уходило много, но в конце концов сколько-нибудь в уплату получалось, особенно, как объяснил человек в желтом одеянии, если удастся заинтересовать первого министра, и через него возбудить интерес в королевских женах.

Мимолетное воспоминание о м-с Метри вызвало слабую улыбку на губы Тарвина.

Господин в желтой одежде продолжал говорить, и Тарвин узнал, что главная королева - убийца, обвиненная в убийстве своего первого мужа. Она сидела в железной клетке в ожидании казни, когда король в первый раз увидал ее, и спросил ее - как гласит рассказ, - не отравит ли она его, если он на ней женится? Конечно, отвечала она, если он будет обращаться с нею так, как обращался её первый муж. После этого король женился на ней, частью ради прихоти, а, главным образом, потому, что был восхищен её смелым ответом.

Эта цыганка без роду, без племени, не более как в один год привлекла к своим ногам и короля, и все государство, к ногам, о которых женщины гарема говорили, что оне грубы от ходьбы по грязным дорогам. Она родила королю сына, на котором сосредоточила всю свою гордость и честолюбие, и после рождения его, с новой энергией стала заботиться о своем господстве. Верховная власть, находившаяся за сто миль, знала, что она сила, которой нельзя было пренебрегать, и не долюбливала ее. Седой, мягкоречивый политический резидент, полковник Нолан, живший в красном доме, за какой-нибудь выстрел от городских ворот, часто терпел от нея дерзости. Её последняя победа была особенно для него унизительна: она узнала, что канал, предназначенный для снабжения города водою летом, должен был проходить по померанцевому насаждению под её окнами, и употребила свое влияние на Магараджу, чтобы не позволить этого. Вследствие этого Магараджа велел отвести его кругом, что стоило четверти его годового дохода, и что было против желания резидента.

Тарвин внимательно слушал. Все это ему было на руку, хотя опрокидывало весь его план решительных действий. Это открывало ему новый мир, для которого он вовсе не был подготовлен и где он мог действовать только по вдохновению. Ему надо было тщательно изучить этот мир, прежде чем начать свой поход на Наулаку, и он охотно слушал все, что эти ленивые господа рассказывали ему. Ему стало представляться, - не лучше ли вернуться обратно, и снова приняться за азбуку. Что могло понравиться этому странному человеку, что назывался королем? что увлекало его? что забавляло, а главным образом, чего он боялся?

Он думах много и быстро.

-- Не мудрено, - сказах он, - что король ваш банкрот, если ему приходится содержать такой двор.

-- Он один из самых богатых королей в Индии, - сказал человек в желтом одеянии. - Он сам не знает, чем владеет.

-- В таком случае почему-бы ему не заплатить вам, вместо того, чтобы держать вас тут?

-- Потому что он туземец. Он истратит сто тысяч фунтов на свадебный праздник, и отложит на целый год уплату двухсот рупий по счетам.

-- Вам следовало бы наказать его за это, - продолжал Тарвин. - Пошлите полицейского заарестовать коронные бриллианты.

-- Вы не знаете индийских принцев. Они ни за что не позволят коснуться до коронных бриллиантов, потому что они священны. Они принадлежат государству.

-- Ах, как бы мне хотелось взглянуть на эти сокровища! - вскричал один из присутствующих, и Тарвин узнал впоследствии, что это был калькутский агент ювелирной фирмы.

-- Что это за сокровища? - совершенно спокойно спросил он, прихлебывая содовую воду.

-- Наулака. Слыхали когда-нибудь?

Тарвин был избавлен от необходимости отвечать человеком в желтом одеянии, заметившим:

-- Полноте! Все эти сказки о Наулаке выдуманы жрецами.

-- Не думаю, - отвечал ювелир. - Когда я в последний раз был здесь, король сказал мне, что он показывал Наулаку вице-королю. Но это единственный иностранец, видевший это чудо. Король уверял меня, что он сам не знает, где теперь это ожерелье.

-- Полноте! Можно ли поверить, что существует изумруд в два дюйма в разрезе? - спросил желтый господин Тарвина.

