Наулака.
Глава XX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наулака. Глава XX. (старая орфография)

XX.

-- Угодно будет, сагиб мисс, приказать что-нибудь? - с восточною невозмутимостью спросил Дунпат Раи, когда Кэт осталась одна с женщиной пустыни и стояла в полном изнеможении, опираясь на её сильное плечо.

Кэт покачала головой молча, крепко стиснув губы.

-- Это очень грустно, - разсуждал Дунпат Раи так спокойно, точно дело вовсе не касалось его. - Всему виноват религиозный фанатизм и нетерпимость, господствующие в здешней местности. Мне и прежде случалось видать раз или два нечто подобное. Один раз из-за порошков; другой раз они говорили, что градусники - это священные сосуды и что цинковая мазь - это коровий жир. Но никогда еще не бывало, чтобы все зараз ушли из больницы. Я думаю, они больше не вернутся. Конечно, я получаю жалованье от правительства, - прибавил он с кроткой улыбкой, - так что мой оффициальный оклад не уменьшится.

Кэт с изумлением посмотрела на него.

-- Неужели вы думаете, что оне никогда больше не придут? - слабым голосом спросила она.

-- Отчего же... когда-нибудь... один или два; пожалуй, двое или трое мужчин, когда их укусит тигр или у них сделается воспаление глаз; но женщины - нет, никогда. Мужья никогда не позволят им. Спросите у этой женщины.

Кэт устремила жалобно вопросительный взгляд на женщину пустыни, которая наклонилась, взяла немного песку с земли, пропустила его сквозь пальцы, отряхнула руки и покачала головой. Кэт с отчаянием следила за всеми её движениями.

-- Вы видите, все кончено, не стоит хлопотать, - проговорил Дунпат Раи не злобно, но не скрывая удовольствия, что его мудрое предсказание исполнилось, и она потерпела поражение. - А теперь, что угодно вашей милости делать? Прикажете запереть аптеку, или вы, может быть, желаете проверить лекарства.

Кэт отстранила его слабым движением руки.

-- Нет, нет! не теперь. Я должна все обдумать. Я напишу вам. Пойдем, моя дорогая, - обратилась она на местном наречии к женщине пустыни, и рука об руку вышли оне из больницы.

Когда оне миновали ворота, сильная райпутанка схватила ее на руки, точно ребенка, посадила на лошадь и мрачно пошла рядом с ней к дому миссии.

-- Куда же ты идешь? - спросила у нея Кэт на её родном языке.

-- Я пришла первою из всех, - отвечала женщина, - мне следует уйти последнею. Я пойду, куда ты пойдешь, а потом что должно случиться, то случится.

Кэт нагнулась и с благодарностью пожала руку женщины.

Она так много говорила м-с Эстес о своих надеждах на будущее, с такою любовью описывала, чему она намерена научить этих безпомощных бедняков, так часто сообщала ей о той пользе, какую уже начинает приносить им, и теперь ей было невыразимо горько признаться, что все её дело погибло. Мысль о Тарвине была еще более мучительна, и она старательно отгоняла ее от себя.

Но, к счастью, оказалось, что м-с Эстес нет дома, а Кэт ждал посланный от королевы матери с просьбой, чтобы она явилась во дворец вместе с магараджей Кенваром.

Женщина пустыни положила руку ей на плечо, как бы удерживая ее, но Кэт оттолкнула ее.

-- Нет, нет, нет! Я должна ехать. Я должна что-нибудь делать! - вскричала она почти сердито, - хорошо, что я хоть кому-нибудь нужна. Мне необходимо иметь дело. Это мое единственное спасение, добрая моя. Иди вперед ко дворцу.

Женщина молча повиновалась и зашагала по пыльной дороге, а Кэт бросилась в дом и в ту комнату, где лежал маленький принц.

-- Ляльи, - сказала она, наклоняясь над ним, - хорошо ли вы себя чувствуете, можете вы проехать в карете к своей матери?

