От моря до моря.
Япония.
I. Нагасаки.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: От моря до моря. Япония. I. Нагасаки. (старая орфография)

Япония.

I.
Нагасаки.

Приближаемся к Нагасаки. Погода чудная. Мрак, сырость, слякоть и грязь, со всеми специфическими китайскими благоуханиями, остались далеко назади. Ночью была сильная качка, и я долго не мог заснуть, а когда, наконец, под утро забылся в тяжелой дремоте, то мне представилось, будто я тону в зачумленном болоте посреди Кантона. Я сделал такое отчаянное усилие, чтобы выбраться из этого болота, что проснулся весь в холодном поту. Когда же, наконец, мой мозг стряхнет с себя ужасное впечатление, полученное им в кантонской клоаке?!

Выхожу на палубу. Передо мною два высоких серых утеса, с зелеными боками и двумя чахлыми синевато-черными соснами на самой вершине. Внизу, в крохотной бухточке, между этими гранитными великанами, на маленькой лодочке, кажущейся, по своей окраске и легкости, точно вырезанной из сандального дерева, натягивается как бы выточенный из слоновой кости парусик, раздуваемый слабым ветерком, сменившим ночной шквал. Одетый в синее, рыбак с лицом, словно вылепленным из желтого воска, готовится отчалить от берега. Все это - утесы, сосны, лодка и рыбак. - кажется мне живым воспроизведением картины, набросанной рукою японского художника на ширму. Следовательно, японские художники не выдумывают своих жанровых картин и пейзажей, а списывают их прямо с натуры; значит, тут меньше лжи, чем в Китае, где все так фальшиво и неестественно.

-- Слава Богу, - говорю профессору, стоящему рядом со мною и напряженно смотрящему в бинокль, - подходим к Японии, к стране артистов чистоты и непритворной вежливости! Вы довольны, профессор?

-- Но только доволен, а прямо в восторге! - отзывается мой спутник, улыбаясь во все свое добродушное немецкое лицо. - Жаль только, что пароход стоит здесь всего двенадцать часов. Не успеем всего осмотреть. Не выйти ли нам совсем с "Анконы" и не остановиться ли здесь на несколько дней.

-- Слишком много потеряем на билете, взятом до конца рейса, - возражаю я. - Да вы не безпокойтесь: двенадцати часов совершенно достаточно, чтобы составить себе понятие о любом городе.

Профессор соглашается, как всегда и во всем, когда говоришь ему что-нибудь дельное.

Самый город едва виден из гавани, благодаря тому, что расположен в низине между утесами. "Анкона" идет мимо верфей. В одной из них стоит на починке русский пароход из Владивостока. Он грязен, и палуба его безпорядочно загромождена всякою всячиною. Слышу за собою голос, говорящий по-английски: "Удивительная вещь: все русския суда обязательно грязны и все на них в безпорядке!"

Хотел было оглянуться и посмотреть, кому принадлежит этот голос, но мы уже причаливаем к берегу, и пора сходить с судна.

В длинном здании, на самой пристани, наш багаж разсматривается молодыми чиновниками-японцами, в мундирах прусского покроя и с изображением имперской хризантемы {Декоративное растение; японский герб и орден. Перев.} на фуражке вместо кокарды. Все эти господа безукоризненно говорят по-английски. У нас нет с собою ничего, кроме ручной сумки у каждого, но и ту мы должны были раскрыть и показать, что в ней находится. Бросив беглый взгляд на содержимое этих сумок, чиновник отпускает нас, приложив руку к козырьку фуражки.

Здесь тоже "рикши", одно- и двухместные. Берем последнюю и просим своих двух возниц, маленьких, по ловких и сильных молодых парней, нести нас по главной улице в какой-нибудь чайный дом. "Рикша" внутри обита бархатными подушками и вообще очень удобна. Развалившись на этих подушках, мы с профессором едва в состоянии воздержаться от изъявлений своего восторга при виде окружающого нас живого калейдоскопа.

Улица пестрит маленькими миловидными женщинами, в светлых широких одеяниях, с тремя громадными шпильками в густых волосах цвета воронова крыла и в крохотных деревянных башмаках А какая масса детей! Их так много, что на первый взгляд может показаться, что весь Нагасаки наполнен исключительно детьми. И как они дружны между собою. Ребенок, ростом в четыре фута, ведет за руку трехфутового, который, в свою очередь, ведет двухфутового, а этот тащит на себе однофутового. Мне не поверят, если я скажу, что видел тут грудных младенцев, крохотных как куклы, но уже улыбающихся во все свое миниатюрное личико и весело размахивающих ручками. Здесь, в Нагасаки, как и в Бирме, все смеются. Ни у кого не увидишь угрюмого лица. Такие уж жизнерадостные народы. Позавидуешь им и поневоле припомнишь сказания о золотом веке, когда люди не ведали никаких горестей.

