Наулака.
Глава XXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наулака. Глава XXI. (старая орфография)

XXI.

Сидеть смирно, сидеть, что бы ни случилось, это первый урок, который должен выучить всякий молодой жокей. Тарвин учился ему при самых горьких обстоятельствах. Ради пользы его города, ради пользы его милой, а главное, ради спасения жизни милой он должен уехать.

Город ждет его, его конь стоит оседланный у ворот, но милая не идет.

Он должен сидеть смирно.

Горячий ветер пустыни дул через открытую дверь веранды так же безжалостно, как безжалостна была вражда Ситабхаи. Он глядел в окно и не видел ничего, кроме города, уснувшого под лучами полуденного солнца, да коршунов, носившихся над ним.

Но когда жара спала и явилась возможность проехать верхом к железной дороге, какие-то закутанные фигуры стали пробираться около стен, подвигаться ближе и заняли позицию на ружейный выстрел от гостинницы.

С каждой стороны её притаилось по одному человеку, а между ними всю ночь разъезжал взад и вперед верховой. Тарвин слышал мерный топот копыт его лошади, и этот звук не способствовал к оживлению его надежд.

-- Если бы не Кэт, если бы не Кэт, - повторял он самому себе, - я был бы теперь уже там, где не могла бы меня догнать ни лошадь, ни пуля.

Часы шли необыкновенно медленно, пока он сидел таким образом и следил, как тени то удлинялись, то сокращались, и ему представилось, как представлялось часто и прежде, что именно в эту самую минуту Топаз отказывается от всяких шансов на процветание.

Он уже потерял по его разсчетам целых двадцать четыре часа, и если все пойдет так же, как до сих пор, вероятно, и весь остаток года будет потерян подобным же образом.

А между тем в эту самую ночь Кэт подвергалась всевозможным опасностям.

Ситабхаи, конечно, предполагает, что он похитил у нея ожерелье для "слабенькой бледной девушки", она и сама это высказала около пруда. До некоторой степени это было для Кэт, но Тарвин с горечью раздумывал, что восточные люди не имеют чувства меры и, подобно змее, набрасываются на то, что к ним ближе.

А Кэт? Как объяснит он ей все это дело?

Он сказал, что ей, так же как и ему, грозят опасности, и она решила пренебрегать этими опасностями. Он любил ее за это мужество, за это самоотвержение; но он скрежетал зубами, думая об её упрямстве.

Во всей этой страшной путанице был только один комический элемент. Что скажет король Ситабхае, когда узнает, что она потеряла "Счастье государства"? Каким образом скроет она эту потерю; и главное, в чем выразится гнев короля?

-- Мое дело стоит плохо, - сказал он, - так плохо, как только возможно, но я сильно подозреваю, что дело Юггута еще того хуже. Да, мне от души жаль беднягу Юггута. Мой толстый друг, тебе не следовало в тот раз возвращаться за городския стены!

Он встал и посмотрел на освещенную солнцем дорогу, стараясь угадать, кто из бродивших по ней прохожих послан из дворца. Один человек лежал и очевидно спал около своего верблюда, на краю дороги, которая вела в город. Тарвин спустился с веранды, вышел на дорогу и заметил, что спавший перевернулся и передвинулся по другую сторону верблюда.

Он сделал еще несколько шагов дальше. Солнечный луч, скользнув по спине верблюда, упал на что-то, заблестевшее точно серебро. Тарвин пошел прямо к этому блестящему предмету, держа пистолет в руке. Подойдя ближе, он заметил, что человек погружен в самый невинный сон. Из под складок его одежды торчало дуло нового, отлично вычищенного ружья.

-- Кажется, Ситабхаи собирает милицию и вооружает ее на свой собственный счет. Ружье Юггута было также новое, думал Тарвин, стоя над спящим. Но этот человек умеет обращаться с ружьями лучше, чем Юггут.

-- Эй! - Он нагнулся и ткнул человека дулом своего пистолета. - Отдайте-ка мне, пожалуйста, свое ружье. И скажите своей госпоже, чтобы она бросила это дело, понимаете? Скажите, что оно ничего не стоит.

Человек понял только немое красноречие пистолета и ничего более. Он мрачно отдал свое ружье и ушел, сердито подгоняя кнутом верблюда.

-- Интересно, сколько человек из её армии придется мне еще обезоружить, - думал Тарвин, возвращаясь назад с конфискованным ружьем на плече. - Интересно... нет, я уверен, она не посмеет ничего сделать Кэт! Она меня достаточно узнала, она не сомневается, что я в состоянии уничтожить я ее, и весь её старый дворец. Если она хоть на половину такая женщина, за какую выдает себя, она подумает обо мне прежде, чем идти дальше.

Напрасно старался он успокоить себя этою уверенностью. Ситабхаи показала ему, на что была способна, и, может быть, Кэт, в свою очередь, уже испытала это. Ехать к ней теперь - невозможно, это значит рисковать наверно если не быть убитым, то быть изувеченным. И все-таки он решился ехать. Он быстро подошел к Фибби, которого оставил три минуты тому назад привязанным к задней стороне гостинницы и усердно отмахивающимся хвостом от мух. Теперь Фибби лежал на боку и жалобно стонал, умирая с подрезанными жилами на подколенках.