-- Мне бы лучше хотелось съездить к отцу, - отвечал мальчик, сидевший на софе, куда его перенесли, так как со вчерашняго дня ему стало значительно лучше. - Мне надобно поговорить с отцом об одном очень важном деле.

-- Но ведь вы так давно не видались с матерью, мой милый.

-- Очень хорошо. Я поеду.

-- Ну так я велю приготовить карету.

Кэт повернулась чтобы выйти из комнаты.

-- Нет, пожалуйста. Я хочу ехать в своей собственной карете. Кто это стоит там за дверями?

-- Высокорожденный, это я, - отвечал густой бас гвардейца.

-- Ахма! Поезжай скорей и вели прислать сюда мой экипаж и конвой. Если они не будут здесь через 10 минут, скажи Сирап Сингу, что я убавлю его жалованье и поколочу его при всех солдатах. Сегодня я опять поеду кататься.

-- Да будет милость Господня над высокорожденным на десять тысяч лет, - отвечал голос солдата с улицы; он вскочил на седло и умчался.

Пока принц одевался, к дверям подъехал тяжеловесный экипаж, нагруженный подушками. Кэт и м-с Эстес наполовину свели, наполовину снесли мальчика, который непременно захотел стать на ноги среди веранды и ответить на салют своего конвоя, как подобает мужчине.

-- Ахи! я очень ослабел, - заговорил он, пока они ехали во дворец. - Мне самому кажется, что в Раторе я никогда не поправлюсь.

Кэт обняла его одной рукой и подвинула поближе к себе.

-- Кэт, - продолжал он, - если я стану чего-нибудь просить у отца, скажете вы, что это для меня полезно?

Кэт, печальные мысли которой блуждали где-то вдали, разсеянно погладила его но плечу, устремляя глаза, полные слез, к красной скале, на которой стоял дворец.

-- Я, право, не знаю, Ляльи, - проговорила она, пытаясь улыбнуться ему.

-- В самом деле? - ласково спросила она.

-- Да; я это сам выдумал. Я ведь Рай Кумар и я хочу ехать в школу Рай Кумаров, где учат принцев, как надобно быть королями. Это недалеко - в Айспире; я должен там пожить, я должен учиться, ездить верхом и фехтовать вместе с другими принцами Райпутаны, тогда я сделаюсь настоящим мужчиной. Я хочу ехать в Рай Кумарскую школу в Айспире, чтобы узнать, как жить на свете. Правда, это очень умно? После болезни мне все кажется, что свет ужасно большой. Кэт, скажите, вы видели очень большой кусок света, когда ехали через Черную Воду? А где сагиб Тарвин? Мне бы хотелсь и с ним повидаться. Не разсердился ли сагиб Тарвин на меня или, может быть, на вас?

Он мучил ее бесконечными вопросами, пока они не остановились около боковых ворот дворца, которые вели к флигелю его матери. Женщина пустыни сидела на земле около этих ворот. Она встала при приближении экипажа и протянула руки.

-- Я слышала, что говорил посланный, - обратилась она к Кэт, - я знаю, что нужно. Дайте я донесу ребенка. Нет, принц, не бойся, я хорошого рода.

-- Женщины хорошого рода ходят под покрывалами и не разговаривают на улицах, - подозрительно произнес мальчик.

-- Один закон для тебя и твоих, другой для меня и моих, - отвечала женщина со смехом. - Мы зарабатываем трудом свой хлеб и потому не можем ходить под покрывалами, но ваши отцы жили за много сотен лет до нас, так же как и твои, высокорожденный. Иди, белая волшебница не может снести тебя так хорошо, как я.

Она обвила его руками и держала так легко, как будто это был трехлетний ребенок. Он спокойно прилег к ней и махнул исхудавшей ручкой; страшные ворота отворились, заскрипев на своих тяжелых петлях, и они взошли все вместе: женщина, ребенок я девушка.

В этой части дворца не виделось роскошных украшений. Пестрая облицовка стен выцвела и отвалилась во многих местах, ставни полиняли и покривились, во дворе лежали кучи сора и навоза. Королева, лишающаяся милостей короля, в значительной степени лишается и материального комфорта.

