Армадель.
Книга первая.
II. Солидная сторона шотландского характера.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Армадель. Книга первая. II. Солидная сторона шотландского характера. (старая орфография)

II. Солидная сторона шотландского характера.

На другой день, в десять часов утра, мистер Ниль ожидавший посещения доктора, которому он сам назначил это время, взглянул на часы и увидал, к своему величайшему удивлению, что он ожидает напрасно. Время уже приближалось к одиннадцати, когда дверь, наконец, отворилась и доктор вошел в комнату.

-- Я назначал вам придти сюда в десять часов, сказал г. Ниль. - В моем отечестве медики - люди пунктуальные.

-- А в моем отечестве, возразил доктор, без малейшого неудовольствия, - медик то же что и другой человек: он находится в зависимости от обстоятельств. Прошу извинить меня, сударь, что я так опоздал; по меня задержал отчаянный больной, а именно, г. Армадель, с которым вы вчера повстречались на дороге.

Мистер Ниль посмотрел на медика с кислою и удивленною миной. В глазах и манерах доктора заметны были какое-то затаенное безпокойство и озабоченность, которые приезжий больной напрасно пытался объяснить себе. В течение минуты оба молча смотрели друг другу в глаза, представляя собою яркую национальную противоположность: лицо Шотландца длинное, худое, жесткое и правильное, казалось, никогда не было молодо; между тем как лицо Немца, пухлое, румяное, гладкое и без резких очертаний, казалось, никогда не должно было состареться.

-- Могу ли я взять на себя смелость напомнить вам, сказал мистер Ниль, - что вопрос, подлежащий теперь обсуждению, касается меня, а не г. Армаделя?

-- Конечно, отвечал доктор, еще колебавшийся между больным которого он пришел навестить, и тем которого он только-что оставил. - Вы кажется хромаете, позвольте мне взглянуть на вашу ногу.

Болезнь г. Ниля, сколько ни казалась она ему сериозною, с медицинской точки зрения не имела особенной важности. Он страдал ревматизмом в сгибе ноги. После нескольких необходимых вопросов со стороны доктора и ответов со стороны больного, предписаны были обыкновенные в таких случаях ванны. Через десять минут консультация кончилась, и пациент ожидал, в многозначительном молчании, когда медик начнет раскланиваться.

-- Я очень хорошо понимаю, что докучаю вам, сказал доктор, вставая и несколько колеблясь, но я должен просить вас о снисхождении, если возвращусь к тому же предмету, то-есть к г. Армаделю.

-- Могу я спросить что именно вынуждает вас к этому?

-- Обязанность христианина, отвечал доктор, - в отношении к умирающему.

Г. Ниль вздрогнул. Те, которые обращались к его религиозному чувству, затрогивали в нем самую живую струну.

-- Если так, вы имеете полное право на мое внимание, сказал он сериозно. - Располагайте моим временем.

