| Автор: | Коллинз У. У., год: 1875 |
| Категория: | Роман |
Глава IV
ВТОРОЙ ВЗГЛЯД НА МИЗЕРИМУСА ДЕКСТЕРА
Потеряв всякую надежду и, говоря откровенно, сильно испуганная, я прошептала мистрис Маколан:
- Вы были правы, я виновата, пойдемте отсюда. Слух у Мизеримуса Декстера был тонок, как у собаки.
Он услышал мои слова.
- Нет, - сказал он, -- войдите сюда со второй женой Юстаса Маколана. Я джентльмен и должен извиниться перед ней. Я изучаю человеческую натуру и хочу ее видеть.
Человек этот, казалось, совершенно преобразился. Он говорил приятным голосом и вздохнул истерически, точно женщина после сильного припадка слез. Он пришел в себя, или любопытство оживило его. Когда мистрис Маколан спросила меня, хочу ли я уйти теперь, когда припадок его закончился, я ответила:
- Нет, я готова остаться.
- К вам снова возвратилась вера в него? - спросила она меня своим беспощадно насмешливым тоном.
- Испуг мой прошел, - ответила я.
- Мне очень жаль, что я напугал вас, - заговорил голос у камина. - Многие находят, что я временами схожу с ума. Вы пришли, кажется, как раз в такое время. Я, сознаюсь, немного мечтатель. Мое воображение Бог знает куда заносит меня, и я говорю и делаю странные вещи. В подобных случаях все, что напоминает мне об этом ужасном процессе, заставляет меня переноситься в прошлое и испытывать невыразимое нервное страдание. Я человек чрезвычайно чувствительный и вследствие этого (в таком свете, как наш) несчастный человек. Примите мои извинения и войдите сюда обе, войдите и пожалейте меня.
В настоящую минуту даже ребенок не мог бы бояться его, он подошел бы к нему и пожалел его.
В комнате становилось все темнее и темнее. Нам едва было видно прижавшуюся у камина фигуру Декстера, и более ничего.
- Разве мы останемся в темноте? - спросила мистрис Маколан. - Или ваша новая знакомая увидит вас при свете вне вашего кресла?
Он тотчас же схватился за висевший у него на шее металлический свисток, поднес его к губам, и вслед за тем раздались резкие, точно птичьи, звуки. Через несколько минут из дальних комнат послышались в ответ точно такие же.
- Ариель идет, - сказал он. - Успокойтесь, мама Маколан, Ариель сделает меня приличным, чтобы предстать перед очами молодой леди.
Он в несколько прыжков удалился в самый темный конец комнаты.
- Подождите минутку, - сказала мне мистрис Маколан, - вам предстоит еще новый сюрприз, вы сейчас увидите "изящную Ариель".
Мы услышали тяжелые шаги в круглой комнате.
К величайшему моему удивлению, грубый мужской голос кузины в мужской шляпе, более похожий на голос Калибана, чем Ариеля, отвечал:
- Здесь!
- Мое кресло, Ариель.
Женщина, так странно прозванная, отдернула занавеску, чтобы немного осветить комнату, и потом вкатила перед собой кресло. Она подняла Мизеримуса Декстера, как ребенка, но не успела она посадить его, как он выпрыгнул у нее из рук с радостным криком и очутился в своем кресле, точно птица на насесте.
- Лампу и зеркало, - приказал он и, обращаясь к нам, прибавил: - Извините, что я обернусь к вам спиной. Вы должны увидеть меня только тогда, когда волосы мои будут приведены в порядок. Ариель, щетку, гребенку и духи!
Держа в одной руке лампу, в другой зеркало, а щетку с гребенкой в зубах, предстала передо мною Ариель. Теперь я впервые увидела это круглое лицо без всякого выражения, мрачные бесцветные глаза, толстый нос и подбородок. Это было полуживое существо, наполовину не развившееся, безобразное животное, в матросской куртке и тяжелых мужских сапогах, только старая красная фланелевая юбка и сломанный гребень в льняных волосах обнаруживали в ней женщину; это была та самая неприветливая особа, которая впустила нас в дом.
Этот диковинный камердинер, собрав все туалетные принадлежности, подал зеркало своему не менее диковинному господину и сам принялся за дело.
