Армадель.
Книга первая.
I. Путешественники.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Армадель. Книга первая. I. Путешественники. (старая орфография)

КНИГА ПЕРВАЯ.

I. Путешественники.

Это было в 1832 году, в день открытия сезона на Вильдбадских водах.

Вечерния тени уже ложились над спокойным немецким городком, где ежеминутно ожидали прихода дилижанса. Перед воротами главной гостиницы, в ожидании приезда первых летних посетителей, собрались три знаменитости Вильдбада, в сопровождении своих жен: бургомистр - представитель жителей города, доктор - представитель вод, и хозяин гостиницы - представитель своего собственного заведения. Кроме этого избранного кружка, который уютно сгруппировался у красивого маленького сквера перед гостиницей, толпились невдалеке и прочие городские жители, кое-где перемешиваясь с поселянами, в их причудливом немецком костюме, которые спокойно ожидали прихода дилижанса. Поселяне одеты были в черные коротенькия куртки, черные узкие штаны и трех-угольные поярковые шляпы; светлые волосы женщин, заплетенные в одну густую косу, спускались на затылок, а корсажи их коротких шерстяных юбок скромно поднимались почти к самому горлу.

Кругом толпы двигались взад и вперед летучие отряды толстых белоголовых ребятишек, между тем как местные музыканты, таинственно отделившись от прочих жителей, собрались в уединенном уголке, ожидая появления первых посетителей сезона, чтобы приветствовать их первою серенадой.

Прозрачный майский вечер еще золотил верхушки больших лесистых холмов, высоко поднимавшихся по обеим сторонам города; а прохладный ветерок, обыкновенно веющий при закате солнца, приносил с собою острый бальзамический запах сосен из Шварцвальда.

-- Господин хозяин, сказала бургомистерша, придавая хозяину его полный титул, - ожидаете вы сегодня к открытию сезона кого-либо из иностранных посетителей?

-- Да, господа бургомистерша, отвечал хозяин, возвращая ей комплимент, - ожидаю двух. Они писали мне: один через своего слугу, другой, повидимому, сам, - прося приготовить им комнаты. Оба едут из Англии, судя по их фамилии их. Впрочем, если вы попросите меня произнести эти имена, то мой язык запнется; если же вы хотите чтоб я их по складам сказал, то вот вам то и другое по порядку и буква за буквой. Первый из них высокорожденный иностранец, с титулом мистера, подписывается восемью буквами: А, R, M, A, D, Е, L, E - и едет сюда больной, в своей собственной карете. Второй, высокорожденный иностранец, тоже мистер, подписывается пятью буквами: N, Е, А, L, Е, - и едет больной же, но только в дилижансе. Его превосходительство из восьми букв пишет ко мне, через своего слугу, по-французски, а его превосходительство из пяти букв пишет ко мне по-немецки. Комнаты для обоих готовы. Больше я ничего не знаю.

-- Может-быть, герр доктор, заметила бургомистерша, - имеет какие-либо сведения об этих знаменитых иностранцах?

-- Об одном только, фрау бургомистерша; но, собственно говоря, я заимствовал их не прямо от него. Я получил медицинский отзыв о болезни его превосходительства из восьми букв и, повидимому, болезнь эта неизлечима. Помоги ему Господь!

-- Дилижанс! закричал один ребенок с конца толпы.

Музыканты схватили свои инструменты, и воцарилось всеобщее молчание. Вдали, из-за извилин лесистой горной дороги, слабо, но отчетливо раздавался в вечерней тишине звон почтового колокольчика. Неизвестно было, чей именно экипаж приближается: карета ли г. Армаделя, или публичный дилижанс с г. Нилем внутри?

-- Начинайте, друзья мои! закричал мер музыкантам. - Частная ли, общественная ли карета, все равно. Это первые больные нынешняго сезона: встретим же их повеселее.

Оркестр заиграл живой танец, а дети на площадке весело запрыгали в такт музыке. В эту самую минуту старшие из зрителей, стоявшие близко к гостинице, разступились, и первая мрачная тень пала на столь оживленную доселе и веселую прелесть сцены. С той и с другой стороны выступила маленькая процессия дюжих поселянок; каждал из них везла за собою пустое кресло на колесах, и каждая, с вязаньем в руках, поджидала несчастных; разбитых параличом страдальцев, которые стекались и стекаются, безнадежные - тогда сотнями, а теперь тысячами - к Вильдбадским водам.

