Наулака.
Глава VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наулака. Глава VIII. (старая орфография)

VIII.

В продолжение следующей недели Тарвин узнал много нового, и вместе с полным преобразованием своей внешности, так как на другой же день своего приезда оделся в белое полотно, он усвоил иные манеры, обычаи и традиции. Эти изменения приятны не были, но производились не без основания - он увидел, что преобразование его доставило ему возможность быть представленным единственному человеку в государстве, от которого зависел его успех. Эстес охотно взялся представить его Магарадже. Однажды, утром, они с миссионером сели на коней и поднялись на врутой подъем на скалу, где стоял дворец, высеченный в камне. Проехав под глубоким сводом, они въехали во двор, вымощенный белым мраморам, и нашли Магараджу с оборванным слугой, разсуждающими о достоинствах собаки, лежавшей перед ними на плитах.

Тарвин, незнакомый с королями, надеялся видеть окруженным важностью лицо, не платящее по счетам, и приготовился отнестись к нему с почтением, но никак не ожидал встретить так неряшливо одетого правителя, безцеремонностью своей избавившого его от необходимости сдерживаться при мысли, что находишься в присутствии высочайшей особы. Двор тоже был неряшливый и грязный. Магараджа оказался толстым, любезным деспотом, темным и обросшим бородой, одетым в зеленый бархатный, шитый золотом халат, очень довольным, что видит, наконец, человека, не имеющого никакого отношения к индийскому правительству и, словом, не упомянувшого о деньгах.

Лицо у него было припухшее и тупоумное, а мутные глаза сонливо смотрели из под густых бровей. Тарвин, привыкший читать о побуждениях людей запада по их лицам, не нашел в этих глазах ни боязни, ни желания, а только подавляющее утомление. Это был потухший вулкан, ворчавший на хорошем английском языке.

Тарвин очень любил собак и страстно желал сойтись с правителем государства. В качестве короля он представлялся Тарвину не на месте, но как любитель собак и владетель Наулаки, он был ему более чем брат, или брат любимой особы. Он говорил красноречиво и хорошо.

-- Приходите, - сказал Магараджа, с выражением истинного интереса, вспыхнувшого в его глазах, когда Эстес, несколько скандализованный, уводил гостя. - Приходите сегодня вечером после обеда. Вы приехали из Нового Света?

Его величество впоследствии, после вечерняго приема опиума, без которого ни один раджпут не может ни говорить, ни думать, выучил привлекательного иностранца, рассказывавшого ему разные истории о белых людях, живших на краю земли, - королевской игре пакизи. Они играли до самой ночи, на вымощенном мраморном дворе, окруженные зелеными ставнями, из за которых Тарвин слышал, не поворачивая головы, шопот подсматривавших женщин, и шуршанье шелковых платьев. Дворец, как он видел, был полон глаз.

На следующее утро, на разсвете, он увидал короля в конце главной улицы, поджидающого какого то знаменитого кабана, возвращавшагося в логовище. Охотничьи законы Гокрама Ратаруна распространялись и на улицы городов, окруженных стенами, и кабаны беззаботно расхаживали по ночам по улицам. Кабан появился и был убит на разстоянии ста ярдов из нового ружья его величества. Выстрел был сделан чисто, и Тарвин чистосердечно выразил восторг. Видел ли когда-нибудь его величество король, как из револьвера простреливают брошенную монету? Сонные глаза сверкнули детской радостью. Король не видывал такой штуки, и монеты у него не было. Тарвин высоко бросил американскую монету и прострелил ее, когда она падала обратно. Король просил его повторить еще раз, но Тарвин, боясь испортить свою репутацию, положительно отказался повторить это, если только кто-нибудь из придворных не попробует подать примера.

Королю самому захотелось попробовать, и Тарвин бросил для него монету. Пуля неприятно просвистела у самого уха Тарвина, но монета лежала на траве нетронутой. Меткость Тарвина нравилась ему, как бы нравилась его собственная меткость, и Тарвин не намеревался разочаровывать его в себе.

