Лунный камень.
Период второй. Раскрытие истины.
Рассказ 4-й. Извлечево из дневника Ездры Дженнингса.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 4-й. Извлечево из дневника Ездры Дженнингса. (старая орфография)

Разказ 4-ый. Извлечево из дневника Ездры Дженнингса.

1849 го, июня 15-го..... Несмотря на то что меня отвлекали и больные, и собственное страдание, я все-таки во-время кончил письмо к мисс Вериндер, чтобы сегодня же отправить его на почту. Мне хотелось бы, чтоб оно было кратко, но это не удалось; за то, кажется, вышло ясно. Оно предоставляет ей полную свободу выбора. Если она согласится присутствовать при опыте, то это будет по собственной её воле, а не из милости к мистеру Блеку, или ко мне.

Июня 16-го. Поздно встал, проведя ужасную ночь; вчерашний прием опиума дал себя знать, наказав меня целою вереницей страшных сновидений. То кружился я вихрем в пустом пространстве, с призраками умерших, - друзей и врагов. То милое лицо, которого я никогда более не увижу, возникало у моего изголовья, фосфорично и неприятно светясь в червой мгле, уставлялось на меня страшным взглядом и смеялось, оскалив зубы. Легкий припадок давнишней боли, в обычное время ранняго утра, порадовал меня как перемена. Он разогнал видения, и вследствие того был сносен.

По случаю дурно проведенной ночи, и несколько опоздал поутру к мистеру Франклину Блеку; я застал его лежащим в растяжку на диване за завтраком, который состоял из водки с содовою водой и сухого бисквита.

- Я так славно начал, что вам и желать ничего не остается, сказал он: - ночью несносная безсонница; поутру полнейшее отсутствие аппетита. Точь-в-точь что было в прошлом году, когда я отказался от сигар. Чем скорее я подготовлюсь ко вторичному приему опиума, тем это для меня будет приятнее.

- Вы примете его в тот же день, как только это станет возможно, ответил я: - а между тем надо как можно более позаботиться о вашем здоровьи. Если допустить вас до истощения, то легко потерпеть неудачу. Как надо промыслить себе аппетит к обеду. Иначе сказать, вы должны предпринять поездку верхом, или прогулку на чистом воздухе.

- Я поеду верхом, если мне достанут здесь лошадь. Кстати, я вчера писал к мистеру Броффу. А вы написали мистрис Вериндер?

- Да, со вчерашнею почтой.

- Очень хорошо. Значить, завтра мы сообщим друг другу кой-какие интересные вести. Постойте, не уходите еще! Я хочу вам сказать одно словечко. Вы, кажется, полагали вчера, что некоторые из моих друзей не совсем благосклонно отнесутся к нашему опыту с опиумом. Вы были совершенно правы. Я считаю старика Бетереджа в числе своих друзей; и вас позабавит, если я вам скажу, как сильно протестовал он при вчерашнем свидании со мной. "В течении вашей жизни, мистер Франклин, вы наделали столько глупостей, что удивляться надо; но уж эта - верх всего!" Вот какого мнения Бетередж. Но я уверен, что вы извините его предразсудки, если встретитесь с ним.

Я разстался с мистером Блеком и пошел в обход по больным, чувствуя себя здоровее, и счастливее после свидания с ним, хотя, и короткого. В чем же заключается тайна моего влечения к этому человеку? Неужели на одном чувстве противоположности между его чистосердечною добротой, с которою он допустил меня в число своих знакомых, и жестокосердым отвращением и недоверием, встречаемыми мной в другах людях? Или в нем действительно есть нечто, удовлетворяющее ту жажду хоть капли людского участия, которая пережила во мне одиночество и преследования в течении многих лет и становится все томительней, по мере того как подходит время, когда я перестану страдать и чувствовать? Что пользы задавать себе эти вопросы? Мистер Блекь доставал мне новый интерес в жизни. Удовольствуемся же тем, не доискиваясь в чем состоит этот новый интерес.

Июня 17-го. Поутру, пред завтраком, мистер Канди сообщил мне, что уезжает недели на две погостить к одному приятелю, на юг Англии. Бедняга надавал мне такое множество разных поручений относительно больных, как будто у него все та же обширная практика, что была до болезни. Практика наша теперь почти что ничего не стоит! Его заменили другие доктора; меня же все, по возможности, обходят. Оно, пожалуй, и лучше, что он именно теперь уезжает. Он был бы огорчен, еслиб я не сообщил ему об опыте, который собираюсь произвесть над мистером Блеком. А если сообщить ему тайну, то нельзя ручаться, чтоб из того не вышло каких-либо весьма нежелательных последствий. Так оно и лучше. Безспорно лучше.

По отъезде мистера Канди мне доставали с почты ответ мистрис Вериндер.

убедило ее в невинности мистера Блека и (по крайней мере в её глазах) вовсе не нуждается в подтверждении опытом. Она даже укоряет себя, - вовсе незаслуженно, бедняжка, - что не догадалась тогда же об истинном смысле загадки. Скрытая цель всего этого очевидно состоит кое-в-чем посильнее великодушного желания вознаградить за зло, невинно причиненное ею другому. Ясно, что она любила его, несмотря на все отчуждение их друг от друга. Во многих местах восторг от сознания, что он достоин любви, наивно проглядывает в строжайших формальностях выражений и даже преодолевает еще более строгую сдержанность письма к незнакомому человеку. Возможно ли (спрашиваю я себя, читая это очаровательное письмо), чтоб из всех людей на свете именно я был выбрав средством примирения этой молодой парочки? Собственное мое счастье попирали ногами; любовь мою отняли у меня. Доживу ли я до того, чтоб увидеть хоть чужое счастие, мною созданное возобновление любви, мною возвращенной? О, милосердая смерть, дай мне увидать это прежде чем примешь меня в объятья, и голос твой шепнет мне: вот наконец успокоение!

Письмо заключает в себе две просьбы. Первая: не показывать его мистеру Франклину Блеку. Мне разрешается сказать ему, что мистрис Вериндер охотно предоставляет свой дом в его распоряжение; за тем просят ни чего не прибавлять.

До сих пор её желания легко исполнимы. Но вторая просьба сериозно затрудняет меня.

Не довольствуясь письменным поручением мистеру Бетереджу выполнять все распоряжения, какие бы я ни сделал, мистрис Вериндер просит позволения помочь мне личным своим надзором за работами в собственной её гостиной. Мне стоит только черкнуть ей словечко в ответ, для того чтоб она приехала в Йоркшир и присутствовала в числе свидетелей вторичного приема опиума.

В этом опять кроется тайная цель; и мне снова сдается, что я могу разгадать ее.

То, что запрещено мне говорить мистеру Франклину Блеку, она (как мне кажется) страстно желает сказать ему сама, прежде чем он подвергнется опыту, долженствующему возстановить его добрую славу в глазах других. Я понимаю и ценю великодушное нетерпение, с которым она спешит оправдать его, не дожидаясь, будет ли или не будет доказана его невинность. Этим самым она, бедняжка, жаждет вознаградить его за неумышленную и неизбежную её несправедливость к нему. Но это невозможно. Я положительно уверен, что обоюдное волнение при этой встрече, - прежния чувства и новые надежды, которые она пробудит, - почти наверное подействуют на мистера Блека самым гибельным образом в отношении успеха нашего опыта. И без того трудно воспроизвести условия, хоть приблизительно сходные с прошлогодними. При новых интересах, при новых волнениях, попытка была бы просто безполезна.

И однакоже, несмотря на полное сознание этого, у меня не хватает духу отказать ей. Надо попытаться до отхода почты, нельзя ли как-нибудь иначе уладить это, чтобы можно было дать утвердительный ответ мисс Вериндер не вредя той услуге, которую я обязался оказать мистеру Франклину Блеку.

Два часа пополудни. Я только что вернулся с обхода своих больных, начав, разумеется, с гостиницы.

Отчет мистера Блека об этой ночи тот же, что в прошлый раз. Повременам ему удавалось задремать не надолго, и только. Но сегодня он меньше тяготится этим, выспавшись вчера после обеда. Этот послеобеденный сон, без сомнения, следствие прогулки верхом, которую я ему посоветовал. Боюсь, не пришлось бы мне прекратить эта целебные упражнения на чистом воздухе. Надо чтоб он был не слишком здоров и не очень болен. Тут следует весьма ловко держать руль, как говорят матросы.

Он еще не имеет вестей от мистера Броффа и с нетерпением осведомлялся, получал ли я ответ мисс Вериндер. Я сказал ему только то, что мне было разрешено; излишне было бы придумывать извинения в том, что я не показываю ему самого письма её. Он, бедняга, не без горечи сказал мне, что вполне понимает деликатность, не дозволяющую мне представить письмо: "Она, конечно, соглашается из простой вежливости и справедливости, сказал он: - но остается при своем мнении обо мне и ждет результата." Мне до страсти хотелось намекнуть ему, что в этом отношении он так же несправедлив к ней, как она была несправедлива к нему. Но поразсудив, я не захотел предвосхищать у нея двойного наслаждения: сначала удивить, а потом простить его.