Здешния улицы тоже не широки, но превосходно вымощены, без малейшого следа грязи. Тут нет ни пылающих вывесок, ни фонарей над входами. Деревянные дома не окрашены, кровли черепичные или гонтовые. Повсюду образцовый порядок, чистота и целесообразность. Ничего лишняго, ничего режущого глаза, но все необходимое для простой жизни - налицо. Много написано об японских домиках, состоящих из однех передвижных ширм, оклеенных чуть не папиросною бумагою. Но никакое описание не может дать точного понятия об этих изящных сооружениях, которые легко может разрушить ударом ноги любой уличный хулиган, если ему придет такая фонтазия. Вот, напр., лавка, где торгуют рисом, сушеною рыбою, бамбуковыми изделиями и т. п. Она сколочена из тонких планок, но замечательно аккуратно пригнанных одна к другой. В верхней части двери, вместо стекла, вставлена промасленная бумага, сквозь которую отлично проникает свет. Бумага промаслена так ровно, что вы не заметите на ней ни одного пятнышка. Сам "бунния" (торговец) сидит на полу на искусно сплетенной из мягкой рисовой соломы золотистой цыновке. Одет он в синее "кимоно". На ногах белые шерстяные носки. Возле буннии, на краю цыновки, стоит медная литая жаровня в виде дракона. В этой жаровне видны догорающие остатки угля и золы, но на цыновке и на чистеньком полу нет и следа ни того ни другого. На коленях буннии лежит зеленый замшевый кисет с красным шелковым шнурком. Кисет раскрыт и бунния достает из него тонко нарезанный табак и набивает им длинную красную с черным лакированную трубку. Искусно набитая, именно настолько, насколько нужно, чтобы свободно проходил воздух, трубка закуривается об уголек в жаровне и в две-три сильные затяжки выкуривается до дна. Все это проделывается медленно и методично, точно совершается священнодействие.

Задняя часть лавки перегорожена изящною бамбуковою ширмочкою, оклеенною пестрыми бумажными рисунками. За ширмочкою виднеется крохотная комнатка, пол которой весь выложен золотистою цыновкою, а потолок сделан из кедровой фанеры. Посередине пола разостлано кроваво-красное шерстяное одеяло, и притом так аккуратно, что на нем не видно ни одной морщинки, точно лист бумаги. Более в комнатке ничего нет. С боку лавки и комнатки идет узенькая галлерейка, обшитая полированным деревом, отражающим предметы как зеркало. В конце галлерейки красуется карликовая, двухфутовая сосенка, в зеленом глазированном глиняном горшке и в хорошенькой нежно-серой фигурной вазочке пылает покрытая ярко-красными цветами ветка азалии.

Не богата обстановка, но чиста и проста, как первая грёза невинного ребенка. Любовь к чистоте, красоте и природе, довольство малым, отсутствие всяких лишних потребностей, самый строгий во всем порядок, - вот главные черты японского характера.

За исключением полицейских, одетых на иноземный, преимущественно германский образец, коренное население Нагасаки носит то же самое, что носилось на островах империи Восходящого Солнца сотни лет тому назад: "кимоно" (нечто в роде халата, одинакового покроя для обоих полов), сшитое из самодельной, по большей части синей ткани, панталоны в обтяжку и деревянные башмаки, снимающиеся дома. Голова у большинства ничем не покрыта, но попадаются и в шляпах, войлочных или соломенных, смотря по сезону. Щеголяют в них преимущественно молодые люди, старики же, женщины и дети ходят с покрытыми головами. Говорят, в главных городах Японии идет усиленное увлечение европейскою одеждою, которая, кстати сказать, вовсе не идет обитателям Востока, а.только уродует их, делает из них карикатуру.

Мы с профессором восхищаемся всем, что видит вокруг себя: цветущими и веселыми лицами женщин и детей, изумительною чистотою, хорошенькими, точно игрушечными домиками, степенностью, вежливостью и безыскусственною порядочностью населения.