На следующее утро, он совершенно лишился милости короля и, только поговорив с обитателями гостинницы, узнал, что Ситабгая пришла в совершенную ярость. После этого он направился к полковнику Нолану, и своим уменьем забавлять людей заставил старика так хохотать, как он не хохотал с чина прапощика, рассказывая ему, как король делал пробы стрельбы из револьвера. Тарвин остался у него завтракать, и в продолжении этого утра открыл, какова истинная политика индийского правительства по отношению к Гокраму Ритаруну. Правительство намеревалось поднять это государство, но, так как Магараджа не хотел платить за вводимую цивилизацию, то дело и подвигалось очень медленно. Разсказ полковника Нолана о внутренней дворцовой политике, рассказ весьма осторожный, вовсе не походил на сообщение миссионера, а сообщение миссионера не подтверждалось обитателями гостинницы.

В сумерки Магараджа прислал к Тарвину верхового посла, так как высочайшая милость была возвращена, и звал к себе высокого мужчину, пробивавшого монеты в воздухе, рассказывавшого истории и игравшого в пачизи. В этот вечер на сцене был не один пачизи, и его величество король патетически рассказывал Тарвину длинную и откровенную историю о затруднительном положении, как своем собственном, так и его государства, что представило все обстоятельства дела с четвертой, новой стороны. Он заключил свои жалобы, обращаясь с непонятным воззванием к президенту Соединенных Штатов, под властью которого находился Тарвин, выразил и готовность соединиться с нацией, к которой принадлежал Топаз. По многим причинам Тарвин не счел время это удобным для переговоров о Наулаке.

На следующий и в продолжении нескольких других дней к дверям Гостинницы, где Тарвин продолжал жить, являлась целая вереница в радужных цветах восточных людей, министров двора, с презрением смотревших на кредиторов комммерсавтов, и почтительно представлялась Тарвину, которому они не советовали кому-либо доверять, кроме них. Каждая беседа заканчивалась словами: "А я ваш друг, сэр", и каждый из них обвинял своего ближняго во всевозможных преступлениях перед государством и в кознях против индийского правительства, какие только мог изобрести.

Тарвин не мог сообразить, что могло бы это значить. Он не считал за особенную высочайшую милость играть с королем в пакизи, а путанницы восточной дипломатии он совсем не понимал. Министры же, с своей стороны, не понимали его. Он явился к ним издали, совершенно спокойный, безстрашный, и на сколько они могли видеть, вполне безкорыстный. Это тем более давало им повод думать, что он тайный эмиссар правительства, планы которого они не могли понять. Его варварское неведение всего касающагося индийского правительства только утверждало их в этом мнении. Для них было довольно знать, что он ходил к королю потихоньку, запирался с ним по целым часам, и король выслушивал его.

Эти сладкозвучные, нарядные, таинственные незнакомцы утомляли Тарвина и возбуждали в нем отвращение, и он вымещал свою досаду на коммерсантах, продавая им участки своей городской земли и акции своей компании. Желтый господин, как его лучший друг и советник, получил весьма немного акций на "будущие прииски". Это было еще до золотой горячки в Нижнем Бенгале, и в Индии еще существовала вера.

Все эти разговоры перенесли его назад, в Топаз, и заставили его страстно желать хоть словом перекинуться с своими юными соотечественниками, от которых он совершенно отрезал себя своей таинственной экспедицией. В этой экспедиции он один играл роль ради их общей ставки. Он отдал бы все рупьи, бывшия у него в кармане, за то только, чтобы взглянуть на "Топазовскую газету", или на "Денверскую". Что делали его прииски, что делал "Моли К®", "Маскоть" предмет спора, что делали "Будущие Прииски", которые обещали оказаться очень богатыми? Что сталось со всеми приисками, с его друзьями, с ренчами и со всеми предприятиями? И, наконец, что сталось с Колорадо и с Соединенными Штатами? Там, может быте, вотировали изгнание серебра из Вашингтона, или обратили, может быть, республику в монархию?

От тоски он спасался только в доме миссионера, где говорили о Бангоре, Майне и Соединенных Штатах. К этому дому, как ему было известно, с каждым днем приближалась все ближе и ближе девушка, ради которой он объехал половину света.