Посещение мое не долго длилось. После вчерашней ночи я должен был вновь отказаться от обычного приема опиума. Неизбежным следствием того было что болезнь моя опять стала превозмогать. Я почувствовал приближение припадка и на-скоро простился, чтобы не тревожить и не огорчать мистера Блека. На этот раз припадок продолжился не более четверти часа, так что я был еще в силах продолжать свое дело.

Пять часов. Я написал ответ мисс Вериндер.

Я предлагаю так уладить это дело, что если она будет согласна, то интересы обеих сторон вполне примирятся. Изложив ей сначала все невыгоды встреча её с мистером Блеком до произведения опыта, я советовал ей так распорядиться своею поездкой, чтобы тайно прибыть в дом к ночи пред самым опытом. Выехав из Лондона с полуденным поездом, она поспеет не ранее девяти часов. А в это время я беру на себя задержать мистера Блека в его спальне, и таким образом мисс Вериндер безпрепятственно займет свои комнаты, до тех пор пока не настанет время принимать опиум. Когда же, и это будет сделано, ничто не помешает ей наблюдать последствии вместе с нами. На другое же утро, если ей будет угодно, она может показать мистеру Блеку переписку со мной и убедить его в том, что он был оправдан в ее мнении еще до подтверждении его невинности опытом.

В таком смысле я и написал ей. Вот все, что я мог сделать сегодня. Завтра надо повидать мистера Бетереджа и сообщит ему необходимые распоряжения по уборке дома.

Июня 18-го. к опиуму, хотя в последствии я опять стану раскаиваться в этом. Еслиб и заботился лишь об одном себе, то предпочел бы жестокую боль страшным грезам. Но телесное страдание истощает меня. Если я допущу себя до изнеможения, пожалуй, кончатся тем, что я стану безполезен мистеру Блеку в то время, когда он будет наиболее нуждаться во мне.

Я не мог ранее часа пополудни отправиться в гостиницу. Это посещение, даже при всем нездоровьи, чрезвычайно позабавило меня, единственно благодаря присутствию Габриеля Бетереджа.

Я застал его в комнате мистера Блека. Он отошед к окну и стал смотреть на улицу, пока я, по обыкновению, разспрашивал своего пациента. Мистер Блек опят весьма дурно спал и сегодня сильнее прежнего чувствовал потерю сна.

Затем я спросил, не получил ли он вестей от мистера Броффа. Письмо пришло сегодня поутру. Мистер Брофф выражал сильнейшее неодобрение образу действии, принятому его доверителем и другом по моему совету. Этот образ действий обманчив, - потому что возбуждает надежды, которые могут вовсе не осуществиться, - и вовсе непонятен ему, за исключением некоторого сходства с шарлатанством, подобным месмеризму, ясновидению и пр. Разстроив все в доме мисс Вериндер, он кончится тем, что разстроит самое мисс Вериндер. Мистер Брофф излагал это дело (не зазывая имен) известному доктору; знаменитый врач улыбнулся, покачал головой и ничего не ответил. В силу этого мистер Брофф оканчивал свое письмо протестом. Следующий вопрос мой касался Лунного камня. Представал ли адвокат какое-нибудь доказательство, что алмаз точно в Лондоне? Нет, адвокат просто отказался обсуждать этот вопрос. Он был убежден, что Лунный камень заложен мистеру Локеру. Отсутствующий друг его, знаменитый мистер Мортвет (а его глубокия познания о характере Индейцев не подлежат никакому сомнению), также убежден в этом. В силу этих доводов и при множестве дел, с которыми к нему обращаются, он должен отказаться от прений по предмету, очевидно доказанному. Современем виднее будет, а мистер Брофф не прочь подождать.

Ясно было, - еслибы даже мистер Блек не разъяснил этого еще более, решившись передать мне только содержание письма, вместо того чтобы прочесть его целиком, - что в основе всего этого лежало недоверие ко мне. Давно предвидев это, я ничуть не обиделся, и даже не удивился. Только спросил мистера Блека, не поколебал ли его дружеский протест. Он с жаром отвечал, что это не произвело на него за малейшого впечатления. После этого я в праве был выключить мистера Броффа из своих соображений, и выключил. Разговор наш прекратился на этом, а Габриель Бетередж выступил из своего убежища под окном.

- Не удостоите ли выслушать меня, сэр? спросил он обращаясь ко мне.

- Я весь к вашим услугам, ответил я. Бетередж взял кресло, сел к столу, а достал огромный, старомодный кожаный бумажник с карандашом таких же размеров как очки; надев очки, он развернул бумажник на белой странице и еще раз обратился ко иве.

- Я прожил, сказал Бетередж, строго поглядывая за меня, - лет пятьдесят на службе у покойной госпожи. До этого служил в пажах у старого лорда, отца её. От роду мне теперь что-то промежь семидесяти и восьмидесяти, - нужды нет сколько именно! Говорят, что я не хуже другах узнал свет - а вдоль, а поперек. И чем же все это кончается? Кончается это, мистер Ездра Дженнингс, тем, что помощник доктора выкидывает над мистером Франклином Блеком колдовскую штуку с бутылкой опиуму, а меня, прости Господи, приставили на старости лет к колдуну в мальчишка!

Мистер Блек разразился взрывом хохота. Я хотел заговорить, но Бетередж поднял руку в знак того, что еще не кончил.

- На слова, мистер Дженнингс! сказал он: - мне больше ни слова не нужно, сэр. Я, слава Богу, не без правил. Если мне дают приказ, который доводится родным братцем приказам из Бедлама, - нужды нет! Пока я получаю его от своего господина или от своей, госпожи, - повинуюсь. У меня может быть собственное мнение, которое, буде вам угодно припомнить, разделяет и мистер Брофф - великий мистер Брофф! сказал Бетередж, возвышая голос и торжественно какая мне головой: - нужды нет; я беру назад свое мнение. Молодая госпожа говорит: "исполнить". И я тотчас отвечаю: "мисс, будет исполнено". Вот я здесь на лицо с бумажником и карандашом, - последний не так остер, как бы мне хотелось, - но когда сами христиане сходят с ума, где жь тут надеяться, чтобы карандаши не притуплялись? Давайте ваши приказания, мистер Дженнингс. Я их запишу, сэр. Я ужь так положил себе, чтобы ни на волос не отставать от них и не превышать их. Я слепое орудие, вот что я такое. Слепое орудие! повторил Бетередж, бесконечно-довольный собственным определением.

- Мне очень жаль, начал я, - что вы несогласны со мной....

- Не путайте вы меня-то сюда! перебил Бетередж: - тут вовсе не в согласии дело, дело в повиновении. Извольте распоряжаться, сэр, распоряжаться извольте!

Мистер Блек подал мне знак чтоб я поймал его на слове. Я "изволил распорядиться" как можно ясней и сериозней.

- Надо отпереть некоторые отделения дома, сказал я, - и обставить их точь-в-точь, как они были обставлены в прошлом году.

Бетередж предварительно лизнул кончик не совсем хорошо очиненного карандаша:

- Укажите какие именно отделения, мистер Дженнингс! величественно проговорил он.

- Вопервых, внутренния сени, ведущия на главную лестницу.

"Вопервых, внутренния сени", записал Бетередж, - начать с того, что их невозможно обставить так, как они была обставлены в прошлом году.

- Почему?

- Потому что в прошлом году в сенях стояла ястребиная чучела, мистер Дженнингс. Когда семейство выехало, чучелу вынесли вместе с прочими вещами. Когда ее выносили, она разлетелась в прах.

- Ну, так выключим чучелу.

Бетередж записал это исключение.

- "Внутренния сени обставить как в прошлом году. За исключением в прах разлетевшагося ястреба." Извольте продолжать, мистер Дженнингс.

- На лестнице попрежнему послать ковер.

- "На лестнице попрежнему послать ковер." Жаль огорчать вас, сэр. Но и этого нельзя сделать.

- Почему же?

- Потому что человек, настилавший ковер, умер, мистер Дженнингс, а подобного ему относительно пригонки ковра к поворотам не найдешь во всей Англии, ищите где угодно.

- Очень хорошо. Попробуем, не найдется ли в Англии другого мистера.

Бетередж сделал другую заметку, и я продолжил "распоряжаться".

- Гостиную мисс Вериндер возобновить в том же виде, как она была в прошлом году. Также корридор ведущий из гостиной в первый этаж. Также второй корридор, ведущий из второго этажа в лучшия спальни. Также спальню, занятую в июне прошлого года мистером Франклином Блеком.

Тупой карандаш Бетереджа добросовестно поспевал за мной слово-в-слово.

- Продолжайте, сэр, проговорил Бетередж с саркастическою важностию, - карандаша еще хватит на целую кучу письма.

Я сказал ему, что у меня больше нет никаких распоряжений.

- В таком случае, сэр, оказал Бетередж, я коснусь одного или двух пунктов относительно самого себя. Он развернул бумажник на другой странице и снова предварительно лизнул неистощимый карандаш.

- Я желаю знать, начал он, - могу ли я, или нет, умыть себе руки....

- Положительно можете, оказал мистер Блек, - я сейчас позвоню слугу.