Какая-то дверь открылась, раздался чей-то голос. Трое посетителей вступили в длинный полутемный корридор, пол которого, выкрашенный белою краской, блестел точно мраморный. Этот корридор вел в апартаменты королевы. Мать магараджи Кенвара жила почти постоянно в одной длинной низкой комнате, выходившей на северо-запад; она любила, прислонясь к мраморным сводам, глядеть в окно и мечтать о своей родине там за песчаной степью, среди холмов Кулу. Дворцовый шум не достигал до этой комнаты, и лишь шаги её немногочисленных прислужниц нарушали молчание, царившее вокруг нея.

Женщина пустыни, продолжавшая держать на руках принца, прижавшагося к груди её, шла по лабиринту пустых комнат, узких лестниц и крытых дворов, точно пантера, попавшая в клетку. Кэт и принц привыкли к этой темноте, этим извилистым переходам, этой тишине, этой мрачной таинственности. Для нея это было частью тех ужасов, среди которых она решила действовать; для него - обыденной обстановкой жизни.

Наконец, они пришли. Кэт подняла тяжелый занавес, принц позвал мать, и королева, встав с кучи белых подушек, на которых она сидела у окна, вскричала нетерпеливо:

-- Жив ли мой сын?

Принц спустился с рук женщины и стал на пол, королева с рыданьем бросилась к нему, называла его тысячью вежных имен и ласкала его всего с головы до ног. Первую минуту он пытался, было, держаться, как настоящий мужчина племени Райпутан, т.-е. выказать полное презрение к такому публичному проявлению чувств, но очень скоро самообладание оставило его, и он начал плакать и смеяться в объятиях матери. Женщина пустыни провела рукою по глазам, бормоча что-то про себя. Кэт отвернулась к окну.

-- Как мне благодарить вас? - сказала наконец королева. - О мой сын, сыночек мой, дитя моего сердца, боги и она возвратили тебе здоровье. Но кто это стоит там?

Её глаза в первый раз упали на женщину пустыни, стоявшую на пороге, в своем темнокрасном плаще.

-- Она принесла меня сюда из кареты, - сказал принц, - она сказала, что она райпутанка хорошого рода.

-- Я из рода Шоханов, райпутанка и мать райпутан, - спокойно произнесла женщина, продолжая стоять. - Белая волшебница сделала чудо над моим мужем. Он болел головой и не узнавал меня. Правда, он умер, но перед смертью узнал меня и назвал по имени.

-- И она несла тебя, - сказала королева, вздрагивая и прижимая к себе ребенка: подобно всем индийским женщинам, она считала, что взгляд и прикосновение вдовы предвещает несчастие.

Женщина упала к ногам королевы.

-- Прости меня, прости меня! - вскричала она. - Я родила трех детей, и боги взяли у меня всех их, а напоследок и моего мужа. Мне было так хорошо, так хорошо, что я опять могла подержать на руках ребенка. Ты можешь простить, - продолжала она со слезами, - ты богата, у тебя есть сын, а я ведь одинокая вдова.

-- Я тоже, все равно, что вдова, - прошептала королева. - Это правда, я могу простить. Встань.

-- Встань же, сестра! - прошептала королева.

-- Мы, люди полей, - проговорила женщина пустыни, - мы не знаем, как говорить с знатными людьми. Если я скажу грубое слово, простишь ли мне, королева?

-- Да, прощу. Ты выговариваешь так же мягко, как женщины с холмов Кулу, но некоторых твоих слов я не понимаю.

-- Я из пустыни; я пасу верблюдов, я дою коз, где мне уметь говорить по придворному! Пусть белая волшебница говорит за меня.

Кэт слушала разсеянно. Теперь, когда она освободилась от лежавшей на ней обязанности, мысли её возвратились к опасности, грозившей Тарвину, и к тому позорному поражению, которое она пережила час тому назад. Ей представлялось, как все женщины её больницы одна за другой уходили от нея, как все её дело гибло, все надежды принести пользу рушились; ей представлялось, что Тарвин умирает мучительной смертью, и она чувствовала, что он умирает от её руки.

