Наулака.
Глава XVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наулака. Глава XVIII. (старая орфография)

XVIII.

Дворец на своей красной скале, казалось, все еще был погружен в сон, пока он ехал легким галопом по пустынной равнине. Человек на верблюде выехал из городских ворот, направляясь под прямым углом на перерез его пути, и Тарвин с интересом следил, как быстро может двигаться длинногий верблюд пустыни. Хотя он уже привык к этим животным с шеею страуса, но при виде их он все-таки не мог удержаться от воспоминаний о цирке Барнума и о своих детских впечатлениях. Человек подъехал ближе и пересек дорогу прямо против него. Тогда в утренней тишине Тарвин услышал сухой звук, хорошо известный ему: это был звук взводимого курка. Он инстинктивно соскользнул с седла и стоял по другой стороне лошади, когда раздался выстрел, голубой дым поднялся и повис недвижимо над верблюдом.

-- Я должен был знать, что она рано примется за дело, - пробормотал он, выглядывая из-за луки седла. - Я не могу попасть в него из револьвера на таком разстоянии. Что нужно этому сумасшедшему?

Он заметил, что всадник с неловкостью, свойственною туземцам, прижимал курок и бешено колотил прикладом по передней части седла. Он поспешно вскочил на лошадь и подъехал к нему, направив револьвер прямо на побледневшее лице Юггута Синга.

-- Как, это вы! Ну, Юггут, старичина, это не любезно с вашей стороны.

-- Мне было приказано, - продолжал Юггут, дрожа от страха. - Я не виноват. Я, я не умею делать этих дел.

-- Это-то я вижу. Постойте, я вам покажу. - Он взял ружье из его дрожащих рук. - Курок не надо тискать, друг мой, так нельзя стрелять. Надо взвести его и дернуть за собачку, вот так! Вам следует поучиться, Юггут.

-- Что вы сделаете со мной? - вскричал евнух. - Она убила бы меня, если бы я не поехал.

-- Не верьте этому, Юггут. Она неумолима, как Юмба, в теории и слаба на практике. Пожалуйста, поезжайте впереди.

Они направились к городу, Юггут ехал впереди на своем верблюде, ежеминутно оглядываясь назад с пугливым выражением. Тарвин улыбался ему насмешливо, хотя успокоительно, и помахивал конфискованным ружьем. Он заметил, что это очень хорошее ружье для умеющого стрелять.

Подъехав к флигелю дворца, где жила Ситабхаи, Юггут Синг слез с верблюда и проскользнул во двор, представляя всей своей фигурой живое воплощение страха и стыда. Тарвин догнал его, и в ту минуту, когда евнух готов был скрыться в дверь, окликнул его.

-- Вы забыли свое ружье, Юггут, - сказал он. - Не бойтесь его. - Юггут нерешительно протянул руку за ружьем.

-- Теперь оно никому не сделает зла. Идите к своей госпоже, скажите ей, что вы возвратились, и поблагодарите ее.

Ни один звук из за зеленых ставень не долетал до него, пока он ехал дальше, а Юггут с недоумением глядел вслед ему. В воротах на него ничего не свалилось и обезьяны сидели на привязи. Очевидно, Ситабхаи придумывает что-нибудь новое.

Что предстояло ему сделать теперь прежде всего, это он уже придумал. Он поехал в мечеть за город, разбудил своего друга в шелковом халате и заставил его послать следующую телеграмму: "М-с Метри, Денвер. Ожерелье ваше. Готовьтесь принять и ведите линию на Топаз. Тарвин".

Затем он повернул лошадь к Кэт. Он застегнул пальто на все пуговицы и с любовью гладил рукою карман, где лежала Наулака, пробираясь пешком по тропинке к веранде дома миссии, и оставив Фибби на привязи за наружной оградой. Его довольство собой и всем светом светилось в глазах его, пока он здоровался с м-с Эстес.