-.....относительно некоторой ответственности, продолжал Бетередж, упорно отказываясь признать чье-либо присутствие в комнате, кроме его собственного и моего: начать с гостиной мисс Вериндер. Когда мы в прошлом году снимали ковер, мистер Дженнингс, то нашли ни с чем несообразное количество булавок. Обязан ли я раскидать булавки попрежнему?

Беттередж тотчас же запасал уступку.

- Затем, касательно первого корридора, продолжил он, - когда мы выносили оттуда разные орнаменты, то вынесли вместе с нами статую жирного, голого ребенка, кощунственно названного в домашнем каталоге Купидоном, богом любви. Прошлого года на мясистых частях плеч у него было два крыла. Я как-то не досмотрел, одного крыла как не бывало. Ответствен ли я за Купидоново крыло?

Я сделал другую уступку, а Бетередж вторую заметку - Что касается до второго корридора, продолжил он, - то в нем прошлого года ничего не было, кроме дверей (в целости их я готов принять присягу, если понадобится), и я должен сознаться, что совершенно покоен относительно этого отделения дома. Но вот насчет спальни мистера Франклина (если ее тоже возстановлять попрежнему) я желал бы знать, кто возьмется постоянно обращать ее в хлев, как бы часто ее ни убирали: там панталоны, тут полотенце, а французские романы повсюду... так я говорю, кто из нас обязан разбрасывать все после уборки, он или я?

Мистер Блек объявил, что с величайшим удовольствием примет на себя полную ответственность. Бетередж упорно отказывался принять какое-либо решение, вопроса без моего согласия, и одобрения. Я принял предложение мистера Блека, а Бетередж внес эту последнюю уступку в свой бумажник.

- Заходите, когда угодно, мистер Дженнингс, начиная с завтрашняго дня, сказал он, вставая: - вы застанете меня за работой, с необходимыми помощниками. Почтительнейше прошу позволения поблагодарить вас за то, что посмотрели сквозь пальцы на ястребиную чучелу и Купидоново крыло, а также, и за разрешение мне умыть себе руки относительно булавок на ковре и хлева в комнате мистера Франклина. Как слуга, я глубоко обязан вам. Как человек, я думаю, что ваша голова битком набата чортиками, и свидетельствую против вашего опыта, ибо это обман и ловушка. Но не бойтесь насчет того, чтобы человеческия чувства помешали мне исполнить долг слуги! Я буду повиноваться вам, несмотря на чортиков, сэр, буду повиноваться, хоть бы вы наконец подожгли дом, - будь я проклят, если пошлю за пожарными трубами, прежде чем вы позвоните, и прикажете это сделать!

С этом заключительным уверением он поклонился мне и вышед из комнаты.

- Как вы думаете, можно ли на него положиться? спросил я.

- Безусловно, ответил мистер Блек. - Вот посмотрите, когда мы зайдем туда, вы увидите, что он ничем не пренебрег и ничего не забыл.

Июня 19-го. Новый протест против замышляемых нами предприятий! На этот раз от дамы.

Утренняя почта доставала мне два письма. Одно от мисс Вериндер, в котором она самым любезным образом соглашается на мое предложение. Другое - от опекунши её, некоей мистрис Мерридью.

Мистрис Мерридью свидетельствует мне свое почтение и заявляет, что она не берет на себя входить в научное значение предмета, по которому я вступил в переписку с мисс Вериндер. Но с общественной точки зрения она в праве высказать свое мнение. Мне, вероятно, неизвестно, полагает мистрис Мерридью, - что мисс Вериндер всего 19 лет от роду. Позволить молодой леди, в таком возрасте, присутствовать (без "дуэньи") в доме, наполненном мущинами производящими медицинскии опыт, было бы оскорблением приличий, которого мистрис Мерридью никак не может допустить. Если дело это непременно должно состояться, она сочтет своим долгом, жертвуя своим личным спокойствием, сопровождать мисс Вериндер в Йоркшир. В таких обстоятельствах она осмеливается просить меня о пересмотре дела, имея в виду, что мисс Вериндер не желает руководствоваться ничьим мнением кроме моего. Едва ли присутствие её так необходимо; одного слова с моей стороны в таком смысле было бы достаточно для избавления и мистрис Мерридью и меня самого от весьма неприятной ответственности.

В переводе на простую английскую речь, эти вежливо-общия места значили, по моему разумению, что мистрисс Мерридью смертельно боится мнения света. По несчастию, она обратилась к последнему из людей, имеющих какое-нибудь основание уважать это мнение. Я не хочу отказать мисс Вериндер и не стану откладывать примирения двух молодых людей, которые любят друг друга и ужь давненько разлучены. В переводе с простой английской речи на вежливый язык общих мест, это значило, что мистер Дженнингс свидетельствует свое почтение мисс Мерридью и сожалеет, что не может счесть себя в праве на дальнейшее вмешательство в это дело.

Отчет о здоровье мистера Блека в это утро тот же, что и прежде. Мы решили не безпокоит и сегодня Бетереджа своим наблюдением за работами в доме. Завтра еще будет время для первого сооещения, и осмотра.

Июня 20-го.

Сегодня утром, когда мы шли к дому, он с нервной нетерпеливостью и нерешительностью спрашивал моего мнения о письме пристава Коффа, пересланном ему из Лондона. Пристав пишет из Ирландии. Уведомляет что он получил (от своей служанки) записку на карточке, оставленную мистером Блеком в его доме, близь Доркинга, и объявляет, что возвращение его в Англию последует, вероятно, чрез недельку. А между тем просит почтить его сообщением повода, по которому мистер Блек желает переговорить с ним (как изложено в записке) насчет Лунного камня. Если мистер Блек в состоянии доказать ему, что он сделал важную ошибку в производстве прошлогодняго следствия об алмазе, то он (после всех щедрот покойной леди Вериндер) сочтет своим долгом отдать себя в распоряжение этого джентльмена. Если же нет, то просит позволения остаться в своем уединении, где его окружают мирные прелести цветоводства и сельской жизни.

Прочтя это письмо, я, не колеблясь, посоветовал мистеру Блеку известить пристава Коффа о всем происшедшем с того времени, как следствие было приостановлено в прошлом году, и предоставить ему вывод собственного заключения, на основании голых фактов.

Подумав еще раз, я также подал ему мысль пригласить пристава к опыту, в случае если он во-время вернется в Англию. Таким свидетелем во всяком случае следует дорожить; а если окажется что я ошибаюсь, считая алмаз спрятанным в комнате мистера Блека, то совет его весьма может пригодиться в дальнейших предприятиях, которые будут уже не в моей власти. Это последнее соображение, повидимому, преодолело нерешительность мистера Блека. Он обещал последовать моему совету.

Когда мы вступили на подъезд, стук молотка уведомил вас, что работа по возобновлению дома кипит в самом разгаре. В сенях нас встретил Бетередж, принаряженный по этому случаю в красную рабочую шапочку и фартук из зеленой саржи. Чуть завидев меня, он тотчас достал свой бумажник с карандашом и упорно записывал все, что я ни говорил ему. Куда мы ни заглядывали, работа, по предсказанию мистера Блека, всюду велась как нельзя более умно и проворно. Но её еще на порядках оставалось во внутренних сенях и в комнате мисс Вериндер. Сомнительно, будет ли дом готов ранее конца недели.

Поздравив Бетереджа с успехом (он упорно делал свои заметки всякий раз, как я разевал рот, и в то же время пропускал без малейшого внимания все говоренное мистером Блеком) и обещав чрез день или два снова посетить его, - мы собиралась выйдти из дому и отправиться в обратный путь; но не успели еще выбраться из корридора под лестницей, как Бетередж остановил меня в то время, когда я проходил мимо двери, ведущей в его комнату.

- Нельзя ли мне сказать вам словечка два наедине? спросил он таинственным шепотом.

Я, конечно, согласился. Мистер Блек пошел подождать меня в саду, а я последовал за Бетереджем в его комнату. Я так и ждал, что он потребует каких-нибудь новых уступок, в роде предшествовавших и улаженных уже насчет ястребиной чучелы и Купидонова крыла. К величайшему изумлению моему, Бетередж дружески положил мне руку на плечо и предложил следующий странный вопрос:

- Мистер Дженнингс, знакомы ли вы с Робинзоном Крузо!

Я ответил, что в детстве читал Робинзона Крузо.

- А с тех пор не перечитывали?

- Нет, не перечитывал.

Он отступил на несколько шагов и поглядел на меня с выражением сострадательного любопытства, сдержанного суеверным страхом.

- С детства не читал Робинзона Крузо, проговорил Бетередж более про себя чем обращаясь ко мне: - попробовать, каково-то теперь подействует на него Робинзон Крузо!

Он отпер в углу шкаф и достал испачканную, истрепанную книгу, распространявшую запах махорки, когда он перевертывал страницы. Найдя один отрывок, который, повидимому, отыскивал, он, все также таинственно и шепотом, попросил меня отойдти с ним к сторонке.

пока рабочие в доме, долг слуги одолевает во мне человеческия чувства. Как только рабочие расходятся, человеческия чувства одолевают во мне долг слуги. Очень хорошо. В прошедшую ночь, мистер Дженнингс, мне безотвязно лезло в голову, что ваше новое медицинское предприятие дурно кончится. Еслиб я уступил этому тайному внушению, то собственноручно вынес бы сызнова всю мебель и на утро выгнал бы из дому всех работников.

