Наулака.
Глава V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наулака. Глава V. (старая орфография)

V.

Тарвин стоял на платформе станции Равутской соединительной дороги, и смотрел на облако пыли, поднимавшейся вслед за удалявшимся Бомбейским почтовым поездом. Когда поезд исчез из глаз, нестерпимый зной на каменном полу снова стал палить, и Тарвин, защурив глаза, обернулся к Индии.

Как поразительно просто было проехать четырнадцать тысяч миль! Он спокойно лежал на корабле некоторое время, затем перешел на поезд и, сняв жакетку, растянулся на кожаном диване вагона, в котором приехал из Калькутты в Равут. Путь показался ему продолжительным, потому что он не мог видеть Кэт, но зато все время думал о ней. Неужели он приехал в Индию затем, чтобы видеть пожелтевшую пустыню Раджпутаны и кое-где видневшееся железнодорожное полотно? От этой пустоты у него мороз пробегал по коже. Он видел, что тут и не предполагали селиться. Это было нечто невозможно пустынное и унылое и, очевидно, заброшенное. Это было нечто законченное, порешенное. Мрачная каменная станция, прочная кирпичная платформа, и математическая точность дощечки с наименованием станции, не подавали никакой надежды на будущее. Новая железнодорожная линия не принесла бы пользы Равуту. Честолюбия у него не было. Это место принадлежало правительству. В нем не было зелени, не было надежды на оживление. Даже ползучему растению на станции дали умирать от недостатка внимания.

Тарвина спасло от настоящей тоски по родине естественное человеческое негодование. Один единственный человек толстый, темный, одетый в белый газ и в черной бархатной шапочке на голове, вышел из здания. Этот начальник станции и постоянный обитатель Равута встретил Тарвина, как частичку местности: он даже не взглянул на него. Тарвин начал сочувствовать югу, где вспыхивало возстание.

-- Когда пойдет следующий поезд в Ратор? - спросил он.

-- Никакого поезда нет, - отвечал человек, останавливаясь на каждом слове. Он говорил, бросая слова раздельно, машинально, как фонограф.

-- Нет поезда? Где же ваше росписание? Где же карта железных дорог? Где указатель?

-- Нет никаких поездов.

-- Так на кой же чорт сидите вы тут?

-- Сэр, я начальник этой ставши, и с служащими нашего общества запрещается говорить невежливо.

-- Так вы служащий? Будто запрещается? Ну так послушайте, мой друг, вы начальник станции, на которой выскакивают пассажиры, и если вы дорожите своей жизнью, то скажите мне, каким образом попасть в Ратор... скорей!

Человек молчал.

-- Ну, что же мне делать? - крикнул запад.

-- Почем я знаю, - отвечал восток.

Тарвин посмотрел на коричневого человека в белой одежде, начиная с его кожаных башмаков, прозрачных носков, из под которых виднелись икры его ног, и кончая бархатной шапочкой на голове. Безстрастный взгляд восточного человека, свойственный обитателям Красных гор, возвышавшихся за станцией, заставил Тарвина на минуту подумать: стоили ли Топаз и Кэт, чтобы подвергаться всему этому? Но такая святотатственная мысль мелькнула только на одну минуту.

-- Позвольте билеты, - сказал индус.

Туман сгущался. Значит, эта штука была тут, чтобы отбирать билеты, и будет отбирать, хотя бы люди любили, боролись, отчаивались и умирали у его ног.

-- Послушайте, вы, - крикнул Тарвин: - мошенник с раскрашенными пальцами, белоглазый алебастровый столб...

Но далее продолжать ему не пришлось; от ярости и негодования он чуть было не задохся. Пустыня поглощала все; и индус, повернувшись совершенно спокойно, вошел в станционный дом и запер за собою дверь.

Тарвин только выразительно свистнул, подняв брови и глядя на дверь. Окошечко в кассе немного приотворилось, и индус показал свою безстрастную физиономию.

-- Могу, как оффициальное лицо, сообщить, что ваша честь может доехать до Ратора на местной телеге на буйволах.

-- Найдите мне телегу, - сказал Тарвин.

-- Ваша честь заплатите коммиссионные по уговору?

-- Конечно!

Голова в бархатной шапочке, очевидно, понимала только такой тон.

-- Моти! Моти! О!

-- А, так тут есть Моти! - прошептал Тарвин, заглядывая через низенькую стену и выходя с чемоданом в руке в Раджпутану. Его всегдашняя живость и уверенность вернулись к нему вместе с надеждой на скорый отъезд.

Между ним и полукругом Красных гор лежало пространство в пятнадцать миль, совершенно безполезной почвы, усеянной обломками скал и чахлыми деревьями, засыпанными грязью и пылью, и безцветными, как выгоревшие от солнца волосы ребятишек. Далеко, по правую сторону, как серебро, блестело соленое озеро, и виднелась синева далекого леса. Мрачным, угнетающим и подавляющим образом все это напомнило ему его родные долины.

Повидимому, откуда-то из земли, в сущности же, как он потом разсмотрел из деревушки, приютившейся между двух столкнувшихся холмов, показался столб пыли, в середине которого оказалась телега. Послышался стук колес, напомнивший Тарвину стук въезжавших в Топаз нагруженных возов. Но тут груза никакого не было. Колеса состояли из трех брусьев, по большей части прямых, соединенных четырьмя спицами, перевязанными веревками из волокон какао. Два буйвола, немного покрупнее Ньюфаунлендских собак, тянули телегу

Телега подъехала к станции, и буйволы, посмотрев на Тарвина, легли. Тарвин уселся на свой чемодан, положив голову на руки, и засмеялся.

-- Ну, что же, начинайте, - сказал он индусу: - торгуйтесь. Я не спешу.

Тут началась сцена красноречия и потасовки, перед которыми стушевалась бы всякая ссора в игорном доме. Невозмутимость начальника станции слетела с него, как сдунутое ветром легкое покрывало. Он убеждал, махал руками и ругался, а возница, совершенно нагой и только прикрытый синей тряпкой, не отставал от него. Они указывали на Тарвина, и точно спорили о его происхождении и его предках; и очевидно толковали о его тяжести. Лишь только, повидимому, они начинали приходить к соглашению, как снова возникал вопрос, и они возвращались к оценке его и поездке.

Тарвин в продолжении первых десяти минут слушал спор довольно спокойно. Затем он приказал им замолчать, и когда они не унимались, а зной становился нестерпимым, он стал их ругать.

-- Все улажено, сэр, все улажено! Этот человек, сэр, совсем неблаговоспитанный. Давайте деньги мне, я все устроил!

С быстротой мысли возница ухватил Тарвина за другую руку, и на незнакомом языке умолял его не слушать его противника. Тарвин отступил от них, но они, подняв руки, умоляли и убеждали его, и начальник забыл английский язык, а возница забыл уважение к белому человеку. Тарвин, вывернувшись от них, бросил свой чемодан в телегу, прыгнул туда вслед за ним и крикнул единственное индийское слово, ему известное. К счастью, это слово оказалось двигающим всю Индию: "чалло", т. е. "пошол!"

Таким образом, оставив за собою спор и ссору, Николай Тарвин из Топаза, Колорадо, въехал в пустыню Раджпутана.