-- Вы наверно узнали что-нибудь приятное, - сказала она, - входите, пожалуйста.

-- Да, очень приятное, может быть, даже самое приятное, наверное не знаю, - отвечал он, улыбаясь и идя за ней в гостиную, - Мне бы очень хотелось рассказать вам, м-с Эстес, в чем дело. Я чувствую, что непременно должен кому-нибудь рассказать, но эта история не для здешних мест. - И он огляделся кругом. - Если бы я мог делать, что хочу, я нанял бы глашатая с музыкой, чтобы он всем оповестил ее; и мы устроили бы праздник 4-го июля с иллюминацией, и я с радостью прочел бы туземцам декларацию освобождения. Но этого нельзя. А, впрочем, есть одна история, которую я могу рассказать вам, - прибавил он, после минутного размышления. - Вы знаете, отчего я так часто прихожу сюда, миссис Эстес, т.-е. понятно, я говорю не о том, что вы были ко мне всегда добры, и я люблю всех вас и нам всегда было очень приятно видеться, но кроме этого. Ведь вы знаете, не правда ли? - М-с Эстес улыбнулась.

-- Думаю, что знаю, - сказала она.

-- Если вы спрашиваете, желаю ли я вам добра, то, конечно, желаю. Но, вы понимаете, я считаю себя до некоторой степени ответственной за мисс Шериф. Мне думается иногда, что я должна предупредить её мать.

-- О, её мать знает! Она все отлично знает. И она ничего не имеет против меня. Затруднение вовсе не в этом, м-с Эстес, вы понимаете?

-- Да, она странная девушка; очень сильная и очень нежная. Я от всей души полюбила ее. Она замечательно мужественна. Но я была бы рада за нее, если бы она все это бросила. Ей гораздо лучше выйти замуж, - сказала она задумчиво.

Тарвин с восхищением посмотрел на нее.

-- Какая вы умная, м-с Эстес, какая вы умная! - пробормотал он. - Я это же самое говорил ей, десять раз говорил. А не находите ли вы также, что для нея было бы хорошо выйти замуж сейчас, как можно скорее, не теряя понапрасну времени?

Собеседница посмотрела на него, желая удостовериться, не шутят ли он. Тарвин всегда немножко сбивал ее с толку.

-- Я думаю, с вашей стороны будет разумнее предоставить дело течению времени, - отвечала она после минутного молчания. - Я наблюдала за её деятельностью здесь и надеялась, что ей удастся то, что никому не удавалось. Но в глубине души я думаю, этого не будет. Слишком многое здесь против нея. Ей приходится бороться с 1000-летними преданиями, привычками, обычаями. Рано или поздно, они одолеют ее. И тогда, не смотря на все её мужество, ей придется уступить. Мне кажется, что ей скоро предстоят неприятности. В больнице много недовольных. До Люсьена дошли слухи, которые очень меня тревожат.

-- Тревожат! Я думаю. Беда в том, миссис Эстес, что она не только не хочет идти за меня замуж, но еще подвергает себя всевозможным опасностям. Мне некогда ждать, пока она убедится в этом. Вообще, мне некогда ждать, пока она в чем-нибудь убедится, кроме одного только, что теперь, именно теперь для нея самый благоприятный момент выйти замуж за Николая Тарвина. Мне надобно как можно скорее уехать из Ратора, м-с Эстес, вот в чем дело. Не спрашивайте у меня почему. Это необходимо. И я должен увевти с собой Кэт. Помогите мне, если вы ее любите.

На это воззвание м-с Эстес не нашла ответить ничего лучше, как то, что она пойдет и позовет к нему Кэт. Она ушла, а Тарвин остался один. Но он ждал терпеливо, с улыбкой на губах. Он не сомневался, что Кэт уступить. Упоенный первой удачей, он не мог допустить, что она откажется ехать с ним. Разве Наулака не у него? Она поедет вместе с Наулакой, она неразрывно связана с ним. И все-таки он готов был воспользоваться всякою помощью, и ему приятно было думать, что м-с Эстес уговаривает ее.