- Судя по виденному мною на верху, сказал я, - и радуюсь, что вы противилась тайному внушению.

- Какое ужь тут противился, ответил Бетередж: - просто состязался, вот как надо сказать. Я состязался, и с тем, что безмолвно приказывало сердце, толкая меня в одну сторону, и с письменным приказом в бумажнике, толкавшем совершенно в другую сторону, пока меня (с позволения сказать) холодный пот прошиб. К какому же средству прибег я в таком ужасном коловороте ума и безсилии тела? К средству, которое никогда не изменяло мне в течении последних тридцати лет и даже раньше, сэр, - вот к этой книге!

И звучно хлопнув ладонью по книге, он вышиб из нея сильнейший запах махорки, крепче прежнего.

- Что же я нашел здесь, продолжал Бетередж, - на первой же странице, которую развернул? Вот это страшное место, сэр, страница сто семьдесят восьмая:

"После этих и многих подобных размышлений, я поставил себе за правило: когда бы я на ощутил в себе тайные намеки или побуждения сделать то-то или не делать того-то, пойдти в ту сторону или в другую, - всегда неуклонно повиноваться тайному внушению."

- Чтобы мне хлеба не есть, мистер Дженнингс, если не эта самые слова попали мне на глаза именно в то время, когда я боролся с тайным внушением! Неужели вы не видите вовсе ничего сверхъестественного в этом, сэр?

- Вижу случайное совпадение, - и только.

- Вас это ничуть не смущает, мистер Дженнингс, относительно медицинского-то предприятия?

- На крошечки.

Бетередж вытаращил на меня глаза посреди мертвой тишины; в глубоком раздумьи закрыл книгу; необыкновенно заботливо запер ее снова в шкаф; повернулся на каблуках и еще раз вытаращил на меня глаза. Потом заговорил.

- Сэр, сказал он с важностью, - многое можно простить тому, кто с детства не перечитывал Робинзона Крузо. Желаю вам доброго утра.

Он отворил мне дверь с низким поклоном и предоставил мне свободу, как знаю, выбираться ж сад. Я встретил мистера Блека, возвращавшагося к дому.

- Не разказывайте мне что там у вас произошло, сказал он; - Бетередж вышел с последней карты: откопал новое пророчество в Робинзоне Крузо. Поддакнули ли вы его любимому заблуждению? Нет? Вы дали ему заметить, что не верите в Ну, мистер Дженнингс! Вы до последней степени упали во мнении Бетереджа. Что бы вы ни говорила теперь, что бы вы на делали впредь, вы увидите, что он вас и словечком больше не подарит.

Июня 21-го. Сегодня мне придется ввести в свои дневник весьма немногое.

Мистер Блек провел ночь хуже всех предшествовавших. Я должен был, весьма неохотно, прописать ему рецепт. К счастию, люди с такою чуткою организацией очень восприимчивы к действию лекарственных средств. Иначе я стал бы бояться, что он будет вовсе не годен к опыту, когда настанет время произвести его. Что касается меня самого, то после некоторого облегчения моих страданий в последние два дня, нынче утром опять был припадок, о котором я скажу лишь одно, что он побудил меня возвратиться к опиуму. Закрыв эту тетрадь, я приму полную свою дозу - пятьсот капель.

Июня 22-го. Сегодня надежда нам улыбается. Нервное страдание мистера Блека значительно легче. Он немного уснул в прошлую ночь. Я, благодаря опиуму, спал эту ночь как убитый. Нельзя даже сказать, что я проснулся поутру; вернее, что я ожил.

Мы поехали в дом посмотреть, не окончена ли обстановка. Ее завершают завтра, в субботу. Как предсказывал мистер Блек, Бетередж уже не возбуждал дальнейших препятствий. С начала и до конца он был зловеще вежлив и зловеще молчалив.

Теперь мое медицинское предприятие (как его называет Бетередж) неизбежно должно быть отложено до понедельника. Завтра вечером рабочие опозднятся в доме. На следующий день обычная тиранния воскресенья, - одного из учреждений этой свободной страны, - так распределяет поезды, что нет возможности приглашать кого-нибудь приехать к вам из Лондона. До понедельника остается только тщательно следить за мистером Блеком и, по возможности, поддерживать его в-том-же положении, в котором я нашел его сегодня. Между тем я убедил его написать к мистеру Броффу и попросить его присутствия в числе свидетелей. Я в особенности выбрал адвоката, потому что он сильно предубежден против нас. Если мы убедим его, то победа наша - безспорна.

Мистер Блек писал также к приставу Коффу, а я послал строчки две мисс Вериндер. Их да старика Бетереджа (который не шутя играет важную роль в семействе) довольно будет в свидетели, - не считая мисс Мерридью, если она упорно пожелает принести себя в жертву мнению света.

Июня 23-го. Последствия опиума опять сказались во мне прошлою ночью. Нужды нет; надо продолжать его до понедельника включительно.

Мистеру Блеку сегодня опять нездороватся. Он признался, что нынче в два часа пополуночи открыл было ящик, в котором спрятаны его сигары, а ему стоило величайших усилий снова запереть их. Вслед за тем он на всякий случай выбросил ключ за окно. Слуга принес его сегодня поутру, найдя на две пустого колодца, - такова судьба! Я завладел ключом до вторника.

Июня 24-го. Мы с мистером Блеком долго катались в коляске. Оба мы наслаждались благодатным веянием теплого летняго воздуха. Я обедал с ним в гостинице. К величайшему облегчению моему, ибо поутру я нашел его не в меру истомленным и раздраженным, он после обеда крепко уснул на диване часика два. Теперь, хотя бы он и дурно провел эту ночь, я не боюсь последствий.

Июня 25-го. Понедельник. Сегодня опыт! Теперь пять часов пополудни. Мы только что прибыли в дом.

Первый и главнейший вопрос: каково состояние здоровья мистера Блека.

что им недалеко до полного раздражения. Цвет лица его то и дело меняется; рука не совсем тверда; сам он вздрагивает при малейшем шуме и внезапном появлении новых лиц или предметов.

Это все результат безсонницы, которая, в свою очередь, зависит от привычки курить, внезапно прерванной в то время, как она доведена была до крайности. Прошлогодния причины вступают в действие и, кажется, производят те же самые последствия. Поддержится ли эта параллель во время последняго опыта? Нынешняя ночь решит это на деле.

Пока я пишу эти строка, мистер Блек забавляется в зале на биллиарде, упражняясь в различных ударах, как он имел обыкновение упражняться, гостя здесь в июне прошлого года; я захватил с собой дневник, частию для того чтобы наполнить праздное время, - которого у меня, вероятно, вдоволь будет отныне и до завтрашняго утра, - частию в надежде на возможность такого случая, который нелишне будет тут же и записать.

Не пропустил я чего-нибудь о сю пору? Просмотревши вчерашния заметки, я вижу, что забыл внести в дневник приход утренней почты. Исправим эту оплошность прежде чем закрыть тетрадь и пойдти к мистеру Блеку.

Итак я получил вчера несколько строк от мисс Вериндер. Она располагает отправиться с полуденным поездом, как я советовал. Мисс Мерридью настояла на том, чтобы сопутствовать ей. В письме есть намеки, что старушка, против обыкновения, немножко не в духе и требует всевозможной снисходительности из уважения к её летам и привычкам. Я постараюсь, в своих отношениях к мисс Мерридью, подражать умеренности, которую Бетередж выказывает в сношениях со мной. Сегодня он принял нас, зловеще облачась в лучшую черную пару и высочайший белый галстух. Когда ему случается взглянуть в мою сторону, он тотчас вспоминает, что я с детства не перечитывал Робинзона и почтительно сожалеет о мне.

Кроме того, вчера мистер Блек получал ответ адвоката. Мистер Брофф принимает приглашение, но с оговоркой. Он считает очевидно необходимым, чтобы какой нибудь джентльмен, обладающий известною долей здравого смысла, сопровождал мисс Вериндер на предстоящую сцену, которую он назвал бы выставкой. За неимением лучшого, этим спутником будет сам мистер Брофф. Таким образом у бедной мисс Вериндер теперь в запасе две "дуэньи". По крайней мере утешительно думать, что мнение света наверно удовлетворится этим!

О приставе Коффе ничего не слышно; без сомнения, он все еще в Ирландии. Сегодня его нечего ждать.

Бетередж пришел сказать, что меня ожидает мистер Блек.

Надо пока отложить перо.

Сем часов. Мы опять осмотрели все комнаты, все лестницы и весьма приятно прогулялись в кустарниках, любимом месте прогулок мистера Блека в то время, когда он гостил здесь в последний раз. Таком образом я надеюсь возможно живее воскресить в уме его прежния впечатления мест и окружающих предметов.

Теперь мы собираемся обедать, в тот самый час, когда прошлого года давался обед в день рождения. В этом случае у меня, разумеется, часто медицинския соображения. Опиум должен захватить процесс пищеварения по возможности через столько же часов, как и в прошлом году.

Спустя приличное время после обеда, я намереваюсь, как можно безыскусственнее, навести разговор на алмаз и заговор Индейцев насчет его похищения. Заняв ум его этими темами, я исполню все, что от меня зависит, до тех пор пока настанет время дать ему вторичный прием.