Тарвин слышал, как конюх старательно чистил сбрую за углом дома; он позвал его, тот бросился к лошади и завыл от горя.

-- Враг сделал это, враг сделал это! - причитал он. - Мой чудный гнедой конь, он не делал ничего дурного, только иногда брыкался, когда ему давали слишком много корму! Где найду я себе другое место, если порученные мне лошади будут так околевать.

-- Хотелось бы мне знать! Хотелось бы мне знать! - повторял Тарвин озадаченный, почти приведенный в отчаяние. - Если бы я знал наверно, пуля прострелила бы некую черную голову. Ну, вставай, ты! Фибби, старый друг, я прощаю тебе все твои грехи. Ты был мне добрым товарищем, и вот тебе за то!

Синий дымок закружился на минутку вокруг головы Фибби, голова тяжело упала на землю, и страдания бедного коня прекратились. Конюх продолжал громко вопить, пока Таринн не дал ему пинка и не велел ему убираться. Замечательно, что его вопли сразу прекратились; когда он пришел в свою комнату, чтобы собрать вещи, он улыбнулся и вытащил несколько серебряных монет из дыры под своею кроватью.

Таравин, лишенный лошади, смотрел на запад, на восток, на север и на юг, напрасно ожидая помощи, совершенно так же, как смотрела Ситабхаи около пруда. Табор кочевых цыган с сухопарыми волами и лающим собаками показался из за городской стены и расположился, точно стая грязных птиц около самых ворот города. Это было довольно обыкновенное явление, хотя, по закону, они не имели права располагаться ближе, как за четверть мили от городских стен.

-- Должно быть, какие нибудь бедные родственники королевы. Они отлично забаррикадировали дорогу к воротам. Если я вздумаю пробраться через них к дому миссии, они схватят меня, непременно схватят, - разсуждал Тарвин. - В общем, нельзя сказать, что очень приятно вести дела с восточными королевами. Оне, кажется, совсем не знают правил игры.

В эту минуту среди цыганского табора поднялось облако пыли, и конвой магараджи Кенвара разогнал черную толпу направо и налево, расчищая дорогу для экипажа принца. Тарвин недоумевал, что это может значить. Конвой с обычных звоном оружия остановился у дверей гостинницы, экипаж следовал за ним. Один из солдат конвоя отстал на несколько сажен и со сдержанным восклицанием догнал экипаж. Конвой ответил ему смехом, и из экипажа послышался веселый хохот.

Мальчик, которого Тарвин никогда не видал прежде, стоял на заднем месте экипажа и осыпал отставшого солдата градом ругательств на местном наречии. Конвой смеялся и над ним.

-- Сагиб Тарвин, сагиб Тарвин! - закричал тоненьким голоском магараджа Кенвар. - Придите, посмотрите на нас!

На одну минуту Тарвин вообразил, что это новая ловушка его врага; но успокоенный при виде своего старого, доверенного союзника, магараджи, он подошел ближе.

-- Принц, - сказал он, пожимая его руку, - вам не следовало выезжать.

мой брать, маленький принц, но королем буду я.

Второй мальчик медленно поднял глаза и уставил их на Тарвина. Глаза и низкий широкий лоб его напоминали Ситабхаи и губы его крепко сжимались над жемчужно-белыми зубами, так же, как сжимались губы его матери при их столкновении в Дунгар-Талао.

-- Он из другого флигеля дворца, - объяснял магараджа по английски, - из другого флигеля, куда мне нельзя ходить. Но когда я был во дворце, я прошел к нему, ха, ха, сагиб Тарвин, а он убивал козленка. Посмотрите! у него до сих пор красные руки.

Умр-Синг, по слову, сказанному магараджей на местном наречии, раскрыл тоненькую ладонь и протянул ее Тарвину. Она была вся в пятнах от запекшейся крови, и среди конвоя поднялся сдержанный шопот. Начальник конвоя повернулся на седле и, кивнув Тарвину, прошептал: "Ситабхаи". Тарвин разобрал это слово, и для него было довольно. Провидение посылало ему неожиданную помощь. Он быстро составил план действий.

-- Но как же вы сюда приехали, молодые люди, кто вас пустил? - спросил он.

-- О, ведь во дворце одне женщины, а я райпутан и мужчина. Он совсем не умеет говорить по английски, - прибавил магараджа, указывая за своего спутника. - Но когда мы вместе играли, я ему рассказывал о вас, сагиб Тарвин, и как вы меня, помните тогда, подняли с седла, и ему захотелось также съездить к вам, посмотреть все, что вы мне показываете, и вот я быстро отдал приказ, и мы вышли вместе через маленькую дверь. Так мы и приехали. Saalam, baba, - покровительственным голосом сказал он мальчику, сидевшему рядом с ним; мальчик медленно и важно поднес руку ко лбу, продолжая смотреть на чужестранца пристальным, любопытным взглядом. Затем он прошептал что-то, отчего магараджа Кенвар засмеялся. - Он говорит, - объяснил магараджа, - что вы совсем не такой большой, как он думал. Его мать сказала ему, что вы сильнее всех людей, а у нас в конвое есть солдаты выше вас.

