Лунный камень.
Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 3-й, доставленный Франклином Блеком.
Глава X.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 3-й, доставленный Франклином Блеком. Глава X. (старая орфография)

X.

Не берусь решать, как подействовала бы на других людей та отсрочка, на которую был осужден я. Двухчасовая проба моего терпения так повлияла на меня, что физически я места себе не находил, а в нравственном отношении ни с кем и говорить не мог, до тех пор пока не узнаю всего, что хотел мне сообщить Ездра Дженнингс. В таком настроении я не только отказался от посещения мистрис Абльвайт, но даже уклонился от встречи с самим Габриелем Бетереджем.

Возвратясь во Фризингалл, я оставил Бетереджу записку, извещавшую его, что дела внезапно отозвала меня на некоторое время, но что он наверно может ожидать моего возвращения к трем часам пополудни. Я просил, чтоб он, в ожидании меня, потребовал себе обед в обычный час и затем развлекся бы чем угодно. Я знал, что у него во Фризингалле куча приятелей, а без всякого сомнения, найдется чем наполнить время до моего возвращения в гостиницу.

Сделав это, я как можно скорее выбрался из города и прослонялся в пустынных, болотистых окрестностях Фризингалла, пока не настала пора вернуться к мистеру Канди.

Ездра Дженнингс уже освободился, и ждал меня.

Он одиноко сидел в бедненькой комнатке, отделенной стеклянною дверью от операционной. Раскрашенные рисунки, изображавшие отвратительные последствия отвратительных болезней украшали её голые, темные стены. Полка, уставленная пыльными, медицинскими книгами, увенчанная черепом, вместо обычного бюста; огромный стол соснового дерева, весь залитый чернилами; деревянные стулья того сорта, что попадаются в кухнях и коттеджах; протертый шерстяной половик посреди комнаты; таз со стоком воды и краном, грубо вделанным в стену, неприятно намекавший на свою связь с хирургическими операциями, - таково было все убранство комнаты. Пчелы жужжали по цветам, выставленным в горшках за окном; птицы пели в саду; где-то в соседнем доме чуть слышно, с перерывами, бренчало разстроенное фортепиано, то затихая, то снова звуча. Во всяком другом месте эта будничные звуки сладко напоминала бы о повседневной жизни окружающого мирка. Сюда же она врывалась как бы помехой тишине, которую имели право нарушать только людския страдания. Я поглядел на ящик красного дерева с инструментами, на большой сверток корпии, помещавшиеся отдельно на каминных полках, и внутренно содрогнулся, подумав о звуках, свойственных повседневному быту Ездры Дженнингса.

- Я не извиняюсь в том, что принимаю вас в этой комнате, мистер Блек, сказал он: - она единственная во всем доме, где в эти часы мы можем быть уверены, что нам не помешают. Вот я приготовил для вас мои бумаги; а вот это две книги, на которые нам, вероятно, придется ссылаться во время занятий. Подвигайтесь к столу, тогда вам ловчее будет вместе просматривать.

Я подвинулся к столу, а Ездра Дженнингс подал мне рукописные заметки. Оне заключалась в двух больших листах бумаги. Поверхность одного из них была покрыта четким письмом с пробелами. Другой же сверху до визу был исписан красными и черными чернилами. В эту минуту любопытство мое было так раздражено, что я, взглянув на второй лист бумаги, в отчаянии сунул его прочь от себя.

- Сжальтесь надо мной хоть немного, сказал я, - прежде нежели я стану читать это, скажите, на что я могу надеяться?

-- Охотно, мистер Блек! позволите ли вы предложить вам вопроса два?

- Сколько угодно.

Он поглядел на меня с грустною улыбкой и добрым, полным участия выражением в кротких, темных глазах.

- Вы уже говорили мне, сказал он, - что с роду, заведомо вам, не пробовала опиума.

- Заведомо мне? повторил я.

- Вы сейчас увидите, зачем я делаю эту оговорку. Будем продолжать. Вы не вспомните, чтобы когда-нибудь принимали опиум. Прошлого года в это самое время вы страдали нервным раздражением и плохо спали по ночам.

Однакоже ночь в день рождения оказалась исключением из общого правила: вы спали крепко. Так ли я говорю до сих пор?