Половина девятого. Я только теперь нашел возможность сделать самое главное: отыскать в семейной аптечке опиум, который употреблял мистер Канди в прошлом году.

Десять минут тому назад я поймал Бетереджа в миг досуга и сказал ему что мне надо. Не возразив ни слова, даже не хватаясь за бумажник, он повел меня (уступая дорогу на каждом шагу) в кладовую, где хранилась аптечка.

Я нашел бутылку, тщательно закупоренную стеклянною пробкой, обтянутою сверху кожей. Содержимый в ней препарат опиума, как я предугадывал, оказался простым настоем. Видя что бутылка полна, я решался употребит этот опиум, предпочтя его двум препаратам, которыми запасся на всякий случай.

Из моих заметок видно, что мистер Канди давал только двадцать пять капель. Этого приема было бы слишком мало для произведения тогдашних последствий, даже при всей восприимчивости мистера Блека. Я считаю в высшей степени вероятным, что мистер Канди дал гораздо более нежели думал, - так как я знаю, что он весьма любит попировать и отмеривал опиум после обеда. Во всяком случае, я рискну увеличить прием капель до сорока. На этот раз мистер Блек заранее знает что он будет принимать опиум, - а кто, по физиологии, равняется некоторой (безсознательной) способности противостоять его действию. Если я не ошибаюсь, то теперь требуется гораздо большее количество для произведения тех последствий, которые в прошлом году была достигнуты меньшим количеством.

Десять часов. Свидетели или гости (как их назвать?) прибыли сюда час тому назад.

Около девяти часов я заставил мистера Блека пойдти со мной в его спальню, под тем предлогом, чтоб он осмотрел ее в последний раз и уверился, не забыто ли чего-нибудь в обстановке комнаты. Я еще прежде условился с Бетереджем, чтобы рядом с комнатой мистера Блека поместить мистера Броффа и дать мне знать о приезде адвоката, - постучав в дверь. Минут пять спустя после того как зальные часы пробили девять, я услыхал стук, и тотчас же выйдя в корридор, встретил мистера Броффа.

Моя наружность (по обыкновению) оказалась не в мою пользу. Недоверие ко мне явно проглядывало в глазах мистера Броффа. Давно привыкнув к производимому мной впечатлению на незнакомых, я ни минуты не задумался сказать ему то что хотел, прежде чем он войдет в комнату мистера Блека.

- Я полагаю, что вы приехали сюда вместе с мисс Мерридью и мисс Вериндер? спросил я.

- Да, ответил мистер Брофф как нельзя суше.

- Мисс Вериндер, вероятно, сообщала вам о моем желании, чтобы присутствие её здесь (а также, а мисс Мерридью, разумеется) было сохранено втайне от мистера Блека, пока мой опыт не кончится?

- Знаю, что надо держать язык на привязи, сэр! нетерпеливо проговорил мистер Брофф. - Не имея обыкновения разбалтывать людския глупости, я тем охотнее зажму рот в этом случае. Довольны ли вы?

Я поклонился, и предоставил Бетереджу проводить его в назначенную ему комнату.

После этого надо было представиться двум дамам. Я спустился по лестнице, - сознаюсь, не без нервного волнения, - направляясь в гостиную мисс Вериндер.

В корридоре первого этажа меня встретила жена садовника (которой было поручено прислуживать дамам). Добрая женщина относится ко мне с чрезвычайною вежливостью, явно происходящею от подавленного ужаса. Она таращит глаза, дрожит и приседает, как только я заговорю с ней. На вопрос мой о мисс Вериндер, она вытаращила глаза, задрожала и, без сомнения, присела бы, еслибы сама мисс Вериндер не прервала этой церемонии, внезапно отворив дверь гостиной.

- Это мистер Дженнингс? спросила она.

Не успел я ответить, как она уже торопливо вышла ко мне в корридор. Мы встретились при свете стенной дампы. С первого взгляда на меня, мисс Вериндер остановилась в нерешительности; но тотчас пришла в себя, вспыхнула на миг и затем с очаровательною смелостью протянула мне руку.

- Я не могу обращаться с вами как с незнакомым мистер Дженнингс, сказала она: - о, еслибы вы знали, как осчастливили меня ваши письма!

Она поглядела на мое невзрачное, морщинистое лицо с выражением благодарности, до того новой для меня со стороны моих ближних, что я не нашелся как ей ответить. Я вовсе не был приготовлен к её любезности и красоте. Горе многих лет, благодаря Бога, не ожесточало моего сердца. Я был неловок и застенчив при ней, как мальчишка.

- Где он теперь? спросила она, уступая преобладающему в ней интересу, - интересу относительно мистера Блека: - Что он делает? Говорил он обо мне? В хорошем расположении духа? Как ему показался дом после всего случившагося прошлого года? Когда вы хотите давать ему опиум? Можно мне посмотреть, как вы станете наливать? Я так интересуюсь; я в таком волнении - мне надо сказать вам тысячу разных разностей, и все это разом вертится у меня в голове, так что я, и не знаю с чего начать. Вас удивляет, что я так интересуюсь этим?

- Нет, сказал я: - я осмеливаюсь думать, что вполне понимаю вас.

Она была выше жалкого притворства в смущении. Она ответила мне как бы отцу или брату.

даже в то время, когда была так несправедлива к нему в помыслах, так безпощадно жестоки на словах. Найдется ли мне извинение? Надеюсь, найдется и, кажется, одно только и есть. Завтра, когда он узнает что я здесь, как вы думаете....?

Она снова замолчала и жадно глядела на меня.

- Завтра, сказал я: - мне кажется, вам стоить только сказать ему то, что вы мне сейчас сказали.

Лицо её просияло; она подвинулась ко мне; рука её нервно перебирала цветок, сорванный мной в саду и заложенный в петличку сюртука.

- Вы часто видали его в последнее время, сказала она, - скажите по сущей правде, точно ли вы в этом уверены?

- По сущей правде, отвечал я: - я совершенно уверен в том, что произойдет завтра. Желал бы я такой уверенности в том, что произойдеть нынче.

На этих словах разговор наш был прерван появлением Бетереджа с чайным прибором на подносе. Мы пошли за ним в гостиную. Маленькая старушка, очень мило одетая, сидевшая в уголке и углубившаяся в вышиванье какого-то пестрого узора, уронила работу на колена, слабо вскрикнув при первом взгляде на мою цыганскую наружность и пегие волосы.

- Мисс Мерридью, - сказала мисс Вериндер: - вот мистер Дженнингс.

- Прошу мистера Дженнпигса извинить меня, сказала старушка, говоря со мной, а глядя на мисс Вериндер: - поездки по железной дороге всегда разстраивают мои нервы. Я стараюсь успокоиться, занимаясь всегдашнею работой. Но, может-быть, мое вышиванье неуместно при таком необыкновенном случае. Если оно несогласно с медицинскими воззрениями мистера Дженнингса, я, разумеется, с удовольствием отложу его.

Я поспешил разрешать присутствие вышиванья, точь-в-точь как разрешил отсутствие впрах разлетевшагося ястреба и Купидонова крыла. Мисс Мерридью попробовала, из благодарности, взглянуть на мои волосы. Нет! Этому не суждено было свершиться. Мисс Мерридью опять перевела взгляд на мисс Вериндер.

- Если мистер Дженнигс позволит мне, продолжила старушка: - я попрошу у него одной милости. Мистер Дженингс собирается производить сегодня научный опыт. Когда я была в школе маленькою девочкой, то постоянно присутствовала при научных опытах. Они все без изъятия оканчивались взрывом. Если мистер Дженнингс будет так добр, я желала бы, чтобы меня предупредили на этот раз, когда произойдет взрыв. Я намерена, если можно, до тех пор не ложиться в постель, пока не переживу его.

Я попробовал было уверить мисс Мерридью, что на этот раз в мою программу вовсе не входит взрыва.

- Нет, оказала старушка: - я весьма благодарна мистеру Дженнингсу, я знаю, что он для моей же пользы меня обманывает. Но, по-моему, лучше вести дело на чистоту. Я совершенно мирюсь со взрывом, только хочу, если можно, до тех пор не ложиться в постель, пока не переживу его.

При этих словах дверь отворилась, и мисс Мерридью опять слабо вскрикнула. Что это - явление взрыва? Нет: пока только явление Бетереджа.

- Извините, мистер Дженнингс, оказал Бетередж с самою изысканною таинственностью: - мистер Франклин осведомляется о вас. Вы приказали мне обманывать его насчет присутствия моей молодой госпожи в этом доме, я, и сказал ему, что не знаю. Не угодно ли вам заметить, что это ложь. Так как я уже стою одною ногой в могиле, сэр, то чем меньше вы потребуете от меня лжи, тем более я вам буду признателен, когда пробьет мой час, а совесть заговорит во мне.

в корридор.

- Они, кажется, в заговоре не давать вам покою, сказала она: - что бы это значило?

- Единственно протест общества, мисс Вериндер, в самых маленьких размерах, против всякой новизны.

- Что нам делать с мисс Мерридью?

- Скажите ей, что взрыв последует завтра в девять часов утра.

