Избранные стихотворения

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Избранные стихотворения (старая орфография)

КЛОПШТОК.

Немецкие поэты в биографиях и образцах. Под редакцией Н. В. Гербеля. Санктпетербург. 1877.

1. Герман и Туснельда. - А. Соколовского

2. Ранния гробницы. - А. Соколовского

3. Из поэмы "Мессиада":

I. Песнь неба. - П. Шкляревского

II. Аббадона. - В. Жуковского

Клопштока обыкновенно признают первым светилом блестящей триады немецкой литературы и достойным предшественником Шиллера и Гёте, довершивших начатый им подвиг - связать литературу с национальмостью. До Клопштока литература его родины, не смотря на обилие недюжинных талантов, не могла выбиться из колеи подражательности и ложной манеры. Он первый, каковы бы ни были его недостатки, дал почувствовать, что строй современной немецкой жизни содержал сам по себе довольно данных для изображения высоких поэтических созданий и образов.

Фридрих Готтлиб Клопшток родился 2-го июля 1724 года в Кведлинбурге. Первую молодость провёл он среди деревенской свободы, что имело не малое влияние на развитие и склад его характера. Вступив в гимназию своего родного города, он ревностно занялся изучением литературы и, в особенности, старых классиков, завлечённый красотой, строгостью, а главное, простотой их произведений. Уже тогда запала ему в душу мысль попытаться написать национальную эпическую поэму, героем которой он хотел избрать известного в народных легендах короля Генриха Птицелова. Проэкт этот, однако, как мечта ранней молодости, остался не исполненным и всё произведение позднее переродилось в величавые образы "Мессиады", первые песни которой были набросаны Клопштоком в 1745 году, когда он поступил в Иенский университет, с целью изучать богословие. В 1748 году переселился он в Лангензальц, где получил место домашняго учителя. Положение это, не смотря на дружбу и уважение многих замечательных людей, в том числе Бодмера, не могло не казаться ему тягостным, и потому можно себе представить, с какой радостью принял он в 1751 году приглашение министра Бернсторфа поселиться в Копенгагене, с жалованьем в 400 талеров в год, чтобы там, на свободе, окончить свою "Мессиаду". По дороге туда Клопшток встретился и познакомился со своей будущей женой, Маргаритой Моллер, воспетой им впоследствии во многих одах. Приём, сделанный ему в Копенгагене, был тёпел и сердечен во всех отношениях. Вскоре по приезде туда, он женился на своей Маргарите, но овдовел спустя четыре года. В начале 1759 года Клопшток возвратился в Германию, после чего жил попеременно то в Брауншвейге, то в Кведлинбурге, то в Бранденбурге. Последним местом пребывания Клопштока был Гамбург. В глубокой старости он женился во второй раз на своей давнишней знакомой Елисавете Винтем и умер 14-го марта 1803 года.

Литературное значение Клопштока должно быть разсматриваемо двояко: относительно языка его произведений и относительно их содержания. Хотя немецкий язык был выработан в достаточной степени и до Клопштока его талантливыми предшественниками: Галлером, Гагедорном и другими, но в общем ему недоставало гибкости и способности тонко выражать всевозможные образы и обороты, ложащиеся под перо поэта, обладающого не односторонним, а более всеобъемлющим взглядом на жизнь. Поэтический язык того времени отличался от прозы почти одним только размером и рифмами. Клопшток первый провёл мысль, что "возвышенные чувства должны выражаться более возвышенным слогом", что и было изложено им в небольшом сочинении, озаглавленном: "Об языке поэзии", появившемся в "Северном Обозревателе". Но то, что на этот раз он излагал теоретически, уже давно преследовалось и исполнялось им в его сочинениях, начиная с самых ранних. Казалось бы, преследуя цель облагороживать и украшать выражения современного языка, Клопшток рисковал впасть в опасный разлад с языком народным, и отказаться от множества его прекрасных, хотя и грубоватых на первый взгляд, оборотов; но в том-то и состоит его главная заслуга, что хорошо знакомый с духом и образами старинно-немецкой поэзии, а равно с трудами Лютера по части выработки немецкого языка, Клопшток умел, откинув в народном языке ложное и действительно грубое, перенести из него в язык своих произведений всю благоуханную прелесть и чистоту, сделавшия эти произведения дорогими для всякого из его соотечественников, на какой бы степени развития он ни стоял. Сила выражения и новизна оборотов были, по его мнению, главнейшим атрибутом языка поэтического произведения. Чтобы достичь этого, он в одинаковой степени пользовался приискиванием забытых оборотов в старинных летописях и сочинением новых, не существовавших до того времени, сложных слов и выражений. В этом последнем способе обогащения языка выказаны им такое дарование и ловкость, что из последователей его мог с ним поспорить в этом случае разве только один Гете. Конструкции предложений подверглась под его пером также значительному изменению. Окаменелые схоластическия формы были разрушены и уступили место более вольному порядку изложения, чрез что получилась возможность, сохраняя смысл речи, придавать ей более сильное, более нежное и вообще иное выражение, смотря по тому, что желал выразить поэт в данном случае. Помощью всех этих средств удалось Клопштоку создать действительно новый поэтический язык, очаровавший его современников и указавший совершенно новый путь для дальнейшого развития немецкой поэзии. Конечно, реформы Клопштока не были чужды некоторых недостатков. Так выражения его грешили иногда некоторой вычурностью, а желание силы и краткости вело иной раз к неясности оборотов; но эти и тому подобные недостатки были слишком слабы, чтоб заставить забыть или умалить общий свершонный им подвиг.