-- Что такое? - упавшим голосом спросила она, когда женщина дернула ее за платье. Затем, обращаясь к королеве: - Эта женщина, - объяснила она, - одна из всех, кому я старалась приносить пользу, осталась сегодня со иною.

-- Сегодня во дворце ходили слухи, - сказала королева, продолжая обнимать одной рукой принца, - будто у вас в больнице были какие-то безпорядки, сагиба.

-- У меня больше нет больницы, - мрачно отвечала Кэт.

-- А вы обещали свезти меня туда когда-нибудь, Кэт, - сказал принц по английски.

-- Женщины были глупы, - быстро заговорила женщина пустыни, не вставая с полу. - Сумасшедший монах наврал им, будто в лекарствах есть колдовство.

-- Спаси, Господи, нас от злых духов и колдовства, - пробормотала королева.

-- В лекарствах, которые она раздавала собственными руками, сагиба, и вот оне разбежались, боясь, что у них вместо детей родятся обезьяны, и их подлые души пойдут к дьяволу. Ага! Они через недельку, другую узнают, куда пойдут их души, не одна, не две, а многия узнают это. Оне умрут, умрут и колосья, и зерна в них.

Кэт содрогнулась. Она очень хорошо знала, что женщина говорит правду.

-- Но лекарства! - проговорила королева.

-- Кто знает, какая сила может быть в лекарстве? - она нервно разсмеялась и взглянула на Кэт.

-- Декхо! Посмотри на нее, - сказала женщина насмешливо. - Она девочка и ничего больше. Как может она затворять Ворота жизни?

-- Она вылечила моего сына, после этого она мне сестра, - проговорила королева.

-- Она сделала, что муж заговорил со мной ранее смертного часа; после этого я её служанка так же, как и твоя, сагиба, - сказала женщина.

Принц с недоумением посмотрел на мать.

-- Она говорит тебе "ты", - сказал он, не обращая внимания на присутствующую женщину. - Это неприлично, чтобы мужичка говорила ты королеве.

-- Высокорожденный на вид слаб, как сухой колосок маиса, - быстро проговорила женщина.

-- Скорее, как сухая обезьянка, - отвечала королева, целуя ребенка в голову. Обе матери говорили нарочно громко и с жаром, чтобы боги, вечно завидующие счастью смертных, услышали их и поверили нелестным отзывам, под которыми скрывалась нежная любовь.

-- Ага, моя маленькая обезьянка умерла, - сказал принц, безпокойно двигаясь. - Мне надобно достать другую. Пусти меня во дворец, я там себе найду.

-- Ему нельзя уходить из этой комнаты во дворец, - вскричала королева, обращаясь к Кэт. - Ты слишком слаб, мой любимый. О, сагиб мисс, он не должен уходить.

Она по опыту знала, что сын не послушает ее и сделает по своему.

-- Я так хочу, - произнес принцип. - Я пойду!

-- Останьтесь с нами, любимый, - попросила Кэт. Ей вдруг начало казаться, что, пожалуй, больницу можно будет опять открыть, так - месяца через три, и что ей, может быть, удастся отвратить опасность от Ника.

-- Я иду! - вскричал принц, вырываясь из объятий матери. - Мне надоели все эти разговоры.

-- Позволит королева? - спросила женщина пустыни шопотом. Королева кивнула головой, и принц очутился между двумя смуглыми руками, против силы которых он не в состояния был бороться.

-- Пусти меня, вдова! - закричал он сердито.

-- Ваше величество, неприлично райпутану не уважать мать райпутан, - спокойно отвечала женщина. - Когда молодой бычок не слушается коровы, ему приходится под ярмом учиться послушанию. Высокорожденный еще слаб. Он упадет, ходя по этим корридорам, по этим лестницам. Пусть он лучше побудет здесь. Когда гнев оставит его, он сделается еще слабее, чем был прежде. Вот уже теперь - большие, блестящие глаза пристально глядели в лицо ребенка - уже теперь, - она продолжала все тем же спокойным голосом - гнев проходит. Еще минуту, высокорожденный, и ты станешь не принцем, а маленьким, маленьким ребеночком, таким, каких и я рождала, Ахи, таким, каких я никогда больше не могу родить.