-- Это центральный камень, - отвечал ювелир: - и я готов побиться о заклад, что это настоящий изумруд. Но меня удивляет вовсе не это. Я поражаюсь, как эти люди, не имеющие понятия о чистой воде в камнях, могли набрать пятьдесят штук редких экземпляров. Они говорят, что камни на это ожерелье начали собирать со времени Вильгельма Завоевателя.

-- В восемь столетий и я мог бы набрать нечто удивительное, - сказал Тарвин.

Оне лежал, отвернувшись от компании. Сердце у него сильно билось. Он торговал рудою, землею и скотом в свое время, и переживал минуты, когда раззорение его иногда висело на волоске и зависело от мановения ока. Но он не переживал моментов, в которых сосредоточивалось восемь столетий.

Все посмотрели на него с каким-то состраданием.

-- Из девяти необыкновенных камней, там есть пять удивительных сортов, - начал ювелир: - рубин, изумруд, сафир, бриллиант, опал, кошачий глаз, бирюза, аметист и...

-- Топаз? - с уверенностью сказал Тарвин.

-- Но почем вы все это знаете... от кого вы все это слышали? - с любопытством спросил Тарвин.

-- Знаю, как узнается здесь многое... из разговоров. Только никто не знает, где это ожерелье.

-- Вероятно, под каким-нибудь храмом в городе, - сказал желтый господин.

-- Да где же этот город?

Ему указали скалу, окруженную тройной стеной. Это был такой же разрушенный город, мимо каких он проезжал лежа в телеге. На скалистой возвышенности стоял мрачный темно-красный утес, а внизу тянулись пески, лишенные всякой растительности, и на которых мог жить только дикий осел, и некогда, как говорили, мог жить дикий верблюд.

Тарвин посмотрел сквозь знойную мглу и увидал, что в городе не было и признаков какой-либо жизни. Время было послеполудничное, и подданные его величества спали. Следовательно, этот уединенный утес был конечной целью его поездки, - Иерихон, - для нападения на который он приехал из Топаза.

-- Если бы какой-нибудь человек, - думал он: - приехал из Нью-Иорка в простой телеге, чтобы посвистать кругом Саугваш Ренча, каким бы я счел его дураком!

-- Когда будет достаточно прохладно, чтобы пойте в город? - спросил он.

-- Зачем в город? Будьте осторожны. Вы можете иметь неприятности с резидентом, - предупредил его один из англичан.

Тарвин никак не мог понять, каким образом осмотр мертвого города мог вовлечь его в неприятности? Но он намотал все это на ус, поняв, что находится в стране, где главную роль играли женщины. Этот город ему необходимо было взять, и скорее, пока на него не успела еще подействовать всеобщая спячка.

Ему все-таки непременно хотелось что-нибудь сделать, и он спросил дорогу на телеграфную станцию, хотя мог дойти, следуя за телеграфными проволоками, доказывавшими, что в Раторе действительно существовал телеграф.

Тарвин поблагодарил, думая, что, действительно, это не мешает. помнить, и пошел по песку к указанной ему, около дороги в город, магометанской мечети, где помещен телеграф.

Местный солдат крепко спал на пороге, а лошадь его стояла неподалеку, привязанная к длинной пике, воткнутой в землю. Других признаков жизни тут не было никаких, кроме нескольких голубей, сонливо воркующих под темным сводом.

Тарвин тщетно отыскивал глазами голубого с белым значка Западного Союза, или какого-нибудь аналогического знака в этой странной стране. Он увидал, что проволоки исчезали в отверствии купола мечети. Под сводом он заметил две, три деревянных двери. Он на удачу отворил одну из них и наступил на что-то мягкое и теплое, со стоном отскочившее. Тарвин едва успел отстраниться, чтобы пропустить выскочившого теленка-буйвола. Нисколько не смущаясь, он открыл другую дверь, и увидал лестницу, шириною в восемнадцать дюймов. Он с трудом поднялся по ней, прислушиваясь, не услышит-ли телеграфного постукиванья. Но в здании царило безмолвие, как в могиле. Он отворил еще дверь и вошел в комнату, куполообразный потолок которой был выкрашен самыми варварскими пестрыми красками, с мириадами вставленных кусочков зеркал. Яркия краски и снеговой белизны пол ослепили его после совершенно темной лестницы. Тут несомненно была телеграфная станция, так как на простом столе помещался телеграфный аппарат. Солнечный свет проникал в отверстие купола, сделанное для проволок, и потом не заделанное.