Видим чайный дом и входим в него. Нас приглашают пройти через галлерейку с блестящими стенами в крохотный садик, с карликовыми растениями, - чистенький и аккуратно разбитый, точно только что вышедшая из рук художника картинка. Я начинаю чувствовать себя неловко в своих покрытых уличной пылью (неизбежною даже здесь, в этой стране чистоты) сапогах, под которые миловидная служанка, так и сверкающая здоровьем, красотою и чистотою, подкладывает особую толстую цыновку. И вообще мне неловко в этой кукольной обстановке, к которой я но приспособлен, почему и должен казаться в ней чем-то в роде грубого медведя, забравшагося в игрушечную лавку. Мне досадно, что я здесь ничем по могу выказать своей цивилизованности. Приблизительно те же ощущения читаю и на лице моего спутника.

Нам приносят крохотный фаянсовый, расписанный цветами, подносик, с еще более миниатюрным чайным прибором, и ставят на маленький круглый лакированный столик. Такие столики и маленькие плетеные стульчики держатся здесь, очевидно, только для иноземных посетителей; туземные едят и пьют, сидя прямо на полу и поставив все перед собою на цыновку.

Чай довольно вкусный, только жидок. Но подается его такая крошечная порция, что, по-моему, разве только годовалый ребенок может утолить ею жажду. Должно-быть, здесь не принято много пить и есть.

Но цену с нас содрали совсем как за "русскую" порцию, которой нам с профессором хватило бы дня на два. Надо отдать справедливость вежливым японцам, еще более вежливым, чем китайцы, что они не хуже тех умеют пользоваться путешественниками в смысле доходной статьи.

фоне других, с светлою листвою, одевающих склоны горы.

Подымаемся минут пять, а когда мы очутились на верхней площадке и обернулись назад, то увидели под своими ногами целое море нагасакских кровель. Кое-где это серовато-коричневое море расцвечено пучками зелени с яркокрасными букетами цветов. Остальные горы, окружающия Нагасаки с трех сторон, в большинстве служат кладбищами. Всюду разбросаны купы сосен и колышатся зеленые перистые верхушки бамбука.

-- Что за своеобразная страна! - восклицает профессор, спеша запечатлеть на своих фотографических пластинках как можно больше видов. - И заметьте, здесь никто не выказывает ужаса или отвращения к моему аппарату. Не то, что в Китае, где приходилось делать снимки только украдкою.

Проводник, он же и собственник оставленной внизу рикши, ведет нас в какой-то обширный двор, огороженный каменною стеною, где весело играют дети между исполинским бронзовым конем старинной работы, сердито переглядывающимся с двумя тоже колоссальными каменными львами. Относительно этого коня существует предание, что он в незапамятные времена был вырезан из сибирской мамонтовой кости и оживлен японским Прометеем, очень долго прожил и был родоначальником особенной породы лошади, существующей до сих пор на японских островах. После смерти этого коня кто-то вздумал залить его бронзою. Эта интересная легенда, вероятно, основана на том обстоятельстве, что нынешния японския лошади отличаются гривою и хвостом цвета слоновой кости, а ноги у них походят на ноги бронзового коня. Кстати сказать, здесь лошади употребляются, главным образом, как вьючные животные, и к ним относятся с большою любовью и бережностью. На ноги им одеваются плетеные из особого рода травы башмаки, вьючные седла мягкия, из красного сукна, отделанного бархатом. Упряжь вся так и горит разноцветным лаком.

За второю оградой находится храм, многоэтажные изогнутые кровли которого теряются где-то высоко в листве окружающих деревьев, уступами поднимающихся по острому отрогу горы. Кровли эти покрыты побуревшим тростником, с удивительным искусством очерчивающим все их прихотливые изгибы. Японец обращается с этим твердым сравнительно материалом как с мягкою глиною, придавая ему какие угодно формы. Непонятно, как тонкия резные стены здания могут вынести тяжесть стольких кровель, следующих одна за другою с небольшими лишь промежутками.

В самый храм нас не впустили, и мы спустились обратно с горы. Проводник предложил снести нас в самый фешенебельный чайный дом в этой части города.

-- Да, я не прочь бы еще промочить горло от пыли, - заметил профессор. - И притом же в этой чайной, быть-может, будет больше материала для моих снимков. Первая уж слишком была мала.

Стаскиваем с помощью того же толстощекого малыша сапоги, сидя на нижней ступени перед входом в чайную, и затем вступаем в довольно просторное помещение, где на полу, затянутом золотисто-бурою медвежьей шкурою, сидит человек двадцать туземцев. Поджав ноги, они курят и пьют чай. Потолок тут из ярко-выполированного дерева, наложенного тоненькими пластинками. Неизбежная ширмочка посредине представляет картину несущихся по воздуху ласточек, а по бокам - вазы с желтыми цветами.