Он принял за новое предзнаменование успеха, когда, проглядев No "Топазского Телеграфа", увидел известие, что копь "Желанная" оправдала его ожидания. Рабочие, которым он поручил без себя продолжать дело, напали на богатую жилу и добывали по 500 пуд. в неделю. Он сунул газету в карман и чувствовал сильнейшее желание танцовать; но по некотором размышлении, он решил, что разумнее отложить танцы до конца свидания с Кэт. Взамен того, он радостно засвистал и быстро сменил свист на улыбку, когда Кэт отворила дверь и вошла в комнату. Он должен был объясниться с ней тотчас же, улыбка его, помимо его воли, сказала ей слишком много. А между тем, первый взгляд на нее показал, что ей дело представлялось не таким простым, как ему. Он прощал ей это; она не могла знать, на чем основывается его внутреннее убеждение. Он даже полюбовался её серым домашним платьем с отделкой из черного бархата, которое она надела, вместо своего обыкновенного, белого.

-- Я рад, что вы на сегодня бросили белое, - сказал он, вставая, чтобы пожать ей руку. - Это знак. Это показывает, что вы вообще бросаете, покидаете эту благословенную страну, а это для меня в высшей степени приятно. Я рад, что вы ее кинете, отшвырнете, забросите.

Он держал её смуглую ручку в своей громадной ладони, которую только что высвободил из белой перчатки, и внимательно глядел ей в глаза.

-- Что такое забросить?

-- Индию, все дело. Мне хочется, чтобы вы уехали со мною. - Он говорил нежно.

Она взглянула на него, и он увидел в дрожании линий вокруг её губ следы спора по этому поводу, выдержанного ею прежде, чем выйти к нему.

-- Вы уезжаете? Я очень рада. - Она с минуту колебалась. - Знаете почему? - прибавила она с оттенком ласки, как ему показалось.

Тарвин засмеялся и сел.

-- Это мне нравится. Да, я еду, - сказал он. - Но я еду не один. По моим разсчетам, мы должны ехать вместе, - решительно проговорил он.

Она покачала головой.

-- Нет, не говорите этого, Кэт. Вы не должны... На этот раз дело стоит серьезно.

-- Разве прежде оно не было серьезно? - сказала она, опускаясь в кресло. - Мне оно всегда казалось очень серьезным. Для меня очень серьезно, что я не могу исполнить ваше желание, что я делаю не то, что вы хотите, а совсем другое; единственное дело, которое я хочу делать, очень для меня серьезно. Я осталась все та же, Ник. Если бы что-нибудь во мне измевилось, я тотчас же сказала бы вам. Что же случилось нового к которым-нибудь из нас?

Она несколько секунд пристально смотрела на свои руки, сложенные на коленях. Затем подняла на него открытый взгляд своих больших глаз.

-- Ник, - сказала она, - позвольте мне объяснить, как я понимаю дело. Вы можете поправить меня, если я ошибаюсь.

-- О, вы наверно ошибаетесь! - вскричал он и, однако, наклонился к ней, чтобы лучше слушать ее.

-- Ничего, я попробую. Вы просите меня выйти за вас замуж?

-- Прошу, - торжественно отвечал Тарвин, - позвольте мне повторить это в присутствии священника, и вы увидите.

-- Благодарю вас, Ник. Вы мне предлагаете величайший, лучший дар, и я вам очень благодарна. Но чего вы собственно от меня хотите? Не сердитесь, что я это спрашиваю, Ник. Вы хотите, чтобы я украсила вашу жизнь, чтобы я служила дополнением ваших других честолюбивых замыслов? Разве это не правда? Скажите мне по совести, Ник, разве это не правда?

-- Нет! - закричал Тарвин.