- Чтоб она улеглась?

- Да, - чтоб она улеглась.

Мисс Вериндер вернулась в гостиную, а я пошел наверх к мистеру Блеку.

К удивлению моему, я застал его одного, тревожно расхаживающого по комнате и несколько раздраженного тем, что его все оставили.

- Где же мистер Брофф? спросил я.

Он указал на запертую дверь между двумя комнатами. Мистер Брофф заходил к нему на минутку; попробовал было возобновить свой протест против нашего предприятия; но ему снова не удалось произвести на малейшого впечатления на мистера Блека. После этого законник нашел себе прибежище в черном кожаном портфеле, который только что не ломился от набитых в него деловых бумаг. "Сериозные житейския заботы, с прискорбием соглашался он, - весьма не уместны в подобном случае; но тем не менее сериозные житейския заботы должны идти своим чередом. Быть может, мистер Блек любезно простит старосветским привычкам занятого человека. Время - деньги.... А что касается мистера Дженнингса, то он положительно может разчитывать на появление мистера Броффа, когда его вызовут." С этим извинением адвокат вернулся в свою комнату и упрямо погрузился в свой черный портфель.

Я подумал о мисс Мерридью с её вышиваньем и о Бетередже с его совестью. Удивительно тождество солидных сторон английского характера, точно так же, как удивительно тождество солидных выражений в английских лицах.

- Когда же вы думаете дать мне опиуму? нетерпеливо спросил мистер Блек.

- Надо еще немножко подождать, сказал я; - я посижу с вами, пока настанет время.

Не было еще и десяти часов. А разспросы, которые я в разное время предлагал Бетереджу и мистеру Блеку привели меня к заключению, что мистер Канди никак не мог дать мистеру Блеку опиум ранее одиннадцати. Поэтому я решился не испытывать вторичного приема до этого времени.

Мы немного поговорили; но оба мы была слишком озабочены предстоящим испытанием. Разговор не клеился, потом и вовсе заглох. Мистер Блек разсеянно перелистывал книги на столе. Я имел предосторожность просмотреть их еще в первый приход наш. То были: Страж, Собседник, Ричардсонова Памела, Маккензиев Росциев Лоренцо де-Медичи и Робертсонов Карл V, - все классическия сочинения; все они были (разумеется) бесконечно выше каких бы то на было произведении позднейшого времени; и все до единого (на мой взгляд) имели то великое достоинство, что никого не могли заинтересовать и никому не вскружили бы головы. Я предоставил мистера Блека успокоительному влиянию литературы и занялся внесением этих строк в свой дневник.

На моих часах скорехонько одиннадцать. Снова закрываю эти страницы. 

* * *

Два часа пополуночи. Опыт произведен. Я сейчас разкажу, каков был его результат.

В одиннадцать часов я позвонил Бетереджа и сказал мистеру Блеку, что он может, наконец, ложиться в постель.

Я посмотрел в окно какова ночь. Она была тиха, дождлива и весьма похожа в этом отношении на ту, что наступила после дня рождения, - 21-го июня прошлого года.

Хотя я вовсе не верю в предзнаменования, но все-таки меня ободряло отсутствие в атмосфере явлений, прямо влияющих на нервы, - какова буря или скопление электричества. Подошел Бетередж и таинственно сунул мне в руку небольшой клочок бумаги. На нем было написано:

"Мисс Мерридью легла в постель с уговором, чтобы взрыв последовал завтра в девять часов утра, и чтобы я не ступала ни шагу из этого отделения дома, пока она не придет сама и не выпустит меня. Ей и в голову не приходит, чтобы моя гостиная была главным местом действия при произведении опыта, - иначе она осталась бы в ней на всю ночь! Я одна и в большой тревоге. Пожалуста, позвольте мне посмотреть, как вы будете отмеривать опиум; мне хотелось бы присутствовать при этом хотя в незначащей роли зрительницы. Р. В."

Я вышел из комнаты за Бетереджем и велел ему перевести аптечку в гостиную мисс Вериндер. Это приказание, повидимому, захватило его совершенно врасплох. Он, кажется, заподозрил меня в каких-то тайных медицинских умыслах против мисс Вериндер!

- Осмелюсь ли спросить, сказал он, - что за дело моей молодой госпоже до аптечки?

- Оставайтесь в гостиной и увидите.

Бетередж, повидимому, усомнился в собственной способности усмотреть за мной без посторонней помощи с тех пор, как в число операций вошла аптечка.

- Может-быть, вы не желаете, сэр, принять в долю мистера Броффа? спросил он.

Не говоря более на слова, Бетередж ушел за аптечкой. Я вернулся в комнату мистера Блека и постучав в дверь, которая сообщала ее с другою.

Мистер Брофф отворил ее, держа в руках свои бумаги, - весь погруженный в закон и недоступный медицине.

- Мне весьма прискорбно безпокоить вас, сказал я, - но я собираюсь приготовлять опиум для мистера Блека и должен просить вашего присутствия, чтобы вы видели что я делаю.

- Да? сказал мистер Брофф, неохотно уделяя мне одну десятую своего внимания, между тем как девять десятых была пригвождены к его бумагам, - а еще что?

- Я должен побезпокоить вас, чтобы вы вернулась со мной сюда и посмотрели, как я дам ему прием.

- А еще что?

- Еще одно только. Я должен подвергнуть вас неудобству остаться в комнате мистера Блека и ожидать последствий.

- Ах, очень хорошо! сказал мистер Брофф: - что моя комната, что мистера Блека, - мне все равно; я везде могу заняться своими бумагами, если только вы не против того, чтоб я внес вот это количество здравого смысла в ваши действия, мистер Дженнингс?

Не успел я ответить, как мистер Блек обратился к адвокату, лежа в постели.

- Неужто вы в правду хотите сказать, что насколько не заинтересованы в наших действиях? спросил он. - Мистер Брофф, у вас просто коровье воображение!

- Корова полезное животное, мистер Блек, сказал адвокат. С этими словами он пошел за мной, все еще не разставаясь с своими бумагами.

Когда мы вошли в гостиную, мисс Вериндер, бледная, и взволнованная, тревожно ходила из угла в угол. Бетередж стоял на карауле у аптечки, возле угольного столика. Мистер Брофф сел в первое попавшееся кресло и (соревнуя в полезности корове) тотчас погрузился в свои бумаги. Мисс Вериндер отвела меня к сторонке и мигом обратилась к единственному, всепоглощающему интересу её, - насчет мистера Блека.

- Каков он теперь? спросила она: - что его нервы? Не выходит ли он из терпения? Как вы думаете, удастся это? Вы уверены, что это безвредно?

- Совершенно уверен. Пожалуйте сюда, посмотрите как я отмеряю.

- Минуточку! теперь слишком одиннадцать часов. Долго ли придется ждать каких-нибудь последствий?

- Трудно сказать. Пожалуй, час.

- Я думаю в комнате должны быть потемки, как прошлого года?

- Конечно.

крошечку притворю. В прошлом году она была крошечку отворена. Я стану смотреть на дверь гостиной; как только она двинется, я задую свечу. Все это было так в день моего рождения. Так ведь оно и теперь должно быть, не правда ли?

- Уверены ли вы, что можете владеть собой, мисс Вериндер?

- В его интересах я все могу! страстно воскликнула она. С одного взгляда в её лицо, я убедился, что ей можно верить, и снова обратился к мистеру Броффу:

- Я должен просить вас, чтобы вы отложили на минуту свои занятия, сказал я.

- О, извольте!

Он вскочил с места, вздрогнув, как будто я помешал ему на самом интересном месте, и последовал за мной к аптечке. Тут, лишенный этого несравненного интереса, сопряженного с отправлением его должности, он взглянул на Бетереджа и устало зевнул.

Мисс Вериндер подошла ко мне со стеклянным кувшином холодной воды, который взяли со стола.

- Позвольте мне влить воду, шепнула она; - я должна разделать ваш труд!

Я отмерил сорок капель из бутылки и вылил опиум в лекарственную рюмку. "Наполните ее до трех четвертей", сказал я, подавая рюмку мисс Вериндер. Потом приказал Бетереджу запереть аптечку, сообщив ему, что её больше не надо. В лице старого слуги проступило невыразимое облегчение. Он явно подозревал меня в медицинских умыслах против молодой госпожа!

Поддавая воду по моему указанию, мисс Вериндер воспользовалась минутой, пока Бетередж запирал аптечку, а мистер Брофф снова взялся за бумаги, - и украдкой поцеловала край лекарственной рюмки.

- Когда станете подавать ему, шепнула очаровательница, - подайте ему с этой стороны!

Я вынул из кармана кусок хрусталю, который должен был изображать алмаз, и вручил ей.

- Вот вам еще доля в этом деле, оказал я: - положите его туда, куда клали в прошлом году Лунный камень.

Она привела нас к индейскому коммоду и положила поддельный алмаз в тот ящик, где в день рождения лежал настоящий. Мистер Брофф присутствовал при этом, протестуя, как и при всем прочем. Но Бетередж (к немалой забаве моей) оказался не в силах противодействовать способностью самообладания драматическому интересу, который начинал принимать наш опыт. Когда он светил вам, рука его задрожала, и он тревожно прошептал: "тот ли это ящик-то, мисс?"