-- Ну, хорошо, что же мне вам сделать? - спросил Тарвин.

-- Покажите ему ваше ружье, покажите, как вы простреливаете монеты, и как вы усмиряете лошадей, когда оне брыкаются, и все такое.

-- Отлично, - сказал Тарвин. - Но здесь я не могу этого показывать. Поедем к и. Эстесу.

-- Мне бы не хотелось туда ехать. Моя обезьяна умерла. И я не знаю, будет ли Кэт довольна, если мы приедем. Она ныньче все плачет. Она свезла меня вчера во дворец, а сегодня утром я был у нея, но она не захотела меня видеть.

Тарвин готов был обнять и разцеловать мальчика за радостное известие, что Кэт, по крайней мере, жива.

-- Разве она не в больнице? - спросил он.

-- О, больница вылетела в трубу. Там теперь нет женщин. Оне все разбежались.

-- Не может быть! - вскричал Тарвин. - Неужели это правда? Из-за чего же это?

-- Из-за дьяволов, - коротко отвечал магараджа Кенвар. - Почем я знаю? женщины что-то болтали. Покажите ему, как вы ездите, сагиб Тарвин!

Умр-Синг опять что-то прошептал на ухо своему товарищу и закинул одну ногу на край экипажа.

-- Он говорит, что ему хочется поездить с вами, как я ездил, - передал принц. - Гурдит Синг, дай свою лошадь.

Один из солдат соскочил с седла и покорно стоял окола головы лошади. Тарвин улыбнулся, подумав, как случай благоприятствует его намерениям, ничего не отвечал, вскочил на седло, поднял Умр Синга из экипажа и осторожно посадил его перед собой.

-- Воображаю, как бы испугалась Ситабхаи, если бы увидела меня в эту минуту, - говорил он самому себе, обнимая рукой маленькую фигурку, сидевшую на седле перед ним.

Когда конвой разступился, чтобы Тарвин мог стать во главе его, какой-то бродячий монах, наблюдавший издали за всей этой сценой, обернулся к городу и испустил громкий крик. Этот крик был подхвачен невидимыми голосами, достиг до стен города и замер в песках, тянувшихся за ним.

табора, мужчины и женщины бросались на песок и кричали:

-- Джаи! Джуниг да бадшах джаи! - и лица свиты омрачились.

-- Это значит, - вскричал магараджа Кенвар. - "Победа царю пустыни". У меня нет с собой денег. Я не могу ничего дать им. Не можете ли вы, сагиб Тарвин?

Тарвин был так рад, что может безопасно проехать к Кэт, что готов был бросить толпе все, что угодно, даже Наулаку. Он кинул им несколько горстей серебряной и медной монеты, и крик снова поднялся, но к нему примешивался горький смех, и цыгане о чем-то насмешливо перекрикивались. Лицо магараджи Кенвара вспыхнуло. Он нагнулся вперед, прислушивался с минуту и затем закричал: "Клянусь Индуром, это они ему кричали! Снести их палатки!" По знаку его руки конвой бросился вперед, разсеялся по табору, разбросал костры, разогнал ослов и концами копий разнес на части легкия темные палатки.

Тарвин с удовольствием смотрел на разгром шайки, которая непременно задержала бы его, если бы он был один.

Умр Синг закусил губы. Затем, обращаясь к магарадже Кенвару, он улыбнулся и вынул саблю из ножен в знак верноподданничества.

-- Это справедливо, брат мой, - сказал он на местном наречии. - Но я, - он заговорил более громким голосом, - не стал бы далеко угонять цыган. Они всегда возвращаются.

-- Да, - закричал один голос из взволнованной толпы, мрачно глядевшей на уничтожение табора, - цыгане всегда возвращаются, ваше величество.

-- И собаки также, - пробормотал магараджа. - И тех, и другим бьют. Поезжайте дальше.

Облако пыли приблизилось к дому Эстесов и, окруженный им, Тарвин ехал в полной безопасности.

Сказав мальчикам, чтобы они пока поиграли одни, он вбежал по лестнице, шагая через две ступени, и нашел Кэт в темном уголку гостиной с каким-то шитьем в руках. Когда она подняла голову, он увидел, что она плакала.

-- Ник! - вскричала она беззвучно. "Ник". Он в нерешимости остановился на пороге: она отложила работу и встала, задыхаясь от волнения. - Вы вернулись? Это вы? Вы живы?

Тарвин улыбнулся и протянул руки.

-- Придите и посмотрите! - Она сделала шаг вперед.

-- Ах, я боялась...

-- Придите!

Она все также нерешительно приблизилась к нему. Он быстро схватил ее и заключил в объятия. Целую долгую минуту покоилась её голова на его груди. Затем она подняла ее.

-- Я совсем не то думала... - протестовала она.

-- О, пожалуйста, не старайтесь оправдываться! - поспешил перебить ее Тарвин.

-- Она пыталась отравить меня. Я ничего об вас не слышала и была уверена, что она убила вас. Я представляла себе самые ужасные вещи!

руках заложник. Но мы не можем вечно держать его. Нам надо скорее убираться!

-- Нам! - слабо повторила она.