-- Я не употреблю во зло вашу снисходительность, сказал доктор, снова садясь на свое место, - и постараюсь быть по возможности кратким. История г. Армаделя заключается в следующему. Большую часть своей жизни он провел в Вест-Индии, и по его собственному признанию, провел ее порочным и безумным образом. Вскоре после женитьбы, - этому будет теперь три года, - в нем обнаружились первые симптомы параличного страдания, и медики поооветовади ему ехать в Европу, чтоб испытать её климат. С тех пор как он оставил Вест-Индию, он преимущественно жил в Италии, без всякой, впрочем, пользы для своего здоровья. Из Италии, прежде нежели его поразил последний удар, он переехал в Швейцарию, а из Швейцарии его послали сюда. Все это я узнал из письма его доктора; остальное я могу вам сообщить из своих собственных наблюдений. Г. Армаделя слишком поздно прислали в Вильдбад; он уже почти мертвец. Паралич быстро поднимается вверх, и разстройство нижней части спинного мозга уже началось. Он еще может несколько шевелить руками, но уже не может ничего держать в пальцах. Сегодня он еще кое-как говорит, а завтра, быть-может, проснется без языка. Если я скажу что он проживет неделю, то я, по совести, назначаю ему самый длинный срок. По его собственной просьбе - быть с ним откровенным, я сказал ему, со всевозможною деликатностию и осторожностию, все что сейчас передал вам. Последствия моей откровенности были самые плачевные: больной пришел в такое волнение, какого я не в состоянии вам описать. Я решился спросить его, не разстроены ли его дела. Ничуть не бывало. Завещание его находится в руках его лондонского душеприкащика, и он оставляет свою жену и ребенка с обезпеченным состоянием. Мой следующий вопрос был удачнее: он прямо попал в цель. "Не нужно ли вам чего исполнить перед смертию, чего, быть-может, вы еще не успели сделать?" Вылетевший из груди его вздох лучше всяких слов сказал мне да. "Не могу ли я помочь вам?" - "Да. Мне необходимо написать кое-что. Не можете ли вы сделать, чтоб я был в состоянии держать перо?" Это было-все равно что требовать от меня чуда. Я мог только отвечать: нет. "А если я стану диктовать вам, продолжал он, - можете ли вы писать с моих слов?" Еще раз я должен был отвечать: нет. Я понимаю немного по-английски, но писать и говорить на этом языке не могу. Г. Армадель, с своей стороны, понимает по-французски, когда с ним говорят медленно, как например говорю я, но он не может выражаться на этом языке, а немецкого вовсе не знает. В виду такого затруднения я сказал то что всякий сказал бы на моем месте: "Зачем просить об этом меня? В следующей комнате сидит г-жа Армадель, и она к вашим услугам." Но прежде чем я мог встать с моего стула, чтобы пойдти за ней, он остановил меня не словами, но таким испуганным взглядом, что я от удивления сидел как вкопаный. "Жене вашей, сказал я, всего удобнее было бы, без сомнения, написать то что вы желаете?" - "Ей менее чем кому-нибудь в этом мире!" отвечал он. "Как! сказал я, - вы просите меня, иностранца и незнакомого вам человека, написать под вашу диктовку слова, которые скрываете от вашей жены?" Вообразите же мое удивление, когда он отвечал мне без малейшого колебания: да! Я сидел молча, совершенно растерянный. "Если вы сами не можете писать по-английски, сказал он, то найдите кого-нибудь, кто сумел бы это сделать." Я попробовал возражать. Тогда он испустил ужасный стон, в котором выразилась немая мольба, подобная мольбе собаки. "Успокойтесь, успокойтесь!сказал я: - я найду кого-нибудь." - "Сегодня же! проговорил он, - прежде нежели язык изменит мне также, как изменила рука." - "Сегодня же, через час." Он закрыл глаза и мгновенно успокоился. "Покамест я буду ожидать вас, сказал он, - прикажите принести ко мне сына." Говоря о жене, он не обнаружил никакой нежности, но когда заговорил о ребенке, то по щекам его потекли слезы. Моя профессия, милостивый государь, не сделала меня таким жестким, как вы, может-быть, думаете; и мое докторское сердце было так же переполнено, когда я пошел за ребенком, как еслиб я вовсе не был доктором. Я боюсь чтобы вы не назвали это слабостью.

Доктор бросил умоляющий взгляд на г. Ниля. Но он мог бы с одинаковым успехом взглянуть на утес в Шварцвальде. Г. Ниль не позволил бы никакому доктору в свете увлечь его из области чистых фактов.

-- Конечно, вы понимаете теперь цель моего посещения? возразил тот.

-- Ваша цель довольно ясна. Вы предлагаете мне слепо отдаться делу, которое до сих пор кажется мне в высшей степени подозрительным. Я уклоняюсь от всякого ответа до тех пор пока не уразумею его вполне. Нашли ли вы нужным, по крайней мере, известить жену этого господина обо всем происшедшем между вами и попросить у нея объяснения?