Она расчесала гребнем, щеткой, напомадила и надушила кудрявые волосы и шелковистую бороду Мизеримуса Декстера с удивительной ловкостью и быстротой. Молча, с тупым взором и неуклюжими движениями исполняла она свое дело в совершенстве. Калека внимательно наблюдал в зеркале за каждым ее движением. Он был слишком поглощен этим занятием, чтобы говорить, и, только когда Ариель, окончив прическу, остановилась перед ним и повернула свое круглое лицо в нашу сторону, он сказал, не оборачивая головы, так как туалет его был еще не совсем окончен:
- Мама Маколан, как зовут вторую жену вашего сына?
- Зачем нужно вам знать ее имя? - поинтересовалась моя свекровь.
- Затем, что я не могу называть ее мистрис Юстас Маколан.
- Почему это?
- Это напоминает мне другую мистрис Юстас Маколан. А если я вспомню страшные гленинчские дни, мое спокойствие пропадет, и я снова буду бесноваться.
Услышав это, я поспешила вмешаться.
- Меня зовут Валерия, - сказала я.
- Римское имя, - заметил Мизеримус Декстер. - Оно мне нравится. В моем собственном имени есть тоже нечто римское, и я сам походил бы на римлянина, если бы у меня были ноги. Я буду называть вас мистрис Валерия, если это не будет вам неприятно.
Я поспешила уверить его, что для меня в этом нет ничего неприятного.
- Очень хорошо, - сказал Декстер. - Видите ли вы, мистрис Валерия, лицо стоящего передо мною существа?
Он указал зеркалом на свою кузину так небрежно, как на собаку, и она со своей стороны не более собаки обратила внимание на его презрительное выражение. Она совершенно спокойно продолжала расчесывать его бороду.
- Это лицо идиота, не правда ли? - продолжал Мизеримус Декстер. - Посмотрите на нее. Она более походит на растение, чем на человека. Капуста в огороде представляет более жизни и выражения, чем эта девушка в настоящую минуту. Вы не поверите, что в этом полуразвитом существе кроется ум, привязанность, гордость, преданность.
- Я открыл в ней любовь, гордость, преданность и другие чувства, - распространялся Мизеримус Декстер. - У меня хранится ключ к этому дремлющему уму. Великая мысль! Смотрите на нее, пока я буду говорить. (Я дал ей имя в минуту иронического настроения. Она привыкла к нему, как собака к ошейнику). Теперь, мистрис Валерия, смотрите и слушайте.
- Ариель!
Бессмысленное лицо бедного создания точно просияло.
Механическое движение руки вдруг прекратилось, и рука с гребнем застыла в воздухе.
- Ариель! Ты так хорошо научилась убирать мои волосы и душить мою бороду.
Лицо ее еще более просветлело.
- Да, да, да! - ответила она поспешно. - И вы говорите, что я хорошо это делаю, не так ли?
- Да, я это говорю. А желала бы ты, чтобы кто-нибудь другой делал это за тебя?
В глазах ее засветились огонь и жизнь. В ее мужском голосе появились мягкость, нежность, которых я в нем еще не замечала.
- Никогда никто не будет исполнять этого вместо меня, - сказала она с гордостью. - Никто не дотронется до вас, пока я жива.
- Даже эта леди? - спросил Декстер, указывая на меня.
Ее глаза мгновенно засверкали, и в порыве ревности, грозя мне гребнем, она резко воскликнула:
- Пусть попытается! Пусть дотронется до вас, если посмеет!
Декстер залился ребяческим смехом.
- Довольно, моя нежная Ариель, - сказал он. - Мне не нужен более твой ум, возвратись к своему обычному состоянию. Окончи мою прическу.
Она снова пассивно принялась за дело. Блеск ее глаз, грозное выражение лица мало-помалу исчезли. Минуты две спустя лицо ее было так же бессмысленно и тупо, как и прежде. Руки ее действовали так же механически, с такой же безжизненной быстротой, которая произвела на меня тяжелое впечатление сначала.
Мизеримус Декстер казался вполне доволен результатом своего опыта.