-- А то какже? или вы хотите уехать без меня? - Она улыбнулась, освобождаясь от него. - Я хочу, чтобы вы уехали!

-- А вы?

-- Обо мне не стоит думать. Я потерпела неудачу. Все, что я хотела сделать, провалилось. Я точно вся выгорела, Ник, вся выгорела!

-- Отлично! Мы затеем новые дела и спустим вас на воду по новой системе. Я именно этого-то и добиваюсь. Пройдет несколько времени и вы забудете, что были когда-нибудь в Раторе, моя дорогая.

-- Это была ошибка, - сказала она.

-- Что?

-- Все. Мой приезд сюда. Мои планы деятельности. Оказалось, что это дело не для девушки. Может быть, это мое призвание, но я не могу здесь работать. Я от всего отказалась, Ник. Везите меня домой.

Тарвин издал совершенно неприличный крик радости и снова заключил ее в объятия. Он заявил ей, что они должны повенчаться тотчас же и выехать в эту ночь, если она успеет собраться. Кэт, боясь тех опасностей, какие могли грозить ему, робко согласилась. Она стала говорить о приготовлениях: но Тарвин отвечал, что они будут об этом думать после того, как покончат дело. Они могут купить все, что нужно в Бомбее, они накупят там пропасть вещей. Он не давал ей опомниться, быстро сообщая ей разные планы, как вдруг она прервала его словами:

-- А как же плотина, Ник? Ведь вы же не можете бросить ее.

-- Чушь! - вскричал Тарвин. - Неужели вы думали, что в этой речовке может быть золото?

Она быстро вырвалась из его объятий и посмотрела на него с упреком и негодованием.

-- Неужели же вы с самого начала знали, что там нет золота? - спросила она.

Тарвин быстро приготовил ответь, но не на столько быстро, чтобы она не заметила признания в его глазах.

-- Вы знали, я вижу.

Тарвин понял, какая неожиданная гроза разразилась над ним из чистого неба. Он в одну секунду сообразил, что следует переменить фронт, и ответил на её слова улыбкой.

-- Конечно, знал, - сказал он; - я затеял эти работы ради прикрытия.

-- Ради прикрытия? - повторила она. - Что же вам надо было прикрывать?

-- Вас.

-- Индийское правительство не позволяет никому жить в этом государстве без определенных занятий. Не мог же я сказать полковнику Нолану, что я занимаюсь ухаживаньем за вами.

-- Не знаю. Но вы не должны были тратить деньги магараджи для исполнения этой... этого плана. Честный человек не поступил бы так.

-- О, полноте! - вскричал Тарвин.

-- Как вы могли обмануть короля, уверив его, что ваши работы принесут пользу, как вы могли пользоваться трудом тысячи человек, которых он вам отпустил, как вы могли брать деньги? О Ник!..

Он смотрел на нее несколько секунд растерянным, безнадежным взглядом.

-- Полно, Кэт, - вскричал он, - разве вы не понимаете, что я устроил самый великолепный фарс, какой видала индейская империя с основания мира?

Это было очень мило, но оказалось недостаточно хорошо. Ему пришлось придумывать какое-нибудь более серьезное оправдание, когда она ответила с очень опасной ноткой презрения в голосе:

-- Это еще хуже.

-- Ну да, конечно, вы знаете, Кэт, что юмор не по вашей части.

Он сел рядом с ней нагнулся к ней и, взяв ее за руку, продолжал:

-- Неужели вам не представляется очень забавным, что я взрыл половину государства, чтобы оставаться подле одной маленькой девочки, очень милой, в высшей степени прелестной, но все-таки очень тоненькой, маленькой, совсем ничтожненькой сравнительно с долиной Амета. Ну, скажите, неужели в самок деле это не забавно?

-- Это все, что вы можете сказать? - спросила она.

Тарвин побледнел. Он знал этот тон непреклонной решимости, который слышался в её голосе и являлся всегда вместе с презрительным взглядом, когда ей приходилось говорить о какой-нибудь нравственной низости, возмущавшей ее. Он прочел в нем свой приговор и содрогнулся. Настала минута молчания, и он чувствовал, что это самая критическая минута его жизни. Затем он овладел собой и проговорил легким, спокойным тоном.

-- Послушайте, вы, конечно, не думаете, что я не заплачу магарадже за его расходы?

Она вздохнула с некоторым облегчением. Не смотря на давнишнее знакомство с Тарвиным, она не могла уследить за головокружительными переменами в его мыслях. Его чисто птичья способность подниматься вверх, быстро опускаться, кружиться на одном месте всегда приводила ее в недоумение. Но она твердо верила, что он постоянно имеет в виду поступать правильно, когда только ясно видит, в чем состоит эта правильность. И её вера в его нравственную силу помешала ей заметить, что в эту минуту он руководствовался исключительно её мнением о добре и зле. Она не знала и даже не могла вообразить, как мало его собственное понятие о правильном основывалось на какой-либо системе нравственности, и как он мысленно определял нравственность: это то, что приятно Кэт. Другия женщины любят наряды; она любит нравственные поступки, и он решил, что она их увидит, хотя бы ему пришлось для этого сделаться разбойником.