С изменением языка предстояло изменить и поэтическия формы. Новые слова и смелые обороты, введённые Клопштоком, не укладывались в общепринятую до того форму александрийского стиха, похожого, по выражению современников, на "правильно распиленные доски", ни в вечные однообразные строфы ямбов и трохеев. Хотя и до Клопштока делались попытки создать для немецкой литературы нечто похожее на стих древних и даже на гекзаметр, но результат этих попыток был до того слаб, что Клопшток не мог принять его даже за исходный пункт для своих дальнейших реформ на этом пути. Обдумывая во время одной из прогулок свою "Мессиаду" и в тоже время сравнивая с неудовольствием тяжолый и неуклюжий стих современной немецкой поэзии с лёгким и горячим гекзаметром греков, Клопшток внезапно напал на смелую мысль попробовать переделать на лад древних стихов первые, написанные им в прозе песни своей поэмы. Первые опыты, конечно, не могли быть удачны, но усидчивый труд взял своё и скоро небывалые до того формы немецкого гекзаметра стали легко и свободно выливаться из-под его пера. Эта новая форма стиха заставила его, конечно, бросить рифму, считавшуюся до того необходимым атрибутом всякого поэтического произведения; но тут Клопшток, со свойственной ему горячностью, вдался в излишнюю крайность, провозгласив преувеличенную мысль об изгнании совершенно рифмы из всякого рода поэтических произведений и допуская её существование только в церковных гимнах. К счастию, как ни глубоко ценили и уважали Клошптока современники, но против его нелепого мнения возстали многие и в том числе Виланд, чем немецкая поэзия была спасена от грозившого зайти слишком далеко усердия рьяного реформатора.

Таковы были заслуги Клопштока по части развития и усовершенствования языка. Переходя к оценке его, как самостоятельного поэта, следует заметить, что здесь труды его уступают трудам реформатора, и что не будь его произведения заключены в новые, так пленившия современников формы, то едва ли бы Клопшток-поэт стоял и почитался так высоко своими соотечественниками. Конечно, слова эти следует понимать относительно, и если поэзия Клопштока уступает гигантам немецкой литературы, каковы Шиллер, Гете, Виланд, Гердер и Гейне, то всё-таки он стоит далеко выше множества второстепенных писателей, имевших в соразмерной степени заслуженную известность и славу. Уже одно то обстоятельство, что Клопшток всегда создавал сам сюжеты своих произведений, а не заимствовал их из чужих литератур, как делали большинство его предшественников, обличает самостоятельность и силу его таланта. Его поэзия была "поэзией сердца и чувства", как выразился о ней Гердер, между тем как произведения его современников были продуктами ума и резонерства. Он был лирик по преимуществу и этим настроением пропитана насквозь даже его строго-эпическая по форме "Мессиада". Сила и энергия безпрестанно чередуются в его произведениях с нежнейшей чувствительностью, часто впадающей даже в излишнюю сентиментальность. В его одах, наряду с могучими образами и оборотами, зачастую встречаются строфы, которые в наше время вызовут улыбку даже у шестнадцатилетней девушки. Настроение это ещё более преобладает в его религиозных гимнах, которые Лессинг шутя называл "серафимской" поэзией. Но как ни ложно было это настроение само по себе, всё-таки оно принесло громадную пользу дальнейшему развитию литературы, став противовесом холодной схоластике и реторике, господствовавшим в немецкой поэзии до Клопштока. На корне его сентиментализма выросла истинная поэзия чувства - и таким образом та поэтическая струя, которая никогда не умрет в произведениях Шиллера и Гёте, обязана своим происхождением реформаторскому чутью Клопштока. Он был для немецкой поэзии тем же, чем сделался впоследствии Карамзин с своей "Бедной Лизой" для нашей.