Я пошел вперед, неся разбавленный опиум, и приостановился в дверях, чтобы сказать последнее слово мисс Вериндер.

- Тушите свечи, не мешкая, проговорил я.

- Потушу сейчас же, ответила она, - и стану ждать в своей спальне с одною свечой.

ли ему сегодня опиуму. В присутствии двух свидетелей я дал ему прием, взбил подушки и сказал, чтоб он снова лег и терпеливо ожидал последствий. Кровать его, снабженная легкими ситцевыми занавесками, стояла изголовьем к стене, оставляя большие свободные проходы по обоим бокам. С одной стороны я совершенно задернул занавески, и таким образом скрыв от него часть комнаты, поместил в ней мистера Броффа и Бетереджа, чтоб они могла видеть результат. В ногах у постели я задернул занавески вполовину и поставил свой стул в некотором отдалении, так чтобы можно было показываться ему или не показываться, говорить с ним или не говорить, смотря по обстоятельствам. Зная уже, по разказам, что во время сна у него в комнате всегда горит свеча, я поставил одну из двух свечей на маленьком столике у изголовья постели, так чтобы свет её не резал ему глаза. Другую же свечу я отдал мистеру Броффу; свет с той стороны умерялся ситцевыми занавесками. Окно было открыто вверху, для освежения комнаты. Тихо кропил дождь, и в доме все было тихо. Когда я кончил эти приготовления и занял свое место у постели, по моим часам было двадцать минут двенадцатого.

Мистер Брофф принялся за свои бумаги с видом всегдашняго, глубокого интереса. Но теперь, глядя в его сторону, я замечал по некоторым признакам, что закон уже начинал терять свою власть над ним. Предстоящий интерес положения, в котором мы находились, мало-по-малу оказывал свое влияние даже на его бедный воображением склад ума. Что касается Бетереджа, то его твердость правил и достоинство поведения стали пустыми словами. Он забыл, что я выкидываю колдовскую штуку над мистером Блеком; забыл, что я перевернул весь дом вверх дном; забыл, что я с детства не перечитывал Робинзона Крузо.

- Ради Господа Бога, сэр, шепнул он мне: - скажите, когда же это начнется.

- Не раньше полуночи, шепнул я в ответ: - молчите и сидите смирно.

Бетередж снизошел в самую глубь фамилиарности со мной, даже не стараясь оградит себя. Он ответил мне просто кивком! Затем, взглянув на мистера Блека, я нашел его в прежнем безпокойном состоянии; он с досадой спрашивал, почему опиум не начинает действовать на него. Безполезно было говорить ему, в теперешнем расположении его духа, что чем более будет он досадовать и волноваться, тем более оторочит ожидаемый результат. Гораздо умнее было бы выгнать из его головы мысль об опиуме, незаметно заняв его каким-нибудь иным предметом.

С этою целью, я стал вызывать его на разговор, стараясь с своей стороны направить его так, чтобы снова вернуться к предмету, занимавшему нас в начале вечера, то-есть к алмазу. Я старался возвратиться к той части истории Лунного камня, что касалась перевоза его из Лондона в Йоркшир, опасности, которой подвергался мистер Блек, взяв его из фризингальского банка, и неожиданного появления индейцев возле дома вечером в день рождения. Упоминая об этих событиях, я умышленно притворялся, будто не понял многого из того, что рассказывал мне мистер Блек за несколько часов пред тем. Таким образом я заставил его разговориться о том предмете, которым существенно необходимо было наполнить ум его, не давая ему подозревать, что я с намерением заставляю его разговориться. Мало-по-малу он так заинтересовался поправкой моих упущений, что перестал ворочаться в постели. Мысли его совершенно удалились от вопроса об опиуме в тот важнейший миг, когда я прочел у него в глазах, что опиум начинает овладевать им.

Я поглядел на часы. Было без пяти минут двенадцать, когда показалась первые признаки действия опиума.

В это время неопытный глаз еще не приметил бы в нем никакой перемены. Но по мере того как минуты нового дня шли одна за другой, все яснее обозначалось вкрадчиво-быстрое развитие этого влияния. Дивное опьянение опиумом засверкало в глазах его; легкая испарина росой залоснилась на лице его. Минут пять спустя, разговор, который он все еще вел со мной, стал безсвязен. Он крепко держался алмаза, но уже не доканчивал своих фраз. Еще немного, и фразы перешли в отрывочные слова. Затем наступила минута молчания; потом он сел в постели, и все еще занятый алмазом, снова заговорил, но уже не со мной, а про себя. Из этой перемены я увидел, что настала первая фаза опыта. Возбудительное влияние опиума овладело им.

В то время было двадцать три минуты первого. Самое большее чрез полчаса должен был решаться вопрос: встанет ли он с постели и выйдет ли из комнаты, или нет.

Увлеченный наблюдениями за ним, видя с невыразимым торжеством, что первое последствие опыта проявляется точно так и почти в то самое время как я предсказывал, - я совершенно забыл о двух товарищах, бодрствовавших со мной в эту ночь. Теперь же, оглянувшись на них, я увидал, что закон (представляемый бумагами мистера Броффа) в небрежении валялся на полу. Сам же мистер Брофф жадно смотрел в отверстие, оставленное нем неплотно задернутых занавесок постели. А Бетередж, забывая всякое уважение к общественному неравенству, заглядывал чрез плечо мистера Броффа.

Видя что я гляжу на них, она оба отскочили, как школьники, пойманные учителем в шалости. Я сделал им знак потихоньку снять сапоги, как я свои. Еслибы мистер Блек подал нам случай следить за нам, надо было идти безо всякого шума.

Прошло десять минут, - и ничего еще не было. Потом он внезапно сбросил с себя одеяло. Спустил одну ногу с кровати. Помедлил.

- Лучше бы мне вовсе не брать его из банка, тихо проговорил он: - в банке он был сохраннее.

улыбнувшейся надежды. Я должен был отвернуться от него, - иначе потерял бы самообладание.

Наступил снова миг тишины.

Когда я укрепился настолько, чтоб опять взглянуть на него, он уже встал с постели и держался на ногах возле нея. Зрачка его сузились; глаза искрились отблесками свечи, когда он медленно поворачивал голову по сторонам. Он видимо думал о чем-то, недоумевал и снова заговорил.

- Почем знать? сказал он: - Индейцы могли спрятаться в доме!

Он замолчал и медленно прошел на тот конец комнаты. Оборотился, состоял, - и вернулся к постели.

Он сед на край постели.

- Всякий может взять, проговорил он.

Он снова тревожно встал и повторил свои первые слова.

- Почем знать? Индейцы могли спрятаться в доме.

или деятельность мозга? Кто мог сказать? Все зависело теперь от того, что он сделает вслед за этим.

Он опять улегся в постель!

Ужасное сомнение мелькнуло у меня в голове. Возможно ли, чтоб усыпительное влияние опиума дало уже себя почувствовать? До сих пор этого не встречалось в моей практике. Но к чему служит практика, когда дело идет об опиуме? По всему вероятию, не найдется и двух людей, на которых бы это питье действовало совершенно одинаковым образом. Не было ли в его организме какой-нибудь особенности, на которой это влияние отразилось еще неизвестным путем? Неужели нам предстояла неудача на самой границе успеха?

Нет! Он снова порывисто поднялся.

- Куда же к чорту заснуть, когда это

Он посмотрел на свечу, горевшую на столе у изголовья постели. Минуту спустя, он держал свечу в руке. Я задул другую свечу, горевшую позади задернутых занавесок. Я отошел с мистером Броффом и Бетереджем в самый угол за кроватью и подал им знак притаиться так, будто самая жизнь их от этого зависела. Мы ждали, - ничего не видя, и не слыша. Мы ждали, спрятавшись от него за занавесками.

Свеча, которую он держал по ту сторону от нас вдруг задвигалась. Миг спустя, он быстро и беззвучно прошел мимо нас со свечой в руке. Он отворил дверь спальни и вышел. Мы пошли за ним по корридору, вниз по лестнице и вдоль второго корридора. Он ни разу не оглянулся, на разу не приостанавливался.

Он отворил дверь гостиной и вошел, оставив ее настежь. Дверь эта была навешена (подобно всем прочим в доме) на больших, старинных петлях. Когда она отворилась, между половинкой и притолкой образовалась щель. Я сделал знак моим спутникам, чтоб они смотрели в нее, не показываясь. Сам я стал тоже по ею сторону двери, но с другого бока. Влеве от меня была ниша в стене, в которую я мигом бы спрятался, еслиб он выказал намерение вернуться в корридор.

Он дошел до средины комнаты, держа свечу в руке: он осматривался, - но ни разу не оглянулся.

бы не догадался, что в комнате есть живое существо. Она держалась вдали, в потемках, не изменяя себе ни одним словом, ни одним движением.

Было десять минут второго. В мертвой тишине мне слышалось тихое накрапыванье дождя, и трепетный шум ветра, пролетавшого в деревьях.