- Я полагал, что этот маленький эксперимент может вам показаться интересным, - сказал он. - Вы видите, что дремлющие умственные способности моей кузины подобны звукам, таящимся в музыкальном инструменте. Когда я дотрагиваюсь до него, он издает звуки. Она очень любит эти опыты, но величайшее наслаждение доставляют ей сказки, которые я рассказываю, и чем запутаннее, чем сложнее сказка, тем она довольнее. Это бывает чрезвычайно забавно, и я когда-нибудь доставлю вам это удовольствие. - Взглянув на себя в зеркало, он весело прибавил: - Теперь я готов. Можешь уйти, Ариель.
Она вышла из комнаты, стуча своими тяжелыми сапогами и повинуясь ему, как вьючное животное. Я сказала ей "прощайте", когда она проходила мимо меня, но она не только не ответила, даже не взглянула на меня. Мои простые слова не произвели никакого впечатления на ее тупые чувства. Единственный голос, влиявший на нее, теперь молчал. Она снова обратилась в бессмысленное и безжизненное существо, отворившее нам калитку, пока Мизеримусу Декстеру не заблагорассудится снова заговорить с нею.
- Валерия! - сказала мне свекровь. - Наш скромный хозяин ждет, чтобы ты высказала о нем свое мнение.
впечатлением, которое он произвел лично на меня. Теперь я увидела перед собой живое, умное лицо, большие светло-голубые глаза, блестящие каштановые курчавые волосы, белые тонкие руки, великолепную шею и грудь. Уродство, уничтожавшее мужественную красоту головы и груди, было скрыто от взоров пестрой восточной одеждой, накинутой на кресло в виде покрывала. На Декстере была надета черная бархатная куртка, застегнутая на груди большими малахитовыми пуговицами, и кружевные манжеты, бывшие в моде в прошлом столетии. Может быть, вследствие недостатка опыта, но я не видела в нем никаких признаков сумасшествия и ничего отталкивающего, когда он смотрел на меня теперь. Единственный недостаток, который я заметила в его лице, заключался в морщинах у внешних уголков глаз, как раз у висков, появлявшихся, когда он смеялся или улыбался, и представлявших странный контраст с его почти юношеским лицом. Что же касается прочих черт лица, то рот его, насколько позволяли его видеть усы и борода, был небольшой и тонко очерченный. Нос строго греческий, может быть, слишком тонок в сравнении с полными щеками и высоким, большим лбом. Смотря на него глазами женщины, а не физиономиста, я могу сказать, что он был чрезвычайно красив. Живописец избрал бы его моделью для Святого Иоанна. А молодая девушка, не зная, что скрывается под восточной одеждой, увидев его, сказала бы мысленно: "Вот герой моих мечтаний".
- Что же, мистрис Валерия, - спросил он спокойно, - пугаю я вас теперь?
- Конечно нет, мистер Декстер.
Его голубые глаза, большие, как у женщины, и ясные, как у ребенка, устремились на мое лицо с таким странным выражением, которое заинтересовало и вместе с тем смутило меня.
В этом взоре появлялись то сомнение, тревожное, мучительное, то явное одобрение, открытое и неудержимое, так что тщеславная женщина могла бы вообразить, что с первого раза очаровала его. Потом вдруг новое чувство овладело им. Глаза его полузакрылись, голова опустилась, и он сделал руками жест, выражавший сожаление. Он забормотал что-то про себя, очевидно, преследуя тайную и печальную нить мыслей, уносивших его далеко от настоящего, и все более и более погружаясь в воспоминания прошлого. Иногда я могла разобрать некоторые слова. Мало-помалу я стала понимать, что происходило в уме этого странного человека.
- Лицо намного прелестнее, - расслышала я, - но фигура далеко не так красива. Чья фигура могла быть красивее ее? Есть что-то, напоминающее ее очаровательную грацию. В чем же именно сходство? Может быть, в манерах, в движениях? Бедный, несчастный ангел! Какая жизнь, и какая смерть!