-- Да, уверяю вас! Это и есть брак. Брак есть поглощение одной жизни другою, вступить в брак - значит жить своею жизнью так, как будто она не своя, а чужая. Так живут все женщины; я это понимаю, я их одобряю. Но сама я этого не могу. Женщина отдает всю себя в браке, во всяком счастливом браке. Я не могу отдать всю себя. Одна часть меня принадлежит другому. Я не могу предложить вам часть себя; самые лучшие мущины отдают только часть себя женщине, но от женщины требуют большого.

-- Т.-е. вы хотите сказать, что вам приходится выбирать: бросить свое дело, или бросить меня, и что последнее для вас легче.

-- Я этого не сказала; но если бы и так, что же тут особенно удивительного? Будьте правдивы, Ник. Представьте себе, что я потребую, чтобы вы отказались от всего смысла и всей цели вашей жизни? Представьте себе, что я потребую, чтобы вы бросили ваше дело, и взамен предложу вам брак! Нет, нет! - она покачала головой. - Брак дело хорошее; но какой мужчина заплатит за него такой ценой?

-- Моя дорогая девушка, но ведь это же назначение женщин.

-- Назначение некоторых счастливых женщин, да; но не всякая может так относиться к браку. Не одни мужчины, - и женщины имеют разного рода призвания.

-- Ах, перестаньте, Кэт! Муж вовсе не приют для сирот и не убежище для странников. Вы слишком серьезно смотрите на дело. Вы говорите так, как будто он должен быть единственным объектом вашего милосердия, как будто ради него вы должны отказаться от всего. Конечно, к некоторой доле самопожертвования вам надобно приготовиться, но на практике вам придется ради мужа побывать на нескольких обедах, присутствовать на полугодовых митингах совета, да на одном-двух пикниках, - вот и все. Затем, вы должны утром пить кофе вместе с вашим мужем, а вечером, когда он возвращается домой, сидеть где-нибудь недалеко от камина в не очень безобразном костюме. Полноте, неужели это трудно? Попробуйте, Кэт, моя дорогая, вы увидите, как все это будет вам легко со мною. Я понимаю то другое, о чем вы мечтаете. Я понимаю, что вы никогда не удовлетворитесь жизнью, при которой вам нельзя будет делать счастливыми, кроме мужа, еще массу других людей. Я это признаю. Я считаю это самым главным. Уверяю вас, мне именно этого-то и хочется. У вас талант делать людей счастливыми. Ну, я, по особому соглашению, поручаю вам сделать меня счастливым; а когда вы этого достигнете, я хочу, чтобы вы шли дальше,, чтобы своею добротою вы осчастливили весь мир. И вы это сделаете. Чорт возьми, Кэт, мы это сделаем! Никто не знает, сколько добра могут наделать два человека, если они составят синдикат и займутся серьезно этим предприятием. До сих пор еще никто этого не пробовал. Попробуйте вместе со мной! О, Кэт, я вас люблю, я не могу быть счастлив без вас, только не отказывайте мне, я устрою вам жизнь по вашему вкусу!

-- Я знаю, Ник, вы будете добры. Вы постараетесь сделать все, что может сделать мужчина. Но не мужчина делает брак счастливым или сносным, а женщина, так и должно быть. Я или вполне войду в роль жены и заброшу все остальное, и тогда я буду несчастна, или я заброшу вас и буду еще несчастнее. В том и другом случае я не могу быть счастливой.

Тарвин нащупал рукой Наулаку в своем переднем кармане и крепко стиснул его. Казалось, будто из ожерелья в него вошла сила, сила сдержать себя, чтобы не потерять всего из-за нескольких резких слов.

-- Кэт, дорогая моя, - мягко сказал он, - нам теперь не время толковать о будущих опасностях. Нам надобно считаться с существующими. Ваше положение небезопасно. Я не могу оставить вас здесь одну, а мне необходимо уехать. Вот почему я прошу вас теперь же стать моей женой.