-- Вы, конечно, не думали, что я не заплачу за эту шутку? - мужественно продолжал он; а сердце шептало ему: - Она это презирает, она это ненавидит; как я не подумал раньше; как я не подумал? - Он прибавил громко: - Я устроил себе забаву, а теперь приобрел вас. За то и другое мне придется заплатить недорого, я сейчас пойду и сведу свои счеты, как честный человек. Вы не должны забывать этого.

Его улыбка не встретила ответной улыбки. Он потер лоб и с тревогой посмотрел на нее. При всей своей ловкости он никак не мог знать наверно, что она скажет в следующую минуту. Она ничего не сказала, и он продолжал говорить, чувствуя, как холодный ужас сжимает его сердце. - Не правда ли, ведь это похоже на меня, Кэт, вся эта интрига со старым раджей? Владелец рудника, приносящого по 2.000 ф. в месяц, может выкинуть штуку в этой пустыне и сделать вид, будто хочет выманить несколько тысяч рупий у доверчивого индейского короля. Не правда ли?

Он проговорил это экспромтом сочиненное объяснение своего поведения с спокойствием отчаяния.

-- Какого рудника? - спросила она с усилием.

"Желанного". Я ведь вам рассказывал о нем.

-- Да, но я не знала...

-- Что он приносит так много? А между тем, это так. Хотите видеть пробу руды?

-- Нет, - отвечала она. - Нет, но значит вы, значит вы, Ник...

-- Богатый человек? Да порядочно, пока жила держится. Во всяком случае я слишком богат для мелкого мошенничества.

Он шутил, а между тем вся его жизнь стояла на карте. Голова его трещала от этой болтовни, под которой он скрывал свое волнение; он чувствовал, что напряжение слишком сильно для него. Безумный страх, который он испытывал, изощрял его мысль. Что-то точно кольнуло его, когда он произнес слово "мошенничество". Сердце его замерло. Его внезапно озарила страшная, неоспоримая мысль, и он понял, что погиб.

Если она презирает это, что скажет она о том? Ему это казалось невинным, удачным, даже забавным, а ей? Он почувствовал, что ему делается дурно. Кэт или Наулака. Он должен выбирать, Наулака или Кэт?

-- Не шутите этим, - сказала она. - Вы наверно поступили бы честно, даже если бы не могли заплатить, Ник. Ах, - продолжала она, нежно положив свою руку на его и как бы прося у него прощенья, что могла хоть на минуту усумниться в нем, - я знаю вас, Ник! Вы любите представлять хорошее в дурном свете, вы любите казаться дурным. Но есть ли человек честнее вас? О Ник, я знаю, что на вас можно положиться. Если бы вы свернули с прямого пути, все пошло бы вкривь.

Он обнял ее.

-- В самом деле, моя дорогая девочка? - спросил он, глядя ей в глаза. - Ну, постараемся, чтобы все шло по прямому пути, чего бы это ни стоило.

Он тяжело вздохнул и поцеловал ее.

-- Нет ли у вас какого-нибудь ящичка? - спросил он.

-- Какого ящика? - с удивлением спросила Кэт.

-- Ну, какого-нибудь очень красивого, а впрочем, и простая коробка из под винограда годится. Не всякий день приходится посылать подарки королеве.

Кэт подала ему коробок, в котором лежали прежде длинные зеленые кисти кабульского винограда. На дне его остались полинялые обрезки шерсти.

-- Мы купили его наднях у разносчика, - сказала она, - довольно ли он велик?

Тарвин отвернулся, не отвечая, всыпал в коробок что-то, что застучало точно мелкие камешки, и глубоко вздохнул. Топаз лежал в этом коробке. Из соседней комнаты послышался голос магараджи Кенвара.

-- Сагиб Тарвин, Кэт, мы съели все фрукты, мы хотим теперь делать что-нибудь другое.

-- Одну минутку, молодой человек. - Продолжая отворачиваться от Кэт, он в последний раз погладил рукой блестящий ряд камней, лежавший на дне ящика. Большой зеленый изумруд смотрел на него с упреком, как ему показалось. Туман застилал глаза его, алмаз был слишком блестящ. Он быстро опустил крышку ящика и решительным движением передал его в руки Кэт; он заставил ее держать его, пока сам молча перевязывал его веревочкой. Затем каким-то странным, не своим голосом попросил ее отнести ящик к Ситабхаи и передать ей его поклон. - Нет, - продолжал он, заметив испуг в её глазах. - Она не сделает, она не посмеет сделать вам никакого зла. Её сын поедет с вами, и я буду с вами, на сколько будет можно. Слава Богу, это ваша последняя поездка в здешней проклятой стране, т.-е. не последняя, а предпоследняя. Мы живем в Раторе под высоким давлением, слишком высоким для меня. Пожалуйста, поскорей, если меня любите..

Кэт поспешила одеться, а Тарвин в это время забавлял маленьких принцев, показывая им свой револьвер и обещая в другой раз прострелить, сколько они хотят, монет. Конвой, ожидавший у подъезда, был внезапно встревожен; кто-то ехавший из города промчался сквозь ряды его с криком: "письмо сагибу Тарвину!"

-- "Дорогой М. Тарвин. Отдайте мне мальчика и оставьте себе другое. Любящий вас друг".