-- Конечно, я нашел это нужным, отвечал доктор, негодуя на сомнение в его человеколюбии, повидимому, заключавшееся в вопросе Шотландца. - Если я когда-либо видал женщину привязанную к своему мужу и сокрушающуюся о нем, то, конечно, женщина эта - несчастная г-жа Армадель. Как только мы остались вдвоем, я сел подле нея и взял её руку. Почему же нет? Я стар, некрасив собою, и могу позволить себе такую вольность!

-- Извините меня, сказал непроницаемый Шотландец. - Смею вам напомнить, что вы теряете нить разказа.

ее. Какой яркий пример мудрого устроения вселенной и взаимной зависимости вещей!

-- Раз навсегда прошу вас ограничиваться одними фактами, настаивал г. Ниль, нетерпеливо хмурясь. - Позвольте спросить, сказала ли вам г-жа Армадель что именно хочет её муж заставить меня написать, и почему он не желает поручить этого ей?

-- Вот и найдена моя нить; благодарю вас, что вы помогли мне найдти ее, сказал доктор. - Я передам вам словами самой г-жи Армадель то что она имела мне сообщить. "Причина, лишающая меня теперь его доверия, сказядя она (я твердо в этом уверена), - та же самая причина, которая всегда закрывала мне доступ к его сердцу. Я венчанная жена его, но не любимая им женщина: выходя за него замуж, я знала, что другой похитил у него женщину, которую он любил. Я думала что в состоянии буду заставить его позабыть ее. Вышедши замуж, я надеялась достичь этого, и мои надежды усилились, когда я родила ему сына. Нужно ли говорить вам чем кончились эти надежды? - вы видите это сами." (Повремените, сударь, умоляю вас! Ведь я не потерял нить разказа; я веду его дюйм за дюймом) "И это все что вам известно?" спросил я. "Все что мне было известно несколько времени тому назад", отвечала она. "Но когда мы были в Швейцарии, и его болезнь достигла своего сильнейшого развития, он случайно узнал, что женщина, которая была постоянною отравой и мрачною тенью моей жизни, также, подобно мне, родила своему мужу сына. Как только он узнал это, - могло ли что быть невиннее итого открытия? - им овладел смертельный страх не за меня, не за себя, но за своего ребенка. В тот же день, не сказав мне ни слова, он послал за доктором. Я поступила низко, дурно, - назовите это как вам угодно, - но я стала подслушивать у дверей. Я слышала как он сказал: "Мне нужно кое что сказать моему сыну, когда он будет в таких летах чтобы понять меня. Доживу ли я до этого времени?" Доктор не мог сказать ничего верного. В ту же ночь, опять-таки не говоря мне ни слова, он заперся в своей комнате. Что сделала бы на моем месте всякая другая женщина, с которою поступили бы таким образом? Она сделала бы то же что и я, то-есть, стала бы опять подслушивать. Тогда я услышала, как он говорил сам с собою: "Я не доживу чтобы, передать ему это на словах; стадо-быт, я должен написать, прежде нежели умру." Я слышала как перо его скрипело, скрипело, скрипело по бумаге; слышала как он стонал и рыдал, и умоляла его ради самого Бога впустить меня в комнату. Жестокое перо все продолжало скрипеть, скрипеть, скрипеть, - и это был единственный ответ на мою мольбу. Я прождала у дверей целые часы, - Бог знает как долго. Вдруг перо остановилось, и все смолкло. Я стала тихонько шептать через замочную скважину, говоря что прозябла и устала от ожидания; я сказала: "О, мой милый, впусти меня!" Но на этот раз и жестокое перо не отвечало мне; мне отвечало одно молчание. Тогда я начала стучаться в дверь со всею силой своих бедных рук. На стук явились слуги, и выломали дверь. Но мы опоздали: зло уже совершилось. Над этим роковым письмом его поразил удар; над этим роковым письмом мы нашли его в параличе, каким вы видите его в настоящую минуту. Слова, которые он просит вас написать, именно те слова, которые он написал бы сам, еслибы тогда удар пощадил его до утра. С того времени до настоящей минуты в письме оставался пробел, и этот-то пробел он просит вас пополнить." Вот что передала мне г-зка Армадель! В её словах заключается вся сумма сведений, которые я могу вам сообщить. Сделайте милость, скажите, удержал ли я нить рааказа? Доказал ли я вам необходимость, которая привела меня сюда от смертного одра вашего умирающого соотечественника?

