Закон и жена.
Часть вторая.
Глава V. Моя настойчивость

Глава V
МОЯ НАСТОЙЧИВОСТЬ

Внизу, в приемной, ждала нас Ариель, полусонная, полубодрствующая. Не говоря ни слова и ни разу не взглянув в нашу сторону, проводила она нас через темный сад и заперла за нами калитку.

- Прощайте, Ариель, - сказала я, садясь в экипаж, но не получила никакого ответа. Только слышались тяжелые шаги, направлявшиеся к дому, и потом раздался шум затворившейся двери.

Слуга между тем зажег у кареты фонари и, неся один из них в руках, заботливо светил нам, провожая нас через обломки, и благополучно вывел на большую дорогу.

- Итак, - произнесла свекровь моя, спокойно усевшись в экипаж, - вы видели Мизеримуса Декстера; надеюсь, вы удовлетворены. Я готова отдать ему справедливость и признаться, что никогда еще не видала его таким сумасшедшим, как сегодня вечером. Что вы на это скажете?

- Я не берусь оспаривать ваше мнение, - отвечала я, - но что касается меня, то я не нахожу его сумасшедшим.

- Не находите его сумасшедшим после его неистового катания в кресле! - вскричала мистрис Маколан. - Не сумасшедший - после его комедии с несчастной кузиной! Не сумасшедший - после песни, которую он сочинил в честь вас, и, наконец, в заключение заснул в кресле. О, Валерия! Валерия! Как справедливо сказал мудрец о наших предках: "Слеп тот, кто не хочет видеть".

- Извините меня, дорогая мистрис Маколан, я видела все, о чем вы сейчас упоминали, и я никогда в жизни не была так удивлена и поражена. Но теперь, когда первое изумление прошло и я могу спокойно все обдумать, я сильно сомневаюсь, чтобы он был сумасшедший в полном смысле этого слова. Мне кажется, он открыто выражает - правда, слишком резко и грубо - мысли и чувства, которых мы стыдимся как слабости и стараемся скрывать. Я сама, признаюсь, часто воображала себя другим человеком и испытывала при том величайшее удовольствие. Одно из любимых детских занятий, когда дети одарены воображением, это представлять себя феями, королевами и т. п. Мистер Декстер обнаруживает эту странность, как все дети, и если это признак сумасшествия, то он, конечно, сумасшедший. Но я заметила, что, когда его воображение успокаивается, он снова становится Мизеримусом Декстером и не считает себя более ни Наполеоном, ни Шекспиром. К тому же не мешает припомнить то, какую уединенную и скучную жизнь ведет он. Я не могу научно обосновать, какое влияние оказывает на него эта жизнь, но полагаю, что все его причуды можно объяснить чересчур возбужденным воображением, а его опыт над бедной кузиной, так же как и его пение-экспромт, не что иное, как следствие чрезмерного самолюбия. Я надеюсь, что такое признание не унизит меня в вашем мнении, и должна сказать откровенно, что это посещение доставило мне большое удовольствие и что Мизеримус Декстер серьезно заинтересовал меня.

- Не хотите ли вы сказать этой ученой речью, что вы намерены еще раз навестить Декстера? - спросила мистрис Маколан.

- Я не знаю, как буду относиться к этому завтра утром, - сказала я, - но в настоящую минуту я положительно решила еще раз увидеться с ним. Я имела непродолжительный разговор с ним, пока вы оставались на другом конце комнаты, который убедил меня, что он действительно может быть мне полезен...

- Может быть вам полезен! В чем? - прервала меня свекровь.

- В том, что стало целью моей жизни, дорогая мистрис Маколан, и что вы, к величайшему моему сожалению, не одобряете.

- И вы хотите сообщить ему свои намерения, открыть вашу душу такому человеку?

- Да, если я завтра буду придерживаться того же мнения, что и сегодня. Очень может быть, что это риск, но я должна рискнуть. Знаю, что я неосторожна, но осторожность не всегда помогает в таком положении, в каком нахожусь я.

На это мистрис Маколан не возразила ни слова. Она открыла большую сумку и вынула оттуда коробочку спичек и маленький фонарик.

- Вы вынуждаете меня показать вам последнее письмо вашего мужа из Испании. Я захватила его с собой. Из него вы увидите, бедный, увлекающийся ребенок, как сын мой относится к бесполезной и безнадежной жертве, которую вы хотите принести ради него. Зажгите огонь!

Я охотно повиновалась ей. С той минуты, как я услышала, что Юстас отправился в Испанию, я жаждала узнать о нем что-нибудь, чтобы поддержать мой упавший дух после стольких разочарований и огорчений. К тому же я не знала, думает ли мой муж обо мне в своем добровольном изгнании. Надеяться же, что он сожалеет о своем необдуманном поступке, было, конечно, еще рано.

Когда фонарик был зажжен и повешен на свое место между двумя передними стеклами кареты, мистрис Маколан подала мне письмо. Нет большего безумия, чем безумие любви. Мне стоило огромных усилий сдержаться и не поцеловать лист бумаги, к которой прикасалась дорогая рука моего мужа.