Между тем как музыка играла, дети плясали, говор публики возрастал, а молодые здоровые няньки ожидаемых калек невозмутимо вязали; в это время женское ненасытное любопытство, относительно всего что касается других женщин, заговорило в бургомистерше. Она отвела в сторону трактирщицу, и тут же шепотом предложила ей вопрос.

-- Мне нужно вам сказать несколько слов, об этих двух иностранцах из Англии, сказала бургомистерша. - Упоминают ли они в своих письмах что везут с собою дам?

-- Который едет в дилижансе - нет, отвечала трактирщица. - Но который едет в своей собственной карете - да. Он везет с собою ребенка, везет няню, а также, заключила трактирщица, искусно оставляя самый интересный пункт разказа к концу, - везет и жену.

Бургомистерша просияла; докторша, участвовавшая в конференции, тоже просияла; трактирщица же значительно кивнула головой.

"Мы увидим моды!"

Прошла еще минута, толпа встрепенулась, и целый хор голосов возвестил что путешественники близко.

В это время уже был виден приближавшийся экипаж, и все сомнения на его счет разсеялись. По длинной улице, тянувшейся к скверу, ехал дилижанс, выкрашенный ослепительною желтою краской, и остановившись у ворот гостиницы, высадил первых посетителей сезона. Из десяти путешественников, занимавших среднее и заднее отделения кареты, - то были все приезжие из разных частей Германии, - троих вынесли на руках, и усадив в кресла с колесами, повезли по квартирам. В переднем отделении сидели только два пассажира: мистер Ниль и сопровождавший его слуга. Опираясь на протянутые к нему с обеих сторон руки, незнакомец, болезнь которого, повидимому, заключалась в местном поражении ноги, довольно свободно спустился со ступенек кареты. Между тем как он пытался утвердиться на мостовой с помощью своей трости, нетерпеливо поглядывая на музыкантов, которые угощали его вальсом из Фрейшюца, - внешний вид его охлаждал одушевление маленького дружеского кружка, собравшагося приветствовать его. Он был худой, высокий, сериозный, средних лет человек, с холодными серыми глазами, длинною верхнею губой, нависшими бровями и выдавшимися скулами, - человек, смотревший тем чем он действительно был, то-есть Шотландцем с головы до пят.

-- Где хозяин гостиницы? спросил он по-немецки, говоря чрезвычайно бегло и с ледяною холодностию в обращении. - Пошлите за доктором, продолжал он, когда хозяин представился ему, - мне нужно сейчас же видеть его.

-- Я здесь, милостивый государь, сказал доктор, выступая из кружка друзей, - и отдаю себя в полное ваше распоряжение.

в десять часов завтра утром. А теперь я побезпокою вас поручением, которое я взялся вам передать. Едучи сюда, мы нагнали дорожную карету, в которой везли одного господина, кажется Англичанина, и, повидимому, опасно больного. Сидевшая с ним дама просила меня повидаться с вами немедленно по приезде сюда, и просить нас оказать ваше медицинское пособие больному, когда его будут высаживать из кареты. С курьером их что-то случилось, и они оставили его на дороге, а сами принуждены теперь ехать очень тихо. Если вы придете сюда через час, то как раз поспеете к их приезду. Вот все что я имел передать вам. А это что за господин, которому хочется, повидимому, заговорить со мной? Не бургомистр ли? Если вы желаете видеть мой паспорт, сударь, то мой человек вам его покажет. Нет? не то? Стало-быть вы хотите только сделать мне приветствие и предложить ваши услуги? Я вам бесконечно обязан. Если вы имеете право остановить усердие вашего городского оркестра, то вы сделаете мне величайшее одолжение, употребив именно на это вашу власть. Нервы мои раздражены, и я не выношу музыки. Где хозяин? Я хочу посмотреть комнаты. Мне не нужна ваша рука; я могу войдти на лестницу с помощью трости. Господин бургомистр и господин доктор, я не удерживаю вас долее; желаю вам покойной ночи.