-- Но я ничего не боюсь. Кому охота делать мне зло?

-- Ситабхае, - мрачно ответил он. - Да и не все ли равно? Я говорю, - вам грозит опасность, поверьте мне, я знаю это наверно.

-- О, обо мне не стоит говорить.

-- Скажите правду, Ник! - попросила она.

-- Ну, что ж, я всегда говорил, что нигде нет такого здорового климата, как в Топазе.

-- Значит, вам грозит опасность и, может быть, большая.

-- Факт тот, что Ситабхаи придумывает разные штуки вовсе не для спасения моей драгоценной жизни, - с улыбкой проговорил он.

-- Так вы должны уезжать сейчас же, вы не должны терять ни часу. О, Ник, вы ведь не останетесь?

-- Да я ведь тоже самое говорю. Я отлично могу жить без Ратора, но я не могу жить без вас. Поедем!

-- Вы хотите сказать, что если я не поеду, то и вы останетесь?

-- Нет, это походило бы на угрозу. Я говорю только, что подожду вас. - Он глядел на нее смеющимися глазами.

-- Ник, это все из-за того, что вы сделали, о чем я вас просила?

-- Вы меня вовсе не просили, - возразил он..

-- Значит из-за того, и я во всем виновата.

-- Вы думаете, из-за того, что я говорил с королем? Милая моя, это не более, как пролог к представлению в здешнем цирке. Не мучьте себя мыслью о какой бы то ни было ответственности. Вы будете ответственны только в том случае, если тотчас же не бежите со мной. Идем, бежим, скроемся! Вам не стоит оставаться здесь ни часа, я в этом убежден, а мне ни минуты.

-- Подумайте, в какое положение вы меня ставите, - с упреком проговорила она.

-- Я не ставлю вас ни в какое положение; я только предлагаю вам простой выход из затруднения.

-- Вы предлагаете себя.

-- Да, конечно. Я ведь сказал, что это простой выход, я не сказал блестящий. Почти всякий мог бы сделать для вас гораздо больше; на свете найдется миллион людей лучше меня, но нет ни одного, кто мог бы любить вас лучше меня. О, Кэт, Кэт, - вскричал он, вставая, - доверьтесь моей любви, и я готов бороться с целым светом, чтобы дать вам счастье!

-- Нет, нет, - вскричала она с нетерпением, - вы должны уехать.

Он покачал головой.

-- Я не могу оставить вас. Требуйте это от кого-нибудь другого. Неужели вы думаете, что человек, который любит вас, может бросит вас на произвол судьбы в этой дикой пустыне? Неужели вы думаете, что кто-нибудь может это сделать? Кэт, дорогая моя, поедем со мною. Вы меня мучите, вы меня убиваете, заставляя меня хоть на одну минуту выпустить вас из глаз. Я говорю вам, - вам грозит серьезная, смертельная опасность. Неужели вы останетесь, даже зная это? Наверно же вы не захотите пожертвовать жизнью ради этих тварей.

-- Захочу, - вскричала она, вставая с возбужденным лицом. - Да! если хорошо жить для них, то хорошо и умереть ради них. Я не думаю, чтобы моя жизнь была кому-нибудь нужна, но если она нужна, - пусть берут и ее!

-- Значит, вы не поедете?

-- Я не могу. Прощайте, Ник. Все кончено.

Он взял её руку.

-- Доброго вечера, - отвечал он. - На сегодня действительно все кончено.

Она следила за ним тревожными глазами, пока он выходил из комнаты; потом она вдруг бросилась за ним.

-- Но вы ведь уедете же?

-- Уеду! Нет! Нет! - закричал он. - Теперь я останусь, даже если мне придется организовать постоянную армию, объявить себя королем и сделать гостинницу резиденцией правительства. Уеду!

Она с отчаянием протянула руку, как бы стараясь удержать его, но он уже ушел.