При этих последних словах голова ребенка упала к ней на плечо. Припадок гнева миновал, и после него он ослабел до того, что засыпал.

-- Срам, ах какой срам! - пробормотал он. - Я и вправду не могу уйти. Я хочу спать.

Она начала тихонько гладить его по плечу, пока королева не протянула жадные руки, не схватила сына, свою собственность, и не уложила его на подушки подле себя, прикрыв его широкими складками своего платья и со страстною нежностью глядя на свое сокровище. Женщина села на пол, Кэт опустилась на одну из подушек и прислушивалась к тиканью плохеньких американских часов, висевших в нише. Голос какой-то женщины, распевавшей песни, слабо доносился до них, заглушаемый несколькими стенами. Сухой полуденный ветер врывался сквозь резные ставни окон, слышно было, как лошади конвоя хлещут хвостами и грызут удила внизу, во дворе. Кэт прислушивалась к этим звукам, и мысль о Тарвине наполняла ее все новым ужасом. Королева низко наклонилась над сыном и на глаза её навернулись слезы материнской любви.

-- Он заснул, - сказала она наконец. - Что он такое говорил о своей обезьяне, сагиб мисс?

-- Она околела, - отвечала Кэт и принудила себя солгать. - Она, кажется, наелась дурных плодов в саду.

-- В саду? - быстро переспросила королева.

-- Да, в саду.

Женщина пустыни переводила глаза от одной собеседницы к другой. Оне говорили о чем-то непонятном для нея, и она начала робко гладить ноги королевы.

-- Обезьяны часто умирают, - заметила она. - Я видела даже, как среди обезьяньяго народа была настоящая повальная болезнь там, в Бансваре.

-- Я, я не знаю... - пролепетала Кэт. Между ними снова воцарилось молчание, а полуденный жар становился все удушливее.

-- Мисс Кэт, что вы думаете о моем сыне? - прошептала королева. - Здоров он или нездоров?

-- Он нездоров. Со временем он наверно окрепнет, но для него было бы лучше теперь пока уехать отсюда.

Королева кивнула головой.

он поедет, и не знаю, будет ли он там вне опасности. Здесь, даже здесь... - Она вдруг остановилась. - С тех пор как вы приехали, мисс Кэт, мое сердце узнало хоть немного покой, я не могу подумать, что будет, когда вы уедете.

-- Я не могу уберечь ребенка от всякого зла, - отвечала Кэть, закрывая лицо руками; - отправьте его из этого дворца как можно скорее. Ради Бога, отправьте его.

-- Это правда, это правда! - Королева обратилась к женщине, сидевшей у её ног. - Ты родила трех? - спросила она.

-- Да, трех, и еще четвертого, который умер, не успев вздохнуть. И они все были мальчики, - сказала женщина пустыни.

-- И боги взяли их?

-- Ты уверена, что это была воля богов?

-- Я не разставалась с ними до самого конца.

-- Твой муж был, значит, только твой, и ничей больше?

-- Нас было только двое, он да я. У нас в деревнях народ бедный, всякий берет только одну жену; не больше.

-- Appe!

-- Я бы убила ее, как же иначе? - ноздри женщины расширились, и она быстро сунула руку под лиф платья.

-- А если бы, вместо трех, у тебя был только один, один свет твоих очей, и ты знала бы, что не можешь родить другого, и что вторая жена тайно умышляет на его жизнь. Что тогда?

-- Я бы убила ее, но не просто, я бы замучила ее. Я убила бы ее, когда она лежала бы рядом с мужем, в его объятиях. Если бы она умерла, прожде чем мне удалось бы насытить свою месть, я и в аду нашла бы ее.

