Наулака.
Глава XIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наулака. Глава XIX. (старая орфография)

XIX.

Кэт спрятала предательский банан, постаралась, несмотря на собственные слезы, утешить магараджу, оплакивавшого таинственную смерть Моти, и, затем, весь вечер и всю длинную ночь обдумывала свое положение. Когда она встала на следующее утро, утомленная, с покрасневшими глазами, ей было вполне ясно только одно: она должна трудиться для здешних женщин, пока жива, и единственным утешением ей осталось её дело. Между тем, любимый ею человек живет в Гокраль Ситаруне, подвергаясь смертельной опасности, чтобы только не оставлять ее одну, а она не может даже позвать его: обратиться к его помощи значит уступить, а этого она не хотела.

Она поехала в больницу. Боязнь скрытого врага, покушавшагося накануне на её жизнь, превратилась в ужас, от которого цепенела её мысль. Женщина пустыни, по обыкновению, ждала ее, сидя на нижней ступени лестницы с лицом, закрытым покрывалом, и с руками, сложенными на коленях.

Сзади нея стоял Дунпат Раи, которому следовало быть в палатах. Кэт заметила, что во дворе толпится народ, разные чужие люди и посетители, которые на основании её новых правил могли приходить в больницу только раз в неделю. Это не был день, назначенный для посещений, и Кэт, взволнованная и разстроенная всем, что ей пришлось пережить накануне, сердито спросила, слезая с лошади:

-- Что это значит, Дунпат Раи?

-- Там на дворе собрался народ, которого возмутили какие-то ханжи. Такия волнения бывали и прежде. Это ничего. Не ходите туда.

Она молча оттолкнула его и хотела войти наверх, но на встречу ей спускали с лестницы одного из её пациентов, больного тифом; его с криками несли шесть человек приятелей, которые обратились к ней с угрожающими жестами. В ту же секунду женщина пустыни очутилась подле нея и подняла свою смуглую руку, в которой блестел длинный нож с широким лезвеем.

-- Молчать, собаки! - закричала она на их родном наречии. - Не смейте поднимать руку на эту пери, которая так много сделала для вас!

-- Она убивает наш народ - вскричал один крестьянин.

-- Может быть, - сказала женщина с мимолетной улыбкой, - но я знаю, кто будет лежать мертвым здесь, если вы не пропустите ее. Кто вы такие, райпутане или бхили с гор, рыболовы, копатели червей, чего вы бежите точно стадо овец из за того, что неизвестно откуда явившийся священник наврал вам и смутил ваши глиняные головы? Разве она убила кого-нибудь из ваших? Надолго ли сохраните вы жизнь этого человека, вы с вашим колдовством и вашими заклинаниями? - спросила она, указывая на полумертвое тело, распростертое на носилках. - Прочь! убирайтесь прочь! Разве эта больница ваша деревня, что вы здесь разгуливаете? Заплатили вы хоть один пенс за крышу над вашими головами, за лекарство в вашей утробе? Убирайтесь прочь, не то я плюну на вас! - И она оттолкнула величественным жестом.

-- Самое лучше не ходить туда, - шепнул Дунпат Раи на ухо Кэт. - Там на дворе один местный святой человек волнует умы. А мне и самому как-то не по себе.

-- Но что же это значит? - снова спросила Кэт.

Больница находилась в руках волнующейся толпы, которая тащила вниз постели и кухонную посуду, лампы и белье; бегая взад и вперед по лестницам, люди переговаривались сдержанными голосами, и переносили больных из верхних палат точно муравьи, которые переносят яйца из раззоренного муравейника; каждые носилки несли шесть или восемь человек, перед ними шли люди с ветками златоцвета; все они останавливались чуть не на каждой ступени и бормотали молитвы; другие перерывали все в аптеке, третьи доставали воду из колодца и лили ее вокруг постелей.

Посредине двора, нагой, как тот сумасшедший, который помещался тут до приезда Кэт, сидел вымазанный сажей, длинноволосый, с когтями, как у хищной птицы, полоумный бродячий монах и махал над головой палкой с заостренным концом, напевая громким, монотонным голосом какие-то песни, которые побуждали мужчин и женщин действовать быстрее. Когда Кэт, бледная от негодования с блестящими глазами подошла к нему, пение его превратилось в какой-то визг, полный гнева и ненависти. Она быстро прошла к женщинам, к своим женщинам, которые, как ей думалось, привыкли любить ее. Но оне были окружены родственниками, и какой-то широкоплечий громкоголосый крестьянин из степной деревни толкнул Кэт. Он не думал оскорбить ее, но женщина пустыни ударила его ножом по лицу так, что он отскочил с громким стоном.

-- Мне бы хотелось поговорить с ними, - сказала Кэт, и женщина, ни на шаг не отстававшая от нея, заставила толпу замолчать, поднимая над нею руки.

Один только монах продолжал петь. Кэт подошла к нему, погрозила ему своим дрожащим пальцем и закричала на местным наречии:

-- Молчать! или я найду средство заткнуть твой рот!