Кэт вернулась к маленькому магарадже Кенвару, которому привезли из дворца множество игрушек и разных его любимцев, чтобы он не скучал во время выздоровления. Она села у его кровати и долго плакала, не говоря ни слова.

-- Что с вами, мисс Кэт? - спросил принц, несколько минут молча с удивлением смотревший на нее. - Право, я теперь почти совсем здоров, так что обо мне нечего плакать. Когда я вернусь во дворец, я скажу отцу все, что вы для меня сделали, и он подарит вам деревню. Мы, райпутане, никогда ничего не забываем.

-- Я совсем не о том, Ляльи, - сказала она, наклоняясь к нему и вытирая свои заплаканные глаза.

-- Мой отец может дать вам и две деревни. Никто не должен плакать, когда я выздоравливаю, ведь я сын короля. Где Моти? Мне хочется, чтобы она посидела на стуле.

Кэт покорно встала и начала кликать любимицу магараджи Кенвара, - маленькую серую обезьянку с золотым ошейником, которая свободно гуляла по всему дому и саду и на ночь старалась улечься подле принца. Обезьянка откликнулась с вершины дерева в саду, где она ссорилась с дикими попугаями, и вошла в комнату, тихонько мурлыча, как обыкновенно.

-- Иди сюда, маленький Гануман, - сказал принц, поднимая руку. Обезьяна вскочила к нему на кровать. - Мне рассказывали об одном короле, - говорил принц, играя её золотым ошейником, - который истратил три лакха на свадьбу двух обезьян. Моти, хочешь взять себе жену? Нет, нет, довольно с тебя золотого ошейника. Мы истратим лучше три лакха на свадьбу мисс Кэт и Тарвина-сагиба, когда мы выздоровеем, и ты будешь танцовать на свадьбе.

Он говорил на местном наречии, но Кэт очень хорошо поняла, почему он назвал её имя вместе с именем Тарвина.

-- Не надо, Ляльи, не надо!

-- Отчего, Кэт? Ведь даже я женат.

-- Да, да, но это другое дело. Кэт жалеет об этом, Ляльи.

-- Очень хорошо, - отвечал магараджа, надув губы. - Я знаю, что я еще ребенок. Когда я выздоровею, я опять стану королем, и тогда никто не посмеет отказаться от моих подарков. Послушайте-ка. Это трубы отца моего. Он едет ко мне.

Вдали раздался звук охотничьяго рога. Послышался топот лошадиных копыт, и через несколько минут экипаж магараджи, окруженный конвоем, с шумом подкатил к дверям дома миссии. Кэт с безпокойством посмотрела, не раздражает ли этот шум её маленького пациента; но его глаза загорелись, ноздри дрожали, и он шептал, сжимая ручку сабли, которая все время лежала подле него: "Очень хорошо! Отец привез всю свою гвардию".

Прежде чем Кэт успела встать, и. Эстес ввел магараджу в комнату, которая вдруг показалась маленькой сравнительно с его особой и его величием. Он только-что присутствовал на смотру своей гвардии и приехал в полной парадной форме главнокомандующого всей армией королевства, что было не маловажное дело. Магараджа Кенвар с восхищением осматривал августейшую фигуру отца своего, начиная с блестящих ботфортов с золотыми шпорами, белоснежных замшевых панталон, мундира, расшитого золотом, и алмазов ордена "Звезды Индии" до шафранного тюрбана и его качающейся изумрудной застежки. Король снял перчатки и ласково пожал руку Кэт. Видно было, что его величество после попойки стал вежливее.

-- Я боюсь, что болезнь принца была гораздо серьезнее простой лихорадки, сагиб магараджа, - отвечала Кэт.

-- Ах, ты, мой мальчик, - сказал король, на местном наречии, нежно наклоняясь над сыном, - это все оттого, что ты слишком много ешь.

-- Нет, отец, я не ел, и я теперь здоров.