Переждав минутку или более посреди комнаты, как бы в нерешительности, он пошел в угол к окну, где стоял индейский коммод. Поставил свечу на коммод. Стал отворять и задвигать ящики, пока не дошел до того, в котором лежал фальшивый алмаз. С минуту глядел в ящик. Потом правою рукой взял фальшивый алмаз, а другою снял с коммода свечу.

Повернулся, прошел несколько шагов на средину комнаты и вновь остановился.

До сих пор он повторял точь-в-точь то, что делал в день рождения. Я ждал, не окажутся ли следующия поступка его теми же, как и в прошлом году. Я ждал, не выйдет ли он из комнаты, не вернется ли в свою спальню, как должен был, по моему предположению, вернуться в то время, не покажет ли нам куда он девал алмаз, вернувшись в свою комнату.

средину комнаты. Теперь я мог разсмотреть его глаза. Они тускли, смыкались; блеск их быстро исчезал.

Масс Вериндер не вынесла мучительного ожидания. Она подалась несколько шагов вперед, - потом остановилась. Мистер Брофф и Бетередж появились на пороге и в первый раз взглянули на меня. Они, подобно мне, предвидели наступающую неудачу. Но пока он стоял там, все еще оставалась надежда. Мы ждали, в невыразимом нетерпении, что будет дальше.

Следующее мгновенье решило все: он выронил из рука фальшивый алмаз.

Безделушка упала как раз у порога, на самом виду и для него, и для каждого из нас. Он не старался поднять ее. Только посмотрел на нее мутным взглядом, и голова его склонилась на грудь. Он вздрогнул, очнулся на минуту, нетвердою походкой вернулся к дивану и сел. Тут он сделал последнее усилие, - попробовал приподняться и упал назад. Голова его опустилась на диванные подушки. Было двадцать пять минуть второго. Не успел я положить часы обратно в карман, он уже заснул.

Теперь все миновало. Усыпительное влияние опиума овладело им. Опыт кончился.

- Прежде всего, сказал я, - надо решать вопрос, что нам делать с ним. Теперь он, по коей вероятности, проспит часов шесть или семь, вести его в его комнату далеко. Будь я помоложе, я сделал бы это один. Но теперь у меня ужь не то здоровье, не та и сила, - я должен просить вас помочь мне.

Не успели они ответить, как меня тихонько кликнула мисс Вериндер. Она встретила меня в дверях своей комнаты, неся легкую шаль и одеяло с своей постели.

- Вы намерены сидеть около него, пока он спит? спросила она.

- Да. Я не совсем уверен в том как подействует на него опиум и неохотно оставил бы его одного.

- Зачем его безпокоить? шепнула она: - приготовьте ему постель на диване. Я могу затвориться и побыть в своей комнате.

Этот способ устроить его на ночь был бесконечно проще и безопаснее. Я передал это предложение мистеру Броффу и Бетереджу, оба его одобрили. В пять минуть я уложил его на диване, слегка прикрыв одеялом и шалью. Мисс Вериндер пожелала нам покойной ночи и затворила свою дверь. По моей просьбе, мы все трое собрались вокруг стола, на котором остались свечи и были разложены письменные принадлежности.

- Прежде чем разойдемся, начал я, - надо вам сказать кое-что насчет нынешняго опыта. Я хотел достигнуть им двух различных целей. Первою было доказательство, что мистер Блек в прошлом году входил сюда и взял алмаз совершенно безсознательно и безответственно, под влиянием опиума. Убеждены ли вы в этом после всего виденного вами?

Они, не колеблясь, дали мне утвердительный ответ.

точного повторения его прошлогодних действий. Это не удалось и, следовательно, цель не достигнута. Не скажу, чтоб это вовсе не было досадно мне, но по чести могу сказать, что это насколько не удивляет меня. Я с самого начала говорил мистеру Блеку, что полный успех зависит от полнейшого воспроизведения в нем прошлогодних условий, как физических так и нравственных, и предупредил его, что это почти невозможно. Мы лишь отчасти воспроизвели условия, и вследствие того опыт удался только частию. Весьма возможно также, что я дал ему слишком сильный прием опиума. Но лично я считаю первую причину истинною виновницей того, что нам пришлось пожаловаться на неудачу и в то же время торжествовать успех

Сказав это, я подвинул мистеру Броффу письменный прибор и спросил, не угодно ли ему, прежде нежели мы разойдемся на ночь, составить и подписать полное изложение всего виденного он. Он тотчас взял перо и составил изложение с безостановочным проворством опытной руки.

- Я обязан сделать это для вас, проговорил он, подписывая документ, - в виде некоторого вознаграждения за то, что произошло между нами давеча. Прошу извинить меня, мистер Дженнингс, что я не доверял вам. Вы оказали Франклину Блеку безценную услугу. Вы, что говорится у нас, у законников, защитили дело.

Извинение Бетереджа было весьма характеристично.

- Мистер Дженнингс, проговорил он: - когда вы станете перечитывать (а я непременно советую вам заняться этим), вы увидите, что он никогда не стыдится признания, если ему случается быть неправым. Пожалуста, сэр, считайте, что я в этом случае исполняю тоже, что и Робинзон Крузо.

С этими словами, он в свою очередь подписал документ. Когда мы встали из-за стола, мистер Брофф отвел меня в сторону.

- Одно слово насчет алмаза. По вашему предположению, Франклин Блек спрятал Лунный камень в своей комнате. По моему предположению, Лунный камень в Лондоне, у банкира мистера Локера. Не будем спорить кто из нас прав. Спрашивается только, кто из нас в состоянии подтвердить свое предположение опытом.

- Мой опыт производился нынче, ответил я: - и не удался.

он должен лично принять алмаз из рук банкира, и поступаю так на случай, если лицо, заложившее алмаз, заставит его сделать это, выкупив залог. В таком случае я могу захватить в свои руки это лицо. И в этом есть надежда разъяснить загадку, как раз с того пункта, который теперь затрудняет вас! Согласны ли вы с этим?

Я охотно согласился.

- Я вернусь в столицу с десяти-часовым поездом, продолжал адвокат: - вернувшись, я могу узнать о каких-нибудь открытиях, и мне, пожалуй, весьма важно будет иметь под рукой Франклина Блека, чтоб обратиться к нему, буде понадобится. После всего происшедшого, могу ли я разчитывать, что вы поддержите меня своим влиянием?

- Конечно! сказал я.

Мистер Брофф пожал мне руку и вышел. За ним последовал и Бетередж.

Я все еще смотрел на него, когда дверь спальни тихонько отворилась. На пороге снова показалась мисс Вериндер, в своем прелестном летнем платье.

- Окажите мне последнюю милость, шепнула она: - позвольте мне остаться с вами возле него.

Я колебался, не в интересах приличия, а только в интересах её отдыха. Она подошла ко мне и взяла меня за руку.

- Я не могу спать; не могу даже сидеть в своей комнате, сказала она: - О! мистер Дженнингс, еслибы вы были на моем месте, как бы вам хотелось остаться здесь и смотреть на него. Ну, скажите: да! Пожалуста!

Она подвинула кресло к ногам его. Она смотрела на него в безмолвном восторге блаженства, пока слезы не проступили на глазах ее. Осушив их, она сказала, что принесет свою работу. Принесла и ни разу не тронула ее иглой. Работа лежала у нея на коленах, она глаз не могла отвести от него, чтобы вдеть нитку в иглу. Я вспомнил свою молодость; я вспомнил кроткие глаза, некогда мне светившие любовью. Сердце мое стеснилось, я взялся за свой дневник и внес в него то, что здесь написано.

Итак мы оба молча сидели около него. Один, погрузясь в свой дневник; другая - в свою любовь. Шел час за часом, а он покоился глубоким сном. Лучи новой денницы разливалась по комнате, а он на разу не шевельнулся.

Часам к шести я ощутил в себе признаки вновь наступающих страданий. Я должен был на время оставить ее с ним одну. Я сказал, что пойду наверх и принесу ему другую подушку из его спальни. На этот раз припадок мой не долго длился. Немного погодя, я мог вернуться, и показаться ей.

- Вы сами сделали бы то же на моем месте, прошептала она.

Только что пробило восемь часов. Он впервые начинает шевелиться.

Мисс Вериндер склонилась на колена у дивана. Она поместилась так, что пробуждаясь, он откроет глаза прямо в лицо ей.

Оставить их вдвоем?

Да!

Они уладили все между собой и все уехали в Лондон с десяти-часовым поездом. Прошла моя греза кратковременного счастия. Снова пробуждает меня действительность всеми забытой, одинокой жизни.

Не берусь передать те добрые слова, которыми осыпали меня, особенно мисс Вериндер и мистер Блек. Эта слова будут припоминаться мне в часы одиночества и облегчат остаток жизненного пути. Мистер Блек напишет мне и разкажет, что произойдет в Лондоне. Мисс Вериндер осенью вернется в Йоркшир (без сомнения, к своей свадьбе), а я возьму отпуск и буду гостем в её доме. О, что я чувствовал, когда глаза её сияли благодарным счастием, а теплое пожатие руки словно говорило: "Это ваших рук дело!"

Бедные больные ждут меня. Опять надо возвращаться по утрам к старой рутине, вечерок - к ужасному выбору между опиумом и страданиями!

Но благословен Бог за его милосердие! И мне крошечку посветило солнце, и у меня была минута счастия.