- Совершенно так.

- Не известно ли вам какой-нибудь причины, которой вы могли бы приписать это нервное страдание и безсонницу.

- Нет, никакой. Старик Бетередж, помнится, угадывал причину. Но об этом едва ли стоит упоминать.

- Извините. В подобном деле все стоит упомнить. Бетередж объяснял же чем-нибудь вашу безсонницу. Чем же?

- А у вас была постоянная привычка?

- Да.

- И вы ее оставили разом?

- Да.

- Бетередж был совершенно прав, мистер Блек. Когда курение обратилось в привычку, надо обладать необыкновенным здоровьем, чтобы разом бросить ее без некоторого, временного вреда для нервной системы. Теперь мне понятна ваша безсонница. Следующий вопрос касается мистера Канди. Припомните-ка, не вступали ли вы с ним в какой-нибудь спор, - за обедом или после, - по предмету его профессии?

Вопрос этот мигом пробудил во мне одно из дремлющих воспоминаний в связи с празднеством дня рождения. Глупое состязание, происшедшее при этом случае между мной и мистером Канди, читатель найдет в X главе Бетереджева разказа, где оно изложено гораздо пространнее чем заслуживает. Я так мало думал о нем в последствии, что подробности этого спора совершенно изгладились в моей памяти. Я мог только вспомнить и передать Ездре Дженнингсу, как я нападал за обедом на искусство врачевания с такою резкостью и упорством, что даже мистера Канди на минуту вывел из терпения. Я вспомнил также, что сама леди Вериндер прекратила спор своим вмешательством, а мы с маленьким доктором, как говорят дети "опять помирились" и разсталась к ночи, попрежнему, добрыми приятелями.

- Еще одно, сказал Ездра Дженнингс, - что мне весьма важно знать, не было ли у вас в то время какой-нибудь особенной причины безпокоиться об алмазе?

- У меня были самые уважительные причины безпокоиться о нем; я знал, что насчет его составлен заговор, а меня предупредила, чтоб я правил меры относительно безопасности мисс Вериндер, как владелицы камня.

- Вечером в день рождения, пред тем как ложиться спать, не говорили ли вы с кем-нибудь об обезпечении сохранности алмаза.

- Леди Вериндер говорила об этом с дочерью...

- При вас?

- Да.

Ездра Дженнингс взял со стола заметки и подал их мне.

- Мистер Блек, сказал он: - если вы прочтете эти заметки теперь, когда мои вопросы и ваши ответы пролила новый свет на них, то вы сделаете два удивительные открытия касательно вас самих. Вы увидите: вопервых, что вы вошли в гостиную мисс Вериндер и взяли алмаз, находясь в возбужденном состоянии, происшедшем от приема опиума; вовторых, что опиум был дан вам мистером Канди, - без вашего ведома, - в виде практического опровержения мнении, высказанных вами за обедом.

Я остался с бумагами в руке, совершенно ошеломленный.

- Читайте и простите бедного мистера Канди, кротко проговорил помощник; - согласен, что он страшных бед наделал, но ведь это было неумышленно. Просмотрев эта заметки, вы увидите, что он, еслибы не заболел, на другой же день вернулся бы к леди Вериндер и сознался бы в сыгранной над вами шутке. мисс Вериндер услыхала бы об этом, разспросила бы его, и правда, скрывавшаяся в течении целого года, вышла бы наружу в тот же день.

Я стал приходить в себя.

- Мистер Канди вне всякого гнева с моей стороны, сердито проговорил я. - Но сыгранная надо мной шутка тем не менее коварный поступок. Я могу простить, но никогда не забуду его.

-- Всякий врач совершает подобные коварства, мистер Блек, в течении своей практики. Невежественная боязнь опиума (у нас в Англии) не ограничивается низшими и менее образованными классами. Всякий доктор при большой практике по временам бывает вынужден обманывать своих пациентов, как мистер Канди обманул вас. Я не защищаю его шутки, безразсудно сыгранной над вами. Я только прошу вас точнее и снисходительнее взглянут на её цель.

- Как это сделано? спросил я: - кто же дал мне опиуму без моего ведома.