Тарвин остановился, освещенный солнцем, и осмотрелся кругом. Он снял свою мягкую с широкими полями западную шляпу, оказавшуюся слишком теплой для этого климата, и вытер лоб. Стоя тут, выпрямившись во весь рост, мускулистый, сильный, он отбил бы в этом таинственном месте у всякого желание напасть на него. Он покрутил свои длинные усы, закручивавшиеся у углов рта, и высказал кое-какие замечания языком, к которому стены этой комнаты не привыкли. Можно ли было надеяться устроить сообщение с Соединенными Штатами Америки из такой пропасти забвения? Даже английское проклятие, раздавшееся в комнате, показалось ему чужестранным и невыразительным.

-- Эй вы! Вставайте! - крикнул он.

Фигура поднялась, и Тарвин увидал заспанного туземца в серой атласной одежде.

-- Эй! - повелительно проговорил Тарвин.

-- Нет, мне нужно послать депешу, если только в этой могиле существует электрический ток?

-- Сэр, вы находитесь на телеграфной станции. Я начальник почт и телеграфов здешняго государства.

Он сел на поломанный стул, открыл ящик в столе и начал чего-то искать.

-- Что вы ищите, молодой человек? Потеряли связь с Калькуттой?

-- Вот, не утруждайте себя. Не лучше ли вам пойти и лечь? Я сам отправлю телеграмму. Какой у вас знак в Калькутту?

-- Вы, сэр, вряд-ли съумеете телеграфировать.

-- Я-то? Вы посмотрели бы, как я телеграфирую во время выборов.

-- На наших аппаратах не все умеют действовать. Пишите депешу, а я пошлю. Это будет настоящим разделением труда. Ха-ха!

"Приехал сюда.. Помните Три К®. - Тарвин."

Телеграмма была адресована на имя м-с Метри, по адресу, который она дала в Денвер.

-- Пускайте же! - сказал Тарвин, - подавая бумажку через стол, улыбающемуся телеграфисту.

-- Хорошо. Не безпокойтесь. Это моя обязанность, - отвечал туземец, видя, что иностранец спешит.

-- Конечно, дойдет завтра. Денвер находится в Америке в Соединенных Штатах, - отвечал туземец с детской гордостью взглянув на Тарвина.

-- Руку! - вскричал Тарвин, протягивая волосатую руку: - вы получили хорошее образование.

Он с полчаса дружески проговорил с телеграфистом об общих познаниях, и тому пришлось пустить телеграмму при нем, - у Тарвина вместе с пощелкиванием аппарата дума понеслась на родину. Посреди разговора индус вдруг стал рыться в столе и, вытащив оттуда запыленную телеграмму, подал ее Тарвину.

-- Не знаете ли вы какого-нибудь нового англичанина, приехавшого в Ратор, по фамилии Тервин? - спросил он.

против Шерифа.

Тарвин крикнул от радости, исполнил военный танец на белом полу мечети и, ухватив изумленного телеграфиста, протанцовал с ним бешеный вальс. Затем, отвесив низкий поклон индусу, выбежал из мечети и пошел по дороге.

Вернувшись в гостинницу, он пошел взять ванну, чтобы отскоблить хорошенько пыль, в то время как торговые агенты, сидя на веранде, разсуждали о нем. Он мылся в громадной глиняной чашке, а черный слуга обливал его с головой.

На веранде кто-то громче других говорил:

-- Он приехал, вероятно, искать золота или нефть, и не хочет сказать.