Кэт стояла у изголовья кровати и гладила волосы мальчика.

-- Сколько войска было сегодня на параде?

-- Оба эскадрона, генерал, - отвечал отец, и глаза его заблистали гордостью. - Ты настоящий райпутан, сын мой.

-- А мой конвой, где он?

-- Вместе с отрядом Пертаб Синга. Они пошли в атаку перед концом битвы.

-- Клянусь Священнным Конем, - сказал магараджа Кенвар, - в настоящем сражении они пойдут в атаку с самого начала. Ведь, правда, отец? Ты поведешь правый фланг, а я левый.

-- Непременно. Но для этого принц не должен хворать и должен многому научиться.

-- Я знаю, - задумчиво отвечал принц. - Отец, я здесь не спал несколько ночей, и все думал. Разве я маленький ребенок? - Он взглянул на Кэт и прошептал: - Мне хотелось бы поговорить с отцом. Пусть никто сюда не входит.

Кэт тотчас же вышла из комнаты, мимоходом с улыбкой посмотрев на мальчика, а король сел подле его кровати.

-- Нет, я не маленький ребенок, - сказал принц. - Через пять лет я буду взрослым человеком, и многие люди будут повиноваться мне. Но как же узнаю, что следует и чего не следует приказывать?

-- Надобно будет много учиться, - неопределенно повторил магараджа.

надобно управлять.

-- Да куда же ты хочешь ехать? Все мое королевство твой дом, мой дорогой.

-- Я знаю, я знаю, - отвечал мальчик. - И я вернусь назад, только мне не хочется, чтобы другие принцы смеялись надо мной. На свадьбе равут Баннаула смеялся надо мною за то, что у меня меньше книг, чем у него. А он ведь сын простого лорда. У него нет предков. Но он ездил по всей Райпутане, он был в Дели, в Агре, в Абу; он в старшем классе королевской школы в Аймире. Отец, все сыновья королей учатся там. Они не играют с женщинами; они ездят верхом с мужчинами. В Аймире и воздух, и вода очень хороши. Мне бы так хотелось поехать туда!

Лицо магараджи омрачилось, он всем сердцем любил мальчика.

-- А вдруг там что-нибудь случится с тобой, Ляльи? Подумай-ка об этом.

мои собственные конюшни, как у других принцев, и что меня там будут очень уважать.

-- Да, - успокоительно сказал король. - Мы дети солнца, ты и я, мой принц.

лезут ко мне со своими поцелуями. Пусти меня в Аймир. Пусти меня в короиевскую школу. Через год, да, через год, так говорил равут Баннаула, я буду уметь командовать моим конвоем, как командуют короли. Обещай мне, отец!

-- Когда ты выздоровеешь, - отвечал магараджа, - мы об этом поговорим, поговорим не как отец с сыном, а как мужчина с мужчиной.

Глаза магараджи Кенвара загорелись радостью.

Магараджа поласкал его несколько минут и сообщил ему разные мелкия дворцовые новости, какие мальчику могло быт интересно услышать. Затем он сказал, смеясь:

-- Ну, теперь вы мне позволите уйти?

-- О, отец! - Принц спрятал голову в бороду отца и обнял его обеими руками. Магараджа высвободился тихонько и также тихонько вышел на веранду. Прежде чем Кэт вернулась, он исчез в облаке пыли, среди звука труб. В ту минуту, как он отъезжал, к дому подошел посланный с платяной корзиной, до верху наложенной апельсинами, бананами и гранатами - золото, изумруд и медь; он поставил ее к ногам Кэт и сказал:

-- Это подарок королевы.

-- Кэт, это моя мать вам прислала. Не правда ли, какие большие фрукты? Ах, дайте мне гранат! - попросил он, когда она вернулась в комнату с корзиной. - Я их не ел с прошлой зимы.