Через десять дней после его приезда, в роскошное утро чудного желтого и фиолетового цвета, он был разбужен тоненьким звонким голоском, требовавшим на веранде немедленного появления нового англичанина. Магараджа-Кенвар, наследник престола Гокрама Ритаруна, белый, как хлопок, девяти летний мальчик, приказал своему миниатюрному двору запречь свою коляску и свезти его к гостиннице.

Подобно своему пресыщенному отцу, ребенку хотелось позабавиться. Все дворцовые женщины рассказывали ему, что новый англичанин заставил отца его смеяться. Магараджа-Кенвар говорил по английски гораздо лучше своего отца - говорил и по французски - и хотел показать свои познания лицам, лести которых он еще не слыхал.

Тарвин повиновался этому голосу, потому что это был детский голос, и, выйдя, увидал, повидимому, пустую коляску и конвой в десять громаднейших солдат.

-- Как ваше здоровье? Comment vous portez vous? Я наследник государства. Я Магараджа-Кенвар и когда-нибудь буду королем. Поедемте со мной кататься.

К нему протянулась маленькая худенькая ручка. Перчатки были ярко красные шерстяные, с зелеными полосками у обшлагов, а ребенок был одет в жесткую золотую ткань с головы до ног, на чалме у него красовалась шишка из бриллиантов в шесть дюйм вышиной, и крупные изумруды ниспадали ему до бровей. Из-под этого сияния выглядывали черные глаза, полные гордости и лишенные детского выражения.

Тарвин послушно сел в коляску. Он стал удивляться, не смотря на то, что не считал возможным уже чему-нибудь удивляться.

-- Человек, милый.

Личико мальчика из под чалмы казалось гораздо старше своих лет, так как дети, родившияся для неограниченной власти, или никогда не знавшия неудовлетворенных желаний и выросшия под знойным солнцем, зреют даже скорее других детей востока, которые с детских лет уже становятся самостоятельными мужчинами.

-- Говорят, вы приехали сюда, чтобы осматривать страну.

-- Это правда, - сказал Тарвин.

-- Когда я буду королем, я никому не позволю приезжать сюда, не позволю даже вице-королю.

-- Сделайте исключение для меня, - смеясь, заметил Тарвин.

-- Вы можете приехать, - подумав, сказал мальчик: - если съумеете заставить меня смеяться. Разсмешите меня.

Далеко на дороге виднелось маленькое облачко пыли. Пыль поднимали быстро повертывавшияся колеса, ничего не имевшия общого с колесами местных телегь.

-- Я за этим-то сюда и приехал, - сказал Магараджа-Кенвар. - Она вылечит меня. Отец мой, Магараджа, говорит это. Теперь я нездоров. - Он повелительно обернулся к любимому груму, сидевшему на запятках. - Сур Синг,--по-индусски сказал он: - как это называется, когда я теряю чувства? Я забыл, как это по-английски?

Грум наклонился вперед.

-- Я не помню, богоподобный, - отвечал он.

Тарвин положил руку на плечо мальчика, не спуская глаз с облака пыли.

-- Будем надеяться, что она излечит вас от них, какие бы они ни были. Но кто же это?

-- Я не знаю её фамилии, но она вылечит меня. Вот видите! Отец мой послал за нею экипаж.

Коляска их отъехала в сторону при приближении разбитого, дребежжащого экипажа, на козлах которого оглушительно трубили в надтреснувшую трубу.

-- Молодой человек, вы не знаете, кто она? - снова спросил он.

-- Ее прислали, - сказал Магараджа-Кенвар.

-- Ее зовут Кэт, - хрипло проговорил Тарвин: - и не забывайте этого. - Затем он проговорил, про себя, Кэт!

глазами, отдернула занавески и вышла на дорогу. Ее усталые ноги подогнулись бы под ней, если бы Тарвин, выскочивший из коляски, не схватил ее, не смотря на присутствие конвоя, и на устремленные взоры мальчика, одетого в золото и кричавшого:

-- Отправляйтесь, мальчик, домой, - сказал Тарвин. - Так ведь, Кэт?

Но Кэт при виде его смогла только заплакать и проговорить:

-- Так это вы! вы! вы!..