- Ужь этого я не знаю. Мистер Канди словечка не проронил об этом во всю свою болезнь. Может быт, собственная ваша память укажет вам, кого следует подозревать?

- Нет.

- Да оно и безполезно в настоящем случае. Опиум вам дали как-нибудь тайно. Оставим это и перейдем к тому, что для нас именно теперь важно. Прочтите мои заметки, если разберете. Освойтесь со всеми прошлыми событиями. Я хочу предложить вам, касательно будущого, нечто весьма смелое и поразительное.

Эта слова заставили меня очнуться.

в бреду:

"Мистер Франклин Блек.... и любезен... заткнуть рот....... медицине..... признался..... по ночам безсонница... говорю ему..... разстроены.... лекарство.... он говорит мне.... и отыскивать дорогу в потьмах одно и то же.... всею компанией за столом.... я говорю... ищете сна... зачем, кроме лекарства.... Он говорит.... вел слепого... понимаю, что это значит.... Остроумно... проспать всю ночь, несмотря на то.... надо уснуть... аптечка леди Вериндер..... двадцать пять капель... без его ведома.... завтра поутру.... Ну, мистер Блек... лекарства сегодня.... никогда.... без того.... Напротив, мистер Канди.... Отлично... без того.... прихлопнуть его... правдой.... Кроме того.... отлично.... дозу опиуму, сэр.... в постель..... Что же теперь.... медицине-то....

Этим оканчивался первый из двух листов бумаги. Я возвратил его Ездре Дженнингсу.

- Это не то ли, что вы слышали у постели его? спросил я.

- Буквально то самое, что я слышал, ответил он, - за исключением повторений, которых я не воспроизводил из моих скорописных заметок. Он повторял некоторые слова и фразы раз двенадцать кряду, даже раз по пятидесяти, смотря по большей или меньшей важности, которую придавал выражаемой ими мысли. Таким образом эти повторения несколько помогли мне связать отрывочные фразы. Не думайте, прибавил он, показывая на второй лист бумаги, - чтоб я претендовал на воспроизведение тех самых выражений, которые употребил бы сам мистер Канди, еслибы мог связно говорить. Я говорю только, что проник сквозь все препятствия безсвязного выражения до мысли, которая в это время таилась в нем со всею своею последовательностью. Судите сами.

Я взялся за второй лист, служивший ключом к первому, как мне теперь стало известно.

Бредни мистера Канди были вновь переписаны черными чернилами; а пробелы между фразами Ездра Дженнингс дополнил красными чернилами. Я воспроизвожу их одинаковым почерком, так как подлинник и дополнение его на этих страницах довольно близко следуют одно за другим, чтоб их легко можно было сравнить между собой.

".....Мистер Франклин Блек умен и любезен, но ему надо заткнуть рот, когда он говорит о медицине. Он признался, что у него по ночам безсонница. Я говорю ему, что нервы его разстроены и надо принять лекарство. А он говорит мне, что лечиться, и отыскивать дорогу в потьмах - одно и то же. И это пред всею компанией, за столом. Я говорю: "это вы ищете сна и ничем кроме лекарства не добудете его." А он говорят мне: "слыхал я, как слепой вед слепого, и теперь понимаю, что это значит". Остроумно, а все-таки он у меня проспит целую ночь, несмотря на то. Ему непременно надо уснуть; у меня под рукой аптечка леди Вериндер. Дать ему двадцать пять капель опиума на ночь, без его ведома, и зайдти завтра поутру. "Ну, мистер Блек, не принять ли вам немножко лекарства сегодня? Вы никак не уснете без того." - "А вот, напротив, мистер Канди, я отлично спал эту ночь и без того." Тут и прихлопнуть его всею правдой! Кроме того, что вы отлично спали, вы еще приняли дозу опиуму, сэр, пред тем как лечь в постель. Что же теперь вы скажете о медицине-то?"

Возвратив рукопись Ездре Дженнингсу, я прежде всего весьма естественно пришед в восторг от той ловкости, с которою он выработал эту гладкую и законченную ткань из перепутанной пасьмы. Я хотел-было выразить свое удивление в нескольких словах, но он скромно перебил их, спросив, согласен ли его вывод из этих записок с моим.