Но независимо от этой излишней чувствительности, поэзия Клопштока в высокой степени обладает благородством и чистотою своих образов, и это качество должно считаться главнейшею причиною, почему он никогда не будет забыт, как поэт. Если же прибавить, что он первый стал проводить в своих одах мысль патриотизма и национальной свободы, то этим значение его в глазах соотечественников становится еще понятнее. Уже с самой ранней молодости любовь в отечеству преобладала во всех его стремлениях, так-что первоначально, как упомянуто выше, он даже содержание своей эпической поэмы хотел заимствовать из немецкой жизни. К несчастью, результат его благородных усилий подвинуть вперед немецкий патриотизм остался без больших последствий при его жизни, вследствие несчастного политического состояния, в котором тогда была Германия. Фридрих Великий был единственным из немецких государей, на кого патриоты могли смотреть с надеждой, но с ним Клопшток не мог сойтись из-за деспотических наклонностей этого государя, а главное потому, что Фридрих не любил и не ценил немецкой литературы. Всем известны его слова, что он готов отдать всю "Мессиаду" за один стих "Генриады" Вольтера. Видя это печальное современное положение Германии, Клопшток думал пробудить её патриотическия стремления воспоминанием о славном прошлом. Герман, победитель римлян, был одно время героем его мыслей, но историческия о нём сведения были до того скудны, что построить на них какое-либо ощутительно-сильное поэтическое произведение было невозможно. Потому понятно, что его патриотическия произведения, не имели для себя реальной почвы, по необходимости расплывались в громкия похвальные оды, хотя и ценившияся современниками, но по обещавшия долговечной жизни. Более пользы в этом отношении принёс отрицательный приём, с которым он горячо напал на подражательность французам. Оды, посвященные этому предмету, обличают действительно замечательную силу и энергию.

Независимо от любви к отечеству. Клопшток никогда не забывал общих гуманных идей и в этом отношении произведения его стоят выше всякой критики. Так никакия усилия не заставили его сделаться придворным поэтом и льстить властям. Война за американскую независимость и французская революция нашли в нём самого ярого поклонника. Церковные произведения и переложение псалмов обличают в нём тоже поэта, достойного высокой задачи; но здесь следует заметить, что горячий темперамент и лирический пафос всей его поэзии вообще заставляли автора иногда переходить за границы той простоты, которая, как известно, составляет главную прелесть библейских легенд.

Переходя к разбору значительнейшого по объему и наиболее известного из сочинений Клопштока - к "Мессиаде", следует сказать, что здесь он представляет обратное явление сравнительно с большинством других писателей. Если наиболее известные и написанные в период зрелого развития таланта произведения писателей принадлежат обыкновенно к лучшим, то Клопштокова "Мессиада", не смотря на её большую известность, наоборот далеко не представляет тех достоинств, которыми изобилуют его прочия сочинения. Уже самая идея произведения заключает в себе ошибку, которую едва ли бы мог вознаградить поэт, обладающий даже более гениальным талантом, чем Клопшток. Задумать эпопею, героем которой должен явиться Иисус Христос, значило хотеть совместить две диаметрально противоположные по характеру вещи: древний эпос и "Евангелие". Если с идеей первого мы привыкли соединять понятия о ярких образах и сильных страстях, то "Евангелие" наоборот проповедует идею простоты и самоотречения. Поэтому спрашивается: могла ли удаться попытка соединить в одном произведении эти противоположности, не нанеся одной ущерба на счёт другой? Приём, сделанный "Мессиаде" современниками Клопштока, обличает, что даже они, не смотря на готовность увлекаться любимым поэтом, поняли эту ошибку и были далеки от увлечения его колоссальным но объему трудом. Если первые три песни "Мессиады> и были приняты с заметным увлечением; если в ней приветствовали новый немецкий эпос, благодаря которому немецкая литература повидимому становилась в ряд с великими литературами древних, то восторг публики стал быстро охладевать по мере выхода продолжения поэмы, так-что последния песни были спасены от совершенно равнодушного приёма единственно благодаря имени автора, да разве ещё благозвучию и новизне стиха, которого гекзаметрическая форма была до того неизвестна.