-- Ты можешь выходить при солнечном свете и ходить по улицам, и ни один мужчина не повернет к тебе голову, - с горечью заметила королева. - А что, если бы ты была рабой среди рабов, чужестранкой среди чуждого племени и - голос её упал - женщиной, лишенной милости своего господина.

-- Тогда я не стала бы мучить себя борьбой, я помнила бы, что мальчик может вырости и стать королем, и я отослала бы его туда, где вторая жена не может сделать ему зла.

-- Лучше руку, чем сердце, сагиба. Кто может уберечь такого ребенка в здешнем месте? - Королева указала на Кэт. - Она приехала издалека, и она уже однажды спасла его от смерти.

-- Её снадобья хороши и её искусство велико, но, ты знаешь, она ведь только девушка, она не знала ни счастья, ни несчастья. Может быть, я несчастная, и глаз у меня дурной - мой муж не говорил этого прошлую осень - но, может быть, это правда. Но я знаю, что такое страдание сердца, я знаю радость при крике новорожденного ребенка, и ты их знала.

-- Мой дом пуст, я вдова, я бездетна, и никогда ни один мужчина не возьмет меня в жены.

-- И я такая же, и я такая же.

-- Нет, у тебя остался мальчик, если ты потеряла другое, и мальчика надобно хорошенько беречь. Если кто-нибудь питает ревность к ребенку, ему не хорошо рости здесь. Отпусти его в другое место.

-- Но куда? Мисс Кэт, не знаешь ли ты? Мир темень для нас, сидящих за занавесями.

- Он хочет уехать на год или на два.

Королева усмехнулась сквозь слезы.

-- На год или на два, мисс Кэт, А знаете ли вы, как долго тянется даже одна ночь, когда его нет здесь?

-- Но он может вернуться, когда вы его позовете, а моих никакия слезы не вернут назад. На год или на два! Мир темен не только для тех, кто сидит за занавесями, сагиба. Она не виновата. Как она может знать? - сказала женщина пустыни шопотом королеве.

Кэт невольно чувствовала досаду, что ее постоянно исключают из разговора, как будто она, у которой было свое тяжелое горе на сердце, которая поставила себе главной задачей облегчать горести ближних, она не может принимать участия в этой двойной печали.

-- Нет еще, - быстро ответила королева. - Ты еще не знаешь ни горя, ни радости. Мисс Кэт, ты очень умна, а я никогда не выходила за стены дворца. Но я умнее тебя, так как я знаю то, чего ты не знаешь, хотя ты и вернула мне сына, вернула язык мужу этой женщины. Чем заплатить мне тебе за то, что ты сделала?

-- Скажи ей правду, - шепнула женщина пустыни. - Мы здесь все трое - женщины, сагиба - сухой лист, цветущее дерево, не раскрывшийся цветок.

Королева взяла руки Кэт и тихонько потянула ее вперед, пока голова девушки не упала на её колени. Утомленная от всех пережитых в это утро волнений, невыразимо усталая и телом и духом, девушка не чувствовала охоты подниматься. Маленькия ручки сдвинули её волосы со лба, и большие темные глаза, отяжелевшие от слез, смотрели прямо в её глаза. Женщина пустыни обняла ее одною рукой.