- Уверены ли вы подобно мне, оказал он, - что во всех ваших поступках вечером, в день рождения мисс Вериндер, вы действовали под влиянием опиума?

- Я слишком мало знаю о влиянии опиума, чтоб иметь свое мнение, ответил я. - Я могу только следить за вашим и убеждаюсь, что вы правы.

- Очень хорошо. Следующий вопрос вот в чем. Вы теперь убеждены, я также убежден, но как вам убедит других?

Я показал ему на две рукописи, лежавшие пред нами на столе. Ездра Дженнингс покачал головой.

- Безполезно, мистер Блек! Совершенно безполезно в силу трех неопровержимых доводов. Вопервых, эти заметки была сделаны при условиях, совершенно чуждых большинству людей. Вот вам одно уже не в пользу их! Вовторых, эти заметки представляют собой медицинскую метафизическую теорию. Опять не в пользу их! Втретьих, эти заметки сделаны мною, ничто, кроме моего заявления, не удостоверяет, что это не подделка. Припомните что я вам говорил на болоте и подумайте, много ли стоит мое заявление. Нет! относительно светского приговора заметки мои имеют лишь следующую цену. Надо возстановить вашу невинность, ну, вот оне и показывают как это сделать. Мы должны подтвердить ваше убеждение опытом, и подтвердите его вы.

- Каким образом? спросил я.

Он быстро наклонился ко мне через стол, разделявший вас.

- Решитесь ли вы на смелый опыт?

- Я готов на все чтобы разсеять подозрение, которое тяготеет надо мной.

- Какому угодно, без разбора.

- Последуете ли вы неуклонно моему совету? Он может выставить вас на посмешище глупцам; он может вызвать увещания по стороны друзей, которых мнения вы обязаны уважать....

- Скажите что делать? нетерпеливо воскликнул я. - Я сделаю это, будь что будет.

- Вот что вы сделаете, мистер Блек, ответил он, - вы украдете алмаз вторично, безсознательно, в присутствии свидетелей, которых показания будут неоспоримы.

Я задрожал всем телом. Пробовал заговорить и только глядел на него.

- Я думаю, что это можно сделать, продолжил он, - и это будет сделано, если только вы поможете мне. Постарайтесь успокоиться, сядьте, и выслушайте, что я вам скажу. Вы опять начали курить, я это видел сам. Давно ли вы начали?

- Скоро год.

- Как же вы курите, больше или меньше прежнего?

- Больше.

- Можете ли вы снова бросить эту привычку? только разом, как прежде бросили.

Я начинал смутно догадываться куда он метит.

- Брошу с этой же минуты, ответил я.

- Если последствия будут те же, что в июне прошлого года, сказал Ездра Дженнингс, - если вы опять станете страдать безсонницей, как страдали тогда, мы выиграем первый шаг. Состояние ваших нервов будет несколько сходно с тем, в котором они находилась в день рождения мисс Вериндер. Если нам удастся хоть приблизительно возобновить домашнюю обстановку, окружавшую вас в то время, и если вам удастся занять ваш ум различными вопросами относительно алмаза, волновавшими вас в прежнее время, то вы придете приблизительно в то же самое телесное и душевное состояние, в котором опиум захватил вас прошлого года. В таком случае мы можем питать весьма основательную надежду на то, что вторичный прием его повлечет за собой в большей или меньшей степени повторение тех же самых последствий. Вот мое предложение в нескольких словах, на скорую руку. Теперь вы увидите чем оно оправдывается.

Он взял одну из лежавших возле него книг и развернул ее на странице, заложенной полоской бумаги.

- Не думайте, что я стану докучать вам лекцией физиологии, оказал он: - я считаю своею обязанностью ради нас обоих доказать, что прошу вас подвергнуться этому опыту не в силу какой-нибудь теории собственного изобретения. Взгляд мой оправдывается общепринятыми основаниями и признанными авторитетами. Подарите мне пять минут внимания, а я покажу вам, что мое предложение, при всей кажущейся фантастичности его, освящается наукой. Вот, вопервых, физиологический принцип, на основании которого я действую, изложенный самим доктором Карпентером. Прочтите про себя.