Клопшток, задумав "Мессиаду", хотел первоначально ограничиться поэтическим изображением земной жизни Христа, его страданий и славы по воскресении, согласно повествованию Евангелистов; но, начав писать поэму с этой точки зрения, он скоро почувствовал, что немыслимо было построить поэтическое, следовательно требующее ярких образов, произведение на тех скудных фактах, которые даёт "Евангелие", правда, фактов полных неизмеримой внутренней глубины, но тем не менее совершенно лишонных яркой внешней образности и поэтической силы. Этих необходимых для всякого поэтического произведения атрибутов в "Евангелии" нечего было искать - и вот причина, почему рядом с евангельским сказанием Клопштоку пришлось присочинить целый ряд лиц и фактов, которые должны были пополнит этот пробел. Отсюда создание яркого образа Сатаны и прочих лиц поэмы. Но если допустить даже, что лица эти были прекрасно и поэтически созданы, всё жь общее поэмы от этого не выигрывало ничего, а, напротив, скорее теряло в следствии того, что сопоставление образов, созданных по правилам древяго эпоса, с библейско-легендарным характером другой половины поэмы тем более обличало её раздвоенность и невыдержанность в целом. Несообразность фактов, выведенных в этих двух половинах поэмы, встречается на каждом шагу. Так, например, в характере Сатаны превосходно выставлено его стремление погубить во что бы то ни стало Христа, при-чём он жадно желает его смерти. Черта эта изображена замечательно хорошо и была бы украшением в любой поэме, будучи сопоставлена с тем, что говорит "Евангелие", она невольно наводит на мысль: каким же образом Сатана может желать земной смерти Христа, если он знает, что эта самая смерть должна искупить людей и положить конец его владычеству?

Независимо от недостатков плана и содержания поэмы, общее производимое ею впечатление ослабляется ещё тем, что Клопшток, как сказано выше, был чистейшим лириком, а отнюдь не эпическим поэтом. В следствие этого чтение лирического произведения. каким должна по настоящему считаться "Мессиада", растянутого на двадцать песен, производит слишком утомляющее впечатление, которого не могут выкупить даже чистота и прелесть стихов, которыми поэма написана. Если современники Клопштока восхищались ею именно с этой точки зрения, то с вероятностью можно предположить, что, независимо от красоты внешней формы, их подкупал в пользу произведения его религиозный сюжет, завлекавший благочестивых людей, которых-тогда было гораздо больше в числе читателей, чем теперь. Сопоставление новой поэмы с "Потерянным Раем" Мильтона, считавшагося недосягаемо-высоким произведением, и естественная вытекавшая отсюда национальная гордость немцев, всё это вместе подготовило хороший приём "Мессиаде" при выходе её в свет и обезпечило успех поэмы; по позднейшая критика откинула все эти посторонния облегчающия обстоятельства и умела дать произведению Клопштока хотя вполне почётное, но не столь высокое место.

Будучи разсматриваема в частности, поэма представляет безпрестанные неловкости. обличающия двойственность её характера, о чём было говорено выше. Так, например, созданные Клопштоком образы ангелов обличают часто поэтическия черты, если смотреть на них просто как на созданные фантазиею художника разумные существа. Но едва вздумаем мы себя уверить, что это те самые ангелы, о которых говорит священное писание, то-есть существа без всякой воли, страсти или индивидуального характера и воплощающия в себе единственно идею покорности и исполнения воли Божества, нам как-то странно делается при попытке сблизить эти два понятия - и тяжолый труд поэта, с которым старался он охарактеризовать свои создания, обращается в ничто. Впрочем Клопшток, как все лирические поэты вообще, почти совсем не умел индивидуализировать характеры своих лиц, что замечается во всей поэме. Тот, кто хочет восхищаться "Мессиадой" во что бы то ни стало, сделает лучше всего, если забудет, что это - эпическая поэма, а будет читать ее просто как сборник лирических стихотворений, не мало не заботясь о их связи. Тогда настоящий талант поэта выступит пред глазами читателя во всей своей силе, и не заставит жалеть о минутах, потерянных на чтение.

Клопштока. Перевёл с немецкого А. Кутузов. 2 ч. 1785--1787. Издание 2-е. М. 1821. 3) Мессиада. Поэма Клопштока. Перевёл стихами С. И. Писарев. Три части. Спб. 1868.

I.

ГЕРМАН И ТУСНЕЛЬДА.

II.

РАННИЯ ГРОБНИЦЫ.

III.

ИЗ ПОЭМЫ "МЕССИАДА".

I.

ПЕСНЬ НЕБА.

2.

АББАДОНА.