Тарвин смял письмо и сунул его себе в карман.

-- Ответа не будет, - сказал он посланному, а про себя подумал: - Вы очень предупредительная женщина, г-жа Ситабхаи, пожалуй, даже слишком предусмотрительная. Этот мальчик нужен мне еще на полчаса.

-- Готовы вы, Кэт?

Принцы громко выразили свое неудовольствие, когда им сказали, что Тарвин едет тотчас же во дворец и что они должны ехать с ним, если хотят, чтобы он показал им что-нибудь интересное.

-- Мы пойдем в большую залу Дурбар, - сказал магараджа Кенвар, чтобы утешить своего товарища, - и заведем сразу все музыкальные ящики.

-- Я хочу видеть, как этот человек стреляет, - заявил Умр-Синг. - Я хочу, чтобы он застрелил что-нибудь живое. Я не хочу ехать во дворец.

-- Я возьму его к себе на лошадь, - сказал Тарвин, когда эти слова были переданы ему, - и мы всю дорогу поскачем в галоп. Скажите, принц, как вы думаете, ваш экипаж скоро может ехать?

-- Как хотите скоро. Только бы мисс Кэт не струсила.

Кэт села в экипаж, и вся кавалькада пустилась галопом ко дворцу, причем Тарвин ехал впереди с Умр Сингом, который обеими руками держался за луку седла.

-- Мы должны подъехать к флигелю Ситабхаи, милая, - крикнул ей Тарвин, - вы не побоитесь войти под ворота со мною.

-- Я вам доверяю, Ник, - просто отвечала она, выглядывая из экипажа.

-- Ну, так идите во флигель этой женщины. Отдайте ящичек самой Ситабхаи в руки и скажите ей, что это от меня. Вы увидите, что она знает мое имя.

Лошадь въехала под арки ворот, Кэт шла подле нея, а Тарвин старался держать Уир Синга как можно больше на виду. Двор был пуст, но когда они выехали на свет и подъехали к фонтану посредине его, шорох и шопот за ставнями усилился, - будто ветер подул сквозь сухую траву.

-- Подождите, минутку, дорогая, - сказал Тарвин, останавливаясь; - если вы только можете переносить эти палящие лучи солнца.

Дверь отворилась, и из нея вышел евнух, который молча поклонился Кэт. Она последовала за ним и исчезла за запертою дверью. Сердце Тарвина замерло, и он машинально так крепко прижал к себе Умр Синга, что мальчик вскрикнул.

Шопот усилился, и Тарвину показалось, что кто-то рыдает за ставнями. За этим последовал взрыв тихого, нежного смеха, и Тарвин вздохнул свободнее. Умр Синг пытался вырваться из его рук.

-- Еще рано, - молодой человек, - подождите, пока... Ах, слава Богу!

Явилась Кэт, её маленькая фигурка резко выделялась на темном фоне дверей. Сзади нея шел евнух, который боязливо приблизился к Тарвину. Тарвин ласково улыбнулся и передал ему с рук на руки удивленного маленького принца. Умр Синга унесли, несмотря на его сопротивление и, прежде чем они выехали со двора, Тарвин услышал неистовые крики разсерженного мальчика и вслед затем несомненно его же стон от боли. Тарвин улыбнулся.

-- Она сказала, чтобы я непременно передала вам, что она знает, что вы ничего не боитесь. "Скажите сагибу Тарвину: я знала, что он не боится".

-- А где же Умр Синг? - спросил магараджа Кеввар из экипажа.

-- Он ушел к своей матери. Кажется, мне нельзя сейчас играть с вами, милый мальчик. У меня сорок тысяч дел и очень мало времени. Скажите мне, где ваш отец?

-- Не знаю. Во дворце была какая-то тревога, кто-то плакал. Женщины вечно плачут, и это сердит отца. Я останусь у м. Эстеса и буду играть с Кэт.

-- Да, пусть он останется, - поспешно заявила Кэт. - Ник, неужели вы думаете, что я имею право бросить его?

-- Это тоже одно из дел, которые я должен уладить, - сказал Тарвин. - Но прежде мне надобно повидать магараджу, если я обязан запрудить для него Ратор. Что такое, милый мальчик?

Один из солдат шепнул что-то маленькому принцу.

-- Этот человек говорит, что он тут, - сказал магараджа Кенвар. - Он целых два дня все здесь. Мне тоже нужно было повидаться с ним.

-- Очень хорошо. Поезжайте домой, Кэт. Я подожду здесь.

Он снова въехал под арку ворот и во двор. Опять за ставнями поднялся шопот; из дверей вышел человек и спросил, что ему нужно.

-- Мне надобно повидать магараджу, - сказал Тарвин.

-- Подождите, - отвечал человек. Тарвину пришлось прождать целых пять минуть и он успел в это время обдумать весь план действий.

Наконец, явился магараджа и любезность светилась в каждом волоске его усов, только что намазанных маслом.

Вследствие какой-то таинственной причины, Ситабхаи на целых два дня лишила его света своего лицезрения и сидела запершись в своих апартаментах. Теперь её каприз прошел, и цыганка согласилась снова повидаться с ним. Вследствие этого сердце магараджи весело билось; как опытный муж многих жен, он весьма разумно не разспрашивал особенно настойчиво о причине такой перемены.