Все, как посетители, так и три молоденькия служанки, смотрят нам на ноги. Что бы мне догадаться надеть шелковые носки поновее и покрасивее цветом! Прямо неловко видеть себя в порыжевших черных фильдекосовых да еще на беду заштопанных на пятках, Хорошее понятие составят японцы о путешественнике, у которого нет даже крепкой и свежей пары носок! Профессор - тот хоть в новых кремовых, только что в первый раз надетых...

Прислужница легким движением руки отодвигает оклеенную промасленною бумагою перегородку, движущуюся в желобке, и приглашает нас в следующую пустую комнату. За исключением покрытого черным лаком порога, вся деревянная отделка этой комнаты оставлена в натуральном виде, но нигде ни трещинки ни неровности; все выстругано до степени гладкой бумаги. Места склейки настоящей бумаги в перегородке и одной из боковых стен зарисованы зигзагами из раков, почти в натуральную величину. Посреди пола, на цыновке, стоит жемчужного цвета ваза с крохотным вишневым деревцом. В открытую противоположную дверь виден маленький садик с квадратным прудиком, зеленою лужайкою и несколькими вишневыми же деревьями. Раздвигается бумажная боковая стена, и нас ведут через комнату, заставленную по четырем сторонам прелестными шкафиками из вылощенного кедрового дерева с мозаикою из какого-то нежного белого дерева. На одной дверке, изображены журавли, ловящие своими длинными носами мелкую рыбу, на другой - стаи белых чаек, и т. п. В другом конце этого помещения, служащого, очевидно, для уборки лишней посуды, подушек, одеял, подсвечников и прочого, в чем нет нужды днем, находится лестница. Ступени ровные, удобные, чистенькия. Перила фигурные и покрыты лаком. Наверху оказывается круглая комната, с круглыми же окнами, и вся в нежнейшей как кружево деревянной резьбе, карниз вокруг потолка, панель внизу, рамы окон и дверей - все в этом кружеве. Пол гладкий и блестящий, как зеркало.

-- Ну, профессор, - говорю своему спутнику, когда нас оставили одних, чтобы принести нам сюда чаю, - тут настоящий рай изящества, чистоты, тишины и самого строгого порядка.

-- Да, пожалуй, получше даже Голландии, прославленной своей чистотою, - отвечает тот. - Я был в ней и нашел, что, по крайней мере, в настоящее время там тоже не так уж чисто, как об этом кричать. В особенности в больших городах есть не мало запущенного.

палочками - не особенно легкое дело для непривычных.

В виду отсутствия на ногах сапог, мы пожелали сесть по местному обычаю, с поджатыми ногами, на разостланных на полу красных подушках. В нашей одежде это вышло очень грубо и неудобно. Право, хоть беги вон или садись на стулья и выставляй на показ заштопанные носки!

Профессор сильно проголодался и в пять минут чуть не один съел все печенье. Не прочь был закусить чем-нибудь более существенным и я, хотя мог и подождать до обычного нашего обеденного времени - четырех часов, а теперь было всего первый час. Но мой ученый спутник заявил, что печенье только раздразнило его аппетит, и он желал бы сейчас же пообедать, если тут найдется что-нибудь подходящее. Спрашиваю прислужницу, могут ли здесь накормить нас как следует. Отвечает, что могут. Заказываем полный завтрак и просим для него дать стол. Улыбается, исчезает и через минуту возвращается впятером - одна девица миловиднее другой. Две тащат по крохотному красному лакированному столику, две несут по мисочке рыбной солянки и блюдечко с морскими анемонами {Красивые морския животные из отдела с коротким цилиндрическим телом и венцом из щупальцев, в виде цветка вокруг рта. Японский деликатес. Перев.}, а пятая подала блюдо чуть побольше с двумя парами речных раков и тарелочку с чем-то в роде английского пудинга. Положили перед нами новые палочки, и снежно-белые салфеточки, свернутые в виде трубочек с надетыми на них позолоченными бамбуковыми кольцами. Затем все пять девиц упорхнули, но вскоре вернулась опять уже одна и принесла какую-то замысловатую фаянсовую посудинку с куском не то студня, не то фруктового желе и заявила, что теперь "все".

Профессор сделал недоумевающее лицо, но ничего не сказал. Девица вдруг ахнула, грациозно присела и убежала с быстротою газели. Не прошло и нескольких секунд, как она снова появилась и, вся красная от смущения, извинилась, что забыла подать к рыбе горчицу, которую тута же и поставила на столик в фарфоровой баночке. "Рыбою" оказалось то, что мы сочли за пудинг. Мы поспешили успокоить е6, и она очень мило улыбнулась во все свое фарфоровое личико, обрамленное шелковистыми волосами, черными как вороново крыло.