Он подал мне полоску бумаги, заложенную в книгу. На ней была написаны следующия строки:

"По многом основаниям можно думать, что чувственное впечатление, однажды воспринятое познавательною способностью, отмечается, так сказать, в мозгу, и может воспроизводиться в последствии, хотя бы ум и не сознавал его присутствия в течении всего промежуточного времени.

- Ясно ли до сих пор? спросил Ездра Дженнингс.

- Совершенно ясно.

Он подвинул ко мне развернутую книгу и указал параграф, подчеркнутый карандашом.

- Теперь, сказал он, - прочтите вот этот отчет об одном случае, по-моему, прямо относящемся к нашему положению и к опыту, на который я вас подбиваю. Прежде всего заметьте, мистер Блек, что я ссылаюсь на величайшого из английских физиологов. У вас в руках физиология человека, сочинение доктора Эллиотсона; а случай, приводимый доктором, подтверждается известным авторитетом мистера Комба.

Указанный мне параграф содержал в себе следующее:

"Доктор Абель сообщал мне", пишет мистер Комб, - "об одном Ирландце, который состоял носильщиком при магазине и в трезвом состоянии забывал что он делал пьяный; но выпив снова, припоминал поступки совершенные им во время прежнего опьянения. Однажды, будучи пьян, он потерял довольно ценный сверток, а протрезвясь, не мог дать о нем никакого отчета. В следующий же раз, как только напился, тотчас вспомнил, что оставил сверток в одном доме, где тот, на неимением на нем адреса, и хранился в целости, пока за ним не зашли."

- И это ясно? спросил Ездра Дженнингс.

- Как нельзя более.

Он заложил полоску бумаги обратно и закрыл книгу.

- Теперь вы убеждены, что я говорил не без авторитета для своей поддержки? спросил он: - если же нет еще, то мне стоит только пойдти к этим полкам, а вам останется лишь прочесть параграфы, какие я вам указку.

- Я совершенно уверен, сказал я: - без всякого дальнейшого чтения.

- В таком случае, мы можем вернуться к тому, что вас лично интересует в этом деле. Я считаю своим долгом заявить вам все, что можно сказать против вашего опыта, равно как и в пользу его. Еслибы в нынешнем году мы могли воспроизвести условия вашей болезни точь-в-точь, как они были прошлого года, то физиология порукой, что мы достигли бы того же самого результата. Но это, надо сознаться, просто невозможно. Мы можем надеяться лишь на приблизительное воспроизведение условий, и если нам не удастся возвратить вас в прежнее состояние, то попытка наша пропала. Если же вам это удастся, - а я надеюсь на успех, - тогда вы повторите свои поступки в ночь после дня рождения по крайней мере на столько, что убедите всех разсудительных людей в своей невинности, нравственной разумеется, относительно покражи алмаза. Кажется, теперь, мистер Блек, я поставил вопрос по всех сторон его возможно ясно. Если же осталось еще нечто неразъясненное, укажите мне, и я разъясню вам, если это возможно.

- Я совершенно понимаю все, что вы объяснили мне, сказал я: - но, признаюсь, меня озадачивает один пункт, которого вы мне еще не разъяснили.

- Какой же это?

- Я не понимаю самого действия опиума. Я не понимаю, как я мог ходить вниз по лестнице и вдоль по корридорам, отворять и задвигать ящики коммода и снова вернуться в свою комнату. Все это проявление деятельных сил. Я думал, что опиум сначала одуряет, а потом клонит ко сну.

- Это общее заблуждение насчет опиума, мистер Блек! В настоящую минуту я служу вам своим умом (какой есть) под влиянием дозы опиума вдесятеро сильнейшей нежели данная вам мистером Канди. Но не полагайтесь на мой авторитет даже в личном моем опыте. Я предвидел ваше возражение, а опять таки запасся безпристрастным свидетельством, которое будет иметь надлежащий вес в ваших глазах и в глазах ваших друзей.

Он подал мне вторую из двух лежавших на столе книг.

