Лунный камень.
Эпилог. Находка алмаза

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Эпилог. Находка алмаза (старая орфография)

ЭПИЛОГ. НАХОДКА АЛМАЗА. 

I. Показание посланного приставом Коффом. (1849.)

Двадцать седьмого июня я получил от пристава Коффа приказание следить за тремя людьми, подозреваемыми в убийстве, Индейцами по описанию. В то утро их видели в Товерской пристани, где они сели на пароход в Роттердам.

Я выехал из Лондона на принадлежащем другой Компании пароходе, который отправился утром в четверг, двадцать восьмого числа. По прибытии в Роттердам, мне удалось найдти капитана парохода, ушедшого в среду. Он сообщиль мне, что Индейцы действительно были в числе пассажиров его судна, но только до Гравезенда. На этой станции один из трех спросил, в котором часу они приедут в Кале. Когда ему сказали, что пароход идет в Роттердам, говоривший от лица всех высказал величайшее удивление, и досадовал на сделанную им с приятелями ошибку. Они все (говорил он) охотно пожертвуют платой за проезд, если только капитан парохода высадит их на берет. Соболезнуя положению иностранцев в чужой земле и не имея причин задерживать их, капитан подал сигнал береговому судну и все трое покинули пароход.

Так как этот поступок Индейцев явно был заранее разчитан, в видах предохранения их от погони, то я, не теряя времени, вернулся в Англию. Я сошел с парохода в Гравезенде и узнал, что Индейцы оттуда поехали в Лондон; отсюда я снова проследил их до Плимута. По справкам в Плимуте оказалось, что они двое суток тому назад отплыли на ост-индском купеческом судне Бьюлей-Касль, шедшем прямо в Бомбей.

Получив об этом сведение, пристав Кофф сообщил о том сухопутною почтой бомбейским властям, чтоб оцепит судно полицией тотчас по приходе в гавань. По принятии этой меры мое участие в этом деле кончено. С тех пор я больше не слыхал о нем. 

II. Показание капитана (1849).

По требованию пристава Коффа, излагаю письменно некоторые факты, касающиеся трех человек (слывущих Индейцами), которые были пассажирами на корабле Бьюлей-Касль, отправлявшимся прошлым летом в Бомбей под моим начальством.

Индейцы присоединились к нам в Плимуте. Во время плавания, я не слыхал жалоб на их поведение. Они спали в койках на передней части корабли. Мне весьма редко случалось видеть их.

Под конец путешествия мы имели несчастие попасть на трое суток в штиль близь берегов Индии. У меня нет под руками корабельного журнала для справок, и потому я не припомню теперь широты и долготы. Итак, относительно нашего положения, я могу лишь вообще сказать, что течение влекло нас к берегу, а когда ветер снова захватил нас, то^: мы чрез двадцать четыре часа вошли в гавань.

Корабельная дисциплина (как известно всем мореплавателям) ослабляется во время продолжительного штиля. Некоторые джентльмены из числа пассажиров спустили мелкия суда и забавлялись катаньем и плаваньем по вечерам, когда солнечный жар, утихая, позволял им развлекаться таком образом. По окончании забавы следовало бы втаскивать суда обратно. Вместо того их оставляли на буксире у корабли. От жары ли, от досады ли на погоду, только ни у офицеров, ни у матросов, повидимому, не лежало сердце к исполнению долга, пока длился штиль.

На третью ночь сторож на палубе не видал и не слыхал ничего выходящого из порядка вещей. Но когда настало утро, самой маленькой лодки не доставало, а вслед затем донесли, что не хватает и трех Индейцев.

что в такую тихую погоду (принимая в разчет усталость и неуменье грести, они все-таки пристали к берегу до разсвета. Войдя в гавань я впервые узнал причину, по которой трое моих пассажиров воспользовались возможностью бежать с корабля. Я мог лишь сообщить властям тот же отчет, который излагаю здесь. Она упрекали меня в том, что я допустил на корабле ослабление дисциплины!

Я выразил на этот счет мое сожаление им и своим хозяевам. С тех пор я ничего не слыхал о трех Индейцах. Больше мне прибавлять нечего. 

III. Показание мистера Мортвета (1850 года).
(в письме к мистеру Броффу.)

Осталось ли у вас, дорогой сэр, какое-нибудь воспоминание наше о полудикой личности, которую вы встретили, на обеде в Лондоне осенью сорок седьмого года? Дозвольте мне напомнить вам, что личность эту зовут Мортветом, и что мы с вами имели продолжительный, разговор после обеда. Разговор этот касался индейского алмаза, называемого Лунным камнем, и существовавшого в то время, заговора овладеть им.

С той поры я все шатался до Средней Азии. Оттуда попал на место прежних своих приключении, на север и северо-запад Индии. Недели две тому назад я очутился в некоем округе или провинции (мало известной Европейцам) называемой, Каттиавар.

Тут со мной случилось приключение, в котором вы (как бы это ни казалось невероятно) лично заинтересованы.

