| Автор: | Коллинз У. У., год: 1876 |
| Категория: | Роман |
Глава XXIX. Судьба разлучает нас
Спустившись на нижний этаж дома, я послал мальчика позвать хозяйку. Мне надо было еще узнать, в какой тюрьме сидит Ван-Брандт, и только ей одной я мог решиться задать этот вопрос.
Ответив мне, женщина по-своему растолковала мое желание навестить заключенного.
-- Разве деньги, оставленные вами наверху, перешли уже в его жадные руки? - спросила она. - Будь я так богата, как вы, я не согласилась бы на это. На вашем месте я не дотронулась бы до него даже щипцами.
Грубое предостережение женщины оказалось полезно мне. Оно пробудило новую мысль в моей голове. Прежде чем она сказала это, я был так глуп или так озабочен, что не подумал, что совершенно бесполезно унижать себя личным свиданием с Ван-Брандтом в тюрьме. Мне пришло в голову только теперь, что моим поверенным, разумеется, приличнее быть моими представителями в этом деле, - с тем очень важным преимуществом, что они могут скрыть даже от самого Ван-Брандта мое участие в этой сделке.
Я тотчас поехал в контору моих поверенных. Меня принял старший партнер - испытанный друг и советник нашего семейства.
Мои инструкции, весьма естественно, удивили его. Он должен был немедленно удовлетворить кредитора заключенного моими деньгами, не упоминая о моем имени никому. А в качестве гарантии за уплату он должен был получить расписку Ван-Брандта.
-- Я думал, что мне хорошо известны различные способы, посредством которых джентльмен может растрачивать свои деньги, - заметил старший партнер. - Поздравляю вас, мистер Джермень, с открытием совершенно нового способа опустошать свой кошелек. Основать газету, стать содержателем театра, держать беговых лошадей, вести игру в Монако - все это прекрасные способы бросаться деньгами. Но все это не идет в сравнение, сэр, с уплатой долгов Ван-Брандта!
Я оставил его и отправился домой.
Служанка, отворившая мне дверь, имела поручение ко мне от моей матери. Матушка хотела меня видеть, как только я выберу время поговорить с ней.
Я тотчас отправился в гостиную матушки.
-- Ну, Джордж? - спросила она, ни одним словом не приготовив меня к тому, что последовало. - Как ты оставил мистрис Ван-Брандт?
Я был совершенно озадачен.
-- Кто вам сказал, что я видел мистрис Ван-Брандт?
-- Друг мой! Твое лицо сказало мне. Разве я не знаю, как ты смотришь и говоришь, когда у тебя в голове мистрис Ван-Брандт? Сядь возле меня. Я хочу сказать тебе то, что уже хотела сказать утром, но, право, не знаю, почему у меня не хватило духа. Я теперь смелее и могу это сказать. Сын мой! Ты еще любишь мистрис Ван-Брандт. Ты имеешь мое позволение жениться на ней.
Вот что сказала она! Не прошло и часа с тех пор, как мистрис Ван-Брандт сама сказала мне, что наш союз невозможен. Не прошло и получаса, как я отдал распоряжения, которые должны были возвратить свободу человеку, служившему единственным препятствием к моей женитьбе. И это время матушка невинно выбрала для своего согласия принять невесткой мистрис Ван-Брандт!
-- Я вижу, что удивляю тебя, - продолжала она. - Дай мне объяснить причины так прямо, как могу. Я не сказала бы правды, Джордж, если бы стала уверять тебя, что перестала находить важные препятствия к твоей женитьбе на этой женщине. Единственную разницу в моем образе мыслей составляет то, что я согласна теперь устранить мои возражения из уважения к твоему счастью. Я стара, дружок. По закону природы я не могу надеяться еще долго оставаться с тобой. Когда я умру, кто останется, чтобы заботиться и любить тебя взамен твоей матери? Никого не останется - если ты не женишься на мистрис Ван-Брандт. Твое счастье - моя первая забота, и женщина, которую ты любишь (хотя ее сбили с пути таким печальным образом), достойна лучшей участи. Женись на ней.
Я не мог решиться заговорить. Я мог только стать на колени перед матушкой и спрятать лицо на ее коленях, как будто опять стал ребенком.
-- Подумай об этом, Джордж, - сказала она, - и вернись ко мне, когда успокоишься, чтобы поговорить о будущем.
удар ножа.
Как только я затворил дверь, я спустился вниз к привратнику.
-- Матушка выезжала, - спросил я, - пока меня не было?
-- Нет, сэр.
-- Были гости?
-- Вы знаете, кто это?
Привратник назвал одного знаменитого доктора - человека в то время известнейшего среди людей своей профессии. Я тотчас взял шляпу и пошел к нему.
Он только что вернулся домой. Мою карточку отнесли к нему, и меня тотчас провели в его кабинет.
-- Вы видели мою мать, - сказал я, - видимо, она опасно больна - и вы не скрыли этого от нее? Ради Бога, скажите мне правду! Я все перенесу.
-- Вашу мать нет надобности предупреждать, - сказал он, - она сама знает о критическом состоянии своего здоровья. Она посылала за мной, чтобы услышать подтверждение своих убеждений. Я не мог скрыть от нее, не должен был скрывать, что жизненная энергия падает. Она может прожить на несколько месяцев дольше в более теплом климате, чем лондонский. Вот все, что я могу сказать. В ее лета дни ее сочтены.
Он дал мне время прийти в себя от полученного удара, а потом передал в мое распоряжение свой огромный опыт, свои недюжинные знания. Под его диктовку я записал необходимые инструкции о том, как поддерживать слабое здоровье моей матери.
-- Позвольте мне предостеречь вас, - сказал он, когда мы расстались. - Ваша мать особенно желает, чтобы вы не знали о плохом состоянии ее здоровья. Она заботится только о вашем счастье. Если она узнает о вашем посещении меня, я не отвечаю за последствия. Придумайте какой хотите предлог, чтобы тотчас увезти ее из Лондона, и, что бы ни чувствовали втайне, сохраняйте веселость в ее присутствии.
В этот вечер я придумал предлог. Его найти было легко, мне стоило только сказать моей бедной матушке об отказе мистрис Ван-Брандт выйти за меня, и для моего предложения уехать из Лондона была понятная причина.
"Мои поверенные (писал я) взялись немедленно устроить дела г-на Ван-Брандта. Через несколько часов он будет в состоянии занять место, предложенное ему".
Последние строчки моего письма уверяли ее в моей неизменной любви и умоляли писать мне до ее отъезда из Англии.
Этим все было сделано. Странно, что в это самое печальное время моей жизни я не чувствовал сильного страдания. Есть границы, и нравственные, и физические, для нашей способности страдать. Я могу только одним способом описать мои ощущения во время несчастий, вновь обрушившихся на меня, - я чувствовал себя как человек оглушенный.
На следующий день мы с матушкой отправились в путь к южному берегу Девоншира.