-- Слушай, сестра моя, - начала королева с необыкновенною нежностью. - У моего народа, там в горах севера есть сказка о крысе, которая нашла кусочек имбиря и задумала открыть москательную лавку. Тоже делаешь и ты, моя любимая, когда хочешь лечить все болезни. Ты не сердишься? Нет, не обижайся. Забудь, что ты белая, а я смуглая, помни только, что мы все трое здесь сестры. Милая сестрица, у нас, всех женщин, одна судьба. От всякой женщины, которая не родила ребенка, мир сокрыт. Я с трепетом обращаюсь в молитвах к тому или другому богу, про которого ты говоришь, что это просто черный камень; я дрожу при порывах ночного ветра, так как я верю, что в эти часы злые духи пролетают у меня под окнами; я сижу здесь в темноте и работаю шерстями и готовлю лакомства, которые возвращаются нетронутыми со стола господина моего. А ты приехала за 10.000 миль, ты умная и безстрашная, ты научила меня многому, о, очень многому. И все-таки ты дитя, а я мать, и того, что я знаю, ты не можешь знать, ты не можешь измерить ни бездну моего счастья, ни горькия воды моего горя, пока сама не испытаешь такого же горя, такой же заботы. Я говорила тебе о ребенке - ты думаешь я сказала тебе много, я сказала все? Сестрица, я рассказала тебе меньше, чем начало моей любви к нему, я ведь знаю, что ты не можешь понять меня. Я говорила тебе о моих печалях, ты думаешь, я сказала много, я сказала все, в тот раз, когда я склонила голову к тебе на грудь. Как могла я сказать тебе все? Ты девушка, твое сердце прижималось к моему сердцу, а я по его биению чувствовала, что оно не понимает. Нет, эта женщина, пришедшая из деревни, знает меня больше, чем ты. Ты мне рассказывала, что тебя учили в школе разным способам леченья, и ты понимаешь все болезни, какие есть на свете. Сестрица, как можешь ты понимать жизнь, когда ты никому не давала ее? Чувствовала ли ты, как бьется ребенок у тебя под сердцем? Нет, не красней! Скажи, чувствовала ли ты? Я знаю, что не чувствовала. Я это угадала в первый раз, когда услышала, как ты говоришь, увидела из окна, как ты ходишь. А другия, мои сестры, живущия в мире, тоже узнали это, но оне не все говорят с тобой так, как я. Когда, новая жизнь бьется у нас под сердцем, мы просыпаемся ночью, и нам кажется, что вся земля двигается так же быстро. С какой стати станут оне рассказывать тебе это? Сегодня больница ушла у тебя из под ног. Ведь это правда? Женщины ушли одна за другой? Что же ты им говорила?

-- Она говорила: "Вернитесь, и я вас вылечу".

-- А какою же клятвой подтвердила она эти слова?

-- Никакой, - сказала женщина пустыни; - она стояла у дверей и звала их.

страдания. На твоих руках не было ребенка. В твоих глазах не было взгляда матери. Какими же чарами хотела ты привлечь женщин? Оне говорили, что твои снадобья заколдованы, и что их дети родятся уродами. Чем могла ты им доказать, что это неправда, когда ты не знаешь источников жизни и смерти? Я знаю, в книгах твоих школ написано, что этого не может быть. Но мы, женщины, не читаем книг. Мы не из них учимся жить. Ты ничем не могла победить их, разве боги помогли бы тебе, но боги живут далеко. Ты посвятила свою жизнь на помощь женщинам. А когда же ты сама, сестрица, станешь женщиной?

-- Да. - сказала женщина пустыни, - знак подданства мужу снят с моей головы, стекляные запястья разбиты на моей руке, путник считает за несчастие встретить меня на дороге. Пока умру, я должна быть одна, я должна одна зарабатывать свой хлеб и думать только о смерти. Но если бы я знала, что все это случится и не через 10 лет, а через год, я все-таки благодарила бы богов за то, что они дали мне любовь и ребенка. Сагиб мисс, примите эти слова, как плату за все, что вы сделали для моего мужа: "Бездетный священник, бездетная женщина и камень, лежащий в воде - одной породы". Так говорится в нашей народной пословице. Что думает сагиб мисс делать теперь? Королева сказала правду. Боги и твоя собственная мудрость, которая выше мудрости всякой девушки, помогали тебе до сих пор, как я видела, я ведь постоянно была около тебя. Боги предупредили тебя, что их помощь пришла к концу. Что же осталось? За свое ли дело взялась ты? Разве королева не справедливо говорила? Она сидит здесь одна, ничего не видит, а она заметила то же, что видела я, которая день за днем ходила вместе с тобой за больными. Сестрица, разве, все это не правда?

Кэт тихонько подняла голову с колен королевы и встала.

-- Возьмите ребенка, а мы уйдем, - проговорила она хриплым голосом.

К счастью темнота в комнате скрывала её лицо.

Кэт исчезла.