Он смолк, и Кэт, вернувшись к женщинам, стала среди них и начала говорить взволнованным голосом:

-- О, мои женщины, чем я вас обидела? - воскликнула она на местном наречии. - Если здесь делается что-нибудь не так, как следует, кто же может все исправить, если не я, ваш друг? Ведь вы же можете день и ночь говорить со мной! - Она протянула к ним руки: - Послушайте, сестры мои! Не с ума ли вы сошли, что хотите уйти теперь, когда вы полувылечены, больны, можете умереть? Вы ведь свободны, вы можете выйти отсюда во всякий час дня и ночи. Прошу вас только, ради вас самих, ради жизни детей ваших - не уходите, пока я не вылечу вас с Божьею помощью. Теперь в пустыне лето, а многия из вас пришли издалека.

-- Она говорит правду! Она говорит правду! - раздался голос в толпе.

-- Конечно, я говорю правду. Я всегда желала вам добра. Вам следует объяснить мне, что за причина этого бегства, а не убегать, точно испуганные мыши. Сестры мои, вы слабы и больны, а ваши друзья не знают, чем можно помочь вам. Я же знаю это.

-- Appe! Что же нам делать? - воскликнул слабый голос. - Мы не виноваты. Я, по крайней мере, очень хотела бы спокойно умереть, но священник говорить...

- Зачем кладут нам на теле дьявольские знаки? Они жгут нас, точно адский огонь.

-- Монах пришел к нам вчера, тот святой человек, который стоит там на дворе, и рассказал, что ему было откровение, когда он сидел среди холмов; все это дело дьявола, который хочет этим отвратить нас от нашей веры.

-- И мы выйдем из больницы с значками на теле, да и все дети, которых мы родим в больнице, будут с хвостами, как у верблюдов, и с ушами, как у мулов. Это говорит знахарка; это говорит священник.

-- Тише, тише, - вскричала Кэт, ошеломленная всеми этими обвинениями. - Какие пластыри? что за глупые разговоры, о каких-то пластырях и о дьяволах? Здесь родилось много детей и все они были как настоящие люди. Вы это отлично знаете! Это все наговорила вам негодная женщина, которую я прогнала за то, что она мучила вас.

-- Да, и священник говорил.

-- Что мне до вашего священника? Разве ходил за вами, когда вы были больны, разве он просиживал с вами ночи? Разве он сидел у вашей постели и поправлял вам подушки и держал вашу руку в своей, когда вы мучились? Разве он брал от вас ребенка и закачивал его, хотя сам был утомлен и хотел спать?

-- Он святой человек. Он делает чудеса. Мы боимся гнева богов.

Одна женщина, посмелее прочих, закричала:

-- Разве это не дьявольская штука? - спросила женщина сердито.

Женщина пустыни схватила ее за плечи и заставила опуститься на колени.

-- Молчи, женщина без носа! - закричала она и голос её дрожал от гнева. - Она вышла не из твоей грязи, твое прикосновение запачкает ее. Помни свои навозные кучи и говори потише!

Кэт с улыбкой взяла пластырь.

-- Святой человек, монах. Он уже, конечно, знает.

-- Нет, вы должны знать, - кротко отвечала Кэт. Она поняла теперь в чем дело и почувствовала сострадание.

-- Вам прикладывали этот пластырь. Разве он сделал тебе вред, Питира? - Она обратилась прямо к одной из женщин. - Ты несколько раз благодарила меня за то, что я помогла тебе этим снадобьем. Если это дьявольская штука, отчего же она не сожгла тебя?

-- По правде сказать, она сильно жгла меня, - отвечала женщина с нервным смехом.

-- Это правда. Я не могу сделать, чтобы мои лекарства были приятны. Но вы знаете, они приносят пользу. Разве весь этот народ, ваши друзья, мужики, погонщики верблюдов, пастухи знают, какие бывают английския лекарства? Разве те, что живут среди холмов, или этот священник, настолько мудры, что знают, как вы себя чувствуете, когда вы за 50 миль от них? Не слушайте их! О, не слушайте! Скажите им, что вы хотите остаться со мною, и я вас вылечу. Это все, что я могу сделать. Я затем и приехала сюда. Я слышала о ваших несчастиях у себя на родине, за 10 тысяч миль отсюда, и сердце мое зажглось. Неужели я приехала бы из такой дали, чтобы сделать вам зло? Ложитесь в постели, сестры мои, и велите этим глупым людям уйти.

Среди женщин поднялся говор, как будто одобрения или сомнения. В течение минуты положение оставалось неопределенным.

Вдруг человек, получивший удар по лицу, закричал:

-- Что за разговоры? Возьмем наших жен и сестер и уведем их! Мы не хотим, чтобы у нас были сыновья, похожие на дьяволов. Скажи нам свое слово, ты, отец! - обратился он к монаху.

Кэт звала женщин по имени, умоляла их остаться, уговаривала, убеждала их. Но все было напрасно. Многия из них плакали; но все отвечали одно и то же. Им очень жаль, но оне ничего не могуть сделать, оне слабые женщины и боятся своих мужей.

С каждой минутой палаты больницы пустели, и монах во дворе снова запел и затем начал какую-то безпутную пляску. Людской поток спустился с лестницы на улицу, и Кэт видела, как безжалостно тащили под палящими лучами солнца тех женщин, за которыми она так заботливо ухаживала; одна только женщина пустыни осталась подле нея.

Кэт смотрела окаменелыми глазами. Её больница была пуста.