В диких местностях Каттиавара (насколько оне дики, можете судить из того, что даже земледельцы на пахоте вооружены с головы до ног) население фанатически предано прежней индейской религии, - древнему обожанию Брамы и Вишну. Немногие магометанския семейства, изредка разсеянные по внутренним селениям, боятся вкушать мясо какого бы то ни было рода. Магометанина, при малейшем подозрении в убийстве священного животного, то-есть коровы, неизбежно и без пощады предают смерти окружающие его благочестивые соседа. Как бы в поддержку религиозной восторженности народа, две знаменитейшия святыни индейского странничества лежат в границах Каттиавара. Одно из них есть Дварка, место рождения бога Кришны. Другое - священный город Сомнаут, осажденный и разрушенный в одиннадцатом веке магометанском завоевателем Махкудом Гизни. Очутясь вторично в этой поэтической местности, я решался не выезжать из Каттиавара, не повидав еще раз великолепных развалин Сомнаута. Оттуда, где я замыслил это, мне предстояло (по приблизительному разчету) три дня ходьбы до священного города.

Не успел я немного пройдти по дороге, как заметил, что и другие, - по двое, по трое, - идут, повидимому, в одном со мной направлении.

Тем из них, которые со мной заговаривали, я выдавал себя за Индейца-буддиста, странствующого по обету из дальняго округа. Нет нужды упоминать, что костюм мой вполне соответствовал этой роли. Прибавьте к тому, что я знаю язык не хуже родного, и что я достаточно худ и смугл для того, чтобы во мне было не так-то легко признать Европейца, и вы поймете, что я не робел на смотру пред этими людьми, представляясь чужаком из отдаленного округа их же страны.

На следующий день число Индейцев, шедших в одном со мной направлении, разрослось в полсотни и целые сотни. На третий день в толпе волновалась тысяча, стекаясь к одному пункту, - городу Сомнаут.

Небольшая услуга, которую мне удалось оказать одному из товарищей по странствию на третий день путешествия, дала мне средство представиться нескольким Индейцам высшей касты. От этих людей я узнал, что толпа идет на большое религиозное торжество, которое должно происходить на холме, неподалеку от Сомнаута. Торжество это праздновалось в честь бога Луны и должно было совершиться в эту ночь.

Толпа задерживала нас по мере того, как мы приближались к месту празднества. В то время как мы достигли холма, луна стояла уже высоко в небе. Мои приятели Индейцы пользовались некоторыми особыми преимуществами, открывавшими им доступ к самой святыне. Они любезно позволили мне сопровождать их. Придя на место, мы нашли святыню скрытою от глаз занавесом, помещенным меж двух великолепных деревьев. Под деревьями выдавалась плоская отлогость утеса и образовала род естественного помоста. Внизу около него и поместился я с моими приятелями Индейцами.

При взгляде с холма вниз представлялось величественнейшее зрелище природы и человека, какое когда-либо было видано мною. Последние склоны возвышенности неприметно таяли в травянистой равнине, урочище слияния трех рек. По сю сторону тянулась вдаль красивые извилины их вод, то скрываясь в древесных купах, то снова появляясь, на сколько хватал глаз. По ту сторону опочил в тиши ночи успокоенный Океан. Оживите этот восхитительный вид десятками тысяч людей, одетых в белом, растянутых нитью по склонам холма, переполняющих равнину и каймящих ближайшие берега извилистых рек. Осветите эту стоянку богомольцев ярко-красным пламенем огней и факелов, прорывающимся то там, то сям по всей безчисленной толпе. Вообразите себе восточный лунный свет, разлитый в безоблачном сиянии над всем этим, - и вы составите себе понятие о виде, который представился мне, когда я взглянул с вершины холма.

Жалобные звуки струнных инструментов и флейт обратили мое внимание на скрытую святыню.

Я обернулся и увидал на утесистом помосте фигуры трех людей. В средней фигуре из трех я узнал того человека, с которым говорил в Англии, когда Индейцы появилась на террасе в доме леди Вериндер. Остальные двое, сопровождавшие его теперь были, без сомнения, его тогдашние товарищи.

Один из стоявших возле меня Индейцев видел как я вздрогнул. Он шепотом объяснил мне появление этих трех фигур на утесистом помосте.

По его словам, то были брамины, утратившие достоинство своей касты на служении богу. Бог повелел им очиститься странствием. В эту ночь они все трое должны была разстаться и отправиться на богомолье к святыням Индии в три разные стороны. Никогда более не видать их друг друга в лицо; никогда не отдыхать от от своих странствий со дня разлуки до дня смерти.

в мертвом безмолвии. В один и тот же миг я видел, как толпа раздалась в трех различных направлениях. Огромная белая масса народа медленно сомкнулась. Сам след этих трех осужденных изгладился в рядах их смертных собратьев. Мы их более не видали.

В скрытом святилище снова раздались звуки музыки - громкие, ликующие. Толпа вокруг меня дрогнула и стеснилась.

Там, на высоком троне, сидя на своей типичной сайге, простирая все четыре длани ко всем четырем углам земли, мрачно и грозно возвышался над вами в мистическом свете небес бог Луны. А в челе божества искрился желтый алмаз, которого лучи в последний раз сияли мне в Англии с корсажа женского платья!

Да! По истечении восьми веков, Лунный камень снова глядит чрез стены священного города, в котором началась его история. Каким образом попал он в свою дикую родину, - каким случаем или каком преступлением возвратили себе Индейцы священный клейнод свой, - вам, быт-может, это известно; мне же - нет. Вы потеряли его из виду в Англии и (если я смыслю что-нибудь в этом народе) потеряли его на века.

КОНЕЦ.