-- Что ж, спросим, - согласился я и попросил прислуживавшую нам живую куколку принести водки.

Почтенный профессор не совсем владел английским языком, поэтому объяснялся за него по большей части я.

"Куколка" снова улыбнулась, кивнула головкой и с обычною здесь быстротою принесла лакированный поднос, на котором оказались две рюмки по наперстку и миниатюрный хрустальный графинчик, заключавший в себе ровно четыре таких наперстка водки.

Все оказалось очень вкусным, так что не только у профессора, но и у меня всерьез разыгрался аппетит. Заказали себе еще по порции, но уже другого. Принесли рыбы, сваренной с как-то особенно приготовленною редискою; это тоже. оказалось довольно вкусными. Потом было блюдо бобов под сладким соусом, а к нему, в виде, вероятно, приправы, подали какие-то кисловатые ростки, еще совсем зеленые и нежные. После этого появился жареный цыпленок с нашпигованною чем-то репою. В довершение всего дали по куску белой, безкостной рыбы и по блюдцу с рисом, таким же белым и рыхлым, как только что выпавший снег. Только по истреблении всего этого мы оказались вполне сыты. Водки было выпито еще три графинчика, к величайшему удивлению прислужницы, делавшей огромные глаза при каждом нашем требовании новой порции. А как эта девица испугалась, когда профессор неловким движением опрокинул было свой столик со всем на нем находившимся. Я думал, она упадет в обморок. Должно-быть, здесь никогда не бывает подобных случаев, по крайней мере, с туземцами.

превосходства. Кроме того, пришлось дать каждой из пяти прислуживавших нам фарфоровых девиц "на булавки". Зато с каким веселым щебетаньем, какими сияющими улыбками и грациозными поклонами оне проводили нас

Поболтались потом по общественному саду, состоящему из вишневых деревьев, начинавших цвести. Аккуратные дорожки, посыпанные разноцветным песком, такия же аккуратные лужайки, игрушечные фигурные беседки, несколько бассейнов с водою и золотыми рыбками - все как на картинах. Тут сразу трудно даже понять, где начинается и где кончается действительность и искусственная декорация, - так тесно одно слито с другим. Так, напр., вдали нам показалась горка, вся усыпанная пестрыми цветами, Подходим, оказывается - разрисованная стена беседки. Подумали, что на дерновой скамье сидят куклы, - оказывается, это маленькия дети, глядящия на нас веселыми глазками. Странно, здешнее население такое же косоглазое, как в Китае, но у японцев это не так заметно как у китайцев. Вероятно, это зависит отчасти от разницы в выражениях взгляда. Китаец, сколько ни старается, не может совсем скрыть сверкающей в его глазах злобы к иноземцу, а японец умеет.

Усталые возвращаемся на борт "Анконы" и сейчас же заваливаемся спать. Слишком уже находились за день, несмотря на то, что все время при нас была "рикша". Ею мы пользовались только на ровном пути, поднимались же на холмы и спускались с них на собственных ногах, а таких подъемов и спусков было не мало.

Плывем в Кобэ по внутреннему морю. Лавируем среди безчисленного множества цветущих и голых островов всевозможных размеров и форм, начиная с больших, которых не охзатишь взглядом, и кончая крохотными, похожими на копну сена или на скалу. В течение целых двадцати часов пробираемся по этому лабиринту. За удовольствие полюбоваться искусством рулевого капитан "Анконы" берет с каждого пассажира, желающого побывать в Кобэ, несколько рупий лишних. Можно отдать - зрелище интересное.

пятнышками чахлой растительности. В конце-концов это бесконечное шныряние направо и налево начинает надоедать. Даже мысль о том, что у нас сегодня будут устрицы, как оповестил любезный мистер Кук, заведующий столом, стала более интересовать меня, чем тот похожий на рыбу с щетинистою спиною островок, который призраком проскользнул мимо нас по осребренной луною морской поверхности. Сначала эта пестрая картина разодранных неизвестною силою и разбросанных по воде клочков земли сильно захватывала, а теперь уж надоедает. Так и все на свете. Привлекает, интересует лишь что-нибудь новое, если не успеешь привыкнуть к старому до степени любви. Да, даже это море, полное такой таинственности и романтичности, которое так тихо плещется вокруг нас; эта полная луна, так ярко сияющая на темно-голубом небе и так эффектно отражающаяся в воде, - ничто не привлекало меня, потому что так холодно, что руки мерзнут, и я с удовольствием променяю эту панораму на столовую, когда гонг возвестит, что там уже накрыто и ожидают устрицы.