-- До сих пор, сказал г. Ниль, вы только доказали мне вашу экзальтацию. Это слишком сериозное дело, и нельзя относиться к нему так легко, как вы относитесь теперь. Вы вовлекаете меня в это дело, и я хочу ясно видеть путь, по которому иду. Не поднимайте ваших рук, оне тут не при чем. Если я должен участвовать в окончании этого таинственного письма, то, с моей стороны, будет лишь простым актом благоразумия узнать о чем идет в нем речь. Г-жа Армадель, повидимому, посвятила вас в безчисленные подробности своей домашней жизни, - вероятно, в награду за ваше лестное внимание к её руке. Не могу ли я узнать, что она вам сказала о письме своего мужа в том виде, в каком он оставил его?

успокоилась, чтобы вспомнить о письме, муж её хватился его и приказал запереть в его шкатулку. Ей известно, что с тех пор он от времени до времени пробовал окончить его, но что каждый раз перо выпадало из его пальцев. Ей известно также, что когда все прочия надежды на его выздоровление рушились, медики старались ободрить его верою в целительную силу здешних вод. Наконец ей известно и то, чем кончилась и эта последняя надежда, потому что я передал ей мой утренний разговор с её мужем.

Лицо мистера Ниля, вообще хмурое в продолжение всего этого разказа, становилось все мрачнее и мрачнее. Он так посмотрел на доктора, как будто последний лично оскорбил его.

-- Чем более я думаю о положении, в которое вы хотите меня поставить, сказал он, - тем более нахожу его неприятным. Решитесь ли вы положительно утверждать, что г. Армадель в здравом уме?

-- Да, ручаюсь положительно.

-- А имеете ли вы согласие его жены на то, чтобы просить меня о посредничестве?

вас, в здешнем городе, не может написать за него.

Этот ответ заставил г. Диля сделать еще отступление, далее которого ему уже некуда было идти. Но и на этом последнем пункте Шотландец все еще сопротивлялся.

-- Подождите немного! сказал он. - Вы беретесь за это дело горячо, но нужно удостовериться, правильно ли вы действуете. Нужно сперва убедиться, нет ли кого-нибудь в Вильдбаде, кто бы мог, кроме меня, взять на себя эту ответственность. Прежде всего тут есть бургомистр, лицо официальное, имеющее право на вмешательство.

-- Единственный, драгоценнейший человек! сказал доктор. - Но у него один недостаток: он не знает другого языка кроме своего собственного.

-- Есть еще английское посольство в Штутгардте, настаивал г. Ниль.

а судя по тому как уже и теперь говорит этот умирающий человек, весьма может статься, что завтрашний день застанет его совсем без языка. Я не знаю, насколько его последния желания могут быть вредны или безвредны для его ребенка и для других, но я знаю, что они должны быть выполнены теперь или никогда, и что вы одни можете пособить ему.

Это открытое заявление положило конец спору, и поставило г. Ниля между двух крайностей: сказать да, и таким образом сделать неосторожность, или сказать нет, и поступить безчеловечно. Несколько минут длилось молчание. Шотландец упорно размышлял, а Немец упорно наблюдал за ним. Обязанность произнести первое слово лежала на мистере Ниле, и он, наконец, подчинился ей. Он встал с своего места с мрачным выражением глубоко почувствованного оскорбления, которое сдвинуло его густые брови и обтянуло углы рта.

Живая натура доктора возмутилась против безпощадной краткости и сухости такого ответа.

-- Боже мой, сказал он с горячностью, - зачем я не знаю настолько английский язык, чтобы заменить вас у постели г. Армаделя!

-- Кроме призывания имени Всевышняго всуе, отвечал Шотландец, - в остальном я совершенно с вами согласен, и сам жалею что вы его не знаете.

Не сказав более ни единого слова, оба собеседника вышли из комнаты; доктор пошел впереди.