-- Сагиб магараджа, я об этом именно и пришел поговорить с вами. На реке нет ничего интересного, и я думаю, что из нея совсем нельзя добыть золота.

-- Это плохо, - спокойно заметил король.

-- Но там можно устроить очень интересную вещь, если вам будет угодно посмотреть. Мне не хочется тратить ваши деньги на работы, раз я убедился, что оне безполезны; но я не знаю, зачем вам беречь весь тот порох, который вывезен на плотину. Его там около 500 пудов.

-- Я вас не понимаю, - проговорил магараджа, мысли которого были заняты совсем другим.

Лицо магараджи прояснилось.

-- А можно будет видеть это из дворца? - спросил он, - с крыши дворца?

-- Да, конечно. Но всего лучше будет видно с берега реки. Я спущу реку в 5 часов. Теперь три. Придете вы, сагиб магараджа?

-- Приду. Это будет великолепная Пятьсот пудов пороху! Земля расколется пополам.

-- Я думаю! А после этого, сагиб магараджа, я женюсь; а после я уеду. Придете вы ко мне на свадьбу?

Магараджа застенил рукой глаза от солнца и пристально посмотрел на Тарвина из-под своего тюрбана.

-- Клянусь Богом, сагиб Тарвин, - сказал он, - вы быстрый человек. Так вы хотите жениться на лэди докторше и уехать? Я приду на свадьбу. И я, и Пертаб Синг.

-----

сознание, что он потерял Наулаку и приобрел Кэт. Когда он появился словно метеор среди кули на плотине, они поняли, что какое-то слово сказано, и предстоят какие-то великия дела. Главный надсмотрщик обернулся на его громкий зов и узнал, что приказ на сегодняшний день гласит - разрушение, единственное, что восточные люди умеют хорошо делать.

Они с криком и громким воем разнесли пороховой сарай, оттащили от реки телеги, подъемный кран и все свои вещи, затем, по команде того же Тарвина, зарыли боченки с порохом под верхнюю часть полуготовой плотины, навалили на нее разных тяжестей и прикрыли их свежим песком.

Все было сделано наспех, но, по крайней мере, весь порох был собран в одном месте и Тарвин был уверен, что шуму и дыму будет вполне достаточно для увеселения магараджи. В пять часов он явился на место в сопровождении своей свиты, и Тарвин, приказав всем рабочим отбежать подальше, поджег длинную зажигательную нить. Огонь медленно тлел, распространяясь по верхней части плотины. Вдруг раздался глухой треск, плотина разверзлась и из глубины её поднялся столб белого пламени и облако дыма, смешанного с черною земляною пылью. Воды Амета с яростью устремились в образовавшееся отверстие и затем лениво разлились по своему старому руслу. Дождь падавших камней и обломков взрывал землю на отмелях и разбрасывал воду брызгами.

Прошло несколько минут, и только облако дыма да почерневшие края плотины, спускавшейся все ниже по мере того, как река подтачивала ее, напоминали о производившихся здесь работах.

-- Ну, теперь, сагиб магараджа, скажите мне пожалуйста, сколько я вам должен? - спросил Тарвин, убедившись, что ни один из самых безпокойных кулей не убит.

-- Но сколько же я вам должен? - повторил Тарвин.

-- За что? Да ведь это же были мои рабочие, им ничего не платили, только давали немного рису; большая часть были отпущены из тюрьмы. Порох взят из арсенала. Что за разговор о долгах! Точно я какой-нибудь бунния, что стану считать, кто мне должен. Это была славная штука! Клянусь Богом, запруды как не бывало!

-- Сагиб Тарвин, если вы проживете год или два, вы, может быть, получите счет; но если вы что-нибудь заплатите, смотрители за тюрьмами возьмут деньги себе и я не стану богаче. У вас работали мои люди, рис дешев, и они полюбовались чудесной картиной. Этого вполне довольно. Не хорошо говорить о платежах. Вернемся в город. Клянусь Богом, сагиб Тарвин, вы ловкий человек. Теперь мне не с кем будет играть в паккизи и некому будет смешить меня. Магараджа Кенвар будет также сильно жалеть о вас. Но, конечно, хорошо, когда человек женится. Да, это очень хорошо. Зачем вы уезжаете, сагиб Тарвин? Разве это распоряжение правительства?

-- Да, американского правительства. Оно зовет меня, чтобы я помог править государством.

-- Но вы ведь не получали никакой телеграммы, - простодушно заметил король. - Впрочем, вы такой ловкий.

Тарвин весело засмеялся, вскочил на лошадь и ускакал, оставив короля заинтересованным, но не удивленным. Он в конце концов привык принимать Тарвина и все его поступки, как естественные явления природы, не подлежащия человеческому контролю. Перед домом миссии Тарвин машинально придержал лошадь и бросил взгляд на город.

-- Это все было дурной сон, очень дурной сон, - пробормотал он, - и хуже всего то, что в Топазе никто не поверит и половине его.