- Вот, сказал он: - пресловутые Возьмите книгу с собой и прочтите. На отмеченной мною странице вы увидите, что де-Квинсей, когда ему случалось, как он выражается, "не в меру хватать опиуму", или шел в раек оперного театра наслаждаться музыкой, или в субботние вечера шлялся по лондонским рынкам и с любопытством сделал за всеми плутнями и проделками бедняков, промышлявших себе воскресный обед. Этого довольно для доказательства способности к деятельным занятиям и передвижению с места на место под влиянием опиума.

- В этом отношении я удовлетворен вашим ответом, сказал я, - но я не вижу в нем, как именно действовал опиум на меня самого.

- Постараюсь ответить на это в нескольких словах, сказал Ездра Дженнингс; - действие опиума, в большинстве случаев, заключается в двух влияниях: сначала возбудительном, а потом усыпляющем. Под влиянием возбуждения, последние и самые живые впечатления, оставшияся в уме вашем, - именно впечатления, касавшияся алмаза, - при болезненно раздраженном состоянии ваших нервов, весьма вероятно, должны были преобладать в мозгу и подчинить себе ваш разсудок вместе с волей, точь-в-точь как их подчиняет себе обыкновенное сновидение. Мало-по-малу, под этим влиянием, опасения за целость алмаза, ощущаемые вами в течение дня, стали весьма способны развиться из сомнений в положительную уверенность, побудить вас к деятельной попытке предохранить драгоценность, направить вас с этою целью в ту комнату, куда вы входили, и руководить вас по ящикам коммода, пока вы не нашли того, в котором лежал камень. В опьянении опиумом вы все это могли сделать. Позже, когда усыпляющее влияние его стало брать верх над возбудительным, вы понемногу начали приходить в оцепенение и столбняк. Еще позднее вы впали в глубокий сон. Когда же настало утро, и вы проспались от опиума, то проснулись в совершенном неведении своих поступков за-ночь, словно вы прожили это время у антиподов. Достаточно ли я разъяснил вам, до сих пор?

- Вы настолько разъяснили мне, сказал я, - что я попрошу вас продолжать. Вы показали мне, как я вошел в комнату и взял алмаз. Но мисс Вериндер видела, как я вышед из комнаты с алмазом в руке. Можете ли вы проследить мои действия с этой минуты? Можете ли вы угадать, что я сделал вслед затем?

алмаза. Выйдя из гостиной мисс Вериндер, с алмазом в руке, вы, по всей вероятности, вернулась в свою комнату....

- Да? И что же затем?

- Очень возможно, мистер Блек, - я не смею высказаться утвердительнее, - что мысль о сохранении алмаза весьма естественно и последовательно привела вас к мысли спрятать алмаз, и вы спрятали его где-нибудь в вашей спальне. В таком случае происшествие с ирландским носильщиком может повториться и с вами. Под влиянием вторичного приема опиума, вы, пожалуй, вспомните место, в котором спрятали алмаз под влиянием первого приема.

Теперь настала моя очередь просвещать Ездру Дженнингса. Я прервал его на этих словах.

- Вы разчитываете, сказал я, - на результат, которого быть не может. Алмаз в настоящее время находится в Лондоне.

- В Лондоне? повторил он: - как же он попал в Лондон из дома леди Вериндер?

- Этого никто не знает.

- Вы собственноручно вынесли его из комнаты мисс Вериндер. Как же его взяли у вас?

- Я понятия не имею, как его у меня взяли.

- Нет.

- Мистер Блек! Тут, кажется, надо кое-что разъяснить. Смею ли я спросить, почему вы знаете, что алмаз в настоящее время находится в Лондоне?

Этот самый вопрос я предлагал мистеру Броффу, производя первые исследования о Лунном камне, по возвращении моем в Англию. Поэтому, отвечая Ездре Дженнингсу, я повторил только слышанное мною из собственных уст адвоката и уже известное читателю.

Он явно высказал, что не удовлетворен моим ответом.

я напомню вам, что и ваше мнение также на одном предположении основано.

Этот взгляд на дело был для меня совершенно вон. Я с нетерпением ждал чем он оправдает его.