Он, по-видимому, сравнивал меня с жертвой яда, первой женой моего мужа. Его слова подтверждали мои предположения. Если это справедливо, покойница, значит, пользовалась его расположением. Этого нельзя было не заметить по его тону: он восхищался ею при жизни и оплакивал ее смерть. Предположим, что я посвятила бы в свои планы это странное существо, что выйдет из этого? Выиграю я или потеряю через сходство, которое он, казалось, открыл во мне? Утешает ли его мой вид? Или, напротив, огорчает? Я с нетерпением желала услышать что-нибудь о первой жене моего мужа. Но ни слова не сорвалось более с его уст. Новая перемена произошла в нем. Он вдруг поднял голову и осмотрелся вокруг, как человек, внезапно пробужденный от глубокого сна.
- Что сделал я? - спросил он. - Неужели я опять дал волю своему воображению? - Он весь задрожал. - О, этот гленинчский дом! - пробормотал он как бы про себя. - Неужели мысль о нем никогда не покинет меня? О, этот гленинчский дом!
К моему величайшему разочарованию, мистрис Маколан прервала дальнейшие излияния.
Что-то в тоне и выражениях, относившихся к дому ее сына, казалось, оскорбляло ее. Она резко и решительно прервала его:
- Успокойтесь, друг мой, успокойтесь. Мне кажется, вы сами не знаете, что говорите.
Голубые глаза его засверкали гневно. Он быстрым движением руки откинул волосы в сторону. В следующую минуту он схватил ее за руку, заставил наклониться к нему и зашептал ей на ухо. Он был сильно взволнован. Шепот его был достаточно внятен, чтобы я могла расслышать его слова.
- Я не знаю, что говорю, - повторил он, устремив пристальный взор, но не на свекровь мою, а на меня. - Вы близорукая старая женщина! Где ваши очки? Посмотрите на нее. Неужели вы не видите сходства в фигуре, не в лице, с первой женой Юстаса?
- Чистая фантазия! - возразила мистрис Маколан. - Я не вижу ничего подобного.
- Тише, - прошептал он, с нетерпением оттолкнув ее, - она услышит.
- Я слышала, что вы оба говорили, - сказала я. - Вам нечего стесняться при мне, мистер Декстер. Вы можете говорить свободно. Я знаю, что муж был уже женат, и знаю ужасную смерть его первой жены. Я читала о процессе.
- Вы знаете жизнь и смерть мученицы! - воскликнул Мизеримус Декстер. Он вдруг подкатил свое кресло ко мне, почти нежно склонился и с глазами, полными слез, сказал мне: - Никто не ценил ее по достоинству, кроме меня одного. Никто, никто!
Мистрис Маколан с нетерпением направилась в другой конец комнаты.
- Когда вы будете готовы, Валерия, скажите мне, - произнесла она. - Нельзя так долго заставлять ждать людей и лошадей в этой открытой местности.
Я была очень заинтересована разговором с мистером Мизеримусом Декстером и нетерпеливо ожидала продолжения разговора, чтобы в эту минуту оставить его. Я сделала вид, что не слышала замечания мистрис Маколан. Я как бы нечаянно положила руку на его кресло, намереваясь удержать его поближе к себе.
Он все время смотрел на мою руку, лежавшую на подлокотнике кресла, но тут вдруг поднял глаза и посмотрел на меня сердито и подозрительно.
- Почему вы думаете, что у меня особый взгляд на это дело? - спросил он угрюмо.
- Я поняла это из отчета о процессе, - отвечала я. - Лорд-адвокат при передопросе выразился почти в тех же самых словах, какие я сейчас употребила. Я не имела ни малейшего намерения оскорбить вас, мистер Декстер.
Лицо его также скоро просветлело, как и омрачилось. Он улыбнулся и положил свою руку на мою. От прикосновения его мне стало неприятно. Я почувствовала, как все нервы точно задрожали во мне, и невольно отдернула руку.
- Прошу извинения, - сказал он, - если я вас не понял. Да, я действительно имею особый взгляд на эту несчастную леди. - Он замолчал и пытливо взглянул на меня. - А вы, -- спросил он, - также имеете особый взгляд на жизнь или смерть?
Я была сильно заинтересована и жаждала многое услышать. Надеясь, что, говоря с ним откровенно, вызову его на большую откровенность, я отвечала:
- Да.
- И вы сообщили кому-нибудь об этом? - продолжал он.
- До настоящей минуты ни одному живому существу, - ответила я.