Глаза его, блуждавшие по выжженной солнцем равнине, заблистали при воспоминании о разных сценах, пережитых им здесь. "Тарвин, дружище, ты играл королевством и в конце концов остался ни с чем. Целые полгода ты старался добыть вещь и тебе не пришло в голову, что ты не можешь удержать ее, когда она будет в твоих руках. Это было глупо, очень глупо! Топаз, мой бедный, милый Топаз!" Снова взгляд его окинул весь краснобурый ландшафт, и он громко разсмеялся.

Маленький городок у подножия Высокой Горы за 10.000 миль от него, не подозревавший всех грандиозных предприятий, которые затевались ради него, разсердился бы на этот смех: под впечатлением событий, взволновавших весь Ратор, Тарвин относился несколько свысока к этому детищу своих честолюбивых замыслов.

Он хлопнул себя по ноге и повернул лошадь на телеграфную станцию. "Желал бы я, ради всего святого, знать, как мне уладить дело с м-с Метри? Если бы я показал ей хоть поддельную Наулаку со стеклышками вместо камней, у нея и то потекли бы слюнки". Лошадь быстро подвигалась вперед, и Тарвин разрешил свое недоумение, безпечно махнув рукой. "Если я помирился с неудачей, помирится и она. Надо только подготовить ее телеграммой"

сел на сломанный стул и потребовал абсолютной тишины; как после 15 минут мрачного раздумья и закручиванья своих тонких усов, он глубоко вздохнул (так обыкновенно вздыхают англичане, если съедят что-нибудь для себя вредное), отстранил чиновника и сам передал телеграмму, действуя руками твердо и сердито; как он долго остановился на последнем ударе, приложил ухо к аппарату, точно тот мог ответить ему, и, повернувшись, с ласковой улыбкой сказал:

-- Кончено, Бабу, сделайте нужные отметки, - и убежал напевая воинственную песню своей родины: "Не богатство, не знатность, не почести, а сила воли и успех делают людей великими".

-----

Телега, запряженная волами, скрипела и при свете вечерней зари двигалась к железно-дорожной станции, и низкие ряды холмов Аравулиса рисовались точно темные облака на бирюзовом фоне неба. Сзади красная скала Ратора сердито глядела на желтый песок пустыни, на который темными пятнами ложились тени верблюдов. Журавли и дикие гуси собирались стаями и опускались в камыши на ночлег, а серые обезьяны сидели семьями по краям дороги, обнимая друг друга за шею. Вечерняя звезда поднялась выше зубчатой верхушки скалы и отражение ее без помехи заблистало в полузасохшем водоеме, обложенном пожелтевшим от времени мрамором и окруженном серебристою султан травою. Между звездою и землею носились тяжелые летучия мыши с лисьими головами, и ночные соколы гонялись за легкокрылыми бабочками. Буйволы поднялись из своих ям, а стада располагались на ночь. Из крестьянских хижин слышалось пение, в домах, раскиданных по холмам, зажглись огни. Волы мычали, когда возница дергал их за хвосты, а высокая трава по краям дороги шуршала точно морская волна, разбивающаяся о берег.

Почуствовав свежесть ночного воздуха, Кэт покрепче закуталась в свой шерстяной плащ. Тарвин сидел на задке телеги, свесив ноги и не спуская глаз с Ратора, пока город не скрылся за поворотом дороги. Сознание своего поражения, разочарование, упреки слишком чуткой совести, - все это могло ждать Кэт в будущем. Но в эти часы, спокойно сидя на подушках, она ощущала лишь чисто женское удовольствие от сознания, что около нея есть мужчина, который все для нея устроит, причем она еще не перестала интересоваться и тем, как он будет устраивать.

Несколько раз повторенные, нежные прощанья с дворцовыми женщинами, необыкновенно быстрое венчание, при котором Ник не играл пассивной роли, как обыкновенные женихи, а напротив, всем распоряжался и всех увлек своею неудержимою живостью - все это утомило ее. Тоска по родине, желание быть дома - она прочла такую же тоску, такое же желание в глазах м-с Эстес час тому назад - охватили ее, и её попытка самостоятельной жизни среди мирских зол начала казаться ей каким-то сном, но...

-- Что надо, моя маленькая жена?

-- Ах, ничего; я думала... Ник, что вы сделали для магараджи Кенвара?

-- Он устроен, я уверен, отлично. Не заботьтесь об этом. Я объяснил некоторые обстоятельства полковнику Нолану, и он обещал, что пригласит мальчика пожить у себя до поступления в шкоду.

-- Бедная мать его! Если бы я только могла...

Ряд разноцветных огней, освещавших висячие сады дворца, был скрыт за уступом темной скалы, и теперь выступил из за него. Тарвин вскочил на ноги в телеге и низко поклонился по восточному обычаю.

Огни исчезли один за другим так же, как исчезли великолепные камни ожерелья в коробке из под кабульского винограда; светилось одно только окно на крайнем бастионе, красною, далекою звездой, точно блестящий черный алмаз. Наконец и оно погасло, мягкая ночная тень поднималась с земли, постепенно окутывая своим темным покровом мужчину и женщину.

-- В конце концов, - проговорил Тарвин, обращаясь к небу, на котором зажглись безчисленные звезды, - это был, несомненно, кривой путь.

Конец.