- Я комнате. А вы предполагаете, что индейские заговорщики никоим образом не могла ошибаться. Индейцы пошли за алмазом в дом мистера Локера, а поэтому алмаз непременно должен быть у мистера Локера в руках! Есть ли у вас какое-нибудь доказательство хоть бы того, что алмаз действительно увезли в Лондон? Вы даже не можете догадаться как или кем он был взят им дома леди Вериндер! А чем вы докажете, что он точно заложен мистеру Локеру? Он заявляет, что никогда и не слыхивал о Лунном камне, и в расписке его банкира ничего не видно, кроме приема драгоценности высокой стоимости. Индейцы полагают, что мистер Локер лжет, - и вы опять таки полагаете, что Индейцы правы. В защиту своего взгляда я говорю только, что он возможен. Можете ли вы, основываясь на логике или на законе, оказать нечто большее в защиту вашего взгляда, мистер Блек?

Вопрос был поставлен твердо и, - нечего спорить - вполне справедливо.

- Сознаюсь, что вы озадачили меня, ответил я. - Вы ничего не имеете против того, чтоб я написал к мистеру Броффу и сообщал ему сказанное вами?

что вы с этой минуты бросаете привычку курить?

- Бросаю с этой минуты.

- Это первый шаг. Второе - надо воспроизвести, как можно приблизительнее, домашнюю обстановку, окружавшую вас в прошлом году.

Как же это сделать? Леди Вериндер умерла. Мы с Рахилью безвозвратно разошлись до тех пор, пока на мне будет лежать подозрение в краже. Годфрей Абдьвайт находился в отсутствии, путешествуя на континенте. Просто невозможно было собрать бывших в доме в то время, когда я провел в нем последнюю ночь. Заявление этого препятствия, повидимому, не смутило Ездру Дженнингса. Он оказал, что придает весьма мало значения сбору этих людей, имея в виду всю тщету надежды сызнова поставить их в разнообразные положения, какие занимали они относительно меня в прошлое время. Но с другой стороны, он считал существенным залогом успеха опыта, чтоб я был окружен теми же самыми предметами, которые окружали меня в последнюю мою побывку в том доме.

- Важнее всего, сказал он, - чтобы вы спали в той же комнате, где ночевали в день рождения, и чтоб она была точно так же меблирована. Лестница, корридоры и гостиная мисс Вериндер должны быть возобновлены в том же виде, как были при вас. В этом отделении дома безусловно необходимо, мистер Блек, поставить на прежнее место всю мебель, которую теперь когда оттуда вынесли. Вы напрасно пожертвуете своими сигарами, если мы не получим на это позволения мисс Вериндер.

- А вам разве нельзя?

- И думать нечего. После того что произошло между ними относительно пропажи алмаза, я не могу ни видеть ее, ни писать к ней, пока дела обстоят попрежнему.

Ездра Дженнингс помолчал и подумал с минуту.

- Смею ли я предложить вам один щекотливый вопрос? проговорил он.

- Справедливо ли я предполагаю, мистер Блек (судя по двум-трем словам, которые вы проронили), что вы питали не совсем обыкновенное участие к мисс Вериндер в прежнее время?

- Совершенно справедливо.

- Отвечали ль вам на это чувство?

- Отвечали.

- Я в этом уверен.

- В таком случае и напишу к мисс Вериндер, если вы мне позволите.

- Сообщив ей о предложении, которое вы мне сделали?

- Я еще успею написать с нынешнею почтой, сказал он, взглянув на часы: - не забудьте запереть сигары, когда вернетесь в свою гостинницу! Завтра поутру я зайду осведомиться, каково проведете вы ночь.

Я стал прощаться с ним и попробовал выразиться искреннюю благодарность за его доброту. Он тихо пожал мне руку.

- Припомните что я говорил вам на болоте, сказал он: - если мне удастся оказать вам услугу, мистер Блек, для меня это будет как бы последний проблеск солнца на вечерней заре долгого и пасмурного дня.

Мы разстались. То было пятнадцатое июня. События следующих десяти дней, - все до одного более или менее касающияся опыта, пассивным предметом которого был я, - записаны, по мере того как происходили, в дневнике помощника мистера Канди. На страницах, писанных Ездрою Джениннгсом, ничто не утаено, ничто не забыто. Пусть же Ездра Дженнингс и разкажет теперь, как произведен был опыт с опиумом и чем он кончился.