- Начните отсюда, со второй страницы, - сказала моя свекровь, - здесь речь идет о вас. Прочитайте все с начала и до конца и, ради Бога, образумьтесь, пока еще не поздно!

Я исполнила ее желание и прочла следующее.

"Могу ли я писать о Валерии? Я должен, однако, писать о ней. Уведомьте меня, как она поживает, что делает, как выглядит. Я постоянно думаю о ней. Не проходит дня, чтобы я не оплакивал ее потерю. О, если бы она довольствовалась своим положением и не старалась открывать ужасной тайны!

В последний раз, когда я видел ее, она говорила, что хочет прочесть отчет о процессе. Исполнила ли она это? Мне кажется -- я серьезно говорю это, матушка, -- ясных глазках, устремленных на человека, обвиненного и до конца не оправданного в низком и гнусном убийстве, и представьте себе, что должен чувствовать этот человек, если у него есть сердце и чувство стыда. Мне больно писать об этом.

Неужели она все еще не отказалась от безнадежного предприятия, бедный ангел, увлекающийся с самым искренним безрассудным великодушием! Неужели она воображает, что в ее власти доказать всему свету мою невиновность! О, матушка, если она настаивает на своем, употребите все свое влияние и заставьте ее отказаться от этих намерений! Избавьте ее от унижений, разочарований и, может быть, оскорблений, которым она невинно рискует подвергнуться. Ради нее, ради меня употребите все старания, чтобы достигнуть этого результата.

Я не пишу ей и не смею писать. И когда вы увидитесь с ней, не говорите ничего такого, что напоминало бы ей обо мне. Напротив того, помогите ей забыть меня поскорее. Единственное добро, которое я могу сделать ей, единственное успокоение - это исчезнуть из ее жизни".

Этими злополучными словами заканчивалось письмо, которое я молча вернула матери.

Я не отвечала и тихонько плакала под вуалью. Мое будущее представлялось мне таким мрачным. Муж мой продолжал держаться ложного направления, так безнадежно заблуждался. Единственной надеждой для нас обоих и единственным утешением для меня была моя отчаянная решимость. Если бы я могла еще колебаться и нуждалась в поддержке для сопротивления увещаниям моих друзей, то достаточно было письма Юстаса, чтобы заставить меня твердо держаться моих намерений. К тому же он не забыл меня, постоянно думает обо мне, оплакивает мою потерю. Это было для меня большим утешением. "Если Ариель приедет завтра за мной, - думала я, - то я отправлюсь с ней к Декстеру".

Мистрис Маколан высадила меня из кареты у дома Бенджамина.

Расставаясь с ней, я сообщила - я нарочно откладывала это сообщение до последней минуты, - что завтра Мизеримус Декстер пришлет за мной свою кузину в кабриолете, и спросила ее, позволит ли она мне отправиться к нему из ее дома или она пришлет кабриолет к дому Бенджамина. Я ожидала вспышки гнева, но старая леди приятно изумила меня. Она ясно дала мне понять, что я ей понравилась, сделала над собой усилие и спокойно сказала:

- Если вы непременно хотите возвратиться завтра к Декстеру, то, конечно, вы поедете не из моего дома. Но надеюсь, что завтра вы раздумаете, встанете утром более благоразумной женщиной.

"Я не имею права контролировать ваши поступки, -- Я посылаю кабриолет, но думаю, что вы не поедете в нем. Я желала бы убедить вас, Валерия, в том, что я ваш искренний друг. Я с душевной тоской думала о вас нынешней ночью. Меня мучила мысль, что я не предприняла должных мер для предотвращения вашего несчастного брака. Но что могла бы я сделать, я, право, не знаю. Сын мой сообщил мне, что он ухаживает за вами под вымышленным именем, но он не открыл мне, под каким именно именем, и не сказал, кто вы и где живут ваши друзья. Может быть, я должна была бы все это разузнать сама и тогда сообщить вам истину, но боялась нажить себе врага в собственном своем сыне. Я полагала, что честно исполню долг свой, отказав в согласии на ваш брак и не присутствуя на вашей свадьбе. Не слишком ли малым я удовлетворилась? Но теперь поздно говорить об этом. Зачем тревожить вас бесполезным раскаянием и сожалением старухи. Если с вами случится что-нибудь, дитя мое, я буду считать себя в том виноватой, хотя и косвенно. Мое тягостное душевное настроение заставляет меня писать вам, хотя я не могу сообщить ничего интересного. Не ездите к Декстеру! Меня всю ночь томило предчувствие, что ваше посещение Декстера дурно кончится. Напишите ему, извинитесь перед ним, Валерия! Я твердо уверена, что вы будете раскаиваться, если еще раз поедете к нему".

Можно ли было еще более предостерегать, еще заботливее давать советы? Но ни то, ни другое на меня не подействовало.

стараться выпытать у Декстера его подозрения по поводу смерти мистрис Юстас Маколан. На его слова смотрела я, как на путеводную звезду среди окружавшего меня мрака. Я написала мистрис Маколан, выразила ей свою благодарность за ее сочувствие и сожаление, что не могу исполнить ее желания. Тотчас после этого я отправилась к Декстеру.