- Это очень странно, - произнес он, внимательно всматриваясь в мое лицо. - Вы не можете питать участия к умершей женщине, которую никогда не знали. Почему задали вы мне этот вопрос именно теперь? Вы приехали ко мне с какой-нибудь целью?
- Да, с целью, - отвечала я правду.
- В ней есть что-нибудь, относящееся к первой жене Юстаса Маколана?
- Да.
- К чему-либо, случившемуся во время ее жизни?
- Нет.
- К ее смерти?
- Да.
Он вдруг с диким отчаянием всплеснул руками и потом сжал ими голову, точно внезапно пораженный тяжелым ударом.
- Я не могу более слышать об этом сегодня, - сказал он. - Я отдал бы все на свете, чтобы узнать, в чем дело, но я не смею. Я могу потерять всякую власть над собой, Я не в силах вызывать в памяти трагическое и таинственное прошлое и поднимать из могилы покойную мученицу. Вы слышали меня, когда пришли сюда? У меня необузданное воображение, оно уносит меня Бог знает куда, делает меня актером. Я разыгрываю роли некогда существовавших героев. Я вхожу в их положение, изучаю их характер, переношу на себя их индивидуальность и на время действительно становлюсь тем героем, которым себя воображаю. Я не могу преодолеть себя. Я должен все это проделать; если бы я не дал воли своему воображению, я сошел бы с ума. Я отдаюсь своей фантазии, и это продолжается несколько часов. После того я ослабеваю и нервы мои приходят в страшно напряженное состояние. Если в это время возбудить во мне печальные и тяжелые воспоминания, v меня начинается истерика, и я начинаю кричать. Вы слышали мои крики, вы не должны видеть меня в истерике. Нет, мистрис Валерия, вас, невинное отражение покойной, я не хочу пугать ни за что на свете. Не приедете ли вы ко мне завтра? У меня есть пони и кабриолет. Ариель, моя нежная Ариель, умеет править. Она приедет за вами к маме Маколан и привезет вас сюда. Мы поговорим завтра, когда я буду в силах. Я умираю от нетерпения выслушать вас. К завтрашнему дню я окрепну. Я буду вежлив, умен и общителен. Но теперь ни слова о том! Отложим этот слишком возбуждающий, слишком интересующий меня разговор. Я должен успокоиться, или мозг закипит у меня в голове. Музыка - лучшее наркотическое средство для возбужденного мозга. Мою арфу! Дайте мою арфу!
Он быстро откатил свое кресло в дальний конец комнаты, мимо мистрис Маколан, возвращавшейся за мной.
- Поедемте! - сказала раздражительно старая леди. - Вы видели его, и он сам достаточно выказал себя. Далее смотреть на него скучно и утомительно. Едемте.
был чрезвычайно мал. Это была старинная арфа, похожая на лиру муз и легендарных валлийских бардов.
- Прощайте, Декстер, - сказала мистрис Маколан.
Он сделал повелительный жест рукой.
- Подождите, - сказал он, - послушайте мое пение. - Затем он обратился ко мне: - Я никогда не исполняю чужой музыки. Я сам сочиняю как слова, так и музыку. Я импровизирую. Дайте мне минуту подумать, и я сейчас сыграю вам свою импровизацию.
Он закрыл глаза и опустил голову на арфу. Его пальцы слегка перебирали струны, пока он думал. Через несколько минут он поднял голову, взглянул на меня и сыграл прелюдию. Хорошая или дурная была музыка, я не берусь об этом судить. Это были дикие звуки, нисколько не похожие на новейшую музыку. То слышалась медленная восточная пляска, то строгая гармония, напоминавшая старинные Грегорианские гимны. Слова, последовавшие за прелюдией, были так же дики и несообразны с правилами искусства, как сама музыка. Они, как видно, были внушены случайностью, предметом песни была я. И прекрасным тенором, какой когда-либо случалось мне слышать, поэт мой пел обо мне:
Голос его затихал, пальцы едва касались струн. Взволнованный мозг нуждался в покое, и он нашел его. При последних словах его глаза медленно закрылись, голова опустилась на кресло, и он заснул, обняв свою арфу, как ребенок, прижав к груди новую игрушку.