Кэт поставила корзину на стол, а у принца явилось новое желание. Ему захотелось шербета из граната, и Кэт должна была сделать смесь из сахара, молока, сока и толстых красных зерен. Она вышла из комнаты, чтобы принести стакан, а в это время Моти, который напрасно старался стащить изумруды принца и с горя спрятался под кровать, вылез оттуда и схватил спелый банан. Зная, что магараджа Кенвар не может встать, Моти, не обращая ни малейшого внимания на его слова, сел преспокойно на корточки, осмотрел свой банан, снял кожицу своими маленькими черными пальчиками, сделал гримасу принцу и принялся есть.

-- Хорошо, Моти, - сказал магараджа Кенвар на местном наречии, - Кэт говорит, что ты совсем не бог, а просто маленькая, серая обезьяна, и я тоже думаю. Когда она придет, она тебя побьет.

Моти съел половину банана, когда Кэт вернулась, но он не пытался убежать от наказания. Кэт слегка толкнула воришку, и он упал на бок.

-- Он стащил банан, а теперь, должно быть, притворяется мертвым... Ударьте его!

Кат наклонилась над неподвижным маленьким телом; Моти не пришлось наказывать, он лежал мертвым.

Кэт побледнела. Она встала, взяла корзину с фруктами, быстро поднесла ее к носу и понюхала. Блестящая кучка плодов отдавала приторным, опьяняющим запахом. Она опять поставила корзину на стол и поднесла руку к голове. От этого запаха ей делалось дурно.

-- Ну, что же, - сказал принц, который не мог видеть своей мертвой любимицы, - дайте же мне шербет.

груди.

Попугай в туже секунду слетел с дерева к этому куску, а унес его с собой в чащу ветвей. Это произошло так быстро, что Кэт, все еще не хотевшая вполне верить злодейству, не успела остановить птицу, и через минуту маленький комок зеленых перьев слетел с дерева - попугай лежал на земле мертвым.

-- Нет, фрукты не хороши, - повторила она безсознательно; лицо её было бледно, глаза расширились от ужаса. Мысли её вернулись к Тарвину. Она оттолкнула его предостережения и его мольбы! Он говорил, что ей грозит опасность. Разве это было не правда? Ужасное лукавство, с каким был направлен удар, мог бы поразить и более сильную женщину, чем она. С какой стороны ждать его теперь? В какой засаде притаился враг? Самый воздух может быть отравлен. Она едва решалась дышать.

Смелость нападения пугала ее столько же, сколько и злодейство замысла. Если это могло быть сделано среди бела дня, под видом дружеского подарка, тотчас после посещения короля, на что не решится цыганка в другой раз? Она с магараждей Кенваром жили под одною крышей; если Тарвин справедливо предполагает, что Ситабхаи желает ей зла, то значит фрукты предназначались для них обоих. Она дрожала при мысли, что могла, ничего не подозревая, сама дать фрукт магарадже.

-- О Ляльи, Ляльи! - вскричала Кэт, бросаясь к кровати. Она опустилась на пол подле мальчика, обвила его руками, как бы защищая, и залилась слезами.

-- Вы во второй раз плачете, - сказал принц, с удивлением глядя на её плечи, вздрагивавшия от рыданий. - Я скажу сагибу Тарвину.

Эти слова поразили Кэт в самое сердце и вызвали в ней горькое и безполезное сожаление. О, если бы хоть на минуту опереться на ту твердую, сильную руку, которую она оттолкнула! Где-то он теперь? с раскаянием спрашивала она себя. Что случилось с человеком, которого она прогнала, решившись одна рисковать и жизнью, и смертью в этой ужасной стране?

В это время Тарвин сидел в своей комнате в гостиннице и, чтобы видеть всякого, кто будет подходить, открыл обе двери знойному ветру пустыни; револьвер лежал на столе против него, а Наулака в его кармане; он всеми силами жаждал уехать и проклинал свой первый успех, который не мог разделить с Кэт.