И бургомистр, и доктор - оба провожали Шотландца глазами, по мере того как он, прихрамывая, взбирался на лестницу, и в знак безмолвного неодобрения оба вместе покачали головою. Дамы, по обыкновению, пошли дальше и открыто выразили свое мнение в самых безцеремонных словах. Вопрос, подлежавший теперь обсуждению, насколько оне были в нем замешаны, заключался в скандалезном поступке человека, который не обратил на них никакого внимания. Бургомистерша приписывала такое оскорбление только врожденной свирепости дикаря; докторша же смотрела на это с более строгой точки зрения, и относила такой поступок к природной грубости свиньи.

Час назначенный для ожидания кареты уже был на исходе, и приближавшаяся ночь неслышными стопами кралась вверх по холмам. В небе одна за другой зажигались звезды, а в окнах гостиницы заблестели первые огоньки. Когда совершенно стемнело, мощная тишина Шварцвальда спустилась на долину, а маленький уединенный городок как-то внезапно стих и угомонился.

Прошел час ожидания, а в сквере все еще виднелась фигура доктора, безпокойно ходившого взад и вперед. Пять, десять, двадцать минут отсчитал он на своих часах, и наконец, посреди ночной тишины, долетел до него стук приближающейся кареты. Чуть-чуть подвигаясь, показалась она в сквере и шагом подъехала к воротам гостиницы, точь в точь как подъезжают катафалка.

-- Я здесь, сударыня, отвечал доктор, принимая свечу из рук хозяина, и открывая дверцу кареты.

Первое лицо, которое осветилось огнем, было лицо говорившей дамы, молодой красивой смуглянки, в черных пламенных глазах которой блестели крупные слезы. Затем осветилось сморщенное лицо старой Негритянки, сидевшей на переднем месте насупротив дамы, и, наконец, - личико дитяти, спавшого у нея на руках. Жестом, исполненным нетерпения, дама приказала няне первой выходить из кареты с ребенком.

-- Прошу вас, уведите их отсюда, сказала она трактирщице, - и укажите им их комнату.

Когда просьба её была исполнена, она сама вышла из экипажа. Тогда огонь в первый раз осветил задний угол кареты и во глубине её четвертого путешественника.

части лица были так безжизненны и так мало говорили о внутреннем состоянии больного, как будто он был уже мертв. Глядя на него теперь, невозможно было угадать чем он был прежде. В ответ на все предположения о его возрасте, общественном положении, характере и физиономии, бледно-свинцовое лицо его хранило теперь непроницаемое молчание. За него только говорил поразивший его удар паралича. Испытующий глаз доктора вопрошал его нижние члены, и паралич отвечал ему: "я здесь". Глаз доктора, внимательно поднимаясь по направлению рук, вопрошал все дальше и дальше, до самых мускулов рта, и паралич отвечал ему: "я подвигаюсь".

При виде такого ужасного, такого безпощадного бедствия, нечего было говорить. Женщине, плакавшей у дверец кареты, можно было предложить только молчаливое сочувствие. В то время как больного несли на тюфяке через залу гостиницы, блуждающие глаза его, встретив лицо жены, остановились на нем, и он заговорил.

-- Где дитя? спросил он по-английски, медленно и тупо выговаривая слова.

-- Не безпокойся; дитя на верху, отвечала она слабым голосом.

После этого ответа он закрыл глаза и не сказал более ни слова. Осторожно и ловко взнесли его на верх, в сопровождении жены и доктора, хранившого многозначительное молчание. Хозяин и слуга, шедшие позади, видели как раскрылась и затворилась за ним дверь его комнаты; слышали как дама истерически зарыдала, оставшись одна с больным и доктором; видели как, через полчаса после того, румяный доктор вышел из комнаты с несколько побледневшим лицом; они обступили его с разпросами и получили один ответ: "Дайте мне срок увидать его завтра, а сегодня не спрашивайте меня ни о чем." Привычки доктора были им всем известны, и в этом ответе и торопливом уходе они видели дурное предзнаменование.

Так-то приехали два первые английские посетителя на Вильдбадския воды, в день открытия сезона 1832 года.